Текст книги "Экипаж боцмана Рябова
(Рассказы и повести)"

Автор книги: Евгений Коковин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Без баловства только! Ружьё – не палка. С ружьём шутить – со смертью шутить. Учись, хорошим охотником будешь!

А когда Илюша убил первого чистика, отец сказал:

– Саво! Хорошо! – И повторил раньше сказанное: – Хорошим охотником будешь!

Конечно, отец давал Илюше ружьё на две-три минуты, когда сам был рядом, да и то очень редко. А дома к ружью даже прикасаться строго-настрого запрещал.

Весенний перелёт птиц уже давно прошёл. Они улетели дальше на север и на другие острова, но много птиц загнездилось и на Новом. Вчера отец со своими охотниками ушёл в глубь острова и к западному побережью.

А сегодня островитяне ожидали с Большой земли теплоход. Илюша никогда ещё не бывал на Большой земле. Он проснулся рано и вышел на берег, хотя хорошо знал, что теплоход придёт не раньше полудня. Он зайдёт в бухту – Медвежью губу и отдаст якоря на рейде. К деревянному помосту-пристани теплоходу не подойти. Тут мелко. Даже колхозный бот подходит к пристани только на самой большой воде.

Едва теплоход войдёт в губу и ещё не успеет отдать якоря, к нему скорёхонько устремятся доры и карбаса. С завидной быстротой и ловкостью по штормтрапу – верёвочной лестнице с деревянными выбленками-ступеньками – взберутся на палубу теплохода ненцы и русские зимовщики. Начнётся перегрузка с теплохода на бот и доры мешков, ящиков, бочек. За несколько рейсов доставит теплоход островитянам муки, сахару, чаю, соли, крупы, картофеля, табаку и папирос на всю будущую зиму. Привезёт теплоход разную мануфактуру и обувь, строительные материалы, машины, бензин, оружие, патроны, порох, дробь, рыболовные снасти. Привезёт теплоход ещё новые фильмы, книги для школы и библиотеки, ребятам – учебники и тетради, школьную форму и игрушки. И последним рейсом привезёт для школы-интерната большую ёлку. Ёлку нужно сохранить до Нового года, чтобы не осыпалась. А ещё её нужно перевезти с теплохода на остров так, чтобы никто из ребят не видел.

Почти все школьники на острове жили в интернате. А Илюша жил дома с отцом и матерью. Уроки в школе начинались в девять утра, но Илюша приходил сюда в половине восьмого, за полтора часа, – к подъёму интернатских ребят. Вместе с ними делал гимнастику и потом вместе с ними завтракал.

Он сам был не прочь жить в интернате, но жалко было расставаться с домом. Отец сказал:

– Где хочешь, Илько, там и живи.

В интернате Илюше особенно нравились ребячьи спальни. Кровати стоят ровно-ровно в ряд, и беленькие пододеяльники заправлены тоже ровно-ровно у задних спинок – прямая линия. У каждой кровати шкафчик-тумбочка. В тумбочке в одном отделении хранятся книги и тетради, в другом – мыльница, зубная щётка, порошок и всевозможные вещички, назначение которых иногда ведомо только одному их владельцу.

У Илюши дома тоже отдельная кровать. Есть и щётка и порошок. И полка для книг и тетрадей – отец смастерил. И всё не может решить Илюша, правильно он поступил, что остался жить дома, или лучше было перейти в интернат.

Но вот пройдёт ещё год, и Илюша Валей поедет учиться в Нарьян-Мар – так по-ненецки называется центр Ненецкого национального округа. По-русски Нарьян-Мар означает Красный город.

8. Гости острова

Теплоход отдал якоря на рейде в Медвежьей губе точно по расписанию – в полдень.

«Кто приехал на теплоходе? Что он привёз?» – раздумывал Илюша, вглядываясь в бледно-голубоватую даль моря. У него был чуткий слух и острое зрение, и он хорошо слышал шум якорных цепей и видел, как опустили с борта теплохода шаткий штормтрап. Теплоход был окружён подошедшими с острова лорами, катерами и карбасами.

Первым отвалил от борта теплохода быстроходный катер метеорологической станции. А через пятнадцать минут он уже пришвартовался к островной пристани. Этот катер был хорошо знаком Илюше. Иногда работники метеостанции брали Илюшу в небольшие походы на катере вдоль берегов острова.

