Текст книги "Женщины на российском престоле"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Здравствуйте! Вы наша тетя?

В начале 1726 года весь двор гудел от сплетен и пересудов – неожиданно, как из небытия, возникли родичи лифляндской пленницы. Об их существовании знали давно. Еще в 1721 году в Риге к Петру и Екатерине, смущая придворных и охрану своим простонародным видом, пожаловала крепостная крестьянка Христина, утверждавшая, что она родная сестра царицы. Так оно и было. Екатерина поговорила с ней, наградила деньгами и без долгих рассуждений отправила восвояси. Тогда же Петр дал секретное задание Ягужинскому найти среди русского «лифляндского полона» некоего крестьянина Самуила Скавронского. Его упорно искали на Украине и в Сибири, но следы старшего брата царицы затерялись. Неожиданно он обнаружился в 1723 году в Лифляндии. По указу Петра Самуила и его детей велено было держать под присмотром, не позволяя афишировать родство с царицей. В этом смысле демократичный Петр знал меру, и те милости и блага, которыми он осыпал саму Екатерину, не собирался распространять на ее босоногую родню. И совсем не из экономии, хотя царь славился прижимистостью. Дело было в другом. Крестьянские родичи Екатерины могли нанести ущерб престижу династии, бросить тень на детей.

Екатерина, придя к власти, не вспоминала о своих родственниках до тех пор, пока рижский губернатор, фельдмаршал князь Аникита Иванович Репнин не сообщил, что к нему обратилась та же Христина, которая жаловалась на притеснения своего помещика и просила устроить свидание с сестрой. Заметим в скобках, что аристократ, бывший президент Военной коллегии, смещенный императрицей и посланный в Ригу за поддержку кандидатуры великого князя Петра Алексеевича памятной январской ночью 1725 года, вероятно, злорадствовал в душе – как же «верному рабу» не пригреть сестрицу «нашей Всемилостивейшей и Всепресветлейшей государыни»? Екатерина поначалу была явно смущена. Сестру и ее семейство она приказала содержать «в скромном месте и дать им нарочитое пропитание и одежду», от помещика их взять «под видом жестокого караула» как самозванцев и «приставить к ним поверенную особу, которая могла бы их удерживать от пустых рассказов», надо полагать – о босоногом детстве нашей героини.

Однако через полгода родственные чувства пересилили, и всех Скавронских доставили в Петербург, точнее – в Царское Село, подальше от глаз любопытных злопыхателей. Можно себе представить, что творилось в Царскосельском, тогда еще скромном дворце! Родственников было много. Кроме старшего брата Самуила прибыл средний брат Карл с тремя сыновьями и тремя дочерьми, сестра Христина с мужем и четырьмя детьми, сестра Анна, также с мужем и двумя дочерьми, – итого не меньше двух десятков. Оторванные от вил и подойников, родственники императрицы еще долго отмывались, учились приседать и кланяться и носить дворянскую одежду. Разумеется, выучиться французскому или даже русскому языку они не успели, да это и неважно – в начале 1727 года все они стали графами, получили большие поместья. И в русских генеалогических книгах появился новый графский род Скавронских, а также Гендриковых. Правда, сведений об особой близости семейства с императрицей что-то не встречается…

Праздник днем и ночью

Больше двадцати лет Екатерина преданно служила своему повелителю, угождая ему во всем и никогда не забывая, кем она была и кем он ее сделал. И вот служба кончилась. Наша героиня стала полновластной хозяйкой огромной империи и – главное – хозяйкой самой себе. Отныне все служили только ей одной, все старались угодить еенраву, исполнить ееприхоти. И бедная сорокалетняя Золушка, будто чувствуя, что все это ненадолго, и скоро раздастся зловещий бой часов, спешила насладиться всеми радостями жизни – балы сменялись ассамблеями и куртагами, обильные застолья – танцами до упаду, как в молодые годы, прогулки – любовными утехами.

Иностранные дипломаты тех времен в один голос утверждали, что Екатерина откровенно прожигала жизнь. Кампредон замечал весной 1725 года, что траур по царю соблюдается формально. Екатерина частенько бывает в Петропавловском соборе, плачет у гроба Петра, а потом пускается в кутежи. «Развлечения эти заключаются в почти ежедневных, продолжающихся всю ночь и добрую часть дня попойках в саду, с лицами, которые по обязанности службы должны всегда находиться при дворе».

