Текст книги "Хлеб наемника"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Троица развернулась во фронт, занимая узкую улочку. Тот, кого я подранил, встал справа. Что же, именно с него я и начал. Раненый не мог драться в полную силу, поэтому пропустил удар в живот. Стряхивая тело с меча, толкнул его на второго наемника, а сам атаковал третьего. Он был хорош – сумел парировать несколько ударов, но не заметил, как я вытащил из-за спины кистень, и пропустил удар в висок. Оставшийся в живых попытался убежать, но его догнал мой меч, превратившийся в копье.

Я подошел к единственному уцелевшему, силившемуся уползти, оставляя за собой темный след. В сумерках кровь кажется черной.

– Кто вас нанял? – поинтересовался я, поднимая свое оружие.

Запираться, изображая героя, смысла не было…

– Заказ брал не я, – простонал раненый. – Мне просто предложили.

– Вы знали, кто я?

– Знали, поэтому и запросили вдвое…

– А сколько? – искренне заинтересовался я. Вдруг – пригодится.

– Сто талеров. Двадцать – аванс. Остальные, когда принесем твою голову.

Больше наемник не сказал ничего, потому что потерял сознание. Я пожалел, что не взял факела, – надо бы внимательней рассмотреть несостоявшихся убийц и их карманы. Хотя карманы я мог осмотреть на ощупь. Только начал, как из-за поворота показались огни, раздались голоса. Ну конечно, стража является тогда, когда уже не нужна…

Увидев тела, они воинственно склонили алебарды, но потом узнали своего начальника.

– Господин Артакс! – воскликнул командир патруля. – С вами все в порядке?

– Где же вы раньше были? – в сердцах сказал я латникам и, не слушая оправданий, приказал: – Посветите…

Лица убитых и раненого были незнакомы.

– Соберите оружие и все, что найдете, – велел я латникам.

С убитых сняли три меча, три кинжала, штук семь метательных ножей. Командир патруля протянул еще и три кошелька.

– Посчитай и подели на всех, – приказал, я к вящей радости латников, пряча собственное неудовольствие. Ну да ладно, пусть парни порадуются. – Оружие сдадите капитану Густаву, – приказал я парням. – А этих… Ну оттащите куда-нибудь. Куда стаскивают трупы?

– С утра приедет телега, увезет на кладбище, в часовню. Если отыщется родня, то заберет труп. Если нет, похоронят во рву, за счет города, – пояснил латник. – А вот того, кто жив еще, ежели до утра протянет, отвезут в лечебницу при монастыре. И вот еще что, – замялся он: – Куда одежду девать? Куртки у них хорошие, сапоги крепкие… Все равно к утру разденут и разуют.

– Можете себе взять, можете выбросить, – разрешил я, чувствуя, что смертельно устал сегодня. – Скажите лучше, как пройти к моей гостинице самым коротким путем?

Трое из пятерки остались, а двое вызвались указать короткую дорогу.

Оказалось, что до гостиницы – пять минут! В иное время сказал бы – «всего», а сейчас – «целых»! Мне хотелось упасть и заснуть, не слушая попреков фрау Уты, у которой опять пропал ужин…

Вставать с утра не хотелось. Можно бы устроить себе выходной, но сегодня был важный день – оружейники должны были представить на наш суд арбалеты. Члены Совета, участвующие в приемке, делали умный вид и задавали дурацкие вопросы, чтобы показаться сведущими.

Арбалеты получились неказистыми, но надежными. Так и просились в руку! Старшине бондарей «загорелось» опробовать оружие. Лихо орудуя воротом, он натянул тетиву, вложил в желоб болт и прицелился. Но спусковой рычаг, которому следовало отойти назад, застрял. Ничего страшного. У новых арбалетов это случается. Нужно было разрядить оружие и смазать механизм – и все.

