Текст книги "Женщины на российском престоле"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Новый и последний сердечный друг

Но к октябрю поток ее жалобных писем постепенно иссякает, и вскоре имя П. М. Бестужева-Рюмина и вовсе исчезает из них. В чем же дело? Может, Анна примирилась со своей участью? Нет, просто дело в том, что сыскался охотник утешить вдову, у герцогини появился новый фаворит – Эрнст Иоганн Бирон. С тех пор и до конца жизни она не расставалась с ним.

Бестужев, которому осенью 1727 года, после падения Меншикова, разрешили-таки вернуться в Митаву, был неутешен – его теплое место под боком герцогини заняли самым коварным образом. Он писал дочери: «Я в несносной печали, едва во мне дух держится, что чрез злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваш друг (здесь иронично о Бироне. – Е.А.) более в кредите остался… Знаешь ты, как я того человека (то есть Анну. – Е.А.) люблю?»

Петр Михайлович был в отчаянии: ведь он сам пригрел на груди своей этого негодяя, этого проходимца. «Не шляхтич и не курляндец, – желчно писал Бестужев о Бироне, – пришел из Москвы без кафтана и чрез мой труд принят ко двору без чина, и год от году я, его любя, по его прошению производил и до сего градуса произвел, и, как видно, то он за мою великую милость делает мне тяжкие обиды… и пришел в небытность мою [в Курляндии] в кредит».

И хотя Бирон был все же дворянином и курляндцем, в его прошлом было немало темных пятен. Известно, что, учась в Кенигсбергском университете, он попал в тюрьму за убийство солдата в ночной драке студентов со стражей. С большим трудом выбравшись из темницы, он около 1718 года пристал ко двору Анны Иоанновны и благодаря покровительству Бестужева закрепился в окружении герцогини. Он усердно служил, выполняя поручения Бестужева. Женился он на фрейлине Анны Бенигне Готлиб фон Тротта-Трейден.

Не останавливаясь здесь подробно на истории Бирона, отметим, что молодой соперник Бестужева (он родился в 1690 году) был малый не промах. Он сразу же утешил горевавшую в одиночестве Анну, и она полностью подчинилась его влиянию. Бестужев, хорошо знавший обоих, опасался: «Они могут мне обиду сделать: хотя Она и не хотела [бы], да Он принудит».

Опасения Петра Михайловича оказались не напрасны. В августе 1728 года Анна послала в Москву своего человека с доносом: она просила разобраться, каким образом Бестужев ее «расхитил и в великие долги привел». Всплыли какие-то махинации бывшего обер-гофмейстера с герцогской казной, сахаром, вином, изюмом. Конечно, дело было не в краденом изюме, а в полной, безвозвратной «отмене» Бестужева, против которого начал умело действовать счастливчик, занявший его место возле изюма и сахара.

У Бирона было трое детей: дочь и два сына. В историографии существует мнение, что матерью его младшего сына Карла была сама Анна Иоанновна (а иностранные дипломаты считали, что и старший сын Бирона Петр тоже рожден Анной). И дело даже не в особых отличиях Карла при дворе Анны в годы ее царствования (в четыре года мальчик стал бомбардир-капитаном лейб-гвардии Преображенского полка, в девять – камергером Двора и в двенадцать – кавалером высших орденов Российской империи орденов Святого Александра Невского и Святого Андрея Первозванного с бриллиантами), а в том, что императрица не расставалась с ребенком. Отправляясь по зову Верховного тайного совета в Москву, она взяла с собой Карла, которому было всего полтора года. Спрашивается: зачем ей нужно было это делать? Ведь она ехала не на прогулку, а в тяжелое путешествие с непредсказуемым исходом. Вероятно, потому-то она и взяла с собой сына! Французский посланник И. Ж. Т. де ла Шетарди в 1740 году сообщал в своем донесении, что «молодой принц Курляндский спал постоянно в комнате царицы». Об этом знали и другие современники. Вполне вероятно, что огромное влияние Бирона на Анну было обусловлено и тем, что у императрицы был ребенок от фаворита.

В остальном же в конце 1720-х годов положение Анны было таким же, как и раньше: безвластие, зависимость, неуверенность. Если раньше она искала покровительства у Меншикова и у его жены, то теперь, после падения светлейшего осенью 1727 года, к власти пришли ее новые «покровители». И Анна пишет подобострастные письма уже князьям Долгоруким, сестре Петра II царевне Наталье, сообщая им, как раньше другим адресатам, что «вся… надежда на Вашу высокую милость». Самому же Петру II, увлеченному охотой, она намеревается послать «свору собачек». Все шло как обычно до 25 января 1730 года.

