Текст книги "Экипаж боцмана Рябова
(Рассказы и повести)"

Автор книги: Евгений Коковин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Евгений Коковин
ЭКИПАЖ БОЦМАНА РЯБОВА
Рассказы и повести

Бронзовый капитан

Старый художник писал на холсте маслом. Он был очень стар и быстро уставал. Тогда он отходил от мольберта и присаживался на шаткий складной табурет с брезентовым сиденьем.

За спиной старика, чуть в стороне, лежала Северная Двина, величественная и безмолвная.

Бронзовый великан – два метра и четыре сантиметра – смотрел на реку, вдаль, поверх старика. В жизни Пётр Первый тоже был высокий, тоже два метра и четыре сантиметра. Сейчас Пётр, в треуголке и мундире офицера Преображенского полка, с тростью, шпагой и подзорной трубой, должно быть, думал о море, о мощнорангоутных кораблях, о дальних плаваниях и о своём большом портовом городе.

Ему не было дела до того, что творил художник. А художник писал его, памятник капитану России восемнадцатого века. Он писал из благодарности не самому Петру, а из благодарности памятнику.

Художник приехал в Архангельск издалека, с Прибалтики. Он приехал, чтобы побывать на могиле своего любимого брата.

В кармане у художника лежало письмо, пожелтевшее, более чем пятидесятилетней давности.

В девятьсот шестнадцатом году вместе с другими рижскими портовыми рабочими его брат Ян приехал в Архангельск. Когда англичане и американцы захватили русский Север, коммунист Ян остался в городе, в подполье. Но его выследили и арестовали.

Письмо было из тюрьмы.

«Не знаю, дойдёт ли это письмо до тебя. Я сижу в архангельской тюрьме и ожидаю, что подготовила мне судьба. А сладкого она мне не приготовит. Ходят слухи, что некоторых из наших отправят в индийские колонии, иначе говоря, в рабство. Мне это не угрожает. Каждый день из нашей камеры уводят товарищей. Мы знаем – они живут последние часы, последние минуты. Это же ждёт и меня. Одних из камеры уводят на смерть, других приводят. Камера большая, но нас много и спать приходится прямо на каменном полу. Эти несколько листочков бумаги мне дал один товарищ по нашему общему несчастью. Ему разрешили передачу. Меня арестовали дома, а когда вели в тюрьму, я бежал. В меня стреляли и ранили. Было темно, и меня не нашли. Я укрылся в кустах у памятника. Как я потом узнал, это был памятник русскому царю Петру Великому. Думая об этом, даже при моей горькой доле, я усмехаюсь: меня, коммуниста, прикрыл от преследователей, спас царь. У памятника меня подобрали местные женщины. Их было две – сёстры. Они тихонько довели меня до своего дома. Эти женщины перевязали мою рану, накормили, выходили меня. Они очень рисковали. Я прожил у них почти полгода, пока окончательно не выздоровел. И не скрою от тебя, я полюбил одну из них – Елену. И она любила меня, эта простая, но замечательная девушка, необычайно скромная и самоотверженная северянка. Но нашёлся предатель – сосед моих спасительниц. И вот я в тюрьме. За принадлежность к партии коммунистов и за побег хорошего мне ожидать нечего. Не хочется умирать, но, поверь, смерти я не боюсь. Может быть, мне удастся передать это письмо на волю. Только не уверен, дойдёт ли когда-нибудь оно до тебя. Но вот за мной пришли… Прости, прощай…»

Подписи под письмом не было. Но художник хорошо знал почерк брата.

Хотя Елене свидание с Яном не разрешили, письмо ей передали, когда интервенты были изгнаны из Архангельска. Пересылать его брату Яну в те времена было бессмысленно: в Латвии свирепствовала белогвардейщина.

Елена тоже прожила недолго. Потрясённая гибелью любимого, ослабевшая, при первой простуде она заболела воспалением лёгких и умерла на рассвете бледного июньского дня.

Письмо рижского коммуниста к брату сестра Елены, Анна, случайно нашла в забытой книге. Эту книгу Елена читала перед смертью. Но нашла более чем через полвека. Что с ним делать?

