Текст книги "Мальчишкам снятся бригантины"
Автор книги: Евгений Волков
Соавторы: Владимир Лазарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
Попутного ветра!
Детство улетает очень быстро, но всегда кажется очень близким…
Мальчишками мы хотим путешествовать, делать на каждом шагу невероятные открытия, подвергать себя опасностям, служить большой цели. Мальчишками мы строим грандиозные планы, как герой этой книги Никита Березин, который мечтает вместе с друзьями открыть ненайденные острова.
Но удивительное можно найти не только за тридевять земель, в открытом океане или в космосе, – оно живет рядом с нами.
Ищите постоянно, будьте беспокойными, дорогие мальчишки и девчонки! Никогда не забывайте о ненайденных островах!.. Они повсюду!
Вам, читателям этой книги, вступающим в большую жизнь, я желаю попутного ветра!
И никогда не успокаивайтесь!
Эй, загреми, барабан, Дробь поутру рассыпая! Сердце мое сквозь туман Кличет труба зоревая…
Ю. Гагарин
Разговор, окончание которого в конце повести
Александр Иванович слушал Реброва. Смотрел на элегантный узелок черного галстука, будто приклеенного к белоснежной сорочке, на смуглое, отточенное лицо и думал: «А ведь красив же, черт!» И ему почему‑то стало лень думать. Спорить. Сейчас он поднимется и уйдет… Но если он поднимется и уйдет, Ребров еще, чего доброго, истолкует это как капитуляцию.
– Знаешь что, Виктор? – Александр Иванович достал сигарету, размял, но спичек в кармане не оказалось. – А ты чертовски похож на капитана дальнего плавания.
– С чего это ты? – Виктор удивленно пожал плечами.
Сигарета так и осталась незажженной. Уже у дверей Александр Иванович, оглянувшись, улыбнулся.
– А что, Виктор, по асфальту ходить удобнее?
Вечером Александр Иванович Пашков сидел в маленьком-приречном ресторанчике «Поплавок». Волна едва покачивала деревянную веранду. В темной воде острыми блестками прыгали звезды. Тянуло свежестью. Оркестр играл что‑то безнадежно устаревшее.
Столик Александра Ивановича был крайним. И сидел он за ним один.
Всплыло почему‑то опять лицо Реброва. Быть может, от долгих скитаний, частого одиночества Пашков привык беседовать сам с собой. Его порой даже успокаивали эти безмолвные диалоги.
– Ну что ты мечешься, старик? Тридцать два – это много или мало?
– Конечно, много, ты же ничего не успел…
– Почему? Пять лет на флоте. Хорошее время, и потом море, сам понимаешь!.. Институт… Любовь… Правда, не получилась, но ведь была же…
– А сейчас что? Сидишь в управлении, крутишь ручку арифмометра… протираешь штаны… Без двух девять на работе, без трех пять – домой. Что еще?
– Еще?.. Еще… мои мальчишки…
– Молодой человек! – Официантка поставила поднос. – Крабов нет. Что‑нибудь принести взамен?
Оркестр заглушил ее голое. Весело запрыгала медная тарелка на барабане. Ударник в такт музыке тоже подпрыгивал на стуле.
«Лихо бьет, – подумал Александр Иванович. – А что? Сидеть вот так, жонглировать палочками, ни о чем не думать. Тем более барабанщиком я уже был…»
Сашка, адмирал, Арбуз и барабан
Все началось с барабана. У Тольки Арбузова приключилась беда: потерял хлебную карточку. Я, Володька Вахрушев и Толька забрались на чердак нашего дома и держали военный совет. Толька не участвовал в совете. Он сидел в стороне и строгал какую‑то палку. Положение у нас было аховое: две карточки по триста граммов. Итого, шестьсот на троих. Правда, после поездки к Володькиной тетке в деревню еще оставалось полмешка картошки и с ведро моркови. Но все равно харч не тот, когда нет горбушки.