… Но вся предыдущая жизнь Анны, как и долгий зимний путь, осталась позади. 13 февраля 1730 года она вышла из саней во Всесвятском, на пороге Москвы. Совсем рядом шумел своими улицами огромный город – сердце России. Он ждал приезда своей новой государыни.

Великий обман, или «Свежий ветер избранных пьянил»

А что же происходило в столице, пока новая государыня через великие снега добиралась до Москвы?

События развивались стремительно, они оказались неожиданными и непредсказуемыми. Напомню, что депутация верховников отправилась в Митаву с кондициями вечером 19 января, а утром того же дня в Кремль было приглашено все «государство» – генералитет, высшие чиновники, Синод и придворные. В торжественной обстановке верховники объявили об избрании на российский престол Анны Иоанновны. Присутствующие, проникнутые величием момента, с энтузиазмом одобрили мудрое решение верховников, и все были довольны таким волшебно быстрым разрешением династического кризиса. Вздох облегчения был всеобщим – новая Смута миновала Россию. Но к вечеру стало известно, что верховники всех обманули, что они скрыли самое главное – кондиции.

Дворян возмутил не сам факт составления кондиций – мысль о вреде не ограниченной ничем власти самодержца не была новой, – а то, что их пытались обмануть ради «сокращения власти царской» в интересах только двух родовитых фамилий – князей Голицыных и Долгоруких. Вначале шепотом, с глазу на глаз, а потом все громче рядовые шляхтичи, собравшиеся в Москву на свадьбу Петра II, а попавшие на его похороны, выражали свое недоумение и неудовольствие происшедшим. Неизвестный автор воспоминаний о 1730 годе, отражая мнение современников, с горечью писал о «затейке» верховников: если они думали о благе общества, то зачем же так бессовестно всех обманули, утаили кондиции? «Все ли мы, – возмущался этот дворянин, – не доброхотны и не верны своему Отечеству, одни ли они и мудры, и верны, и таковым презрением всех, которые и честью фамилии и знатными прислугами [государству] не меньше их суть, обесчестили или в числе дураков и плутов имели?»

И здесь коснемся болезненной темы отношений власти и подданных в России. Сколько раз в русской истории бывало, когда вот так же люди, стоявшие у власти, обманывали народ. Говоря от его имени, они нагло попирали его права и достоинство, держали людей за дураков и думали не о государстве, не об Отечестве, а лишь о своих корыстных интересах! И в 1730 году никто не сомневался, что весь замысел верховников клонился к попытке установить олигархический строй, узурпировать власть для кучки «фамильных». Первые действия верховников подтверждали эти опасения: они ввели в Совет двух новых членов – и опять из тех же двух семей! – фельдмаршалов Василия Владимировича Долгорукого и Михаила Михайловича Голицына.

А дальше произошло то, чего никто не ожидал: Москва забурлила, дворяне стали собираться в кружки и обсуждать происшедшее. «Куда ни приидешь, – вспоминал Феофан Прокопович, – к какому собранию ни пристанешь, не ино[е] что было слышать, только горестныя нарекания на осмиричных оных затейщиков (в Верховном тайном совете было восемь членов. – Е. А.),все их жестоко порицали, все проклинали необычное их дерзновение, ненасытное лакомство и властолюбие».

Так неожиданно получилось, что те две недели, пока верховники ждали из Митавы подписанные Анной кондиции, оказались временем свободы. В сотнях людей пробудились гражданские чувства. И когда 2 февраля верховники вновь собрали в Кремле «государство» и прочитали кондиции, делая вид, что они сами впервые об этом слышат, «виват» никто не закричал. Дерзкий план Голицына представить Анне подготовленные в тайне от всех кондиции как мнение «государства», а затем выдать подписанные императрицей кондиции за ее собственную инициативу с треском провалился: верховникам никто не поверил. Перед ними стояли другие люди. Они – русские дворяне – давно шли к этому моменту. Внедряемые петровскими указами понятия дворянской чести, личной, а не родовой ответственности, представления о честном, достойном служении Отечеству не исчезли, а наоборот – закрепились в сознании людей. Общество стало более открытым, чем раньше. Те, кто побывал за границей, видели, что не только пороть дворянина, но и пальцем его коснуться никто без приговора суда не смел, не говоря уж о бессудной казни или отписании в казну имения, что случалось в России сплошь и рядом. Кроме того, со смертью Петра Великого исчез сковывавший людей страх, почти прекратила свою работу Тайная канцелярия, а Преображенский приказ вообще был в 1729 году ликвидирован.