Думается – плохих намерений у бюргера не было. Но хорошо, что я успел направить арбалет вверх, а выстрел в небо безопасней, нежели в толпу! Отделались малой кровью – моей подраненной рукой, которую болт успел «пропахать», и разбитым носом неудачливого стрелка.

Нос ему разбил не я, а кто-то из соседей. Мне даже пришлось призывать к порядку рассерженных горожан, ринувшихся бить бедолагу.

Похвалив оружейников, я решил сегодня уйти пораньше, потому что рука требовала более обстоятельной перевязки, нежели чужой шейный платок, завязанный поверх рукава. Не я ли утром мечтал об отдыхе? Вот и получил…

Фрау Ута не стала охать и причитать, а сразу же принесла тазик с теплой водой, чистое полотно и склянку.

– Сейчас, господин Артакс, будет немножко больно… Потерпите, – нежно ворковала она, помогая снимать куртку и рубашку.

Мне было смешно. Стоило ли говорить, что на подобные «раны» у нашего брата было не принято обращать внимания?

– Господин Артакс, – хлопотала хозяйка, промывая мою царапину и приглядываясь к шрамам – старым и новым. – Сестры говорили о ваших шрамах, но я не думала, что они такие страшные! Почему вас так неаккуратно лечили?

– Как умели. Когда ранят, то лекарей, как водится, не бывает рядом.

– Что же тогда делать? – удивилась она, откупоривая склянку.

Фу, ну и запах! Не знаю, из чего было приготовлено снадобье, но тухлые яйца там точно были! Когда хозяйка стала мазать меня этой дрянью, ранку немилосердно защипало.

– Потерпите, потерпите… – приговаривала моя целительница. – Немного пощиплет, но к вечеру – как рукой снимет. Все-таки – как вы лечили раны? На вашем плече такой след, будто ударили раскаленной кочергой.

– Почему кочергой? – обиделся я. – По плечу меня ударили мечом. Ну а потом, чтобы быстрее зажило, стянули разрубленные части и прижгли.

– Как – прижгли? – опешила фрау Ута, переставая мазать.

– Как прижигают? – удивился я непонятливости женщины. – Берется что-то железное. Нож, например. Его раскаляют в костре и – прижигают. Вот и все. А ежели, скажем, отрублена рука или нога, то лучше облить рану смолой и взять факел.

– Господи… – пролепетала фрау. – Но это же варварство! Как же лекарь…

– Конечно, варварство, – согласился я. – Но что делать? Если ждать лекаря, то за это время можно и кровью истечь.

Фрау Ута принялась оглаживать мою спину, останавливаясь чуть ли не на каждой отметине.

– Вот это что такое? Круглое, с зубчиками? Ой, а тут – еще одна, похожая…

– Это? – Взял я ее руку в свою, пытаясь определить – что там она нашла. – Это, милая фрау, след от стрелы. Она в меня вошла, но не вышла. Вот, потрогайте, от нее только одна дырка… А вот вторая, от болта, – насквозь прошла. Потрогай! – перешел я на «ты».

Ручка фрау Уты задрожала, но она добросовестно потрогала шрам на спине и выходное отверстие на груди. «Господи…» – только и шептала она.

– Ничего! – сказал я делано небрежно, словно юнец, охмуряющий фрейлейн. – У нас, у наемников, много своих хитростей. Сквозную рану, если чистая, вначале лучше совсем не лечить, а промывать холодной водой. А мелкие мы лечим паутиной.

