Текст книги "Рыбья кровь"

Автор книги: Евгений Таганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Дарник, став на видное место, помахал тряпкой, насаженной на сулицу, призывая противника к переговорам. Стрельба прекратилась, и из-за деревьев выехал всадник в блестящем железном шлеме и с медной гривной на шее, свидетельствующими по меньшей мере о звании десятского.

– Что ты хочешь? – спросил он, приближаясь к ладье.

– Я хочу заплатить виру, – ответил Дарник.

– На десяти ладьях не хватит товара, чтобы заплатить виру за то, что вы сделали.

– Кроме товара есть я. За меня заплатит еще большую виру мой род. Род Дарника из Бежети.

– Никогда о таком не слышал.

– Так, может, это кто-то другой сжег ваше городище? – засмеялся Дарник.

Его высокомерный тон, а еще больше лицо и одежда, залитые чужой кровью, производили должное впечатление.

– А твои люди? – неуверенно произнес хлыновский предводитель.

– Мои люди делают только то, что я им скажу. Раб за хозяина виноват быть не может, или у вас другой закон?

– Мы их не можем отпустить.

– Никто не просит их отпустить. Они будут сопровождать меня как моя челядь.

– Мы должны будем тебя связать, Дарник из Бежети.

– Мои люди будут не связаны, а их хозяин связан? Так не бывает.

– Мы можем просто убить тебя и твоих людей.

– Тогда вас останется еще меньше. Разве ваших женщин обрадуют новые трупы, трупы их братьев и мужей? А с пленными вы будете выглядеть настоящими воинами.

Такой довод окончательно убедил десятского, что он имеет дело со знатным человеком, потому что простой смерд так рассуждать не мог. Но он все же потребовал, чтобы все дарникцы сдали свое оружие.

– Кроме ножей, – сказал Дарник.

Кузнец Вочила хорошо просветил племянника: наличие ножа в больших городах всегда указывает на свободное положение человека.

– Кроме ножей, – поколебавшись, согласился десятский.

Рыбья Кровь первым бросил на песок свой лепесток и клевец. Ватажники последовали его примеру. Вышедшие из леса хлыновцы смотрели на пленных с опасливым уважением. Отказ путникам в знахаре тоже считался большим преступлением, и только суд старейшин из главного городища мог определить меру виновности каждой из сторон.

Сойдясь все вместе на берегу, они сообща похоронили троих дарникцев, перевязали раненых, прирезали раненых лошадей и собрали все добро. Никакой злобы или ненависти друг к другу не было ни с той, ни с другой стороны. Большую часть хлыновцев составляли совсем молодые парни, для них это было первое в жизни сражение, и сразу разобраться, что тут к чему, им было не так просто. Один из них, с красным лицом, будучи постарше и поопытней, решил показать всем, что значит быть победителем – внезапно подхватив Черну, он попытался отнести ее в лес. Дарник, заметив умоляющий взгляд девушки, встал на его пути.

– Она моя законная добыча. – набычась и не отпуская Черну, заревел краснолицый.

– Она законная добыча вашего лучшего воина. Разве ты был самым лучшим? – в тон ему ответил Дарник.

Краснолицый, не зная, что сказать, тупо хлопал глазами.

– Еще тот вояка! – саркастически заметил раненный в плечо хлыновец.

Кто-то даже рассмеялся.

Конец спору положил десятский.

– На ладью давай, – приказал он краснолицему.

Своих восьмерых убитых и пятерых раненых хлыновцы погрузили на судно, из-за чего на его борт смогли подняться лишь четверо охранников. Кроме них на ладье разместились девушки и Дарник с Быстряном, остальных ватажников впрягли в бечеву, чтобы тянули ладью берегом вверх по течению.