– Ну, что ты, Арбуз, все время варежку разеваешь? То пятерку посеял, теперь… – Володька сплюнул сквозь редкие зубы. – Тоже мне иждивенец.
А мне было жалко Арбуза. Я как мог изобразил на своем лице негодование и строго спросил:
– Где шатался‑то хоть?
– Возле Красных казарм, – буркнул Арбуз.
– Чего тебя туда понесло?
– Связисты на фронт уходили… С музыкой…
– А ты, значит, варежку разинул?
– Ничего я не разинул… Там добра всякого по двору раскидано. Валька с Банного переулка двадцать штук гильз набрал.
Что за человек этот Арбуз! На него кричат, а он сопит, хоть бы когда обиделся; щеки круглые, глаза круглые, уши и те круглые, ну чистый Арбуз.
– Ладно, хватит болтать! – Володька Вахрушев снова цыкнул сквозь редкие зубы. – Где гильзы конопатил, там и карточку посеял. Айда к казармам!
Володька у нас старший. Тут уж никуда не денешься. И во дворе у него авторитет – со старухами и с теми договориться может. А у нас их полный дом. Мужики на фронте, они и командуют. И еще почему ходит в авторитете Володька: дед его был партизаном, когда еще Колчака били, а отец сейчас танкист, три ордена имеет, газета о нем писала.
До Красных казарм от нашего дома рукой подать. Ворота приоткрыты. Часового нет. Тишина. То солдаты пели: «Дальневосточная, даешь отпор…» Теперь тишина.
Долго мы бродили по пустынному, вытоптанному двору. Гильзы, видать, уже собрали другие пацаны. Володька нашел только крышку от котелка, а я трубку от противогаза. Находки мы забросили в крапиву. На что они нам! И вдруг откуда‑то из‑за угла Арбуз крикнул не своим голосом: «Бра – тцы!.. Сю – да – а!..»
Мы с Володькой бросились на крик. Арбуза мы нашли в конце двора за длинным каменным сараем. Он сидел на корточках перед большим барабаном:
– Видали, что я нашел! Сделаем палки – и будь здоров!
– М – да! – Мы восхищенно скребли затылки – повезло Арбузу.
– У Вальки горн есть, – не унимался Арбуз. – Маршировать можно. А если еще Ирку – копилку уговорить, она гармонь отцовскую притащит. Целый оркестр! В госпитале концерты будем давать. Бабка врачу скажет и пропустят. Будь здоров, не хуже артистов!
– Ладно, возьмем, пригодится, – подавив восторг, равнодушно согласился Володька.
О карточке мы, конечно, забыли. Арбуз из разини чуть не превратился в героя. Но мы скоро разочаровались: барабан был порван в двух местах, и довольно основательно.
– Тоже мне барабан, – сказал я, – старьевщик и тот не возьмет.
– Нет, все‑таки барабан ничего, – Арбуз посмотрел на нас несчастными глазами. – Я его заштопаю.
– Ладно, тащи, – процедил наш командир.
Мы взвалили барабан на круглую спину Арбуза. Володька ударил кулаком по рваной барабанной шкуре.
– А – лле, марш! – скомандовал он.
В том году город наш жил напряженно и беспокойно. Правда, над крышами не летали немецкие самолеты, не били зенитки – мы находились далеко от фронта, – но по вечерам тоже были затемнения, ходили дежурные с противогазами. И у ворот женщины с тревогой и надеждой встречали почтальонов. А в их черных сумках почти всегда лежали похоронки.
Шел сорок второй год… У нас, мальчишек и девчонок, тогда не было ни праздников, ни школьных вечеров. Вместо ботинок мы носили сандалии на деревянных подметках. Картошка в мундире считалась лакомством. После школы мы собирали бутылки под горючую смесь и рыли учебные траншеи… Как‑то сразу мы ушли из детства.