Я хотел добавить, что можно прикладывать мох, жеваный лопух, измельченные цветочки-ноготки, но фрау меня перебила…

– Паутиной? – брезгливо передернулась она. – Но там же – пауки. Брр. Я так боюсь этих тварей. У них много лап, и они противные…

При упоминании «противных и страшных пауков» дамочка придвинулась ко мне, будто искала защиты. Я же не преминул этим воспользоваться и, осторожно обняв женщину, тихонько, пока она не опомнилась, усадил к себе на колени…

Пока фрау раздумывала – вырываться или нет, начал целовать ее лоб, щеки, а потом перешел на губы. Моя хозяюшка вначале чуть замерла, но потом ее губки зашевелились, она стала отвечать на поцелуи. Жаль, платье не имело выреза, а шнуровка доходила до самого горла… Очень неудобная шнуровка! Обнимать одной рукой, а второй распутывать узелочки – крайне неудобно. Но все-таки я справился, и вскоре моя рука уже гладила ее по спинке… Потом настал черед пояса, что был подвязан под самой грудью. Когда же пояс вместе с передником упал на пол, то настала очередь и самого платья. Снять сорочку фрау не разрешила, но мне удалось задрать подол так высоко, что обнажилась почти безупречная грудь…

Когда все кончилось, Ута прижалась ко мне как нежный и испуганный зверек. Она рассеянно теребила мои волосы и о чем-то думала. Я не мешал, ожидая, что она сейчас заснет. Но ей захотелось поговорить.

– Знаешь, сегодня все как-то не так… – проговорила она.

– Как не так? Тебе было плохо? – обеспокоился я.

– Что ты! – Еще крепче прижалась она. – Прости, может быть, мужчине это будет неприятно, но, когда это(выделила она) было у нас с мужем, все обстояло просто… Каждое пятнадцатое число я должна была ложиться в постель, задрать подол до пояса и раздвинуть ноги… Приходил муж, делал свое дело и засыпал. Я же всегда ждала чего-то такого… Сегодня… Кажется, только сегодня поняла, чего я ждала. Я никак не думала, что, когда ласкают там– это приятно…

– Ну, так это и должно быть приятно… – не понял я ее недоумения.

– Патер говорит, что получать удовольствие от соития – это грех! Тем более что мы с вами не муж с женой. Значит, я совершила двойной грех…

Хозяйка уткнулась носом в мой бок и заплакала. Я принялся осторожно поглаживать ее по спине, давая выплакаться. Чтобы успокоить женщину, сказал:

– Любой грех можно искупить. Мы с тобой сделаем жертву на благо церкви и получим индульгенцию. Верно? Завтра возьмешь талер и сходишь на исповедь…

– Талер? – мгновенно перестала плакать фрау. – Вам не жаль целого талера?

– Ну раз такое дело… – благодушно сказал я, – то чего же жалеть!

– Если вы готовы пожертвовать талер… – задумчиво проговорила Ута. – За такую монету патер отпустит грехи. А мы пока можем еще немножко погрешить…

Мы еще «немножко» погрешили, а потом заснули в одной постели, словно муж и жена.

После этой ночи у меня стало налаживаться что-то вроде семейной жизни. Я не вскакивал с постели ни свет ни заря, как крестьянин на дойку коров или монашек, спешивший на чтение matatinum. [4]4
  Matatinum (лат.) – заутреня. Читалась около 3 часов утра.


[Закрыть]Поднимался не спеша, как бюргер на primo. [5]5
  Primo (лат.) – предрассветная. Читалась между 5 и 6 часами утра.


[Закрыть]И не сказал бы, что мне такая жизнь не нравилась, – была какая-то прелесть получить завтрак, а потом уйти на службу. В двенадцать пополудни, оставив дела на «после обеда», вернуться в уютный дом, где тебя накормят овощной похлебкой на мясном бульоне и рагу с мясом! В постные дни – форель, запеченная с горохом, или отварной карп с белым чесночным соусом!

Ученики и подмастерья, выделенные гильдиями для чистки рва, отказывались лезть в зловонную жижу. Они считали, что черпанием нечистот должны заниматься исключительно золотари. Вначале я хотел их «поуговаривать», но передумал. Пришлось показать пример и собственноручно вытащить ведро бурой, липкой и неароматной грязи, больше напоминающей дерьмо. Не поленившись, оттащил содержимое ведра за вал. Когда выливал, в глаза бросилось что-то блестящее…

– Эй, парни, – окликнул я работников, которые нехотя заполняли длинным черпаком ведра. – Ну-ка, гляньте сюда!