Пораздумав, Анна заклеила письмо в конверт, надписала рижский адрес, найденный в бумагах Яна, и указала адрес свой, обратный. Всё это она делала без малейшей надежды. Но отправка письма казалась ей выполнением последней воли погибшего.

Письмо не возвратилось. Неожиданно приехал брат Яна, старый художник. Когда они сидели за вечерним чаем, художник спросил у Анны:

– Вы знаете, где похоронен Ян?

– Здесь есть братские могилы.

– А памятник Петру Великому уцелел?

– Он стоял раньше там, где сейчас братские могилы. А теперь перенесён.

– Странное совпадение, – прошептал художник. – Братские могилы там, где бронзовый капитан укрыл от белогвардейцев Яна.

Прошли минута, другая в горестном молчании. Потом художник попросил:

– Вы сможете завтра проводить меня на братские могилы и к памятнику Петру?

– Конечно, – согласилась Анна. – Это недалеко.

Утром они пошли на набережную, к обелиску жертвам интервенции на братских могилах.

– Я напишу могилу моего брата и его товарищей, – сказал художник.

Они постояли в скорбной тишине, пошли дальше, к памятнику. И тут художник не поверил своим глазам.

– Как же так?! – воскликнул он. – Работа Марка Матвеевича Антокольского, моего земляка-прибалтийца и моего учителя! До сих пор я считал, что таких памятников всего три – в Москве, Ленинграде и Таганроге. Но, оказывается, бронзовый капитан обитает и в Архангельске. Я думал увидеть здесь совсем другую работу, другого скульптора.

Художник несколько раз обошёл памятник.

– Я побуду здесь, посижу, отдохну, – сказал он Анне. – Вы идите. Спасибо вам! Я дорогу найду.

На другой день художник опять пришёл к бронзовому капитану. Мальчики, соседи Анны, помогли ему донести мольберт и палитру. Так он навещал памятник несколько дней. Мальчики, глядя на холст, восхищались:

– Картина! Как похоже и красиво!

– Нет, это ещё не картина, – возразил художник. – Это только этюд к будущей картине.

– А кто там лежит? Он спит или умер?

– Он тяжело ранен.

Художник хотел добавить: «Это мой брат». Но больше он ничего не сказал.

Уезжая из Архангельска, художник в последний раз пришёл поклониться обелиску и погребённым под ним отважным революционерам.

У памятника Петру он мысленно произнёс маленькую прощальную речь. Последними словами его были:

«Спасибо тебе, создание талантливых рук русского ваятеля».

Но бронзовый капитан молчал. Он смотрел на Северную Двину, на большие торговые корабли под красными флагами с серпом и молотом, ведомые славными советскими капитанами. И кто знает, может быть, в эти минуты он хотел сказать: «Добро, друзья! Счастливо плавать! Так держать!»

Путешествие на «Фраме-2»

…Прочёл всё оказавшееся доступным о полюсах – и о Северном, и о Южном – и влюбился в Нансена.

Юхан Смуул

Павел Владимирович Симонов, наш сосед, крупный водолазный специалист, уезжая в очередную экспедицию, оставил нам, двум соломбальским дружкам, в безвозмездную аренду свою корабельную шлюпку. Огромная, многовесельная и старая, чуть ли не времён парусного флота, шлюпка носила гордое имя «Фрам».

– «Фрам» в переводе означает «вперёд!», – сказал Павел Владимирович. – Значит, мои друзья, на этом корабле поворота на сто восемьдесят без достижения цели у вас быть не может.

Симонов дал нам также почитать книгу Нансена «На лыжах через Гренландию».

Знаменитый полярный путешественник, владелец настоящего «Фрама», Фритьоф Нансен был кумиром Симонова. Для нас, соломбальских мальчишек, кумиром был сам Павел Владимирович, страстный охотник и меткий стрелок, следопыт, рыболов, один из первых кавалеров ордена Ленина.

Наш «Фрам-2» стоял на узкой и многолодочной речке Соломбалке.

На этой речке мы учились плавать, впервые брали в руки вёсла и поднимали на лодках паруса.

Раза три или четыре мы с моим закадычным другом Володей Охотиным выезжали на Северную Двину и на Кузнечиху. Потом Володя сказал:

– «Фрам» – это «вперёд!», это – дальние путешествия. Давай совершим путешествие! Большое, как в настоящей экспедиции.