Катером управлял Алексей Кириллович Осипов, тот, что приезжал к Наташиному отцу. Это был опытный полярник, проведший на зимовках десятки лет.

Осипов бросил на причал конец канатика – чалку, и Илюша быстро закрепил конец за причальную тумбу. И тут он увидел, что с Осиповым на катере приехал Егорыч, юре. Конечно, он опять будет рисовать и рассказывать сказки.

А кто это?.. На катере рядом с Поморцевым и ещё с другим пожилым мужчиной стояла девочка в спортивном костюме. Она была, пожалуй, постарше Илюши. Может быть, она приехала к родителям или с родителями на зимовку?

Поддерживаемая за руку незнакомым мужчиной, девочка взбежала по крутому трапу на высокую пристань. Она остановилась перед Илюшей и посмотрела ему в глаза. И вдруг тихо спросила:

– Тебя зовут Илюша?

– Илюша. А ты откуда знаешь?

– Мне Степан Егорович говорил.

Илюша усмехнулся:

– Так ведь на острове я не один такой.

– А я вот почему-то сразу подумала, что это ты.

Один за другим на пристань поднялись Поморцев, Наташин отец, другие пассажиры. Последним, как и полагается капитану любого судна, с катера сошёл Алексей Кириллович Осипов. Впрочем, он не был капитаном. Он работал метеорологом на станции, а катером обычно управлял штатный рулевой-моторист. Но ведь на остров приехали дорогие гости – Наташа и Поморцев, и встречать их поехал он сам, без рулевого.

– Здравствуй, Илько! – сказал Степан Егорович. – Вот к вам гостью привёз. Уже познакомились? Как отец поживает? Здоров?

– На охоте. Здоров, – отвечал Илюша. – А она зимовать к нам?

– Нет, в гости. Наташенька, это тот Илюша, о котором я тебе на теплоходе рассказывал.

– А я его сама сразу узнала, – ответила Наташа.

– Пойдёмте, пойдёмте… – поторапливал Осипов. – Дома поговорим, а то нас там заждались.

– Кто заждался? – спросила Наташа.

Алексей Кириллович рассмеялся:

– Ты что же, думаешь, наш остров необитаемый и здесь только мы вдвоём с Илюшкой живём?

По утрамбованному приливами и ветрами, твёрдому, как асфальт, серо-жёлтому песку они прошли от пристани к узкой гряде сопок, тянущихся вдоль всего южного берега. Наташа после подъёма на сопку огляделась. По одну сторону сверкал и чуть слышно рокотал приливными волнами океан, по другую – простиралась тундра, тускло-цветистая и тоже безбрежная, как океан.

Шли по сопкам узкой тропкой гуськом. Впереди – метеоролог, шествие заключал Илюша.

– Куда же вы? – закричал Илюша, увидев, что Осипов поворачивает к метеорологической станции.

– К нам, – ответил Осипов. – Ты не волнуйся, тётя Мэнева тоже у нас.

Алексей Кириллович Осипов с семьёй жил в уютной двухкомнатной квартире в двухэтажном деревянном доме.

– А эти брёвна для дома на пароходе привезли? – спросила Наташа, зная, что на острове нет не только деревьев, но даже кустарника.

– Не-е, это плавник, – пояснил Илюша.

– Дары моря, – усмехнулся Алексей Кириллович. – Из Северной Двины через Белое море бесхозяйственный лес к нам сам приплывает. И строительный материал, и топливо.

Гостей встретили жена Осипова – Вера Андреевна, сын Игорь и тётя Мэнева, мать Илюши. Они суетились, бегали из комнаты в комнату, на кухню, в кладовую и обратно.

Стол был заставлен блюдами, мисками, кастрюлями, тарелками. Чего тут только не было! Куски жареной оленины, холодец из оленьих голов и лыток, пирамиды пельменей, которые Алексей Кириллович называл «полярными», пироги с гольцом и просто голец, холодный и горячий, картофель жареный и отварной, капуста. И конечно, оленьи языки – заполярный деликатес.

Вера Андреевна, хлопотливая и радушная хозяйка, бегала на кухню, приносила новые кушанья и угощала, угощала, угощала:

– Степан Егорович, вы ещё гольца не отведали. Свежепросольный, сама готовила. Обидите. Наташенька, пирожка кусочек, ты только не стесняйся, не у чужих, будь как дома. Пётр Иванович, ещё рюмочку и студня, студня. Алёша, что ты сидишь и не угощаешь?! Ребята, вы ешьте, ешьте…

– Наташа, вот это тётя Мэнева, о которой я тебе рассказывал, – сказал Поморцев, кивая на Илюшину мать. – Помнишь хлебного божка?.. Она и видела в тундре полярную гвоздику – хаерад, цветок солнца.