Вытащив из жижи блестящий предмет и оттерев его, я продемонстрировал старинную золотую монету!

– Можно потрогать? – робко попросил один из ремесленников.

Вокруг меня столпился народ, а монета пошла по рукам. Золотой оглядывали, ощупывали и даже пробовали на зуб. Налюбовавшись, горожане бросились черпать зловонную грязь так ретиво, что теперь не требовались ни пинки, ни ругань. Пришлось контролировать, чтобы они вначале уносили наполненные ведра и тележки за вал, а уже потом начинали рыться в… грязи.

Были обнаружены семь человеческих скелетов, с дюжину разложившихся трупов (один был в рыцарских доспехах – откуда и взялся?), множество неопределенных костей, десятки ржавых топоров и ножей. Нашлось еще с сотню медных и серебряных монет.

На следующий день на работу пришли не только отряженные гильдиями подмастерья, но и другой люд. Ладно, если бы это были подопечные старшины нищих, но зловонную жижу черпали и солидные бюргеры… К вечеру ров был полностью вычерпан, хотя я считал, что, в лучшем случае, справятся за неделю! Более того, дно было углублено не меньше, чем на два ярда.

За золотарями-золотоискателями пришли наблюдать и главные люди города. Герр Лабстерман, наблюдая, как ретиво горожане копаются в зловониях, изрек:

– Жаль, нет закона, по которому клады отходят в собственность города.

– А есть шанс найти клад? – усмехнулся я.

– Ну вы же нашли, – уверенно заявил первый бургомистр и внимательно посмотрел на меня: – Был бы закон, вы отдали бы золото в городскую казну. Ну на крайний случай – половину! – мечтательно вздохнул он.

– И много я нашел? – полюбопытствовал я, сдерживая хохот.

– Кто говорит – сто золотых монет, а кто – тысячу. Но мне думается, слухи преувеличенны, и вы нашли не больше десяти, – авторитетно изрек Лабстерман.

– Вы угадали, слухи изрядно преувеличенны. Я нашел-то всего один золотой цехин. Извольте…

Бургомистр не удержался от искушения. Внимательно осмотрел цехин, изучая герб и портрет узурпатора Венедской республики. По глазам было заметно, что Лабстерман переводит стоимость золота в серебро. Налюбовавшись, со вздохом вернул золотой мне:

– Почему-то чужакам везет. Наши олухи не нашли ничего стоящего…

– Кстати, господин бургомистр, – сообщил я старику идею, которая пришла мне в голову. – Если будете вводить закон о кладах, следует ограничиться не более чем десятью процентами. Если городская казна будет требовать половину…

– О кладе никто и никогда не узнает… – понял мою мысль Лабстерман. – Да, господин Артакс, вы правы. Народ у нас жадный.

Я хотел было рассказать бургомистру одну историю, которую слышал еще в детстве. В кратком пересказе она звучит так: у деревенского богача было трое жадных и ленивых сыновей. Весной, когда пришла пора сеять репу, дети не хотели идти в поле. Старик внезапно почувствовал себя больным, лег на постель и принялся стонать: «Умираю, детушки дорогие!» Немного поохав, подозвал к себе сыновей и поведал им, что, закопал все сокровища, нажитые за длинную жизнь, в поле… Надо ли говорить, что поле под репу было перекопано, а старик благополучно выздоровел?

Подумав хорошенько, я не стал рассказывать бургомистру эту историю… Мало ли, а вдруг эта затея мне еще пригодится?