Володька жил с бабушкой, которая редко приходила ночевать домой: то в госпитале на дежурстве, то пойдет стирать кому‑нибудь, чтобы свести концы с концами. Мой отец пропал без вести, а мачеха привела в дом другого мужчину. У Арбуза были мать и две маленькие сестренки. Мать работала на военном заводе, иногда по две смены подряд. Дома ее видели редко. За сестренками приглядывала тетка, больная, вечно кашлявшая женщина. Все мы. почти были предоставлены самим себе.
Вот так и образовалась наша коммуна, коммуна трех. Хлебные карточки вместе, лишний кусок вместе. Теперь у нас еще был и барабан. Но в госпиталь нас не пустили. Постучали мы в барабан денек – другой, попугали старух, надоело. Сидим как‑то у себя на чердаке, картошку едим. Молчим. Разморило от еды. А в чердачном окне стекла выбиты, и теплое ночное небо сочится. Звездами перемигивается. И будто никакой войны вовсе нету. Смотрю я на небо, и сердце у меня сжимается. А тут еще Арбуз ни с того ни с сего говорит: «Вот война кончится, меня батя на море свезет, он еще до войны обещался». Я подумал, что вот меня уже батя никуда не свезет. А море, оно, наверно, болыпое – болыпое, как небо…
– Ну вот что! – решительно поднялся Володька Вахрушев. – Хватит тут по тылам околачиваться! Старухи и без нас обойдутся. Надо ехать!
– Куда? – Мы с Арбузом недоуменно переглянулись.
– Я предлагаю, братцы, двинуть на Черное море.
– Ку – да – а? – протянул Арбуз. – Да там же немцы!
– Ну и что? Для этого и едем, чтобы фрицев бить! Шаланду раздобудем, пулемет!
– А что, здорово! – У меня даже мурашки забегали по спине. – Назовем шаланду «Красный мститель»… Ух, я этим гадам за отца!
– А как же, если против торпедного катера?
– Там по обстоятельствам видно будет. Все! Решено!
Арбуз молчал.
– А ты что, молчишь? – толкнул я его в бок.
– Жалко мне мамку…
– Ну и оставайся со своей мамкой! – обозлился Володька и традиционно сплюнул сквозь зубы. – И валяй тогда отсюда и барабан свой забирай…
Арбуз засопел, но не двинулся с места.
– Давай, давай, двигай! – не унимался Володька.
– Чего двигай! – обиженно и сердито заговорил Арбуз. – Сам двигай! У меня дома географический атлас есть… Я три раза из винтовки стрелял…
Ну и Арбуз! Первый раз мы его таким видели.
С этого вечера мы стали готовиться к побегу на фронт. Мы говорили теперь не «пацаны», а «матросы». Адмиралом, конечно, стал Володька. С трудом уговорили мы тетку Арбуза, и она вставила в наши потертые штаны клинья. Мы пренебрежительно теперь называли нашу реку Пронь лужей. А по ночам нам снились море, альбатросы и наш «Красный мститель» с поднятыми парусами и пулеметом на носу.
По карте мы наметили маршрут. Был даже разработан план захвата вражеской подводной лодки. В рюкзаке лежала картошка, полбутылки постного масла, литровая банка с пшеном, несколько луковиц. В ситцевой котомке был припасен хлеб, сэкономленный по сто граммов с каждого дня. Военное снаряжение тоже было: три перочинных ножа, фонарик, футляр из‑под бинокля и старый пугач с отколотой ручкой.
Утром назначенного дня мы собрались у старой водокачки. План был таков: идем пешком до станции Узловая. Это всего десять – двенадцать километров. На Узловой полно воинских эшелонов. В какую‑нибудь теплушку да возьмут. Главное, добраться до фронта. Прощай, любимый город! Арбуз горестно вздыхал. В круглых его глазах металась тоска.