Надо сказать, что вкусы императрицы были не очень высокого свойства, а развлечения довольно вульгарны – в стиле знаменитого петровского Всепьянейшего собора. В этом обществе завзятых пьяниц царь проводил свободное время, отдыхая душой, но утруждая тело непрестанной борьбой с Ивашкой Хмельницким, или, по-иноземному, – Бахусом. Эти сражения – далеко не Полтава, и царь нередко бывал побиваем своим «неприятелем». Охоту к тем же развлечениям унаследовал и его «друг сердешненькой». Если главным действующим лицом веселий Петра был знаменитый «князь-папа» Никита Зотов, то при Екатерине эту роль выполняла «князь-игуменья» Настасья Петровна Голицына – шутиха и горькая пьяница. В приходо-расходной книге Екатерины мы читаем, что императрица с Меншиковым и другими сановниками «изволила кушать в большом сале» и все «кушали английское пиво большим кубком, а княгине Голицыной поднесли другой (то есть второй. – Е. А.)кубок, в который Ея величество изволила положить 10 червонных». Иной спросит: что-де это значит? А значит это вот что: получить лежавшие на дне огромного кубка золотые можно было, только выпив его целиком. Княгиня была стойким и мужественным борцом с Ивашкой Хмельницким, и золото ей нередко доставалось. Правда, раз вышла неудача – второй кубок с вином и пятью золотыми княгине выпить не удалось – пала замертво под стол. То-то было веселья для Екатерины и ее приятелей!

А однажды (1 апреля 1726 года) императрица приказала посреди ночи ударить в набат – шутки ради, конечно, ведь утром начинался день смеха! Что говорили о матушке-государыне петербуржцы, выскочив на улицы полуодетыми (город, как известно, не на берегу Женевского озера стоит), мы додумывать не будем. Попойки были тайными для большинства подданных. По праздникам Екатерина представала перед ними во всем блеске и красоте. «Она была, – пишет французский дипломат, видевший императрицу на празднике Водосвятия, – в амазонке из серебряной ткани, а юбка ее обшита была золотым испанским кружевом, на шляпе ее развевалось белое перо». Екатерина ехала мимо толпы в роскошном золотом экипаже по ослепительно белому льду Невы. «Виват!» – кричали полки, стоявшие огромным каре от Петропавловской крепости до Охты. Могущество, слава, восторг верноподданных – о чем еще могла мечтать Золушка?

Но нет! Иногда императрица, насладившись славой, спускалась в поварню и, как деликатно записано в журнале, «стряпали на кухне сами». Прав был Петр, как-то написав ей по другому поводу: «Обыкновение – другая природа», или, в переводе на язык XX века: «Привычка – вторая натура». Но тихие прогулки и уединение в поварне были крайне редки. Бешеный темп ее жизни все ускорялся и ускорялся. Казалось, что праздник, который всегда был с императрицей, никогда не кончится. В 1726 году французский дипломат Маньян сообщал, что царица «в отличном настроении, ест и пьет, как всегда, и по обыкновению ложится не ранее 4–5 часов утра». Такой ритм был не по силам и более молодым. На смену Виллиму Монсу пришел новый фаворит – камергер граф Рейнгольд Густав Левенвольде. Екатерине теперь некого было опасаться, и она не отпускала от себя возлюбленного ни днем, ни ночью. Но и он не выдерживал: как-то Меншиков с Бассевичем навестили нежного друга императрицы, который, как пишет французский посланник, «утомился от непрекращающихся пиршеств». Бедный граф Рейнгольд! Как, вероятно, искренне сочувствовал ему генерал-фельдмаршал!

Но внезапно празднества и кутежи обрывались – Екатерину одолевали болезни. Она уже не могла отплясывать, как раньше, – пухли ноги. Частые удушья, конвульсии, лихорадки не позволяли ей покидать опочивальню. Но, преодолевая себя, она все же вставала, выезжала, пила и плясала, чтобы потом сразу же опять слечь в постель. Было ясно, что такой жизни императрица долго не выдержит.

И в начале 1727 года многие придворные со страхом гадали: что ждет их завтра? Что будет с ними, если Екатерина умрет? С беспокойством и тревогой пытался разглядеть грядущий день и второй после императрицы человек в государстве – светлейший князь Александр Данилович Меншиков.