Дарник держался так, словно это охранники были его пленниками. Как только они отплыли, он приказал девушкам подать заморских фруктов и красного южного вина, после чего предложил хлыновцам разделить с ним скромную трапезу. Те разделили и вскоре были уже изрядно пьяны. Им позавидовали те, кто ехал на лошадях берегом, и потребовали своей доли веселья. Десятский объявил привал, и сам вместе с несколькими воинами поднялся пировать на ладью. На берегу остались только пятеро воинов, охранявших лошадей и пленных. Южное вино пьянило так, что голова оставалась ясной, а руки и ноги охватывала большая слабость. Сам Дарник не столько пил, сколько подливал гостям, поэтому, когда пятеро хлыновцев завалились в непробудном пьяном сне, он подал знак Быстряну, и они вдвоем, выхватив свои ножи и мечи спящих, напали на девятерых пьяных хлыновцев и после короткой схватки всех их перебили. Охранники на берегу не успели вмешаться, так как на них самих напали с ножами ватажники под командой Кривоноса и Лисича.

Вскоре все было кончено, в живых остались только те, кто свалился пьяным, да четверо раненых, которые не оказали никакого сопротивления.

Теперь у Дарника было сколько угодно оружия и двадцать пять оседланных лошадей.

– Что будем делать с этими? – спросил Быстрян о пьяных.

– Дай воды.

Гридь зачерпнул за бортом ведро воды и обдал ею спящих. Те стали просыпаться, не очень понимая, что происходит. Вокруг стояли их бывшие пленники с оружием в руках и победно скалились. А двое гребцов на берегу складывали в ряд трупы убитых.

– Вы свободны и можете выбрать, – обратился к пленникам Рыбья Кровь. – Кто вернется домой, будет навсегда покрыт позором, кто присоединится к нам, того ждет жизнь настоящего воина.

Хлыновцы молчали. Потом трое, что постарше, шагнули к борту и полезли на берег. Двое молодых парней, ровесники Бортя и Меченого, остались.

– А что с лошадьми? – спросил Быстрян.

– Все седла на ладью, а лошадей пусть забирают, – распорядился Дарник.

Так и сделали.

Жуткое зрелище представляли двадцать два убитых хлыновца, уложенных двумя рядами на берегу. Возле них лежали четверо раненых, мало отличавшихся от мертвых. Особенно страшны были рубленые раны: развороченные черепа, отрубленные руки, проломленные грудные клетки. Лошади, чуя кровь, метались на привязях. Рыбья Кровь едва сдерживал злорадный смех – меня посмели поймать, так вам и надо! Трое оставшихся хлыновцев растерянно оглядывались, не зная, что со всем этим делать.

– Одного пошлите за помощью в Хлын, двое, делайте носилки для раненых, – посоветовал Дарник.

Они посмотрели на него, не сразу уразумев услышанное.

Вместе с хлыновцами Дарник отправил на берег и струсившего гребца, который не участвовал в первой схватке. Тот стал было проситься остаться, но юный вождь пригрозил, что в таком случае его за трусость придется повесить, и гребцу ничего не оставалось, как принять меньшее зло. Ватажники встретили решение Дарника согласным молчанием, после большой пращницы, сражения лепестковым копьем и резни на ладье они смотрели на него с неким священным ужасом.

Когда отплывали, увидели, как один из хлыновцев направился на неоседланной лошади вверх по реке, а струсивший гребец, сообразив, что, еще немного, и его ждет расправа со стороны оставшихся парней, украдкой двинулся в глубь леса.

Новая победа озаботила Дарника еще больше предыдущих, уж слишком ему легко все удавалось. Мучительно жалко было Лузгу и верзилу телохранителя. К этому, видимо, надо было еще привыкнуть – к потере боевых соратников. Он взглянул на Быстряна. Тот не слишком скорбел об утрате напарника. Борть с Меченым, да и Черна с Зорькой, такие мрачные и унылые на берегу, уже снова перебрасывались шутками и подтрунивали над нерасторопной и туго соображавшей Ветой. В этом не было ничего удивительного: смерть в те времена была рядом с человеком каждую минуту, поэтому, похоронив самого близкого друга, каждый из простого чувства самосохранения стремился тут же как следует встряхнуться и собраться с силами – ведь отныне часть обязанностей умершего ложилась и на него самого. Поняв, что никто не винит его в гибели Лузги, а, напротив, считает, что он действовал во всем наилучшим образом, Рыбья Кровь точно так же стряхнул с себя неприятное впечатление от побоища и уже думал о другом.