– Тётя Мэнева, расскажите, – попросила Наташа.

Мэнева засмущалась:

– Да не знаю, сейчас и сама верю и не верю. Теперь всё думаю, уж не поблазнило ли мне в ту пору.

– Ну всё равно, тетя Мэнева, расскажите!

Стесняясь, с длинными паузами Мэнева рассказала, как она в детстве на охоте за куропатками наткнулась на необыкновенный цветок.

– Я уже хотела сорвать его, а он будто сам оттолкнул мою руку, – говорила Мэнева. – В тот день малый снег выпал, бело кругом, а вокруг красного цветка ни снежинки, голая и талая тундра. Приехала я в стойбище, рассказываю о цветке, а мне одни не верят, другие ругают: надо было цветок выкопать и привезти. Побоялась я тогда…

Наташа во все глаза смотрела на тётю Мэневу. Эта женщина видела волшебный цветок. Наташа нисколько не сомневалась в этом.

– Мы с Илюшей пойдём в тундру и поищем хаерад-цветок, – сказала она. – Правда, Илюша?

– И я пойду, – сказал Игорь. – Всё равно делать нечего. Каникулы.

– А вы с нами, тётя Мэнева, пойдёте?

Мэнева улыбнулась:

– Да ведь разве его найдёшь! Тут люди жизнь прожили, а цветок этот только двое-трое видели, и то давно.

– А мы попробуем, – настаивала Наташа. – Пойдёмте с нами, тётя Мэнева.

– Вот разве в тундре давно не бывала… А только Ефима нужно подождать. Тогда можно.

Илюша вскочил, сверкнул глазами:

– А мы и отца позовём. Он с нами обязательно пойдёт.

– Ефим – отец Илюши, – пояснил Степан Егорович. – Он охотник и остров до последней кочки с юга на север и с востока на запад вдоль и поперёк исходил и изъездил. Всё знает.

– А вот хаерад-цветок не встречал, – вставила Мэнева.

В эту минуту она, должно быть, гордилась, что вот, мол, такой охотник и знаток острова, как её Ефим, хаерад-цветка не видел, а она видела.

Когда Мэнева забывала об окружающих, она становилась смелее, говорила громче и глаза её поблёскивали. Казалось, она освобождалась от какой-то тяжести прошлого.

Сейчас она была такой, и Наташа невольно залюбовалась этой уже не молодой ненкой. Мэнева в такие минуты по-своему была особенно красива. И уже вместо: «Да ведь разве его найдёшь!» – она решительно заявила:

– Ефим вернётся – все поедем в тундру.

– Искать хаерад-цветок! – воскликнул Илюша.

– Волшебный солнечный цветок, – сказала Наташа.

– Полярную гвоздику! – торжественно заключил сказочник.

9. По тундре на оленях

Пётр Иванович, распрощавшись с дочерью и со всеми остальными, поспешил на судно – приближалось время отхода.

Подступала полночь, а солнце так и не закатывалось. Оно висело над Медвежьей губой, на северо-западе, прохладное и неяркое, и словно посмеивалось над людьми: свечу, а не грею.

Уходя с матерью домой, Илюша сказал:

– А завтра к нам. И ты, Наташа, и ты, юре. Приходите в гости.

– Мне бы хотелось на оленях покататься! – тихо сказала Наташа. – Я ещё никогда не ездила на оленях. Только во сне.

– На оленях? – Илюша рассмеялся. – Э, да это раз плюнуть. Завтра погостишь у нас, а потом и на оленях.

– А как без снега? – спросила на всякий случай Наташа, хотя слышала, что на оленях ездят по тундре и летом.

– А зачем нам снег? Вот на собаках, тогда по снегу. У нас теперь все собаки безработные, до первого большого снега. А олени есть, сегодня из тундры две упряжки пришли. Покатаешься.

– Почему же я ни оленей, ни собак не видела? Где они?

Тётя Мэнева уже давно тянула Илюшу за руку, а мальчик, не глядя на мать, упирался и продолжал разговаривать с Наташей.