Друзья до гробовой доски

Как уже говорилось, Екатерину и Меншикова связывала давняя дружба. Больше двадцати лет они были рядом, их дружба была надежней иной любви. Ее скрепляла общая судьба сына придворного конюха и лифляндской крестьянки. Вырвавшись благодаря особому расположению царя наверх из низов тогдашнего сословного общества, они крепко держались друг за друга, окруженные ненавистью и злобой тех, кого они оттеснили от власти, богатства, постели царя. И когда наступали трудные времена, Екатерина и Меншиков оставались верны этой дружбе, основанной на общем интересе и расчете. С самого начала Александр Данилович зорко оберегал отношения царя и его новой фаворитки, ревностно заботясь о том, чтобы Петр не вернулся к своей давней любовнице Анне Монс. Связь царя с Екатериной была выгодна Меншикову, и наоборот, их разрыв губителен для него: ведь возле Петра может появиться другая женщина, и, кто знает, будет ли она так же послушна светлейшему князю? Станет ли его заступницей в трудный час? А помощь Екатерины часто спасала Александра Даниловича. Ему, могущественнейшему и гордому вельможе, не раз приходилось испытывать страх и унижение, когда царь обнаруживал его жульничества и махинации. Ведь что греха таить – Меншиков был нахальным, бессовестным казнокрадом и вором, и когда призрак неминуемой опалы появлялся возле Алексашки, ему протягивала свою дружескую руку царица. Она могла найти такие слова, которые растопляли ледяную глыбу гнева царя, и он вновь прощал вороватого любимца. В эти минуты склонный к сентенциям и поучениям царь говаривал: «Ей, Меншиков в беззаконии зачат и в гресех родила его мати его, а в плутовстве скончает живот свой. И если, Катенька, он не исправится, то быть ему без головы!» – «Исправится, исправится, батюшка!» – вероятно, отвечала царю Екатерина, зная, что гнев царский уже стих, и Данилыч и на этот раз спасен.

Будучи с царем за границей, Екатерина посылала Меншикову подарки, сопровождая добрыми и ласковыми письмами. И он платил Екатерине той же монетой, низко склоняя голову перед царицей, почтительно и точно исполняя ее высочайшую волю. В его верности, надежности Екатерине не приходилось сомневаться. Уезжая с Петром в дальние поездки и опасные походы, она оставляла Меншикову самое дорогое, что у нее было на земле, – дочек Аннушку и Лизаньку, а потом и сына Петрушу. И могла не волноваться – в богатом и уютном дворце светлейшего, в компании его дочерей, под присмотром его жены Дарьи и свояченицы Варвары дети всегда были окружены заботой и вниманием, и каждый раз, распечатывая письмо из Петербурга, Екатерина узнавала, что дети «во всяком добром и здравом пребывают состоянии». Поэтому кажется таким естественным, что в драматическую ночь смерти Петра Великого старый друг подсадил его вдову на высокий престол Романовых.

Меншиков начинает и выигрывает

Но не прошло и двух лет, как стало ясно, что российский трон вскоре вновь опустеет. Кто же тогда унаследует императорскую корону? Налицо был единственный реальный кандидат – великий князь, одиннадцатилетний Петр Алексеевич. Ему благоприятствовала традиция наследования русского престола по прямой мужской нисходящей линии от деда к отцу и далее – к внуку. На его стороне были и симпатии всех недовольных петровскими реформами, а таких, как показало царствование Екатерины I, было довольно много.

Тогда, в январе 1725 года, для огромной массы россиян, как громом небесным пораженных смертью Петра Великого, Екатерина – его наперсница, боевая подруга – казалась естественной продолжательницей великого Дела, оставленного царем посредине его грандиозного поприща. Как писал Людовику XV французский посланник Кампредон в феврале 1725 года, солдаты со слезами говорили друг другу: «Мы потеряли нашего Отца, но у нас есть еще наша Мать». И в тот момент с ней не мог сравниться девятилетний мальчик – великий князь. Но с той поры утекло уже много воды, великий князь подрос, у него нашлось много сторонников, и теперь, весной 1727 года, его уже нельзя было запихнуть на будущих похоронах царицы на шестое место в траурной процессии, как это случилось весной 1725 года во время похорон Петра Великого. Тогда эта унижающая великую кровь деталь бросилась в глаза многим из присутствующих.