Остаток дня плыли в шесть весел без остановок, стараясь подальше уйти от страшного места, и ночевку устроили на острове посреди реки.

Всю ватагу, естественно, занимал главный вопрос: дележка добычи. Среди добытого у хлыновцев оружия были кольчуги, чешуйчатые доспехи, деревянные и медные щиты, пики, луки, кистени, секиры, ну и конечно, мечи, восемнадцать одно– и двухлезвийных мечей. Большие, тяжелые, они в умелых руках могли перерубить человека без доспехов пополам. И после вечерней трапезы Дарник наконец утолил общее нетерпение, позволив каждому выбрать из всех трофеев по два предмета.

Показывая пример, себе взял парные мечи и блестящий шлем хлыновского десятского. Кольчугой или чешуйчатым доспехом не прельстился – слишком тяжелые, да и подарок матери – безрукавка – оказался вполне надежен. После этого сам называл того, кто должен был подойти к разложенным на траве трофеям, заодно выстраивая ватажников в определенном иерархическом порядке: Быстрян, Кривонос, Лисич, Меченый и Борть, за ними шли четверо гребцов, Селезень и два хлыновца. Не обошлось, впрочем, и без недоразумений. Так, некоторые хватали себе по два меча или по два доспеха, явно для последующей продажи, на что Дарник, спохватившись, напомнил, что каждый потом на берегу будет таскать это оружие на себе. Аппетиты сразу заметно поубавились. Но впредь, понял он, надо будет вручать трофеи ему самому.

– А как же купеческие товары? – напомнил Кривонос.

– Я еще ничего не решил, – осадил его вожак.

Теперь в ватаге было пять пар бойников в почти полном боевом снаряжении. Старшими в парах Дарник объявил Быстряна, охотников и обоих тростенцов. Селезня и одного из хлыновцев оставил при себе для мелких поручений.

Чтобы как-то особо отметить Быстряна, принесшего в двух схватках на ладье столь существенную помощь, Дарник отдал ему в наложницы Вету, к полному удовольствию Черны и Зорьки.

10

Наутро следующего дня подул устойчивый западный ветер, и гребцы на ладье подняли большой прямоугольный парус, чем немало развлекли остальных ватажников, никогда такого не видевших. Весла уложили на дно и в полной тиши много часов подряд наслаждались плавным скольжением по воде.

Дарник с Быстряном сидели на корме и тихо переговаривались. Молодой вожак хотел узнать из уст очевидца побольше о земле русов. Если словены и русы один народ, то чем они отличаются друг от друга?

– У русов все происходит всегда резче и острее, – отвечал Быстрян. – Правильная размеренная жизнь им скучна. Если тоскуют, то уж так тоскуют, что небу тошно, а если веселятся, то тоже доходят до полной дури.

– Ну а почему, если русы лучшие воины на свете, у них не получается создать великое прославленное государство?

Бывалый воин только криво усмехнулся:

– Когда-то люди очень возгордились и стали строить башню до неба. Бог, чтобы помешать им, придумал всем племенам говорить на разных языках. У русов же, наоборот, бог дал им один язык, но сказал, что понимать они друг друга будут только тогда, когда им будет грозить общая гибель. Вот и грызутся постоянно между собой, удивляя и себя и других то крайним великодушием, то несказанной злобой. А государство у русов есть, но оно похоже на стаю саранчи: то непонятно почему вдруг сильно крепнет, сокрушая все вокруг себя, то впадает в вековой сон безразличия и уныния. Не спеша терпеливо наращивать свои силы – это не для русов. Им всегда надо все и сейчас или не надо совсем. И к своим лучшим людям они относятся так же: то превозносят их до небес, то втаптывают в самую глубокую грязь.