А мы-то знаем, как чутко общество откликается на малейшее «послабление», пусть едва уловимый, но все же ветерок.

За эти две недели тайных разговоров и споров, охвативших Москву, в сознании людей произошли изменения – на встрече с верховниками 2 февраля дворяне решительно потребовали от них разрешения представить к обсуждению иные проекты переустройства государства. Под этим сильным напором, стремясь выиграть время, верховники согласились на требования дворян. Плотину прорвало! В домах знатнейших особ, в кремлевских палатах закипела работа. По Москве стали собираться многочисленные кружки дворян, которые дни и ночи напролет обсуждали, писали и переписывали варианты проектов. Мгновенно появились свои вожаки, тотчас выискались знатоки западных парламентских порядков. Впервые политические противники, не опасаясь доносов и застенка, сталкивались в ожесточенной полемике. В кратчайший срок было составлено более десятка проектов реформ, и под ними подписались не меньше тысячи человек! Датский посланник Г. Г. Вестфален писал в Копенгаген, что в Кремлевском дворце непрерывно идут совещания дворян, и «столько было наговорено и хорошего, и дурного за и против реформы, с таким ожесточением ее критиковали и защищали, что в конце концов смятение достигло чрезвычайных размеров и можно было опасаться восстания».

Никакого восстания не произошло, но в шуме обсуждений верховники не уловили ни одного голоса в поддержку своим намерениям. Практически все проекты переустройства страны клонились к ограничению царской власти, но вовсе не по плану верховников, стремившихся сосредоточить всю власть в руках членов Совета. Шляхетство дружно желало создать такую систему управления, которая защитила бы их как от произвола самодержавного правителя, так и от всевластия одной-двух аристократических семей. Никогда прежде с такой настойчивостью русские дворяне не требовали участия своих представителей в управлении страной. Но идти навстречу дворянским прожектерам верховники ни под каким видом не хотели. Поделиться властью с дворянской массой, действительно послужить своему Отечеству – это князю Дмитрию и его товарищам казалось немыслимым. 13 февраля в Москве стало известно о прибытии во Всесвятское государыни императрицы Анны Иоанновны.

Краткий миг равновесия

Здесь, во Всесвятском, несмотря на старания Василия Лукича Долгорукого, не отходившего от Анны ни на шаг, изоляция ее кончилась. Через родственников Салтыковых, сестер Екатерину и Прасковью, многочисленных доброжелателей Анна стала узнавать об истинном положении вещей в столице. Она поняла главное – верховники ее обманули, представив кондиции как решение всего «государства». На самом деле среди тех, кто хотел ограничить власть императрицы, не было единства. В этом были немало виноваты верховники, которые, запутавшись в бесплодных спорах с дворянами, бездарно упустили драгоценное время до приезда Анны. Они начали терять инициативу.

А в дворянской среде явно наметился раскол. Чем дальше заходили дискуссии, тем больше дворян начинало сомневаться в успехе задуманного дела. Как не раз бывало в нашей истории, усиливались сомнения в том, что демократическим способом можно что-либо путное сделать в России. Такие настроения наиболее ясно выразил казанский губернатор, будущий кабинет-министр Артемий Волынский, который писал в частном письме, что вряд ли дворянская демократия принесет благо стране. По мнению Волынского, новые, пусть и демократические, институты будут сразу же искажены, «понеже народ наш наполнен трусостью и похлебством», а выборы станут формальными, и тот, «в чьей партии будет больше голосов, тот что захочет, то и станет делать. И кого захотят, того и выводить и производить станут, а бессильный, хотя б и достойный был, всегда назад и оставаться будет». Кроме того, Волынский опасался, что свободы дворянства существенно отразятся на боеспособности армии, страны, ибо без страха служить никто не станет, и «ежели и вовсе волю дать, известно, что народ наш не вовсе честолюбив, но паче ленив и нетрудолюбив, и для того, если некоторого принуждения не будет, то, конечно, [будут] и такие, которые в своем доме едят один ржаной хлеб, [но] не похотят через свой труд получать ни чести, ни довольной пищи, кроме что всяк захочет лежать в своем доме».

В рассуждениях Волынского много правды, и главное в них – убеждение, что мы, россияне, «не доросли» до более справедливых порядков, до демократии. И эти сомнения порождали тоску по порядку, «сильной руке», которая наведет этот порядок. Прямым результатом стало усиление самодержавной партии, которая начала сильно теснить реформаторов. Весьма популярен лозунг «сильной руки» был в гвардии и армии, особенно ценивших порядок. К тому же слабость власти усиливала преторианские настроения гвардейцев, их уверенность в своем праве решать судьбу страны. Образовалась взрывоопасная смесь. Не хватало только искры, чтобы она взорвалась.

