Текст книги "Экипаж боцмана Рябова
(Рассказы и повести)"

Автор книги: Евгений Коковин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Перед очередной ярмаркой в Обдорске Ваули уговорил многих ненцев не платить пока налог и не менять меха у торговцев. Он сказал, что потребует установить новые цены на меха, более выгодные для тундровых охотников.

До Обдорска, до купцов и царских воевод, дошёл слух, что полуторатысячный отряд Ваули приближается к селу. Перепуганные чиновники и воеводы послали гонцов за помощью, за казаками.

Но Ваули, предупреждённый об опасности, не пошёл в Обдорск, а царские войска идти в тундру побоялись.

Тогда чиновники пустились на хитрость, на обман. Они приказали местному князьку и богачу Тайшину ехать в тундру для переговоров с Ваули.

В тундре Тайшин встретил огромный отряд вооружённых повстанцев. От имени царских властей он клятвенно пообещал Ваули выполнить все требования ненцев-бедняков – пастухов и охотников. А вождя сманил в Обдорск якобы в гости и для дальнейших переговоров.

Ваули отобрал два десятка самых сильных, смелых и надёжных товарищей и поехал в село.

Когда в Обдорске в сопровождении Тайшина он вошёл в избу и едва успел скинуть совик, ворвались казаки и стражники. В жестокой, но неравной борьбе ненцы были одолены и связаны.

Ваули плюнул в лицо подошедшему к нему Тайшину, но плевок попал на мундир исправника. Ваули жестоко избили и заковали в кандалы. Потом его вместе с товарищами под стражей отправили в далёкий Тобольск. Военный суд приговорил вождя восстания к смертной казни, а его верных друзей – к пожизненной каторге.

Говорили в тундре, что Ваули-Ненянгу снова удалось бежать. Некоторые в те времена ещё суеверные ненцы передавали слухи, что казнённый Ваули бессмертен, что он воскрес и скоро вернётся в тундру.

– Этого в легенде ненецкой нет, – сказал Поморцев. – Но среди русских шли разговоры о том, что отважного вождя ненецкого народа в Тобольске видели декабристы.

Ненцы так и не дождались своего защитника…

– Теперь, – сказал Степан Егорович, – старые ненцы говорят: «Дух нашего Ваули вернулся!» Для них народная власть и новая жизнь в Заполярье – это и есть дух их отважного вождя Ваули-Ненянга, погибшего за свой народ полтораста лет назад.

4. Легенда о волшебном цветке

Наташа спала на диване в отцовской каюте. Во сне она видела вождя восстания Ваули-Ненянга и сказочника Поморцева. Они ехали на оленьей упряжке и разговаривали. И Наташа ехала вместе с ними куда-то далеко-далеко.

Как хорошо покачивает на нартах! Слышится какой-то чуть уловимый шум. Что это? Полозья скрипят или приближается злая пурга?.. Ведь Наташа никогда в жизни не ездила на оленях.

Наташа смотрит на Ваули-Ненянга: с ним и со Степаном Егоровичем ей ничего не страшно.

– Это очень хорошо, что девочка побывает в Заполярье, – говорит Степан Егорович. – Она увидит много необычного, услышит много интересного и никогда ею не слышанного, встретит много добрых и смелых людей. Это очень хорошо, Пётр Иванович, что ты взял с собой девочку в Заполярье!

«Почему Пётр Иванович? – подумала Наташа. – С нами едет отважный ненец Ваули, а сказочник говорит: „Пётр Иванович“».

Она приоткрыла глаза. Но что это? Нет никакой тундры, нет нарт и оленей. И нет Ваули-Ненянга. Она видит Степана Егоровича, слышит его голос. И напротив сказочника сидит Наташин отец. А Наташа лежит на диване в его каюте. И шум слышится из машинного отделения.

Теплоход размеренно покачивает.

Как жаль, что нет бесстрашного Ваули! Но зато всё-таки она, Наташа Лазарева, едет в Заполярье, на остров Новый. И ещё, оказывается, папа знаком со сказочником Поморцевым.