– Когда вы приехали, как раз из тундры и пришли две оленьи упряжки. С ними привели одного оленя с подбитой ногой. На нём уже ездить нельзя. Его тут забили, вот все собаки и сбежались туда с берега. Они всегда издали запах битого оленя чуют. Мяса-то им не дают, а вот потроха – это для них.

– Это как же забили? – в ужасе спросила Наташа. – Убили?

– Ну да, забили, на мясо, – спокойно отвечал Илюша.

– Страшно.

Илюша передёрнул плечами:

– Чего страшного! Обыкновенно. Ведь оленина-то всё равно нужна. А вот осенью в тундре, в стадах, массовый забой бывает, я видел, и даже мне было страшновато.

– Пойдём, пойдём, не пугай девочку на ночь, – ещё сильнее потянула сына Мэнева.

– До свиданья! – крикнул из-за двери Илюша.

На другой день, проснувшись, Наташа услышала в соседней комнате разговор. Она сразу же узнала голоса Степана Егоровича и Илюши. «На острове, в Заполярье!» – вспомнила она и стала одеваться.

– Пойдём скорее! – закричал Илюша, когда Наташа вышла к ним.

– Да подожди ты! – возмутилась Вера Андреевна. – Дай девочке умыться да позавтракать.

– И нет, и нет, и нет! – запротестовал мальчик. – Ничего есть не смей, мама заругается. Уже всё готово, и мама ждёт. И умоешься у нас. – Он схватил Наташу за рукав и потащил к двери…

Тётя Мэнева была не менее гостеприимна и щедра на угощение, чем Вера Андреевна. На столе у неё тоже были и оленина, и пельмени, и голец, и камбала, и холодец, и пироги. И опять, конечно, искусно приготовленные оленьи языки.

– Что же ты, Наташенька, плохо кушаешь? – убивалась Мэнева. – Мало кушаешь, плохо кушаешь. Надо много, надо хорошо кушать, как мой Ефим. Он сырое мясо, мороженую оленину любит. Строгает и кушает, строгает и кушает. Наверно, пол-оленя может скушать.

От спирта, предложенного Мэневой, Степан Егорович отказался.

– Ты ведь знаешь, Мэнева, я не пью, – отводя руку хозяйки с рюмкой, сказал Степан Егорович. – В молодости немного баловался, когда плавал. И покуривал. А потом отказался от всей этой гадости. Вот ты, Мэнева, о мороженой оленине вспомнила. Давненько я её не пробовал.

– Ах ты!.. – всполошилась тётя Мэнева. – Что же это я, и не предложила! А ведь раньше видела: ты, Егорыч, помню, тоже строгал и кушал… Сейчас до ямы дойду.

Вскоре Мэнева принесла огромный кусок розовой мороженой оленьей мякоти. Она вытащила из деревянных ножен, висящих у неё на широком матросском ремне, большой охотничий нож и подала Поморцеву.

– Скушаешь всё – сыт будешь, – сказала Мэнева, улыбаясь.

Сказочник взял нож и попробовал его на ноготь. Потом он легко и ловко отстрогнул от куска длинную, вмиг изогнувшуюся в маленькую дугу, ровную полосу мяса. Было видно, что нож остёр, как бритва.

С чувством затаённого любопытства и страха наблюдала Наташа за Степаном Егоровичем, а он взял один конец мясной полоски в зубы и быстрым взмахом ножа снизу вверх отсек его у самых губ. Наташа даже вскрикнула от испуга. А губы? А нос? Нет, ничего, крови нету, а Степан Егорович улыбается и жуёт.

Наташа стояла перепуганная, а тётя Мэнева и Илюша, глядя на неё, хохотали.

Пока сказочник пережёвывал кусок, тётя Мэнева взяла у него нож, так же быстро и сноровисто отстрогнула от куска длинную полоску, так же ухватила один конец её зубами, а потом тоже снизу вверх, к носу, отсекла его резким ударом ножа.

От Алексея Кирилловича Наташа слышала, что ненцы едят сырое мороженое и горячее, от только что зарезанного оленя мясо. Но о таком употреблении ножа она не знала и потому перепугалась.

– И ты так умеешь? – спросила она у Илюши.

– А чего тут уметь? Просто. Ой, уже восемь часов! Сейчас поедем.

– На оленях?

– Понятно, на оленях. Я скоро приду. Собирайтесь.