Дарник слушал и переводил горькие слова Быстряна на жизнь Бежети. Как у них там беспричинная сварливость друг к другу была общепринятой, как Смуга Лысый был, в общем-то, безобидным старостой, но все сравнивали его со Смугой Везучим и всячески злопыхали за его спиной, как во время большого лесного пожара все селище дружно вышло к своей Засеке рубить поперечную движению огня просеку и вовремя спасли себя. Даже про лучших людей верно. Кроме Маланки, из женщин во всей Бежети могла читать только шептуха Верба, и ее тоже считали полупомешанной. Вот уж точно – не будь их с матерью изгнания из селища, никогда бы не обрел он своего характера и цели. Равнялся бы на всех и был как все.

Тесное пребывание на торговом судне сближало ватагу гораздо быстрей, чем путешествие по лесным тропам. Уже к вечеру оба хлыновца ничем не отличались от купеческих гребцов, так же шутили и смеялись, так же слушали и исполняли все команды. Рыбьей Крови почти не приходилось вмешиваться, охотники и Меченый с Бортем самостоятельно и согласованно разбивали стан, ставили шалаши и ограждение, даже знали, чьи пары будут ночными сторожами. Дарнику оставалось только выбирать место для малого ристалища и проводить боевые занятия. Никто не возражал, на деле убедившись в полезности приобретенной ловкости. Раненые, и те старались не отставать. Изменились лишь некоторые склонности: если прежде все предпочитали упражняться с мечами, то теперь больше хотели научиться действовать лепестковым копьем. Меченый с Бортем, испросив разрешение и вооружившись точильными камнями, из двух самых неказистых мечей стали готовить лепестки для своих будущих лепестковых копий.

Сам Дарник тоже не прочь был поучиться. Достав парные мечи, примеривался, он старался вспомнить, как сражался ими в своем сне. Мечи были легкими и удобными, они будто сами просились опробовать себя в поединке. Быстрян, знакомый с этим оружием, показал, как именно нужно изогнутым перекрестием захватывать и выбивать из рук самого сильного противника любые мечи и секиры.

Он вообще оказался неоценимым помощником, этот тридцатилетний гридь, умел читать, знал умножение и деление и охотно занял место Лузги по обучению ватажников словенской грамоте.

Ночью, когда укладывались спать, Черна зачем-то услала Зорьку и задала Дарнику долго мучивший ее вопрос:

– А ты правда отдал бы меня лучшему воину из Хлына?

И такое в ее глазах было желание услышать приятный ответ, что Маланкин сын не решился сказать ей правду, заверил, что готов был уже в тот момент устроить хлыновцам ту резню, которую они получили на ладье. Черна с восторгом кинулась ему в объятия, а Дарник после этого долго размышлял: почему женщины такие наивные и почему им так хочется слышать о себе одни хвалебные слова?

Новый день принес еще более приятное плавание. Майское солнце уже прогрело воду, и путники несколько раз останавливались, чтобы просто искупаться. Но Рыбья Кровь и здесь не утратил свои военные замашки, распорядившись упражняться в плавании с оружием.

– Ну вот! И сам не отдыхает, и нам не дает, – пожаловался один из гребцов, чем вызвал дружный смех остальных.

Все жестокое и кровавое было окончательно забыто, раненые чувствовали себя заметно лучше, а сидячее скованное пребывание в ладье побуждало на остановках много и в охотку двигаться.

Если до сих пор окрестные места были дики и безлюдны, то сейчас все вокруг даже без присутствия людей говорило о том, что это край обжитой. Поваленные и сложенные рядами бревна, торфяные ямы, развешанные на деревьях борти, огороженные жердями поля и пастбища. Дважды без остановок проплывали мимо небольших селищ.

Когда чуть спал жар полуденного солнца, впереди показался широкий речной разлив, куда устремлялись воды реки, по которой они плыли.

– Это и есть Танаис, – объявил Быстрян.

Дарник ощутил легкое волнение: конец лесным пустошам, вот она, главная торговая река Русского каганата. Еще несколько верст, и будет пограничный град Перегуд.

Неожиданно Быстрян посоветовал ему пристать к берегу на ночевку:

– Лучше с утра пораньше и прямо на торжище.