Это и произошло 25 февраля 1730 года в Кремле. В тот день на первой встрече императрицы с «государством» дворяне во главе с князем Алексеем Черкасским вручили Анне Иоанновне челобитную, в которой жаловались на верховников, не желавших слушать их предложения по государственному переустройству. Челобитчики просили императрицу вмешаться и разрешить обсудить подготовленные проекты.

Верховникам эта выходка не понравилась – завязалась перепалка между ними и дворянами. Анна Иоанновна, не ожидавшая, что ее изберут третейским судьей в споре о том, как лучше ограничить ее же власть, стояла в недоумении, как вдруг к ней подошла сестра Екатерина и подала перо и чернильницу: раз к тебе, императрице, обратились, так ты и решай! Анна Иоанновна начертала на челобитной вполне традиционное: «Учинить по сему», иначе говоря, разрешила приступить к подаче и обсуждению мнений.

Дворяне удалились в особый зал для совещания, а императрица пригласила верховников отобедать с ней. Я думаю, что аппетит у Дмитрия Михайловича и его товарищей был плохой – они начали проигрывать. Анна неожиданно для них не вписалась в их игру, а стала вести свою. Но верховники еще не догадывались, что ждет их в следующую минуту…

Иллюзиям конец!

Дадим слово современнику – испанскому посланнику де Лириа, сообщавшему в Мадрид о событиях в Кремле: «Между тем возмутились офицеры гвардии и другие, находившиеся в большом числе, и начали кричать, что они не хотят, чтобы кто-нибудь предписывал законы их государыне, которая должна быть такою же самодержавной, как и ее предшественники. Шум дошел до того, что царица была принуждена пригрозить им, но они все упали к ее ногам и сказали: „Мы – верные подданные Вашего Величества, но не можем терпеть тирании над Вами. Прикажите нам, Ваше Величество, и мы повергнем к Вашим ногам головы тиранов!“ Тогда царица приказала им повиноваться генерал-лейтенанту и подполковнику гвардии Салтыкову, который во главе их и провозгласил царицу самодержавной государынею. Призванное дворянство сделало то же».

Сообщение де Лириа требует некоторых весьма важных уточнений. Описанное им есть дворцовый переворот. Как и после смерти Петра Великого в 1725 году, гвардейцы решили судьбу престола. Да что там престола! Судьбу России, ее будущего. Нет сомнений, что истерика ражих гвардейцев была подготовлена. С самого приезда в Россию Анна заигрывала с гвардией. Уже во Всесвятском она радушно приняла павших перед ней на колени преображенцев и объявила, что будет сама ими командовать. Поднесла она по стакану вина и кавалергардам, что символизировало высшую честь для защитников престола. Немало потрудился, чтобы настроить гвардейцев в нужном ключе, и родственник царицы Семен Андреевич Салтыков.

Когда оба высших воинских начальника – фельдмаршалы Голицын и Долгорукий – выскочили вслед императрице на шум, поднятый гвардейцами, они поняли, что произошел бунт гвардии. Они смолчали, когда Анна вопреки кондициям стала распоряжаться гвардией, поручив командование ею Салтыкову. Оба фельдмаршала – бесстрашные на поле боя – хорошо знали своих гвардейцев и не осмелились возражать разгоряченной толпе российских янычар: жизнь-то одна!

К шуму в большом зале прислушивались и совещавшиеся рядом дворянские прожектеры. Думаю, что им было весьма неуютно. Не раз в русской истории солдатня орала: «Хватит! Надоело! Развели совещания, бумаги, проекты, голосования! Долой! Караул устал!» И вот, когда дворяне вышли в зал к императрице, они подали ей не проект государственного устройства, а челобитную, в которой «всеподданнейше и всепокорно» просили «всемилостивейше принять самодержавство таково, каково Ваши славные достохвальные предки имели, а присланные к Вашему Императорскому Величеству от Верховного тайного совета и подписанные Вашего Величества рукою пункты (то есть кондиции. – Е. А.)уничтожить». А заканчивали свое писание любимцы вольности так: «Мы, Вашего Величества всепокорные рабы, надеемся по природному Вашего Величества благоутробию презрены не будем, но во всяком благополучии и довольстве тихо и безопасно житие свое препровождать имеем. Вашего Императорского Величества всенижайшие рабы». И подписи. И ни слова о вольности, правах, гарантиях.

И. Шарлемань. Императрица Анна Иоанновна разрывает «кондиции» в 1730 г. в Москве

Жаль, что в зале в тот момент не было Артемия Волынского. Он бы мог удостовериться в правоте своих слов: рабское начало все-таки победило. Крики и угрозы гвардейцев сделали свое дело – в зале совещания дворяне подписали не проект реформ, а холопскую челобитную.