– А куда это путешествие мы совершим? – спросил я.

– Куда? Как можно дальше от дому. Вот, например, на море.

– На Белое?

– Пока на Белое, – сказал Володя таким тоном, словно в будущем на своей тихоходной и ветхой посудине мы совершим ещё путешествия на море Средиземное или в Тихий океан.

– Экспедиция на «Фраме», – с увлечением продолжал мой приятель. – Как у Нансена!

Мы не беспокоились, что дома нас в экспедицию не отпустят: частенько и раньше выезжали на рыбную ловлю с ночёвками.

В книге «На лыжах через Гренландию», которая начиналась главой «План путешествия», мы читали: «Как молния пронеслось в моём мозгу: экспедиция… Скоро был готов тот план, который позднее был осуществлён и выполнен».

У Нансена был план путешествия. Как же мы могли обойтись без плана?!

У нас была отцовская карта дельты Северной Двины, и мы без особого труда составили подробнейший план и маршрут путешествия, сокрушаясь лишь о том, что на нашей карте не было белых пятен, не было неисследованных мест. Мы мечтали, жаждали открывать, исследовать, искать.

Карта изучена до мельчайших речушек и островков, и мы знали, какими путями поплывём. Наша экспедиция была обеспечена всевозможным снаряжением и продовольствием. На «Фрам-2» мы погрузили, кроме вёсел и старенького паруса, топор, лопату (а вдруг найдём полезные ископаемые!), верёвку, чтобы при случае тянуть шлюпку бечевой, рыболовные снасти, котелок и даже подсадную утку (неизвестно для чего – ружья не было, да и охота в это время запрещена). Не было у нас теодолита и секстана, как у Нансена, не было вяленого и солёного мяса и кофе. Но это нас не смущало: секстаном мы всё равно пользоваться не умели, а кофе не пили и дома.

Драночная корзина была заполнена сухарями, которые мы сушили и копили две недели (а вдруг зимовка!). Там же уместились два десятка картофелин и кулёк пшена, кусок солёной трески, банка с солью и ученическая тетрадь для ведения судового журнала и путевого дневника.

Словом, в подготовке экспедиции всё шло отлично, кроме… кроме того, что мы не знали, что будем открывать и исследовать.

– Не унывай, – после некоторого раздумья бодро сказал Володя, – что-нибудь откроем.

А я и не унывал. Просто мне хотелось поскорее отправиться в экспедицию. А откроем или не откроем что-нибудь – я об этом не беспокоился.

Итак, ранним июльским утром мы погрузили всё снаряжение на «Фрам-2» и отплыли. Банки на шлюпке отсырели – ночью была обильная роса. Бледное утреннее небо и неяркое, подёрнутое лёгкой дымкой солнце предвещали добрую погоду. Взмывая в розоватую высь, вёдро обещали и ласточки, и качающиеся на волне крепенькие, словно литые, остроглазые чайки.

Никакого сравнения не найти для тихого и ясного раннего утра на Северной Двине. Большая вода шла от моря вверх по реке, покрывала левобережные отмели, как говорят архангелогородцы, прибывала. И пахло морем и водорослями.

В прохладе запахи чувствительнее, а солнце едва оторвалось от далёких прибрежных ивовых кустов.

На рейде стояли океанские пароходы. Они пришли в Архангельск из разных стран за нашим северным лесом. Было рано, а на ночь кормовые национальные флаги на судах спускаются. Но в школе мы уже второй год изучали английский язык и теперь на корме пароходов кое-как читали названия портов их приписки.

– Ли-вер-пуль… Значит, англичанин, – сказал Володя.

– А это датское. Видишь, написано: «Ко-пен-га-ген».

– И ещё из Осло, из Норвегии. Это там, где жил Нансен.

Мы были довольны своими познаниями в английском языке и географии. А между тем в школе отличных оценок по этим предметам мы почему-то не получали, и преподаватели совсем не восхищались нашими успехами.

Наш «Фрам» должен был плыть вниз по Северной Двине, к морю. Но мы излишне занялись международными делами и не заметили, как наше судно сильным приливным течением снесло далеко вверх.