В те дни, что я возвращался с работ по «обустройству» рва, фрау Ута заставляла меня снимать одежду у входа, а на кухне всегда стоял «дежурный» котел с горячей водой. Правда, приходилось мыться одному. Эльза и Гертруда под бдительным присмотром сестрицы лишь приносили воду, забирали грязную одежду и немедленно уходили. Мне, кстати, пришлось обзавестись сменным гардеробом, потому что одежда, в которой я ходил днем, постоянно требовала стирки. Она пачкалась не только грязью из рва, а была вывожена в известке или цементе, испачкана маслом или еще невесть чем. Забавно, но, несмотря на то что наши отношения с хозяйкой уже перестали быть строго официальными, обращались мы друг к другу исключительно на «вы».

– Знаете, господин Артакс, – сказала мне фрау, когда мы лежали с ней рядышком на мягкой и широкой перине: – Господин патер принял ваш талер, отпустил мне грехи, но сказал, что и вам бы следовало сходить на исповедь. А еще лучше – если бы мы поженились.

– Конечно, лучше… – покладисто согласился я, поглаживая Уту по спинке и размышляя – удастся ли снять с нее сорочку, чтобы увидеть ее тело полностью…

– Пожениться? – оживилась она.

– Именно. Я с удовольствием женился бы на тебе.

Я нисколько не кривил душой. Такую хозяйственную и обстоятельную супругу нужно поискать. И, кроме того, фрау Ута была далеко не глупа.

– Вы, господин Артакс, сказали «женился бы», – тщательно взвешивая слова, проговорила она. – Что означает, подразумевали – не могу или не хочу жениться. Так?

– Вы – умная женщина, – вздохнул я.

– Мне почему-то казалось, что я вам не совсем противна… – заплакала фрау, как обиженный ребенок или девушка, которую только что лишили девственности.

– Что ты… – принялся утешать я Уту, от нежности перейдя на «ты». – Ты можешь составить счастье любого мужчины. Ну на что тебе нужен старый наемник?

– Дурак ты, – всхлипнула фрау, тоже переходя на «ты». – Когда я выходила замуж, мне было шестнадцать, а жених был старше на тридцать лет. Сейчас мне тридцать четыре. Тебе не больше пятидесяти… Если тебя не убьют, то ты доживешь хотя бы лет до семидесяти.

М-да. Что-то я раньше не задумывался, на сколько лет я выгляжу. А тут даже как-то и задело…

– Мне меньше пятидесяти, – ответил я, не уточняя, что до этой цифры мне еще семь лет…

– Еще лучше. Если мы поженимся, у нас могут быть дети. Если будет на то Божья воля, – поспешно уточнила Ута, осеняя себя крестом: – Я еще не так стара. А мне бы хотелось, чтобы мой ребенок имел отца до тех пор, пока не станет совершеннолетним, – со швабсонской педантичностью объяснила фрау.

Я мысленно «переварил» все вышесказанное и, надеясь отвлечь фрау от трудной темы, задал вопрос, который надо было бы задать раньше:

– Прости, а что стало с твоим мужем?

– Мой супруг, царствие ему небесное, – вздохнула Ута, – отправился в паломничество. Увы, его избили и ограбили в двух милях от города. Хорошо, что несчастного нашли угольщики. Они-то и привезли господина Лайнса домой. Ансель долго болел, а потом – умер…

– В паломничество? – удивился я.

Фрау Ута смахнула набежавшую слезинку:

– Мы прожили с мужем десять лет, но детей у нас не было. Вначале Ансель думал, что это я бесплодна. Но однажды в город приехал знаменитый лекарь мэтр Сигель. Господин лекарь сказал супругу, что это он не может иметь детей из-за какой-то болезни, которую перенес в детстве. Но я-то и так знала, что дело не во мне, потому что и Эльза, и Гертруда тоже не смогли забеременеть…

– Так, что-то я не очень понимаю, – удивился я. – При чем тут Эльза и Гертруда? Он что, был женат на всех сразу?