– Девочка поедет в тундру, – продолжал Степан Егорович, – и, может быть, она найдёт хаерад – цветок, солнечный цветок, приносящий земле тепло. Очень давно один русский учёный видел этот цветок на Большой земле, недалеко от отрогов Пай-Хоя, у охотника Лаптандера. Учёный назвал цветок полярной гвоздикой. Он просил Лаптандера подарить или продать хаерад-цветок, но охотник побоялся, что это рассердит ненцев и наведёт на чум Лаптандеров горе и несчастья.

– Почему же солнечный цветок он назвал гвоздикой? – спросил Пётр Иванович.

– Хаерад – цветок ярко-красный. А гвоздика, вы знаете, цветок революции, символ счастья. Может быть, этот учёный слышал о Ваули-Ненянге и знал, что вождь ненцев всегда хранил у себя хаерад-цветок. И хранил он цветок солнца вместе со своей стрелой восстания… А вот мой друг, нынешний председатель островного Совета, Филипп Ардеев составил проект отепления заполярного острова Нового. Проект изумительный, смелый, он может показаться фантастическим, а кое-кому даже сумасбродным. Но в Москве и в Ленинграде есть учёные, которые поддерживают проект Филиппа. Так вот, свой проект Филипп Ардеев называет «Хаерад-цветок», или «Полярная гвоздика».

– А где я найду солнечный цветок? – спросила вдруг Наташа.

– О, уже проснулась, полярница! – сказал отец. – Вставай и знакомься. А потом будем ужинать.

Наташа встала и поздоровалась со сказочником.

– Где я найду солнечный цветок? – повторила она. – Какой он?

– Есть у нас в России такое растение кипрей, а в народе его ещё называют иван-чаем, – сказал Степан Егорович. – Это удивительный цветок. Он выделяет теплоту и тем самым спасает от заморозков другие растения, растущие рядом. Писатель Константин Георгиевич Паустовский назвал кипрей заботливым и самоотверженным цветком, защитником растений. И ещё Паустовский сказал, что жизнь, окружающая нас, хотя бы жизнь вот этого простенького и скромного цветка кипрея, бывает интереснее самых волшебных сказок. Так вот, хаерад-цветок обладает таким же чудесным свойством, как кипрей, и даже в большей степени. Хаерад-цветок излучает теплоту, обогревает вокруг себя воздух и почву, спасает от осеннего холода и от инея соседние растения, пока их не покроет первый снег. Но кипрея всюду много, а хаерад-цветок находили лишь очень редкие счастливцы. Листья кипрея иногда заваривают вместо чая, потому он и зовётся иван-чаем. Хаерад вряд ли годится для этого. Зато, говорят, расцветая на долгое время, он может на несколько метров вокруг себя даже снег растопить. И ещё говорят, что имеющий полярную гвоздику сможет заглянуть в далёкое прошлое и может увидеть далёкое будущее. Вот этот хаерад-цветок и подарили Ленину старые ненцы в благодарность за возвращённое солнце. Вероятно, потому Филипп Ардеев и назвал свой проект отепления острова именем солнечного цветка. Жители холодных стран всегда мечтали о тепле для своей земли…

– А вы видели полярную гвоздику? – спросила Наташа.

Степан Егорович покачал головой:

– Нет, я никогда не видел хаерад-цветка. Но я видел рисунок цветка, сделанный моей ученицей, ненецкой девочкой Любашей-Мэневой. Она нашла хаерад и нарисовала его, но сорвать побоялась. Когда Мэнева вернулась в становище и рассказала о цветке, ей не поверили. Ей сказали, что цветок нужно было вырыть с корнями и привезти в становище, чтобы посадить поблизости. Недели через две Любаша-Мэнева снова поехала в глубь острова на охоту, но цветок найти она уже не могла. Так и решили, что всю эту историю Мэнева сама придумала. Но я верю Любаше-Мэневе – она правдивый человек. И она очень хорошо нарисовала полярную гвоздику. Я именно таким и представлял этот волшебный красный цветок. А тебя, Наташа, на острове я познакомлю с Мэневой…

В каюту принесли ужин – салат из помидоров, рубленый шницель и кофе. Все принялись за еду. Обычно механик завтракал, обедал и ужинал в кают-компании с командным составом теплохода, но сегодня у него был гость, и ужинать он остался в своей каюте.

– Степан Егорович, а я найду полярную гвоздику? – спросила Наташа.