Взвесив все эти обстоятельства, Меншиков начал свою решительную, головоломную партию, сделав ставку на великого князя. Известно, что Александр Данилович был заядлым любителем шахмат и в тиши своего Орехового кабинета любил сыграть со своими гостями партию-другую на янтарной доске – полюбуйтесь, подарок прусского короля! Теперь пришел час самой важной партии, где фигурами были живые люди. Смысл ее сводился к тому, чтобы не только сделать необходимую рокировку и защитить своего короля, но и быстро провести свою скромную пешку на самую верхнюю вражескую горизонталь, сделать ее ферзем и тем самым решить исход всей партии в свою пользу.

Этой пешкой – будущим ферзем – должна была стать старшая дочь светлейшего пятнадцатилетняя Маша. Меншиков решил устроить ее «супружественное дело» с великим князем Петром. Есть свидетельства того, что мысль эту Александру Даниловичу внушил австрийский посланник в Петербурге граф Рабутин. Его слово много значило для Меншикова – ведь Петр Алексеевич приходился австрийской императрице Елизавете племянником. Поддержка Австрии в этом вопросе была чрезвычайно важна для светлейшего. Впрочем, Рабутин мог дать лишь толчок ходу мыслей Александра Даниловича – ведь брачные комбинации в те времена были известным приемом политической борьбы, и над ними постоянно ломали голову при всех европейских дворах. По этому проторенному пути пошел и Меншиков. Согласие императрицы на брак великого князя с Марией Александровной было получено довольно быстро, для чего Меншиков прибег к выгодному для него и Екатерины размену фигур.

Дело в том, что вдова Петра Великого даже на пороге смерти думала больше об удовольствиях и мальчиках, нежели о спасении души. И один такой мальчик ей нравился давно. Он появлялся в обществе вместе с княжной Марией Меншиковой и с весны 1726 года считался ее женихом. Это был польский аристократ граф Петр Сапега – молодой, изящный, красивый. Меншиков заметил, что императрица весьма благосклонно посматривает на него. Это и решило дело. Как-то раз Александр Данилович отправился к Екатерине и они о чем-то долго говорили. Вернувшись домой, светлейший запретил Марии видеться с женихом, а сам Сапега был взят ко двору. Мы не знаем, о чем говорили фельдмаршал и императрица. Может быть, хитрец Меншиков просил разрешить брак его младшей дочери Александры и одиннадцатилетнего великого князя. Можно представить дальнейший разговор этих людей, понимавших друг друга с полуслова. «А почему Александра, а не Марья?» – «Марья ведь обручена с Сапегой». – «Ну и что?» Данилыч согласно кивнул: «Договорились».

Собственно, о примерно таком возможном разговоре и пишет весьма осведомленный датский посланник Вестфален: «Государыня прямо отняла Сапегу у князя и сделала своим фаворитом. Это дало Меншикову право заговорить с государыней о другой приличной партии для своей дочери – с молодым царевичем. Царица была во многом обязана Меншикову – он был старый друг ее сердца». Это он представил ее – простую служанку – Петру, «затем немало содействовал решению государя признать ее супругой». Не могла же Марта отказать Алексашке!

Камень в кармане

Хитрый план Меншикова очень не понравился его товарищам по «партии». Светлейший, добиваясь брака своей дочери с будущим наследником престола, бросал на произвол судьбы тех, с кем он победил при воцарении Екатерины в 1725 году. Особенно обеспокоился граф Петр Андреевич Толстой. В руках начальника Тайной канцелярии были многие потайные нити власти, и вот одна из них задергалась и натянулась – Толстой почувствовал опасность. Приход к власти Петра II означал бы для него – неумолимого следователя и палача царевича Алексея – конец карьеры, а возможно, и жизни. Тревожились за свое будущее и другие «птенцы гнезда Петрова» – генерал Иван Бутурлин, приведший ко дворцу гвардейцев в памятную январскую ночь 1725 года, генерал-полицмейстер Петербурга Антон Девьер, обер-прокурор Сената Григорий Скорняков-Писарев. Они ясно видели, что, выдавая свою дочь за великого князя, соединяясь с «боярами», светлейший их предает.

Толстой, герцог Голштинский, его невеста цесаревна Анна Петровна и другие пытались убедить Екатерину отказать Меншикову и передать престол Елизавете. Но императрица была непреклонна, да и сам Александр Данилович не сидел сложа руки.