– Быть женатым на трех сразу – это грех, – рассудительно ответствовала Ута. – За это можно угодить на виселицу. Я пять лет не могла забеременеть, поэтому мы с сестрами решили, что если одна из нас понесет ребенка от Анселя, то я выдам его за своего.

– И сестры согласились?

– А что нам оставалось делать? – пожала плечами Ута. – Когда умерли родители, я была еще совсем ребенком. Отец оставил нам только домик и огород, поэтому приданого на троих бы не хватило. Брать бесприданниц никто не хотел. Когда ко мне посватался Ансель, он согласился взять меня без приданого. Но даже когда я вышла замуж, то землю и дом на двоих сестер было не поделить… Хотя если бы нашлись двое почтенных людей, с достатком, то можно было бы продать и дом, и землю, а вырученные деньги поделить. Но, увы, сразу двух женихов не находилось. Если бы я не смогла родить ребенка, то герр Лайнс был бы вправе развестись со мной и взять себе новую жену. Тогда бы мне пришлось возвращаться и жить вместе с сестрами…

– А муж? – полюбопытствовал я. – Как он к этому отнесся?

– Герр Лайнс ничего не заметил. Все было в темноте.

«Здорово! – присвистнул я про себя. – Такое счастье привалило – жить с тремя бабами сразу, а он, болван, даже не заметил!» Но я не стал обсуждать с Утой некоторые тонкости, которые меня могли бы интересовать…

– Ты не ревновала?

– А зачем? – хмыкнула фрау, уставившись в потолок. – Это мои сестры, моя плоть и кровь. И если мой муж спал с ними, то значит, он спал со мной.

– То есть ты не возражаешь, если я начну спать с твоими сестрами? – полюбопытствовал я.

– Ш-што? – зашипела Ута как рассерженная кошка. – Только попробуй! Я не знаю, как я пережила то, что ты переспал с Гертрудой… Да и Эльза мне недавно высказала претензии, что я одна пользуюсь тобой.

– А ты? – заинтересовался я.

– А что я? Сломала о сестру половую щетку, – дернула плечиком Ута. – Теперь надо идти на рынок, тратиться на новую.

– Запиши стоимость щетки на мой счет! – засмеялся я.

– Думаешь? – недоверчиво спросила Ута и расхохоталась.

Впрочем, отсмеявшись, она подумала-прикинула и кивнула:

– Запишу!

Немного помолчав и собравшись с мыслями, она вернулась к теме, которую мне не хотелось бы обсуждать:

– Почему ты не хочешь на мне жениться? Чем я плоха для тебя? Конечно, я не юная девушка, но, кроме мужа, у меня не было мужчин.

– Видишь ли… – начал я свой ответ со слов, которые произносят мужчины, когда не знают, как бы половчее соврать: – Что я буду делать здесь, в этом городе, когда война закончится? У меня и имущества-то всего – конь да доспехи…

– И триста талеров, на которые можно отстроить еще одну гостиницу, – продолжила за меня Ута. – И еще семьсот, которые герр Лабстерман обещал выплатить. Значит, твой капитал составляет тысячу талеров. А на тысячу можно жить до конца дней! А можно… – оживилась она, – если мы заключим брачный контракт, сделать тебя совладельцем гостиницы, а сестер выдать-таки замуж! Даже если положить им в приданое… – задумалась она, подсчитывая, – хотя бы по пятьдесят талеров, то можно выдать их замуж за ремесленников. Ну а если по сто – их возьмут в жены вдовые купцы!

Ай да фрау, ай да Ута! Сколько же практичности в этой безупречной головке. О ее видах на мою тысячу талеров я не подумал, но продолжал изворачиваться:

– Как-то смутно себе представляю, чтобы я принимал постояльцев, выдавал им белье, разносил обеды.