Но не успели мы отойти за водокачку, как словно из-под земли появилась Володькина бабка. Ни слова не говоря, она схватила за плечо нашего адмирала. Мы остолбенели. Бабка потащила Володьку за собой, причитая: «Никуда не пойдешь! Не пущу, не пущу!» Лицо «адмирала» покрылось пятнами. Он пытался освободиться из цепких рук бабки. Но не тут‑то было!
– Бабушка, отпустите его, – жалостливым голосом просил Арбуз. – Он же командир! – И тут же получил жилистую затрещину.
Как она умудрилась, держа Володьку, хлопнуть Арбуза? А Володька еще уверял, что его бабка еле двигается.
Все провалилось в одну минуту. Бабка отпустила Володьку только у самых ворот нашего дома. Мы с Арбузом понуро плелись сзади.
Вечером Володька не пришел на чердак. И мы не осуждали своего командира. А на следующий день выяснилось, что это Арбуз оставил записку матери, где просил «не поминать лихом», и описал все. Потом Арбуз говорил, что у Володьки рука такая же тяжеленная, как у бабки.
Хлебный запас мы съели на следующем совместном заседании. Но еще несколько раз мы собирали мешки и пытались бежать на фронт, к Черному морю. Один раз наш маршрут закончился на двухсотом километре, где нас поймали военные патрули. Потом мы пробовали плыть по реке. Но плот наш налетел на камень… И не наша вина, что мы так и не добрались до фронта…
Из дневника Никиты Березина
26 мая 1964 года
Ровно в 17.20 Валька Чернов дал сигнал тревоги. Опять появился этот тип. Что ему здесь надо? Вчера он пытался заговорить с Паганелем. Наверно, потому, что он длинней нас всех. Но Паганеля не обдуришь. Он притворился дурачком и тут же смылся. Тип постоял, постоял, потом по-футбольному саданул консервную банку и зашагал прочь. Сегодня он явился снова и долго сидел на старой бочке около сарая. С чердака нам было хорошо его видно. Пижон, стиляжные ботинки и все такое. Плечи у него дай бог! Загорелый, волосы ежиком. Вообще‑то он похож на боксера. Да нет, никакой он не боксер. Наверно, в милиции работает… Неужели кто пронюхал? Бдительность и еще раз бдительность.
29 мая
Валька Чернов приказал вести мне деловой дневник, а у меня никак не получается. «Эх ты, эмоция! – сказал Валька, дочитав мои записи. – Так только девчонки в своих альбомчиках пишут. Надо, как в вахтенном журнале».
Может, прав Валька. Кончаю с эмоциями!
Сегодня встретил Светку, прошла мимо, фыркнула и, между прочим, не поздоровалась. Ну хорошо, припомним!
30 мая
Сегодня Паганель доложил командиру о том, что в нашей кассе 11 рублей 26 копеек.
В 14.30 приступили к очередному занятию. Тема: «Вязание морского узла».
14.40. После вступительного слова командир приступил к практике.
Начал Паганель. Он долго крутил конец веревки. Даже очки два раза снимал – тоже мне, профессор! И так близко рассматривал веревку, будто собирался ее нюхать. Вот умора!
15.10. На весь двор закричала бабка Паганеля, звала его пить рыбий жир. Какой позор! Паганель демонстративно насвистывал «А у нас во дворе есть девчонка одна». Я давился от смеха. Командир безмолвствовал. На то он и командир!
И все‑таки интересно. Вот сидим мы сейчас на чердаке, а может быть, через какой‑нибудь месяц – другой все газеты мира напишут: «Небывалый прыжок через океан! Трое советских школьников, Валентин Чернов, Никита Березин и Паганель, то есть Сергей Буклин, на плоту «Искатель» переплыли Тихий океан и открыли острова, которые не заметил ни один путешественник…» Торжественная встреча в Москве, как космонавтов, речи, цветы, письма, телеграммы… Открываю одну: «Горжусь была не права Света». Ответ я ей, конечно, не пошлю. Нет, может, и пошлю, немного погодя. А Паганель, конечно, мороженого наестся, лимонного, двенадцать порций сразу. Вальке доклад в Академии наук придется делать, по всем правилам– часа на три. Вот наша географичка за голову схватится! Между прочим, она ему. двойку недавно влепила. Ни за что! За какую‑то там Бурятскую автономную. И кому! Валентину Чернову, знаменитому капитану!