Наташа моментально забыла о своём испуге и, тормоша Степана Егоровича, закричала:

– На оленях! На оленях! Степан Егорович, поедем на оленях!

Спустя полчаса в комнату вбежал Илюша.

– Упряжки здесь. Поехали.

Тётя Мэнева принесла для Наташи свою малицу.

– Надень, – сказала она. – В тундре мокро, болото, на ходу брызгать будет. Надень!

Илюша тоже надел малицу, подпоясался ремнём. На его ремне висел нож в деревянных ножнах, как у тёти Мэневы, но только поменьше.

Невдалеке от дома стояли две нарты. Запряжённые в них олени прилегли на землю. Нарты были покрыты шкурами. Пожилой ненец приветствовал Поморцев а:

– Здорово, юре! Когда приехал? Садись!

– Здорово, Василий! – весело отвечал сказочник. – Как поживаешь?

По окрику Василия олени вскочили. Илюша взял с нарт длинный шест, который, как знала Наташа, назывался хореем и служил для управления оленьей упряжкой.

– Садись!

Едва веря своему счастью, Наташа осторожно села на нарту позади Илюши. Степан Егорович разместился на нарте у Василия.

– О-гхэй! – крикнул Василий и приподнял хорей.

Олени стронули нарты, побежали сначала тихонько, потом быстрее и быстрее.

– О-гхэй! – покрикивал Василий.

– О-гхэй! – вторил ему Илюша.

Он лихо управлял упряжкой, на спусках энергично притормаживал нарты хореем, а когда упряжка отставала от упряжки Василия, залихватски кричал:

– О-гхэй! Пошёл! Пошёл!

Бескрайняя тундра пестрела мелкотравьем, тусклыми мелкими цветами и мхом-ягелем. Нарты то скользили по ровной травянистой глади, то вдруг проваливались в болото, и тогда стремительные струи воды высоко вырывались из-под полозьев. Хорошо, что тётя Мэнева заставила Наташу надеть малицу.

На пути изредка встречались высотки, густо поросшие мелкой ромашкой и лютиком, совсем крошечными незабудками и морошечником. Небольшие высотки объезжали, на растянувшиеся – оленей гнали, сойдя с нарт. На высотках было сухо, а главное – интересно с них осматривать тундру. От берега отъехали так далеко, что уже не было видно ни посёлка, ни метеорологической станции. Казалось, что на дальних подступах тундра, как и океан, дышит и, как и океан, несёт запахи солёных полярных ветров. А вот цветы в Заполярье почти совсем не пахнут. Наташа нарвала небольшой букетик, поднесла к лицу – цветы без запаха безжизненны, а для глаза живут, как и на Большой земле.

Но вот на пути встретилась речка – не очень широкая, но и не ручеёк. Она тянулась далеко-далеко, и Василий направил упряжку вдоль её берега.

– Дальше не проехать? – спросила Наташа.

– Почему не проехать? Проедем, где будет помельче, – спокойно ответил Илюша.

– А олени умеют плавать?

– Ещё как! Они могут губу переплыть и переплывают. Только сейчас-то зачем? Мы-то на нартах не поплывём!

Наташа отлично плавала и даже имела третий спортивный разряд. Она спросила:

– А ты?

– Что я?

– Ты плавать умеешь?

– Я немного умею. Осипов научил. А у нас на острове плавать умеют только русские. Они на Большой земле купались, научились плавать. У нас купаться плохо, холодно. А дядя Осипов купается и в Медвежьей губе. И я купался.

Наташа удивилась: жить на острове, среди воды, океана – и не уметь плавать!..

– Мы с тобой тоже будем здесь купаться и плавать. Я не боюсь холодной воды.

Илюша недоверчиво посмотрел на девочку.

В это время Василий резко повернул упряжку на реку.

– Э-гхэй! Илюха, держись! – крикнул он и что есть духу погнал упряжку через реку.

– Э-гхэй! – крикнул и Илюша и взмахнул хореем. – Наташа, держись!

Олени ворвались в воду и в несколько минут вброд пересекли реку. Василий и Илюша тоже бежали вброд. Сказочник и девочка плыли на нартах, защищаясь от воды шкурами.

– Водный рубеж преодолён победно! – сказал Поморцев, отряхиваясь от воды.