– Ничего! – легкомысленно заявила фрау. – Этому легко научиться. Но этим буду заниматься я. Ты будешь охранником, и мне не придется платить старому Августу пять фартингов в месяц. Подумать только! – возмущенно встрепенулась хозяйка. – Я плачу целых пять фартингов только за то, чтобы старик спал по ночам внизу и делал вид, что является моим сторожем!

– Что-то я никаких сторожей не видел… – удивился я. Еще бы, в гостинице по ночам находится неизвестный мне человек, а я не обратил внимания. Странно.

– Зачем тебе его видеть? Он бывает тогда, когда тебя нет. Когда ты на месте – зачем платить за охрану? Плохо, что я не всегда знаю – придешь ты ночевать или нет. Иногда приходится будить Августа ночью, и он берет за это дополнительный пфенниг.

– Ты не боишься, что я могу выбросить из окна постояльца, если он мне не понравится? Или убить его за замечание, которое он сделает?

– Боюсь, – честно призналась она. – Боюсь, что тебе не придется никого убивать, потому что посетители разбегутся от одного твоего вида… Недавно один купец из Гременя, наш старый клиент, узнав, что в гостинице живет наемник, отказался к нам въезжать.

– Что за старый клиент? – забеспокоился я.

Ута вначале не поняла, потом расхохоталась, а потом – обиделась:

– Знаете, господин Артакс! – ледяным тоном сказала она, накрываясь одеялом до самого носа. – Я честная женщина и порядочная вдова. По крайней мере, – добавила она, слегка смутившись, – была таковой… Сестры мои, да, – иногда позволяли себе лишнее по отношению к клиентам. Но сестры – они не горожанки, а крестьянки. Им нет нужды беречь репутацию в городе Ульбурге. А старый клиент – это клиент еще с тех времен, когда был жив муж.

– Впиши его на мой счет, – предложил я, сделав вид, что не заметил перехода на официальный тон.

– Уже, – не моргнув глазом, отозвалась фрау. – С учетом того, что обычно он жил у нас по четыре недели и снимал номер за полталера, я записала на ваш счет еще тридцать фартингов. То есть – четверть от упущенной выручки.

– Четверть? – удивился я. – А разве в талере не сто фартингов?

– В талере шестьдесят фартингов, а в каждом фартинге – шестьдесят пфеннигов, – с назидательностью бывалого ростовщика отрезала фрау Ута. – Я слышала, что в некоторых землях талер считают за сто фартингов, но у нас – шестьдесят. По крайней мере именно так чеканят на нашем монетном дворе.

– Так у вас еще и монетный двор есть? – слегка поддразнил я фрау. (Этот монетный двор обошелся мне в двух лишних часовых, но что делать?)

– А чем мы хуже других вольных городов? – возмутилась фрау. – Вот уже двести лет Ульбург имеет свои законы, свой герб, свою печать и право выпускать ежегодно две тысячи серебряных талеров, а также нужное количество медных фартингов и пфеннигов. Теперь понимаешь, почему тысяча талеров, что должен тебе заплатить город, – это огромная сумма?

– Ну я не настаиваю, чтобы долг был выплачен талерами Ульбурга. Меня устроят и другие монеты. Главное – чтобы они были полновесные. И, кстати, почему бы Ульбургу не отчеканить, скажем, не две тысячи талеров, а пять или шесть?

– За точностью суммы следят имперские чиновники, которые приезжают к нам четыре раза в год и присутствуют при чеканке монет, – сказала фрау языком канцеляриста. – В остальное время прессы заперты в комнате, под пломбой из сургуча с оттисками печатей – малой императорской и большой городской. И если обнаружится, что они сломаны, то город будет лишен монетной регалии.

– Как ты все выучила? – удивленно спросил я. – Шпаришь, словно ты не хозяйка гостиницы, а как минимум – младший бургомистр.