16.00. Ну вот, так я и знал. Валька потребовал вахтенный журнал. Я ему, конечно, не мог показать свои записи. Пришлось наврать: «Не было вдохновения».
Эврика! Буду вести два вахтенных журнала. Один для Вальки, как полагается, другой для потомков.
16.10. Паганель вдруг начал скулить, что он с утра дома не появлялся, боится, что взбучка будет. Скулеж по действовал на капитана, и он отдал приказ временно разойтись по домам.
16.20. Только мы спустились с чердака, как во дворе опять появился тип.
Человек из «скучной конторы»
В этом городе у Александра Ивановича Пашкова почти не было знакомых, если не считать тех сослуживцев, которые вместе с ним приходили в трехэтажное неуютное здание, где стучали арифмометры и стоял едва уловимый запах лежалой бумаги.
Учреждение, где работал Пашков, называлось весьма внушительно: «Трест Цветмет», что означало – цветные металлы.
После пяти Александр Иванович, не торопясь, шел домой пешком. Он жил на другом конце города. И длинные, почти часовые прогулки доставляли ему удовольствие: можно было подумать о разном.
В доме на Садовой у него была восемнадцатиметровая комната, обстановку которой составляли письменный стол, раскладушка, кресло – качалка, пишущая машинка и два потертых чемодана. Украшением комнаты был географический глобус таких размеров, что сосед Александра Ивановича шестилетний Алешка едва доставал до Северного полюса, даже встав на цыпочки.
Глобус подарил Александру Ивановичу старый моряк в Новороссийске. А пишущую машинку «Колибри» он купил по случаю в комиссионном магазине.
Были еще и книги. Разные. «Старик и море» Хемингуэя, томик Михаила Светлова, «Голубая чашка» Гайдара и учебник по лоцманскому делу.
Улица Садовая упиралась в заброшенный сквер с тяжелыми липами и поломанными скамейками. А за сквером шумела речка, небольшая, но очень светлая и легкая, как случайные июньские облачка. Она так и называлась – Светлая.
Почти каждый день Александр Иванович приходил на свидание к Светлой. У самой реки стоял сторожевой домик, где жил старик с рыжими от махры пальцами. Звали его Макаром. За несколько медяков у него всегда можно было достать лодку.
И, взявшись за весла, Александр Иванович глотал весенний речной ветер. «Выйду ли я еще когда‑нибудь в дальнее плавание?» – грустно думал он.
После демобилизации из флота Пашков немного растерялся. За годы службы он привык к морю: строгая корабельная дисциплина, короткие часы увольнений. И когда он в последний раз шел по набережной в морском бушлате, вдруг почувствовал, что не знает, как теперь распорядиться собой. Его товарищам было проще: кого‑то ждали родители, кого‑то невеста, кто‑то возвращался на свой завод. Пашкова никто не ждал, во всяком случае, так казалось ему. В армию он ушел из поисковой партии. А геологи как ветер в поле: ищи – свищи… Он хотел было остаться в этом же приморском городе. Прочитал в газете объявление о приеме в пединститут. Возиться с ребятами ему нравилось. Да и здесь, на Корабельной стороне, у него было много друзей среди приморских мальчишек.
Дружба их началась странным образом.
Возвращался как‑то Пашков из увольнения. Был у него свободный час времени. И он решил искупаться. Стал спускаться на пляж, и тут перед его глазами предстало такое зрелище. По тропинке вверх, тяжело дыша, подымался грузный мужчина с разъяренным красным лицом, в желтой соломенной шляпе. Пижамные выцветшие брюки его были закатаны до колен. За ним, жалобно повизгивая, бежал мальчишка, совершенно шоколадный, в одних трусиках. Он вынужден был бежать, ибо его ухо было намертво зажато в мощном волосатом кулаке.