Он действовал, и притом очень решительно. Как-то в разговоре с французским посланником Ж.-Ж. Кампредоном он разоткровенничался: «Петр Андреевич Толстой во всех отношениях человек очень ловкий, во всяком случае, имея дело с ним, не мешает держать добрый камень в кармане, чтобы разбить ему зубы, если бы он вздумал кусаться». Но все же у Александра Даниловича руки были коротки, чтобы сразу пустить этот камень в ход. Сначала нужно было сплести прочную сеть. И светлейший сумел это сделать.

Как-то, выйдя из апартаментов Екатерины, он приказал ее именем арестовать своего шурина Девьера, который позволил себе неблаговидные высказывания в адрес светлейшего. Тотчас нарядили следственную комиссию из послушных Меншикову людей. Девьера потащили в застенки, пытали, и он выдал своих «сообщников», среди которых фигурировал и Толстой. Цель была достигнута, старый лис попался: он был арестован. Допросы начались 26 апреля 1727 года, а уже 6 мая Меншиков доложил императрице об успешном раскрытии «заговора мятежников». И в тот же день – за несколько часов до смерти – Екатерина подписала подготовленный светлейшим указ о лишении «заговорщиков» чинов, званий, имущества, наказании их кнутом и ссылке в дальние края.

Меншиков торжествовал победу. Но тогда, в мае 1727 года, он не знал, что это пиррова победа, что пройдет всего лишь четыре месяца – и судьба Толстого станет и его судьбой: оба они умрут в одном году – в 1729-м, Толстой – в каземате Соловецкого монастыря, а Меншиков – в Березове, в глухой сибирской ссылке.

Конец вакханки

«Государыня до того ослабла и так изменилась, что ее почти узнать нельзя», – писал в середине апреля 1727 года французский дипломат Маньян. Всех поразило, что она не пришла даже в церковь в первый день Пасхи и не пировала в день своего рождения (5 апреля) так было это не похоже на нрав нашей вакханки. С конца апреля Меншиков уже не уходил из дворца – за императрицей нужен был постоянный пригляд. Опытные врачи предупредили светлейшего о безнадежном состоянии больной. Меньше всего Александр Данилович думал о том, чтобы последние дни и часы умирающей прошли в покое, молитве и покаянии. Суетный, тщеславный, падкий до денег, чинов и власти, он по несколько раз в день подавал ей на подпись указы. Ослабевшая от болезни, потерявшая волю императрица была полностью в его власти и беспрекословно подписывала все, в надежде, что верный Данилыч лучше знает, как поступать и что делать. И все эти документы должны были обеспечить именно ему, светлейшему, безбедное существование в будущем.

Главной заботой Меншикова было составление завещания Екатерины. Здесь было много проблем. Идя навстречу всем пожеланиям Данилыча, императрица хотела защитить и своих дочерей. Напуганные интригами светлейшего, Анна и Елизавета на коленях просили мать отменить решение о браке великого князя Петра и княжны Марии Александровны. Но воля Данилыча была непреклонна. Он предложил лишь компромисс: наследником престола становится великий князь, но если он умирает бездетным, то очередь переходит сначала к Анне с ее наследниками, а потом – к Елизавете. Кроме того, Меншиков обещал герцогской паре большую сумму денег для безбедного существования в Голштинии. И раньше он откровенно выталкивал молодых супругов на родину Карла Фридриха – в Голштинию, в Киль, подальше от Петербурга. Сейчас, в последние дни жизни императрицы, он дал всем понять, что вопрос этот решен окончательно.

Царица уже не смотрела в эту сторону. Она боролась за жизнь, которая от нее стремительно уходила. Незадолго до смерти она вздумала прокатиться по улицам весеннего Петербурга, но вскоре повернула назад – не было сил. В начале мая 1727 года царица слегла окончательно. Говорят, что за несколько часов до смерти ей приснилось, что она сидит за столом в окружении придворных. Вдруг появляется тень Петра. Он манит «друга сердешненького» за собой, и они улетают, как будто в облака. Царица бросает последний взгляд на землю и видит своих дочерей, окруженных шумной, неспокойной толпой. Но уже ничего не поправишь – надежда лишь на Данилыча – он не подведет… 6 мая 1727 года в девять часов вечера, прожив на свете сорок три года и один месяц и процарствовав два года, три месяца и одну неделю, Екатерина умерла. Сказка о Золушке кончилась.