– В нашем городе нет младшего бургомистра, – уточнила фрау. – Есть первый бургомистр, который отвечает за городскую казну, сбор податей, оборону и сношение с другими городами. Второй является хранителем законов и главным судьей. Третьему поручено наблюдать за чистотой городских улиц, свежестью продуктов на рынке. Что касается знания, то все горожанки обязаны принести присягу на верность городу и его законам. Когда я собралась выходить замуж, мой будущий супруг заставил меня выучить городское Положение о вольностях наизусть.

Лекцию об устройстве городской власти я слышал уже не в первый раз. Вначале от Лабстермана, еще по пути в город. Потом от толстенького третьего бургомистра. А вот зачем знать такие тонкости женщинам? Словно бы отвечая на мой вопрос, Ута сказала:

– Покойный супруг очень опасался, что во время принятия присяги меня могут заставить рассказывать весь текст наизусть, а если бы я не сумела рассказать – меня бы не записали в число бюргерских жен и не допустили бы к присяге. А мне очень хотелось стать женой бюргера… Кстати, если вы, то есть ты, – спохватилась фрау, – собираешься жениться на мне, тебе следует выучить Положение о вольностях города Ульбурга.

Не спорю, мысль о том, чтобы стать законным супругом фрау Уты и добропорядочным бюргером, мне приходила. Вот только – после каждого ее «выступления» хотелось сбежать куда подальше…

– Ты уверена, что тебе нужен именно такой муж, как я?

– Конечно, супруг из тебя получится не очень верный… – повернула она ко мне свою головку и улыбнулась.

– Это еще почему? – обиделся я.

– А кто был недавно в борделе? Ты же не будешь отпираться, что был в доме напротив мельницы, у этой курвы Эдели?

А я и не знал, что это бордель… Думал – так, в гости зашел, перемигнулся с хозяйкой. Правда, дамочка попросила талер, но я решил, что она хочет сделать себе подарок.

– Интересно, сколько ты заплатил? – продолжала измываться фрау. – Если больше, чем двадцать фартингов, ты дурак…

Я чуть не взвыл от злости. Но, прикинув, что дамочка старалась за двоих, решил, что денежки она отработала честно. Ну а еще двадцать монет можно посчитать за подарок…

– А сколько ты впишешь в счет за…

– За пользование моим телом? – деловито осведомилась фрау, называя вещи своими именами. – Если будешь супругом – бесплатно. Ну а если ты уедешь…

– И сколько набежало? – хмыкнул я.

– Пока – семь талеров… Нужно бы брать больше, но… я тоже получала удовольствие.

– Почему так дорого? – обомлел я. – Я в городе живу только две недели. Сама же сказала – двадцать фартингов за ночь. У тебя же по полталера… Вряд ли ратуша будет оплачивать мне половину.

– Ну не могу же я брать столько же, сколько берет шлюха. Все-таки – добропорядочная вдова стоит дороже, – сообщила фрау, вперив взор в потолочные балки. – И потом – я отдаюсь вам на чистых простынях, а их стирка и глажка стоит денег. Заметьте, господин Артакс, – перешла она снова на «вы», – что простыни теперь меняют каждое утро! А вообще, никак не могу понять – почему мужчины платят деньги за то, что можно получить даром от супруги?

Сочетание в Уте детской непосредственности и прагматизма приводило меня порой в состояние ступора. Но если призадуматься – то, действительно, зачем? Наверное, такая уж наша козлиная натура. Фрау Ута будто мысли мои прочла:

– Знаете, господин Артакс, я пришла к выводу, что мужчину переделывать бесполезно. Верный муж отличается от неверного лишь тем, что его жена не догадывается об изменах. Или делает вид!

– Вас послушать, так все женщины – ангелы, – хмыкнул я. – Откуда же берутся рогатые мужья?

– Как говорят, если муж рогат, то он сам в этом и виноват. Значит, нужно стараться в супружеской постели…

– Так? – спросил я, приступая к делу.

Фрау Ута муркнула, как большая кошка, и ухватила меня своими мягкими лапками…