А позади метрах в пятнадцати шла сочувствующая толпа мальчишек. Временами Соломенная шляпа поворачивалась, и второй волосатый кулак грозно повисал в воздухе. Этот жест комментировался одной фразой: «Я вам, мерзавцы, за лодку шкуру спущу!» Мальчишки отбегали еще метров на пять. Потом шествие возобновлялось.
Пашков машинально уступил место Соломенной шляпе и совсем рядом увидел несчастное лицо мальчишки, его умоляющие глаза, в которых дрожали слезы.
– Послушай, приятель, – обратился Пашков к мужчине, – зачем же за ухо? Можно и за руку.
Мужчина свирепо глянул на Пашкова. И, ничего не сказав, еще сильнее дернул мальчишку за ухо.
– Ну вот что, – уже разозлился Пашков, – уберите руку!
Видимо, мужчина понял, что старшина шутить не намерен. Он обиженно оттопырил губу.
– Они у меня, стервецы, чуть лодку не загубили… Сражение, понимаете, устроили, тараны всякие…
Но волосатый кулак разжался. Мальчишка перестал скулить и с надеждой посмотрел на Пашкова. Толпа мальчишек придвинулась ближе.
Минут пятнадцать мужчина подробно рассказывал Пашкову, какая у него лодка, сколько он сил затратил, чтобы она порхала «як бабочка». А пацаны пошли нынче дурные, все норовят ущерб нанести. «ГЦо я, злодей какой – нибудь, – пацанов мучить. Так нет же, выведут».
В порядке мировой Пашков купил краснолицему кружку пива и восемнадцать кружек кваса на всю шоколадную гвардию.
Вот с того смешного случая и началась дружба Пашкова с мальчишками с Корабельной стороны.
Институт тоже был на Корабельной. И все было уже почти решено. В бушлате, с легким чемоданом Пашков отправился подавать документы. Но до приемной комиссии он не дошел. Длинный коридор был набит одними девицами. Стоял пестрый шум. Пашков тоскливо оглянулся по сторонам и увидел в дальнем углу единственного парня, похожего на баскетболиста из команды мастеров. Девицы смотрели на Пашкова с явным любопытством. Он снял бескозырку, повертел ее, помял и… ушел. На улице рассмеялся: представил себя на лекциях вдвоем с тем баскетболистом в сплошном потоке девиц.
В общем из приморского города он уехал, подарив мальчишкам бескозырку, ремень и маленький значок с золотым якорем.
Планово – экономический институт Пашков окончил с отличием, приобретя вполне мужскую специальность. Получил назначение и оказался в тресте Цветмет. Через полгода он уже считался хорошим инженером. После скитаний, службы, студенческого общежития трест показался Пашкову тихой гаванью. Иногда он жалел, что так по – мальчишески ушел тогда из приемной комиссии пединститута. Но переучиваться было поздно – ему перевалило уже за тридцать.
Так и шло время.
Однажды его привычный ход был неожиданно нарушен. Александр Иванович встретил на улице Андрея Воронова, своего товарища по эскадренному миноносцу «Севастополь». Теперь это уже был Андрей Николаевич Воронов, журналист, которого только что прислали в этот город редактором молодежной газеты.
Что Андрей когда‑нибудь станет газетчиком, Александр Иванович знал и раньше. Еще на службе Воронов сотрудничал во флотской газете и даже писал стихи. Пашков демобилизовался. А Андрей ушел в газету флота. Потом его статьи Александр Иванович встречал в центральных газетах и, судя по адресу, знал, что он находится в Сибири.
Оба обрадовались встрече.
Теперь по вечерам Александр Иванович иногда заходил в редакцию. Освободившись от газетной текучйи, Воронов становился тем же веселым парнем, с которым они, по его же выражению, съели тысячу пятьсот бачков флотских щей.