Дарник понял, что он чего-то недоговаривает, и согласился, хотя другие ватажники не прочь были заночевать в городском посаде. Пока бойники разбивали стан, гридь отозвал вожака в сторону.

– Что ты собираешься в Перегуде делать? И что будут делать остальные?

Дарник удивился, как это можно знать заранее, но, поразмыслив, решил, что в своих опасениях Быстрян совершенно прав. Но если бравый вояка ожидал, что молодой вожак спросит у него совета, то он глубоко ошибался. Дарник хотел все делать только сам.

Собрав хорошо поевших и отдохнувших ватажников, он обратился к ним с вопросом, хотят ли они остаться вольными бойниками или быть братством бойников, которые всегда заодно не только на ратном поле, но и в мирной жизни.

– А зачем ты нас спрашиваешь об этом? – удивились ватажники.

– А затем, что не хочу от вас удара в спину, – сказал Рыбья Кровь. – Если хотите быть вольными, то тут мы с вами и расстанемся. Я пойду своей дорогой, а вы выберете себе другого вожака.

Такой поворот ошеломил ватажников, как ни мало провели они с ним дней, но ни одной минуты не усомнились в его праве и умении командовать ими. Конечно, все захотели быть братством бойников, правда, некоторые попытались сперва узнать, что это такое. Дарник объяснил. Недовольным остался один Кривонос – все добытое добро принадлежало исключительно самому братству. Но и он не посмел возражать и, когда пришла очередь давать клятву на мече, проговорил ее вместе со всеми. По этому случаю вожак даже разрешил открыть два кувшина красного ромейского вина.

– Ну и ловкий же ты парень! – то ли похвалил, то ли упрекнул Дарника Быстрян, когда за общим галдежом их собственных слов мало кому было слышно.

Дарник охотно согласился: ловкий, так ловкий. Своей придумкой с братством он был доволен не менее, чем победой над негостеприимным Хлыном.

Ранним утром он собрал ватажников, чтобы наказать им в Перегуде держать язык за зубами – от этого теперь зависела их безопасность. Все оружие и доспехи были запрятаны поглубже под купеческими товарами, а раненые превратились в больных.

При вхождении ладьи в русло Танаиса стал виден сам пограничный град Перегуд: на высоком правом берегу ленточные крытые дубовые срубы с бойницами и трехъярусными башнями, а ниже, у самой воды, деревянная пристань с двумя десятками купеческих судов.

Едва их ладья пристала к пристани, как тут же объявились первые пронырливые торговцы с вопросом: чем торгуете?

– Седлами, – ответил Дарник. Трогать купеческий товар или излишки оружия он пока не собирался.

Следом пожаловал сборщик пошлин в сопровождении четырех вооруженных гридей. Пришлось развязать купеческую шкатулку и выплатить им три дирхема. По два дирхема Дарник выдал и каждому из ватажников – потратьте по своему хотению.

Кривонос и Лисич со своими младшими и Ветой остались у ладьи торговать седлами, остальные двинулись по деревянной лестнице на торжище.

На широком лугу ничем не огороженные стояли повозки, палатки, навесы, где торговали, ели, спали, веселились несколько сот человек. Никто не останавливал и не задавал дарникцам ненужных вопросов, и вскоре они разбрелись в разные стороны. С Дарником остались только Черна с Зорькой и Селезень.

Голова шла кругом от невиданного количества товаров, выставленных на обмен и продажу. Чего тут только не было: глиняная посуда и ткани, заморские благовония и фрукты, одежда и обувь, женские украшения и диковинные вещицы, о назначении которых приходилось только догадываться. Больше всего, впрочем, меняли привычное: овес на свеклу, пшеницу на пшено, мед на меха. Дарник хотел посмотреть оружие, оно тоже было здесь: дальнобойные степные луки, кривые мечи, метательные топоры, железные булавы, всевозможные шлемы и доспехи. Но приценился он только к степному луку, такому же, какой был у кузнеца Вочилы, продавец потребовал за него целых двадцать дирхемов, и, хотя у Дарника деньги с собой были, он все же предпочел пока воздержаться от покупки.