Против течения выгребать было трудно, почти невозможно, и потому мы решили пересечь реку в надежде, что у низкого противоположного берега вода идёт тише. А между тем солнце неторопливо, но упорно поднималось. От судна к судну побежала звонкая скляночная эстафета, что означало: время 8.00. Наступило настоящее полное утро.

– Часа через два вода пойдёт на убыль, – сказал Володя. – Не пристать ли пока к берегу?.. Разведём костёр, поедим, а потом и дальше, к морю.

Я охотно поддержал предложение друга: утомился на вёслах да и уже почувствовал голод.

Мы пристали к песчаному берегу, вбили кол и пришвартовали «Фрам». Прибывающая вода могла легко его поднять, унести, и нам угрожала участь Робинзона. Нет, мы были опытные и предусмотрительные мореходы.

– «Оставалось только разбить палатку и ждать», – подозрительно торжественно сказал Володя.

Это были слова из книги Нансена.

Палаткой нам послужил парус. Мы его и «разбили», хотя, откровенно говоря, в этом не было никакой необходимости. Погода стояла чудесная.

Ловить рыбу было бы напрасно: на большой воде рыбалка плохая, да и времени у нас оставалось в обрез. Поэтому мы принялись варить уху из трески.

Пока разжигали костёр, готовили еду и завтракали, наше судно развернуло кормой к северу. Значит, вода пошла вниз, на убыль. Теперь мы уже могли плыть к морю по течению.

Отплывая, Володя сказал:

– «Мы должны достигнуть дели, открыть, или великое море станет нашей могилой».

Я не остался в долгу и отвечал:

– «Было бы неправильно, если бы мы вернулись обратно».

Слова из книги Нансена мы использовали бездумно, не разобравшись, что они принадлежали не Нансену, а сопровождавшим его спутникам – туземцам.

Но в этом многозначительном разговоре мы утверждались в своей мысли достигнуть цели и что-нибудь открыть.

Гребли мы легонько, потому что течение всё набирало силу, и «Фрам» шёл хорошо. Мы проплывали мимо островков, поросших ольхой и ивняком. Потом потянулись штабеля брёвен, лесопильные заводы и лесобиржи, похожие на миниатюрные города с небоскрёбами. Но здесь-то, уж конечно, открывать было нечего. Отовсюду слышался шум лесокаток и лесопильных рам – больших станков для распиловки брёвен на доски. И кругом было множество людей: лесокатов, погрузчиков, речников, катерников, женщин, полощущих бельё, и купающихся ребятишек. Словом, всё здесь было давным-давно открыто и обжито. Нет, нам нужно поскорее к морю, в далёкие края…

– Володя, – сказал я, – пожалуй, дальше Белого моря нам не доплыть.

Я уже опять чувствовал усталость от вёсел. Шлюпка всё-таки была тяжела.

– Посмотрим, – отозвался мой приятель. – Вот откроем что-нибудь, тогда и увидим…

Левый, островной берег закончился. Мыс острова остался у нас позади, и река необъятно расширилась, словно по-богатырски расправила плечи, задышала свободно, могуче. Берега её расступились, стали далёкими, а лес и кусты на них слились в сплошные полосы. Вдали виднелся последний лесопильный завод.

Я оглянулся, чтобы прикинуть, сколько же мы проплыли от нашей Соломбалы, и вдруг заметил чуть повыше мыса небольшую избушку.

– Володя, – сказал я, – давай пристанем, передохнём. Вон избушка, она, наверное, рыбацкая. А потом уже и дальше.

– Давай, – согласился Володя.

Мы повернули своё судно и вскоре подошли к берегу, на котором стояло старенькое, крошечное строение, прокопчённое и замшелое. Поблизости горел костёр. На тагане висел большой котёл и нещадно парил. Значит, в избушке кто-то есть.

Неожиданно дверь избушки отворилась, и появился старик, на вид очень симпатичный и добрый. Доброта тихо светилась в его по-странному молодых глазах. А лицо было в морщинах и почему-то напоминало мне географическую карту. Эх, опять география, в которой мы с Володей были сильны здесь и почему-то слабы в школе.

Мы выскочили из «Фрама», честно говоря, побаиваясь.

– Гости? Прошу к нашему шалашу! Вода кипит, рыба вычищена. Сейчас уха будет.