– Может быть, и найдёшь. Но на острове есть ещё другая полярная гвоздика, только это не хаерад. Ботаники её называют «Дианчис супербюс». Такой гвоздики на острове можно найти много, но она не излучает тепла. Мы будем искать хаерад-цветок вместе. Мы позовём Илюшу Валея и его мать Любашу-Мэневу. А может быть, с нами поедет в тундру и отец Илюши. Он хороший охотник, и лучше его никто не знает остров…

5. Любаша-Мэнева

Они познакомились и подружились давно, ещё тем летом, когда на остров Новый привезли по брёвнам разобранный дом – школьное здание. Они – это Степан Егорович Поморцев и маленькая девочка Любаша, которую по-ненецки звали Мэнева.

После короткого канонадного шторма бледная июльская ночь присмирела над Медвежьей губой на острове Новом. Незаходящее полярное солнце укрылось за серыми клочковатыми облаками. Сухие, лохматые снежные перья тихо ложились на палубу и на тенты люков пришедшего парохода. Редкие и лёгкие, в унылом, застывшем воздухе снежинки были почти невидимы.

Едва пароход отдал якорь на рейде губы, как к его борту подошёл пузатый четырёхвесельный вельбот и полдесятка стрельных ненецких лодок.

На вельботе приехал председатель островного Совета Филипп Ардеев. Старенький, но ещё крепкий вельбот – прошлогодний подарок моряков гидрографического судна – был гордостью председателя.

Капитан на мостике ещё отдавал вахтенному штурману последние распоряжения, а председатель по штормтрапу уже ловко вскарабкался на борт парохода. За ним так же быстро и ловко поднялась девчушка-ненка лет восьми. Она была одета в новенькую паницу, расшитую затейливыми цветными узорами-лентами.

– Ты чего, Филипп Иванович, торопишься? – крикнул с мостика капитан. – Не мог подождать парадного трапа?

Председатель махнул рукой, хотел что-то ответить, но тут же попал в объятия Степана Егоровича Поморцева, своего старого знакомого.

Последовали обычные при подобных встречах, нарочито бодрые и в то же время стеснительные: «Ну, как?», «Что нового?», «Как здоровье?». И такие же ответы, краткие, улыбчивые: «Да так», «Всё хорошо». Они не виделись два года и теперь с любопытством рассматривали друг друга.

Девочка, бойко взобравшаяся по зыбкому штормтрапу, на палубе вдруг присмирела и прижалась к переборке.

– А это кто? – спросил Поморцев. – У тебя, Филипп Иванович, дочерей-то, кажется, не было.

– Не было, – смущённо ответил председатель. – Теперь вот есть.

– Ну, здравствуй! – Поморцев протянул девочке руку. – Давай знакомиться. Как тебя зовут?

Девочка исподлобья взглянула на Поморцева.

– Люба её зовут, – сказал председатель.

– Люба, Любовь, – сказал Поморцев. Он высвободил из рукава паницы руку девочки. – А меня зовут дед Степан Поморцев. Я тебе, Люба, сказки буду рассказывать. Много-много сказок! Паница у тебя богатая, Люба. Прямо княжна самоедская!

Девочка перестала хмуриться, но молчала и удивлённо смотрела на бородатого и гривастого, невысокого человека в поношенном чёрном плаще.

Минут десять спустя капитан, сказочник и гости с острова уже сидели в кают-компании.

– Значит, школу привезли? – спросил председатель.

– И школу и учителя, – сказал Поморцев. – Теперь, Люба, ты будешь учиться в школе. Будешь?

Девочка дичливо молчала.

К чаю Поморцев принёс из своей каюты банку варенья, а Любе подарил плитку шоколада с гривастым львом на этикетке.

Девочка долго рассматривала этикетку, потом посмотрела на Поморцева и неожиданно сказала:

– Ты такой. У тебя голова такая.

Капитан и сказочник расхохотались. Люба смутилась и добавила:

– Только у тебя глаза не такие, не злые… Это собака?

– Вот это хватка! – продолжал смеяться капитан. – Вот сравнила! Мы думали, что вы, Степан Егорович, больше похожи на моржа, а оказывается, вы – лев. И в самом деле похож. И правильно подметила: глаза-то у вас не львиные. Только шевелюра с бородой.

Подступало утро. Оно было таким же бледным и унылым, как и полярная ночь.