На каждом шагу предлагали хмельной мед, жареное мясо, всевозможные пироги и сладости. Торговцы и покупатели непрерывно пили и ели, чего наверняка в таких количествах не позволяли себе дома. После повседневной обыденности лесных дворищ торжище являлось настоящим праздником, на котором хотелось все увидеть и попробовать. Черна с Зорькой не переставали ахать и восторгаться. Чтобы умерить исходящий от них шум, Дарник купил им на полдирхема сладостей, и они в самом деле на некоторое время замолчали.

Обойдя торжище, Дарник направился к городским воротам, которые охраняли два стражника, еще двое стояли немного в сторонке, а третью пару гридей видно было в глубине открытых ворот. Такое рассредоточение понравилось юному вожаку – удобнее было прийти на помощь первой паре сторожей.

Но в сам город Дарника с девушками и Селезнем не пустили, стали спрашивать, куда и зачем ему надо. Взбешенный таким приемом, он все же воздержался от необдуманных слов и вернулся на торжище, где торговля уже шла на убыль и толпа зрителей валила на вдовьи игрища. Один из перегудцев охотно объяснил любопытному Селезню, что по местной традиции молодая красивая вдова должна провести ночь с лучшим из бойцов, дабы родить от него сына-богатыря. Она и сидела сейчас на особом возвышении на троне, из-под прозрачной кисеи, свисавшей с головного убора на глаза, наблюдая за поединками претендентов.

Чтобы не допускать сильного кровопролития, поединщики сражались на особых мечах с надетыми ножнами и удлиненными рукоятками. Крови действительно не было, зато сколько угодно отбитых боков, рук и ног, к большому удовольствию собравшегося народа. Когда Дарник подошел, поединки уже были в самом разгаре, становясь все более ожесточенными: слабые выбывали, на их место становились более опытные бойцы. Принимали участие и пришлые поединщики, но местные, более привычные к такому оружию, быстро их побеждали. Это никого здесь не смущало – большой город не боялся близкородственного кровосмешения. Среди зрителей были и все ватажники.

– А давай покажи им, – предложил один из гребцов Дарнику.

– Не хочу, – ответил он.

– А я попробую, – сказал Быстрян и вышел вперед.

С двумя противниками он сумел справиться, а вот третьего ему осилить не удалось. Победитель – рыжий детина с руками до самых колен – довольно скалился.

– У нас есть боец получше меня, – объявил Быстрян, указывая на Дарника.

Высокая сухощавая фигура бежецкого вожака никому не внушила особенного почтения.

– А у нас здесь не детские игры, – ухмыльнулся рыжий, вызвав хохот собравшихся зрителей.

– Ну что, будешь? – спросил у Дарника седовласый дед, распорядитель игрищ.

– Я не хочу омрачать убийством ваш праздник, – спокойно ответил Дарник. – Любое оружие слишком хорошо меня слушается.

– Бой на мечах в ножнах еще ни разу не привел к смерти, – заметил распорядитель.

– Я же сказал. – Скрытая ярость Дарника еще больше усилилась.

– Детские отговорки. Я разрешаю тебе меня убить, – опять под смех зрителей заметил рыжий.

– Ты сам себя загнал в угол, – тихо шепнул Дарнику Быстрян.

Отступать уже действительно было полным бесчестием. Дарник отдал свой нож Селезню, скинул безрукавку и взял в руки протянутый ему меч. Обычный двулезвийный меч и без того тяжелый, в ножнах весил в два раза больше. Долго сражаться им для Дарника было просто не по силам.

Противники заняли места друг против друга. Прозвучал удар молотка по медной тарелке, и в то же мгновение, пока рыжий заносил свой меч, Дарник прыгнул вперед и нанес сильный колющий удар в горло противника. Все было кончено. Рыжий, как надломленное дерево, криво и неловко опустился на землю, два-три судорожных движения, потом из перебитого горла хлынула кровь, и он затих. Ошеломленные зрители безмолствовали.