И тут же старик высыпал в котёл гору на зависть крупных сигов и камбал.

– Дедушка! – крикнул Володя. – У нас картошка есть…

В добрых глазах старика появилось не то презрение, не то усмешка.

– Парень, да кто же уху варит с картошкой?! Это только у вас, в городу… Картоха уху только портит, рыбный дух убивает. Не-ет, настоящие рыбаки картоху к ухе на полверсты не подпустят. Ты, парень, ту картоху лучше в золе запеки. Такую и я за милую душу скушаю.

Вот тебе и открытие: уха без картошки! Не полюс, конечно, и не новый остров, а всё-таки… для нас новое.

Всю рыбу дедушка Никодим выложил на большую, чисто выскобленную доску, и мы ели поблёскивающую янтаринками сиговую уху «пустую». Ели с хлебом, деревянными, раскрашенными соловецкими ложками. Ручка у моей ложки была вырезана в виде рыбки. Может быть, из-за неё уха и показалась мне такой душистой и вкусной?.. Но Володя тоже похваливал уху, хотя у него ложка была без рыбки.

– Мы тут с сыном рыбачим, – говорил дед. – Он с утра домой поехал – сольцы да табачку привезти. Тоже уже мужик в годах. Сорок шестой с Петрова пошёл. Семья своя и изба своя. Растёт народ!

«Сорок шестой, – подумал я. – И растёт. А нам с Володей по тринадцать. Сколько ещё расти, узнавать, открывать!»

Потом мы ели рыбу, тоже такую вкусную и нежную, что язык за ней в горло лез.

И пока мы завтракали у гостеприимного деда Никодима, узнали, что «не умеючи и лапти не сплетёшь», – всему нужно учиться. Это, конечно, нам было известно и раньше, но всё-таки… И ещё дед говорил: «Не вбивай гвоздь в тонкую доску, не затупив его, – расколет. Крепкую бечёвку-стоянку можно легко разорвать, сделав из неё на ладони петлю. Не целься в человека даже из простой палки: случается – и палка стреляет».

– Это для того, чтобы не иметь вообще привычки целиться в человека, – пояснил дед Никодим. – Будешь играть с палкой, а потом и ружьё ненароком вскинешь. Станешь целиться из палки в человека – от опытного охотника и по шее можешь получить.

От деда мы узнали ещё много нового для себя. И всё это были маленькие открытия для будущего.

Поблизости от берега проплывал небольшой карбас. В нём сидел бородатый старик в зюйдвестке – под стать деду Никодиму.

Старик в карбасе приподнял зюйдвестку и поклонился в нашу сторону. Дедушка Никодим ответно приветствовал его:

– Моё почтение! Доброго здоровья!

– Кто это? – спросил я деда Никодима.

– Не ведаю, – ответил дед.

– А почему же он поздоровался? И вы…

– Так уж, обычай. Знаком не знаком, а поклониться да здоровья пожелать обязательно надобно. Порядок такой, уважение к встречному человеку.

Спустя полчаса мы поблагодарили деда Никодима за угощение, попрощались с ним и отплыли.

Володя достал подсадную утку и долго рассматривал, видимо стараясь найти ей применение.

– На старых кораблях под бушприт прилаживали вырезанную из дерева русалку, – сказал он. – А на некоторых нос украшался головой дракона. Это для устрашения врагов. А у нас судно мирное.

– И ты хочешь украсить нос «Фрама» подсадной уткой? – спросил я с усмешкой.

– А что, плохо разве?

– Да нет. Всё равно ни русалки, ни дракона у нас нету.

Не раздумывая долго, мой предприимчивый друг за минуту укрепил утку на носу нашего экспедиционного судна. И нам показалось, что от такого нововведения «Фрам-2» как-то возвеличился и даже поплыл быстрее.

У лесобиржи, мимо которой мы проплывали, стоял норвежский лесовоз.

Вдруг с борта «норвежца» мы услышали странные тонкоголосые выкрики, конечно для нас непонятные: «Тойе… беед…» и ещё какие-то слова, по тону выражающие радость.

Велико было наше удивление, когда на борту судна мы увидели мальчишку лет семи. Он показывал пальцем на нас, оборачивался, похоже, что кого-то звал. Потом стал нам махать.