Председатель ушёл в каюту к капитану. Сказочник остался с Любой на палубе. На первых порах Степан Егорович рассказал коротенькую сказку. Люба внимательно слушала, но всё время молчала, не сказала ни одного слова. И всё же она становилась всё доверчивее и спокойнее.

А ещё больше они познакомились и потом подружились уже на острове – в маленьком домике островного Совета, где жил председатель Филипп Иванович Ардеев.

Всех знал на острове Новом Степан Егорович, даже шамана, ныне безработного и редко появляющегося в становище Медвежьем. А вот маленькую ненку Любу, которую по-ненецки звали Мэнева, он увидел в первый раз.

Её историю Поморцев узнал позднее от Филиппа Ивановича.

Отец Любы-Мэневы погиб на глазах у товарищей, вблизи от Медвежьей губы, в год рождения дочери. С двумя другими молодыми ненцами он выехал охотиться на чистиков, а встретился с моржом. Оба ствола ружья у охотника были заряжены дробью, бессильной перед огромным зверем. В скорости хода крошечная стрельная лодка тоже уступала моржу. Страшный удар бивнем по корме решил исход борьбы.

Русский поп крестил девочку в часовне и назвал Любовью, а бабка Тасей противилась попу, ненавидела свою невестку Устинью, мать Любы, и звала девочку Мэневой. Тасей уже взрослой сама была насильно окрещена, но крест не носила.

Она была ещё не старая, но злая и упрямая женщина. Через год после гибели сына Тасей выгнала из чума невестку, и той пришлось с маленькой дочерью идти к старому отцу Хатанзею.

Свои три десятка оленей Любина бабка пасла в глубине острова, далеко в тундре. Она зналась с шаманом и в своём чуме хранила деревянных божков. Отправляясь на охоту и на рыбалку, Тасей прятала древних дедовских божков под малицей, надеясь на их помощь.

Три года на острове об Октябрьской революции даже не слышали. Пароходы из Архангельска не приходили. Не приезжали на своих карбасах с Большой земли и русские промышленники и торговцы.

В это время вдовый ненец Филипп Ардеев посватался к вдове Устинье, матери Любы, и женился на ней. Весть о новом замужестве невестки быстро долетела до чума Тасей. Взбешённая бабка запрягла оленей и понеслась в Медвежье. Она задумала отобрать внучку, но в пути поняла, что девчонку ей так легко не отдадут.

Надоумил шаман, к которому Тасей заехала посоветоваться.

Тасей украла девочку, когда Филиппа и Устиньи не было в чуме. Устинья, догадываясь, куда исчезла Любаша, вместе с мужем поехала к бабке Тасей. Бабка встретила гостей с ружьём наготове. Так и осталась пятилетняя Люба-Мэнева жить у злой, нелюбимой, почти чужой бабки.

– Нету у Тасей сына, – говорила бабка Любаше. – Нету у Тасей внука. Тасей будет старая. Мэнева будет оленей пасти, на охоту ходить, старую бабушку кормить.

Так говорила Тасей, но большая старость была от неё ещё далеко. А вообще Тасей говорила мало. И ещё меньше говорила маленькая Люба. Подолгу оставаясь в чуме одна, она росла молчаливой и запуганной.

Бабка выменивала у русских на песцовые шкурки водку и табак, и тогда девочка особенно боялась её. Пьяная бабка плясала и пела и заставляла Мэневу курить трубку. Любаша кашляла, плакала и пыталась убежать. Но Тасей хватала её, больно трясла за плечи и потом бросала на шкуры, а сама во весь голос пела, дико завывая, и плясала.

Но вот в прошлом году Филиппа Ардеева избрали председателем островного Совета.

Дважды приезжал Филипп в тундру и упрашивал Тасей отдать девочку. Но бабка и слышать ничего не хотела и гнала председателя. Перед майскими праздниками к Тасей за девочкой вместе с Филиппом и старым Хатанзеем отцом Устиньи – поехал русский метеоролог Осипов.

Он не испугался ружья Тасей, подошёл к ней и сказал:

– Островной Совет постановил вернуть Устинье её родную дочь. Ты слышишь, Тасей, Совет постановил, народ, все жители острова постановили.

Метеоролог отстранил бабку и вошёл в чум. Мэнева перепугалась и спряталась в шкуры. Осипов силком вывел её из чума и усадил в нарты.