По знаку Быстряна ватажники окружили своего вожака. Но меры предосторожности были излишни – никто не собирался нападать на Дарника. Лишь когда ватага двинулась к берегу, распорядитель им сделал знак остановиться.

За самим поединком все как-то забыли о его награде – красавице вдове. Рыжего унесли, и распорядитель трижды повторил вызов на новый поединок, но желающих мериться силами с Дарником после случившегося не нашлось. Ватажники весело перемигивались, радуясь предстоящему подвигу своего предводителя. Дарник посмотрел на вдову, лица не рассмотрел, зато увидел ее пухлые кисти рук – и сразу пожалел о своем выигрыше. То, что для другого было бы удовольствием, ему представилось ужасным навязыванием чужой воли. Но в голову совершенно не приходило, как можно выкрутиться.

Отделив Дарника от верной ватаги, седовласый дед повел его вслед за небольшой женской процессией к городским воротам. На этот раз никто не препятствовал его входу в город. Тесно стоявшие двухъярусные дома с резными окнами и карнизами заставили его на время забыть о неприятной участи. У некоторых из домов первый ярус был выложен из камней. В один дом Дарника и ввели. Седовласый дед тотчас ушел, рядом появились две пожилые женщины, они провели Рыбью Кровь в маленькую комнату, где горел очаг и стояла огромная кадка с водой. Ему велели раздеваться и начали бросать в кадку из очага раскаленные камни. Из-за поднявшегося пара ничего не стало видно. Раздевшись, Дарник залез в кадку, в горячую воду по самую шею – и весь словно растворился в небывалом наслаждении. После омовения ему дали чистое белье и проводили в верхнюю комнату, где за накрытым столом его ждали самые разнообразные яства и напитки.

Все было похоже на одну из сказок, что читал вслух Лузга. Это мне в наказание за то, что я над ними смеялся, подумал Дарник, а в спальне еще красавица превратится в уродливую старуху. Найдя обрывок тонкой веревки, он незаметно привязал к правой ноге свой нож.

Пока он в одиночестве ел, не притрагиваясь к напиткам, мимо него из одной двери в другую шмыгали те пожилые женщины, что были с ним внизу. По шепоту и возне за одной из дверей он понял, что там находится спальня, в которой его ждет вдова с пухлыми кистями рук.

Вдруг в трапезную вошел высокий молодой мужчина в дорогом кафтане. Дарник вспомнил, что видел его на поединке, где тот выделялся своим мрачно-беспокойным поведением. Присев на скамейку к столу, незнакомец пристально посмотрел на Дарника, после чего сказал, что готов заплатить, чтобы вместо него войти в спальню к вдове. Предложение пришлось как нельзя более кстати, и бежецкий вожак тут же назвал сумму в двадцать дирхемов. Мужчина вместо серебряных дирхемов отсчитал три золотых солида.

Затем появилась одна из женщин и повела Дарника в маленькую чистую комнатку, где стоял узкий топчан с несколькими подушками и пуховым одеялом. Закрыв дверь на задвижку, Дарник лег в постель и провалился в глубокий сладкий сон, чувствуя удовольствие не столько от происходящего с ним, сколько от временного перерыва в исполнении обязанностей вожака.

Под утро он пробудился от тихого говора за дверью. Прислушавшись, понял, что это прощается с вдовой мужчина в дорогом кафтане. С улыбкой поудивлялся их нежным словам и заснул снова. Второе пробуждение было менее приятным. На рассвете гонец привез в Перегуд известие о подвигах Дарника в Хлыне, и юного героя потребовал к себе городской воевода. Десятский с булавой и два гридя с мечами имели грозный вид, хотя и были несколько смущены, что приходится вытаскивать вчерашнего победителя из супружеской постели. Выходя к ним, Рыбья Кровь мельком увидел во всей домашней красе и саму вдову со всеми ее мягкими формами, припухшими губами и бессонными тенями под глазами – восхитился, но нисколько не пожалел о своем обмене накануне вечером.