Вот и в этот вечер они вновь встретились.
Давайте приоткроем дверь и послушаем, о чем говорят приятели…
– Ты знаешь, Саша, с трудом свыкаюсь со своим новым положением. Когда я был разъездным корреспондентом, все было проще. Нужен газете очерк – пожалуйста! Ваш покорный слуга берет билет на самолет – и за пять тысяч километров! Отписался – и снова в дорогу. Привык бродяжничать.
– Тебе легче, а моя контора ходит только в одно путешествие – на воскресные пикники.
– Сейчас я в таком же положении. Прирос вот к этому столу, как гриб, закопался в рукописях – и ни шагу.
– Ты недоволен?
– Да как сказать, в общем‑то делать газету интересно… Подожди, я тебе прочитаю одну прелюбопытнейшую бумагу.
Андрей отодвинул ящик стола, достал пачку писем и взял одно:
«Уважаемая редакция!
Мы, жильцы дома № 6 по улице Челюскинцев, заостряем ваше внимание на хулиганских действиях несовершеннолетних жильцов, которых возглавляет некто Чернов В., проживающий в квартире 19. Упомянутые хулиганы организовали на чердаке дома нечто непонятное. И, по имеющимся у нас данным, собираются бежать за рубежи нашей Родины. Мы уже заостряли внимание участкового уполномоченного Державина Л. Г. Тов. Державин обещал принять меры. Однако хулиганские действия продолжают иметь место. Ежели они сумеют действительно убежать за рубежи нашей Родины, это будет позор не только нашему дому, который борется за образцовый дом, но и всему городу, и мы бы даже сказали, больше…
К сему:
Г. И. Щая – Зуброва, счетовод, а ныне пенсионер;
Кубышкин В. Г., инструктор Красного Креста и Полумесяца, общественный контролер;
Неустроев Ф. Д., дворник при домоуправлении № 3 и другие лица».
Александр Иванович откинулся в кресло и засмеялся так, как он уже давно не смеялся.
– О – хо – хо! – изнемогал он. – Как ты думаешь, по-моему, письмо диктовал тот, из Красного Креста и Полумесяца? Представляю, абсолютный бездельник и еще общественный контролер… О – хо – хо! Зайцев ловит!..
– Тебе смешно, а ко мне сегодня пожаловал сам товарищ Державин и тоже «заострял внимание», требовал совместных действий… А между тем, вот ей – богу, чутье подсказывает: пацаны там любопытные. Но мы ни черта не понимаем в ребячьих душах! Только за голову хватаемся и ахаем, если вот такой Чернов что‑нибудь натворит. Металлолом… Заученные речи по бумажке… Смешной этакий шкет выходит на трибуну и барабанит написанный каким-нибудь дядей текст. Вот такой Кубышкин напишет, а он барабанит. Так и приучаем человека с детства к бумажке, к показухе. А пацаны все равно тянутся к необычному, бредят космосом, читают взахлеб «Кон – Тики»… Не помню точно, какой‑то поэт хорошо сказал, что детство – это сердцевина человека будущих времен…
– Дай‑ка, Андрей, письмо, еще раз взгляну.
Александр Иванович быстро пробежал листок и уже серьезно сказал:
– Ты, может быть, удивишься, но я хочу заняться этими пацанами, ну, допустим, как ваш общественный корреспондент.
– Ты серьезно?
– Вполне.
– Ну что ж, опыт у тебя есть, на фронт уже бегал…
– Значит, по рукам?
– По рукам.
– Только скажи этому, как его, товарищу Державину, чтоб он пока не сосредоточивался на этом объекте.
– Ну, будь здоров! Будем считать, что это тебе поручение от газеты!
Так Александр Иванович оказался во дворе большого дома на улице Челюскинцев. И конечно, он не знал, что в дневнике Никиты Березина он значится не иначе, как тип.