В бессильной злобе стояла Тасей у своего чума и молчала. И только когда аргиш Филиппа тронулся в обратный путь, она завопила на всю тундру:

– Мэнева – моя! Мэнева будет моя!

За несколько лет впервые в тот день поела Люба вдоволь и вкусно. Устинья была вне себя от радости и сразу принялась шить дочери новую паницу из давно припасённой шкуры белого оленя.

Трудно приживалась Любаша в необычном для неё жилье – деревянном доме. Она охотно помогала матери по хозяйству, но очень мало разговаривала даже с ней. Расположения маленькой нелюдимки не могли добиться ни Филипп, ни метеоролог Осипов, ни сверстницы из ближнего стойбища.

Чудо сотворил сказочник Поморцев. С первого же дня. приезда девочка потянулась к нему. Может быть, тому причиной была его необычная внешность. А может быть, ей понравилась весёлая, а под конец чуть грустная сказка, рассказанная Степаном Егоровичем. Но только уже на другой день они вдвоём отправились в маленькое путешествие по берегу Медвежьей губы. Поморцев прихватил с собой этюдник. На глазах у изумлённой Любаши он нарисовал акварелью прибрежную сопку и около неё отдыхающую оленью упряжку.

Конечно, Любаша никогда не слышала о Ленине. Поморцев рассказал ей о великом вожде. Девочка многого не понимала, но она уже стала во всём верить Егорычу – так, по примеру других ненцев, называла она сказочника. Она чувствовала в большом человеке, о котором говорил Егорыч и который жил далеко-далеко, в большом городе Москве, своего большого друга, друга ненцев. Она постоянно спрашивала:

– Когда Ленин приедет к нам? – И просила: – Привези к нам Ленина!

Поморцев подарил девочке маленький гипсовый бюст Пушкина и прочитал ей «Сказку о попе и о работнике его Балде». И опять многого не поняла Любаша. Держа бюст поэта, она спросила:

– Это болван? Это сядэй?

Сядэй был у бабки Тасей – деревянный божок. Таких божков русские торговцы и промышленники называли болванами.

– Нет, это не сядэй, – объяснял Поморцев. – Это тоже большой русский человек. Он писал стихи. Он писал книги.

Весёлый Пушкин со своими сказками сопровождал старика и девочку в их длительных походах по берегам бухты и ягельным просторам тундры. Впереди вышагивал кот учёный под охраной семи богатырей. А путешественников охраняли ещё тридцать три богатыря во главе с дядькой Черномором и князем Гвидоном. Тут же были отважный Руслан и хитроумный Балда. И даже золотая рыбка приплывала из Синего моря в Ледовитый океан и превращала Любашу то в прекрасную царевну Лебедь, то в добрую фею. И маленькой ненке очень хотелось самой делать хорошие дела для хороших людей.

О приезде русских с Большой земли прослышала Тасей. У неё давно кончились запасы пороха и дроби, давным-давно не было табака и чая, на исходе была мука. Велика была её досада, когда она узнала, что приехали не торговцы. Кое-что она выменяла на шкурки у команды. У советских моряков были табак и чай. Но не было пороха, муки и водки.

Переждав, когда Филипп ушёл из дому, Тасей зашла к невестке. Поморцева она видела и раньше, в прошлые его приезды на остров. Войдя в дом, Тасей прикинулась больной и доброй. Она даже подсунула Любаше песцовую шкурку, которую девочка тут же отодвинула от себя.

Незлопамятная Устинья накормила бабку, дала ей хлеба и сахара.

Старуха отказалась лечь на кровать. Валяясь на полу, на оленьей шкуре, она стонала от мнимой боли.

6. Хлебный божок

Приподнявшись со шкуры, Тасей увидела на подоконнике бюст Пушкина. Вообразив, что это божок-болван, и забыв о своих болезнях, она вскочила. Тасей уже хотела схватить бюст, но Любаша опередила её и спрятала драгоценный подарок.

Узнав, что божком девочку одарил русский Егорыч, бабка пристала к сказочнику:

– Дай мне такого каменного сядэя!

– У меня больше нет бюста, – сказал Поморцев. – У меня был только один.