Около мальчишки стали собираться моряки, тоже нам что-то кричали; кажется, они требовали, чтобы мы пристали к борту их парохода. Один из них, высокий, плечистый, громкоголосый, поднял мальчишку на руки и тоже призывно кричал нам.

– Что им нужно? – спросил я Володю.

– Сам не понимаю.

Мы опустили вёсла в недоумении и нерешительности.

– Мальчики, кэптен просит вас на судно.

Это было уже совсем неожиданно. Кто-то из норвежцев говорил по-русски и довольно чисто, хотя с сильным акцентом.

С борта спустили штормтрап и бросили нам конец.

– Поднимемся, – сказал Володя. – Не съедят.

Минуты через две, пришвартовав «Фрам-2», мы поднялись на борт норвежского судна. Нас окружили моряки. Первым пожал нам руки высокий норвежец, который поднимал на руки мальчишку.

– Кэптен Христиан Валь, – сказал он нам, словно взрослым.

Мы смущённо молчали. Знающим русский язык оказался радист. Едва удерживая мальчишку, а тот так и рвался к нам, он сказал:

– Это сын капитана, Кнут. Капитан приглашает вас к себе в каюту. Пойдёмте!

И мы пошли.

Не знаю, как Володя, а я, признаться, едва соображал, что происходит. Капитанская каюта была просторная, светлая.

Нас усадили в кресла, словно мы были важные персоны. Принесли и разлили по чашечкам кофе. А мы не знали, что делать. Среди окантованных фотографий на стенах я заметил портрет Нансена, такой же, какой мы видели у Павла Владимировича. Я толкнул локтем Володю и показал глазами на портрет. И мой друг неожиданно сказал:

– А наша шлюпка называется «Фрам».

– «Фрам»? – удивился радист. – Это здорово! – И он что-то сказал капитану.

Я разобрал только «Фрам» и «Нансен».

Капитан тоже оживился. Через переводчика он сообщил, что ему известно: Нансен – большой друг Советской России.

– Вот в нашей экспедиции появился и кофе, – шепнул мне Володя.

А я всё ещё не мог понять, почему нам оказан такой почёт. Ведь норвежцы, когда позвали нас к себе, ещё не знали, как называется наша шлюпка. Без наших вопросов всё объяснил радист:

– Сыну капитана понравилась птица на вашей шлюпке. Он назвал её игрушкой-птицей. Может быть, вы продадите её?

Оба мы были удивлены: Кнуту понравилась наша подсадная утка.

– Зачем же продавать? Мы просто её подарим Кнуту.

Мальчишка был вне себя от радости, а капитан Валь снял со стены портрет Нансена и передал его Володе.

– Капитан в знак благодарности и вашей любви к нашему великому соотечественнику делает вам подарок.

Капитан снова крепко пожал нам руки. Мы вышли из каюты, унося с собой дорогой подарок.

В шлюпке Володя быстрёхонько освободил подсадную утку, и деревянная птица, не расправляя крыльев, на тросике мигом взлетела на палубу судна прямо в руки маленького норвежца.

На другой день мы вернулись в свою родную Соломбалу, а вскоре приехал и Павел Владимирович. Конечно, мы поспешили показать ему подарок норвежского капитана – портрет Нансена.

– Да, капитан Валь прав, – сказал Павел Владимирович. – Фритьоф Нансен был большим и искренним другом Советской страны.

И мы ещё узнали от Павла Владимировича, что в 1914 году Нансен написал книгу «В страну будущего» – о путешествии в Сибирь. В 1921 году он оказывал помощь голодающим Поволжья. Замечательный норвежец получил Почётную грамоту IX Всероссийского съезда Советов и был избран почётным депутатом Московского Совета. Великий путешественник и полярный исследователь написал книгу «Россия и мир».

И всё это было для нас новым.

Отплывая на своём «Фраме», мы мечтали об открытиях и боялись, что открывать уже нечего. Но даже в маленьком путешествии мы открыли для себя многое.

Мы открывали мир. Он был неизмеримо велик. А нас впереди ждала, как широкая и неизведанная дорога, чудесная жизнь, и предстояло множество новых открытий.