Воеводский дом был совмещен с большой гридницей. Весь гарнизон состоял из двухсот воинов, которые были разбиты на четыре суточных полусотни, и сейчас здесь происходила их утренняя смена: снимались и надевались доспехи, составлялось в козлы оружие, кто-то на ходу уже подкреплялся мясом с хлебом. Но Дарнику не дали ничего как следует рассмотреть, повели на второй ярус к воеводе.

Воевода, большой дородный мужчина с седыми вислыми усами, выслушав рассказ Дарника о событиях в Хлыне, глубоко задумался. Он уже знал и о роковом поединке, и даже об отклонении боевым вожаком своих ночных обязанностей. Перед ним был явно незаурядный отрок, который весьма умело управлял своей разношерстной командой. Судить его за поджог городища он не собирался – хлыновцы всегда вели себя слишком вызывающе, – хорошо, что нашелся кто-то, сумевший достойно проучить их. В то же время то, что сойдет этому молодцу в Перегуде, непременно свернет ему шею там, на юге, в столице Короякского княжества. Зато здесь, на пограничье, такой человек очень пригодился бы.

И воевода предложил Дарнику стать полусотским перегудского гарнизона, предупредив, что в противном случае в Корояке его ждет суровый княжеский приговор. Маланкин сын понял, что если он откажется, то воевода прикажет его схватить и отвезти к князю, и попросил себе время подумать. Воевода нехотя согласился.

По дороге из города Дарник сделал себе на торжище подарок: на три солида купил степной лук со всеми его приложениями и даже с дюжиной стрел, готовых к немедленному выстрелу. Возле ладьи он застал всех ватажников, которые живо обсуждали, как идти освобождать своего вожака, и несказанно обрадовались, увидев его живым, здоровым, да еще и с дорогой покупкой.

Еще больше удивил их Дарник, рассказав о предложении воеводы.

– И ты отказался? – не поверил Кривонос.

– С такими воинами, как вы, я могу быть в Перегуде только самым главным воеводой, – куражась, ответил вожак и приказал готовиться к отъезду.

Но едва они стали грузиться на ладью, как рядом возник тот же десятский с двумя гридями, что сопровождал Дарника с утра к воеводе.

– Воевода не велел, – сурово проговорил десятский.

Дарник со значением взглянул на своих старших, и за спинами перегудцев тотчас возникли четверо или пятеро ватажников.

– А мы рыбку половить. Можете и вы с нами.

И не успели гриди взяться за мечи, как их уже схватили и, крепко держа за плечи, усадили в ладью.

– Что вы делаете? – удивлению десятского не было предела. – Воевода крепко накажет.

Ладья уверенно вышла на середину реки и быстро пошла вниз по течению.

– Опомнитесь. Мы княжеские гриди, за нас вам не сносить головы, – твердил свое десятский.

– Покажи им. – Рыбья Кровь дал знак Кривоносу.

Тот вместе с Лисичем принялся доставать из-под купеческого товара ватажное оружие: лепестковые копья, сулицы, мечи, доспехи и луки и раздавать его бойникам.

Верст через пять перегудцев высадили на левом берегу реки и вместе с оружием отпустили.

– Только пускай воевода пошлет за нами по крайней мере сто человек, на меньшее мы не согласны, – посоветовал им на прощание под общий смех Дарник.

– А если они действительно устроят погоню? – тревожился Кривонос.

– А ты как думаешь? – спросил вожак у Быстряна.

– Если умный, то не устроит. Гонца послать в Корояк может, но погоню вряд ли.

Но какие-то сомнения все же оставались, и два дня на корме сидел кто-нибудь из раненых, зорко поглядывая назад.

Дарник тоже сидел у кормового весла, но смотрел только вперед. Он заметил, что настроение на ладье как-то изменилось. Вслушиваясь и всматриваясь в своих товарищей, долго не мог понять, в чем тут дело, наконец понял. Его слова о братстве бойников и клятва, которую он придумал, чтобы на время придержать длинные языки ватажников, подействовали на всех самым завораживающим образом. Даже Быстрян, который, казалось, все прекрасно понимал, и тот почему-то поверил в это. Ну что ж, решил Дарник, братство, так братство, он ничего против не имеет.