Островная тундра была полна птиц. Куропатки взлетали из-под копыт оленей передней упряжки. Птичий гомон царил над озерками, мимо которых мчались олени. Маленькие пичуги стригли воздух, кружились над упряжками, взмывали в небо и там, в высоте, исчезали. Наташа ещё никогда не видела столько птиц, не слышала такого птичьего разноголосья. Как всё это было далеко от того, что описывалось в книгах: от «белого безмолвия», от айсбергов и ледяных пустынь, от снежной пурги и морозных штормов.

– Илюша, ты читал Джека Лондона? – спросила Наташа. – Здесь тоже Заполярье, Арктика, а всё не так, как у него.

Илюша усмехнулся.

– Ты останься здесь на зиму, – сказал он, – тогда увидишь и побольше, чем у Джека Лондона. Бывает, из дому не выйдешь. Ветер с ног сшибает. Темень. Люди ходят – за канаты держатся, а то и ползком. Снегу до крыши наметает. В такую пору одному в тундре или в море – верная гибель.

– И погибали?

– У-у, ещё сколько! Теперь меньше – всё-таки радио, вертолёты, самолёты, спасательные отряды. А раньше много погибало – терялись в тундре, замерзали, разбивались, тонули. А моего дедушку на охоте морж погубил – бивнем лодку раздробил.

Передняя упряжка повернула на запад, потом на юг.

– Теперь домой, – сказал Илюша. – Накаталась? Хорошо?

– Саво! – с улыбкой ответила Наташа. Она вчера узнала это ненецкое слово «саво» – «хорошо».

Реку больше переезжать не пришлось. Василий довёл упряжки на запад почти до её истока, где река начиналась узеньким и совсем мелким ручейком.

Не доезжая до посёлка, он остановил оленей.

– В этом месте наши всегда останавливаются, – тихо сказал Илюша. – Здесь могила Ивана Хатанзея, первого председателя островного Совета. Его убили враги.

Он соскочил с нарт и пошёл к передней упряжке. Наташа поспешила за ним.

На прибрежной сопке стоял невысокий памятник, вытесанный из камня.

Степан Егорович снял шляпу. Откинули савы – капюшоны – Василий и Илюша. На памятнике Наташа прочитала:

«Иван Хатанзей. Погиб от рук врагов Советской власти».

А вечером дома Степан Егорович рассказал историю Хатанзея.

10. «Церкви нам не нужно!»

Слово «революция» на далёком заполярном острове впервые произнёс не кто-нибудь, а царский чиновник, грозный посланец архангельского губернатора. Впрочем, новое для ненцев слово он не произнёс, а почти прорычал:

– Бунт! Р-р-революция!.. Я тебе покажу, смутьяну! Сошлю!

Ссылать человека с этого острова, пожалуй, было уже некуда, разве только на Северный полюс или на тот свет.

Угроза относилась к молодому ненцу-охотнику Ивану Хатанзею. Но Иван Хатанзей Северного полюса не боялся, хотя там в те времена ещё никто не бывал. А на тот свет ему, двадцатилетнему, было рановато. Вообще ни о ссылке, ни о смерти он не думал, когда, по наивности, спокойно и прямо в глаза заявил чиновнику:

– Твоей церкви нам не нужно!

С Большой земли на остров привезли часовню. Вот почему так сказал молодой Хатанзей. Со своими старыми деревянными идолами-божками ненцы обращались вольно. В добром настроении они угощали божков салом, а рассердившись, могли побить, особенно если перепадала сярка-другая – стаканчик водки, которую привозили русские купцы. Потому и к христианскому богу многие ненцы особого уважения не испытывали.

А Иван Хатанзей знал, что бога нет. Об этом ему ещё в прошлые годы часто говорил Степан Егорович Поморцев. Да и сам Иван Хатанзей не раз убеждался, что от молитв толку ни на грош. После молитв никаких особых удач ни на охоте, ни на рыбном промысле не было. Зато бывало и так: и не помолится Иван, а в чум вернётся с богатой добычей.

С губернским чиновником тогда на пароходе приехал священник. Он должен был крестить последних некрещёных ненцев.

– Не гневи бога, Иван, – увещевал молодого охотника священник. – Грех большой на душу принимаешь!

Но бог почему-то не гневался на Ивана Хатанзея. Вот и на другой день после разговора о часовне охотник привёз на своих нартах из тундры кучу песцов.

Зато продолжал гневаться чиновник. Вечером, в салоне за ужином, в компании попа и капитана парохода он всё ещё грозил:

– Сошлю сукина сына!