Под ревнивыми взглядами гвардейцев Анна благосклонно выслушала капитуляцию прожектеров, а затем приказала подать кондиции и, как бесстрастно фиксирует официальный журнал заседаний Совета, «при всем народе изволила,[их] приняв, изодрать».

Верховники молча смотрели на это – их партия была проиграна. Понадобилось всего 37 дней, чтобы самодержавие в России возродилось.

Как-то раз в архиве я упросил хранителя достать из сейфа раритетов этот разорванный сверху донизу лист пожелтевшей бумаги. Смотреть на него было тяжело – передо мной лежал документ, который мог бы дать России начало новой истории, способствовать развитию правового государства, и, может быть, сейчас мы бы уже имели почти 270-летнюю традицию парламентаризма. И если бы не слепое властолюбие одних, раздоры и склоки других, глупость третьих, наглость четвертых и трусость всех вместе, мы бы, наверное, жили в другой России и были бы другими.

В первый день самодержавного правления Анны москвичи были поражены невиданным природным явлением – кроваво-красным северным сиянием необычайной яркости. «Огненные столпы», как писала газета, сходились в зените, образуя сияющий шар. Многие расценили это как плохое предзнаменование для будущего царствования.

Место красит человека?

Так неожиданно для себя самой Анна Иоанновна стала всероссийской императрицей. Пока шла борьба за власть между сторонниками и противниками ограничения императорской власти, никто не думал об Анне как о личности: дело было не в ней. Каждая группировка боролась за торжество своих политических идеалов, за дорогой им принцип государственного устройства. И когда борьба закончилась, и самодержавие было восстановлено, все с удивлением воззрились на трон – кто же теперь будет нами повелевать? Кто она, эта женщина у власти?

Конечно, те, кто бывал при царском дворе, и раньше знали Анну и ее сестер, но относились к ним без особого почтения. Княжна Прасковья Юсупова говаривала в своем кругу, что раньше, при государе Петре Великом, Анну и «других царевен царевнами не называли, а называли только Ивановнами». Де Лириа, человек, близкий ко двору Петра II, в своих донесениях о событиях зимы 1730 года поначалу путал новую императрицу с ее сестрой Прасковьей – столь ничтожна была роль Анны при дворе.

Императрица Анна Иоанновна

И вот Иоанновна, к удивлению придворной камарильи, стала не просто императрицей, а самодержицей.

Ни один придворный льстец, как бы подобострастен и лжив он ни был, не решился назвать Анну Иоанновну красавицей. Это было бы уж слишком. С парадных портретов на нас угрюмо смотрит высокая, грузная женщина. Короткая шея, ниспадающие на нее локоны жестких смоляных волос, длинный нос, недобрый взгляд черных глаз… Ох, не красавица!

Эмоциональная графиня Шереметева – тогда невеста опального князя Ивана Долгорукого – была в ужасе, увидав из окна шествовавшую мимо императрицу: «Престрашного была взору, отвратное лицо имела, так была велика, когда между кавалеров идет – всех головою выше, и чрезвычайно толста». Более взвешенно судил об Анне граф Эрнст Миних – сын знаменитого фельдмаршала: «Станом была она велика и взрачна. Недостаток в красоте награждаем был благородным и величественным лицерасположением (надо понимать – физиономией. – Е. А.). Она имела большие карие и острые глаза, нос немного продолговатый, приятные уста и хорошие зубы. Волосы на голове были темные, лицо рябоватое и голос сильной и проницательной. Сложением тела она была крепка и могла сносить многие удручения». Еще бы, скажем мы, редкая женщина могла бы выдержать сильную ружейную отдачу в плечо. Анна Иоанновна же стреляла каждый день, и притом много лет подряд. Оробевшая гостья царицы Настасья Шестакова, побывавшая во дворце в 1730-е годы, вспоминала: «Изволила меня к ручке пожаловать и тешилась: взяла меня за плечо так крепко, что с телом захватила, ажно больно мне стало».

Вообще в Анне проглядывала некая мужеподобность. Де Лириа писал, что у нее «лицо более мужское, нежели женское». Грубоватость облика царицы, чрезмерную полноту, отсутствие изящества, шарма отмечали и другие наблюдатели. Конечно, каждому приятно иметь дело с императрицей, в которой все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, – и нет усов, а есть музыкальный слух, шарм и разум. Но тут уж ничего не поделаешь: какую императрицу сосватал России хитроумный князь Голицын – такую и получили…