Но Тасей словно не понимала его. Она ходила за Поморцевым по комнате и настаивала:

– Дай каменного сядэя!

В это время Устинья замесила в квашне тесто.

– Хорошо, – согласился Степан Егорович. – Я вылеплю тебе бюст человека из теста.

Степан Егорович за полчаса слепил бородатого старика, похожего, может быть, на бога, а может быть, и на безбожника – учёного Дарвина. Сказочник подсушил свою хлебную скульптуру и отдал бабке Тасей. Изумлённая искусством Егорыча, Тасей бережно завернула хлебного болвана в пыжиковую шкурку и упрятала в мешок, предварительно смазав его губы салом. Этим она задабривала идола, чтобы он помогал ей на охоте.

Между тем Степан Егорович собирался уезжать на Большую землю. Плотники уже начали ставить здание школы. Нужно было разузнать, кто из детей будет посещать школу.

Учитель Алексей Иванович, приехавший на остров вместе с Поморцевым, должен был отправиться по стойбищам. Но он совсем не знал острова. И тогда Степан Егорович посоветовал ему взять в проводники Любашу, дочь Устиньи.

Любаша согласилась. Да, она знала если не весь остров, то почти все ближайшие стойбища.

Они распрощались со сказочником и отправились в путь по тундре. Но уже в первом же чуме первого стойбища их ожидала неудача.

Алексей Иванович завёл с хозяином, пожилым ненцем, разговор о школе и о том, что его ребятам нужно учиться. А ребят в чуме оказалось двое.

– Ты учи её, – сказал охотник, указывая на Любашу. – У неё отец председатель. У меня Мартынко оленей пасёт, охотник будет. Катька – девка, тоже оленей пасти будет. Не надо школы. Учи Мэневу.

Заупрямился ненец и наотрез отказался записать детей в школу.

Так и уехали учитель и Любаша к другому стойбищу. Там стояли три чума. Но и там в двух чумах случилось то же самое. Отцы и матери не соглашались отпускать ребят.

– Одевать, кормить, обучать детей будем, и всё это бесплатно, – увещевал Алексей Иванович.

Но все его уговоры встречались упрямыми: «Нет», «Не надо».

В третьем чуме они неожиданно увидели бабку Тасей. Это был чум её брата Василия.

Тасей обрадовалась приезду внучки, принялась её угощать олениной, гусятиной и гольцом.

У Василия жили внуки – двенадцатилетний Иван и восьмилетний Степан. Они хорошо знали Любашу и встретили её дружелюбно, а учителя сторонились и на его вопросы не отвечали.

Вечером, за ужином, Алексей Иванович неуверенно начал разговор о школе. И велико было его удивление, когда, при молчании деда, бабка Тасей учителя поддержала.

– Пусть Иванко и Степан учатся, – говорила хитрая Тасей. – Будут, как Филипп, как художник и сюдбала[3]3
  Сюдбала – сказочник.


[Закрыть] Егорыч с Большой земли.

После ужина Тасей уехала домой, а обрадованный и успокоенный первым успехом Алексей Иванович вслед за ребятами и хозяином улёгся спать.

Проснувшись утром, учитель окликнул Любашу. Девочки в чуме не было. Не было и Василия.

Он вышел из чума и увидел хозяина, ремонтирующего нарты.

Учитель спросил о Любаше.

– Мэнева? – равнодушно отвечал старик. – Э, Мэнева уехала, должно, в Медвежье.

Учитель недоумевал и даже растерялся:

– Как уехала? Почему? Любаша никуда не собиралась без меня уезжать…

– Она больная, – сказал Василий, усмехаясь и прикладывая указательный палец к виску. – Она исялмбада[4]4
  Исялмбада – сумасшедшая.


[Закрыть].

– А олени? – спросил потрясённый учитель.

– Оленей увела Мэнева…

Конечно, брат Тасей лгал учителю. По сговору с ним Тасей ночью вернулась в стойбище.

Девочка спала близ выхода. Ей заткнули рот тряпкой и бесшумно вытащили из чума. Связанную Любашу уложили на её же нарту, и Тасей с бешеной скоростью погнала упряжки к своей стоянке.

Не скоро поняла Любаша, что случилось. И поняла только, когда бабка сказала ей уже в своём чуме:

– Теперь всегда будешь жить с бабушкой.