– Накажи, накажи еретика! – подстрекал батюшка.

– Да куда вы его сошлёте? – посмеивался капитан парохода. – Тут и так ссылка, не лучше Сибири.

– Вот в Сибирь и сошлю! На каторгу, в рудники, в кандалы!

После нескольких рюмок коньяка чиновник пришёл в хорошее расположение духа и стал вспоминать анекдоты. Неумело подстраиваясь под разговор ненцев, он рассказывал:

– Собрался самоедин на охоту на морского зверя, а он, самоедин, надо вам сказать, уже крещёный был. Собрался, значит, и молится Николаю-угоднику:

«Николуска-угодницек, помоги больсого зверя убить! Свецку с мацту поставлю». Высотой, значит, с мачту свечку обещал поставить. Помолился и поехал к морю. А там видит – большущий тюлень плывёт. Прицелился самоедин – и бах-бах! Тюлень перевернулся на воде кверху брюхом. Обрадовался наш самоедин и смеётся над угодником: «Вот как вашего брата надувают!» Не будет, мол, тебе, Никола, никакой свечки. И только он эти слова выговорил, тюлень обратно перевернулся и нырнул в глубину. Поник головой охотник и говорит: «Ох, Николуска-угодницек, с тобой и посутить-то нельзя».

Чиновник хохотал. Батюшка осуждающе качал головой:

– Вот так богохульников и наказывают. Господь бог всё видит, всё слышит.

– Да ведь это же анекдот, господа! – улыбнулся капитан.

– А вот и анекдот, и притча правдивая, – упорствовал поп, подливая в рюмки вино. – Наказать, и сие суть наказание божие!

– Увезу самоедина на суд губернаторский! – опять загорячился чиновник, вспомнив Хатанзея. – В трюм посадим и увезём в город, а там – на каторгу!

Утром капитан парохода – бывалый мореход, сам в прошлом простой помор-зверобой, – тихонько предупредил Ивана Хатанзея о коварном замысле чиновника. А тут ещё и чиновник строго-настрого запретил Ивану до отплытия парохода покидать чум.

Иван посоветовался с отцом, старым Хатанзеем, а ночью запряг оленей, погрузил на нарты кое-какую поклажу, прихватил собак и тайком покинул стойбище. Он уехал на северо-восток, на Карскую сторону, зная, что там его никто не разыщет.

И снова гневался чиновник. Снова он угрожал – теперь уже другим ненцам, – требуя найти и вернуть беглеца. И снова упрашивал и увещевал поп, грозя судом божьим. Но под разными предлогами островитяне отговаривались: где его найдёшь – остров велик, напрасно время тратить.

Вскоре пароход ушёл и увёз чиновника. Капитан парохода вспомнил Ивана Хатанзея и слова из анекдота и сказал чиновнику:

– Вот как вашего брата надувают!

Чиновник и батюшка молчали, хмурились, но от коньяка не отказывались.

С другим пароходом на остров привезли приказ губернатора «о поимке самоедина Ивана Хатанзея». Но никто из ненцев и не подумал выполнять волю начальства.

Пять лет был в действии строгий приказ губернатора. Пять раз поднималось над заполярным островом солнце. И пять лет в полном одиночестве, как Робинзон, прожил охотник Иван Хатанзей. Изредка он виделся лишь с отцом.

В летнее время к острову дважды подходил пароход, и появляться на глазах у русских было опасно. Опасно было встречаться и с богачом многооленщиком Теняко, которому было приказано о появлении Хатанзея сообщить при первой возможности. Хотя многие считали, что охотник давно погиб, Теняко не терял надежды на вознаграждение за донос.

На шестой год, как всегда, когда солнце полные сутки без захода кружило над островом, а Медвежья губа очистилась ото льда, пришёл пароход. Приехал на пароходе Степан Егорович Поморцев. Он давно не бывал у своих друзей-островитян.

Приехал на остров ещё один русский, не молодой, но и не старый, гладко бритый, тепло одетый. Он купил у одного из ненцев совик, пимы и нож в деревянных ножнах и неожиданно исчез. О нём на стойбище скоро забыли.

А Степан Егорович, узнав о печальной судьбе Ивана Хатанзея, сказал ненцам:

– Его надо разыскать! Теперь губернатора нет, и приказ его больше не имеет никакой силы. И чиновников больше нет, и богачей нет.

– А куда же они пропали? – спрашивали удивлённые островитяне. Они привыкли верить Степану Егоровичу.

– Прогнали, – коротко ответил Поморцев. – В России революция!

Так во второй раз прозвучало на острове Новом пока всё ещё непонятное для ненцев слово. В большом чуме старого Хатанзея Поморцев рассказывал им о событиях, которые происходили на Большой земле. Он говорил о Ленине, о большевиках, о Советской власти.

– Теперь и к вам новая жизнь придёт! – сказал Поморцев.

– Это что же, наш Ваули-Ненянг вернётся? – спросил старый Хатанзей, от которого ещё в давние годы Поморцев слышал легенды об отважном вожде ненцев, поднявшем восстание против царских воевод.

– Нет, – ответил Степан Егорович. – Ваули уже не вернётся. Он жил давно, больше ста лет назад. Но то, что хотел сделать для вас Ваули, теперь сделают большевики, сделает Ленин. Не вернётся Ваули, зато вернётся в стойбище твой Иван. Теперь ему некого бояться.

– Если ты говоришь правду, Степан, – сказал Хатанзей, – то это дух Ваули вьётся над тундрой.

– Пусть будет по-твоему, – согласился Поморцев. – А сейчас нужно ехать за Иваном.

Старый Хатанзей молчал. Хотя он втихомолку и сказал Степану Егоровичу о стоянке молодого охотника, но всё ещё побаивался за сына. Однако ненцы убедили его поехать за молодым Хатанзеем, потому что они верили Степану Егоровичу. И олений аргиш из трёх упряжек двинулся на северо-восток. С ненцами поехал и Поморцев.

На четвёртый день они разыскали чум Ивана Хатанзея. И велико было удивление Поморцева и ненцев, когда в чуме у Ивана они встретили того русского, который несколько дней назад приехал на остров, купил совик, пимы и нож и неожиданно исчез.

– Решил поохотиться, страсть такая, – объяснил неизвестный Поморцеву и назвал себя: – Отчаров.

– Но ведь сегодня Иван уедет, – сказал Степан Егорович. – Как же вы останетесь? Наверное, непривычно?

– Ничего, немного поживу. Мне, охотнику, привычно. Попрошу Ивана чум и собак оставить.

Иван Хатанзей несказанно обрадовался приезду сказочника и отца. Он быстро собрался. Отчарову он оставил свой чум, всю провизию и двух собак и обещал к нему наведываться.

Вернулся Иван Хатанзей в родное стойбище, в родную семью. Отпраздновали радостную встречу. И снова стал Иван охотиться на морского и тундрового зверя и кормить семью.

Со следующим пароходом уехал на Большую землю Поморцев.

11. Президент острова

Проходили годы. На Новом давно хозяйствовал и правил всеми делами островной Совет, а председателем Совета оленеводы и зверобои избрали Ивана Хатанзея.

У кулака Теняко большую часть оленей отобрали и распределили среди тех, кто у него раньше батрачил. Бедняки получили своё, за многие годы ими заработанное и ранее не оплаченное. Сам Теняко уехал из стойбища, пригрозив председателю.

Но Хатанзей не боялся угроз.

Дважды приезжал на остров Степан Егорович Поморцев и многому ещё научил молодого председателя.

– Ты теперь президент острова! – говорил Поморцев. – Во всём советуйся с народом, учись, побольше читай и никого не бойся!

– Председатель! Президент! – улыбались ненцы, повторяя новые для них слова. А значение слова «революция» они уже давно знали. Они сами совершали на своём острове революцию.

Два раза побывал Иван Хатанзей на Большой земле. В большом городе он встречался с большевиками и сам вступил в партию.

Многое узнал Иван, но не знал он, кто такой Отчаров, который всё ещё жил на острове и которого в первые дни его приезда молодой охотник приютил в своём чуме. Не знал председатель и о том, как часто стали встречаться бежавший из стойбища кулак Теняко с Отчаровым. Не знал президент острова, как не знали и другие ненцы, что Отчаров совсем не Отчаров, а…

В феврале двадцатого года из Архангельска на ледоколе «Минин» бежал за границу белогвардейский генерал Миллер. Он бежал со всем своим штабом, спасаясь от возмездия народа. За ним увязались и многие архангельские заводчики, лесопромышленники и судовладельцы. Ещё раньше, почувствовав недоброе, убрались интервенты – англичане, американцы и французы.