Часами сидела девочка неподвижно, не произнося ни слова, не притрагиваясь к еде. А Тасей много дней караулила её и из чума не выпускала.

Наконец Тасей собралась в отъезд. У чума она не оставила ни оленей, ни нарт. Она знала, что без упряжки по гиблой болотистой тундре из этих мест далеко не уйдёшь. И Тасей спокойно уехала разыскивать русских промышленников. Голодная, бродила Любаша около чума. Долгое время пролежавшее в миске мясо начало гнить, зачервивело и смрадно, до тошноты, пахло. Любаша его выбросила.

Бежать девочке было некуда. Вокруг в тундре подстерегали трясина и чаруса[5]5
  Чаруса – болота.


[Закрыть], в которых, как она знала, гибли не только люди, но и осторожные, далеко чуявшие опасные места олени.

Прошло несколько дней, а бабка всё не возвращалась. Голод измучил Любашу, и она уже жалела, что выбросила гнилое мясо.

Она думала, что к ней скоро приедут люди – учитель, мать Устинья, дед Хатанзей. Но время шло, а люди не показывались.

Подолгу лежала она в чуме, забываясь в тревожном полусне. К ней приходил сказочник Егорыч, а с ним – богатыри и волшебница Лебедь. Весёлый Балда подносил ей миски с горами жирной оленины, гусятины и рыбы. И было много-много хлеба – огромные ломти, мягкие и тёплые, только-только отрезанные от только-только испечённого каравая.

Любаша хватала хлеб, хватала куски мяса. Потом она приходила в себя, и ей становилось страшно. Не было Егорыча, не было хлеба. Ничего не было, кроме старых, пересохших оленьих шкур да бледной ночи, заглядывающей в чум через щели и входную дыру.

Хоть бы какой-нибудь кусочек, который можно съесть!

Под утро девочка хотела встать, чтобы напиться. Но, обессиленная, она не смогла удержаться на ногах и свалилась. Уже не думая ни о Егорыче, ни о матери, она впала в забытьё.

Очнувшись, она поползла к ящику с мисками, хотя знала, что миски пусты. И бочка, где Тасей хранила муку, была пуста. Девочка почти бессознательно протянула руку за бочку и нащупала мягкую шкуру. Она пальцами почувствовала, что это пыжик.

Любаша притянула к себе шкуру и принялась сосать. Потом она стала рвать шкурку зубами и вдруг под мехом ощутила что-то твёрдое. Если бы кусок сала! Если бы рыба.

Но это было не сало и не сушёная рыба. Это был бюст старика, слепленный художником Егорычем.

В полумраке чума Люба долго рассматривала бородатого божка, губы которого были густо вымазаны застылым гусиным салом. Она стала жадно слизывать сало и только тут вспомнила, что болван слеплен из теста. Хлебный болван, хлебный божок, которому молилась Тасей!

Хлеб! Кусок съедобного, без которого девочка вот-вот могла умереть.

Любаша впилась крепкими зубами в одеревенелую фигурку старика. Раздался сухой треск, посыпались крошки. Любаша вздрогнула. Она вскинула голову, и ей показалось, что в чум ворвалась взбешённая Тасей. Её лицо искажала злоба. Девочка уронила болвана и закрыла лицо дрожащими ладонями.

Но никакой Тасей не было.

И голод победил страх. Она схватила болвана и с силой разломила его пополам. Она грызла яростно и жадно, пока от одной половины не осталось ни крошки.

Покончив с сухарём, девочка успокоилась. Но вскоре её опять охватил страх перед возвращением Тасей.

Так Любаша неподвижно просидела несколько минут. Потом она спрятала шкурку на прежнее место и зачерпнула в кружку воды. Напившись, вышла из чума. Тундра была пустынна и безмолвна.

Всё ещё хотелось есть. Половина божка лежала под большой оленьей шкурой. Искушение было велико, и преодолеть его девочка была не в силах. Она вытащила оставшийся кусок и, отгоняя пугающие мысли, снова принялась грызть.

Она спала без снов и без тревоги. Она не слышала, как к чуму подъехали учитель Алексей Иванович и дед Хатанзей.

На шкуре около девочки Алексей Иванович нашёл крохотный кусочек сухаря. Это были остатки хлебного болвана-сядэя, которому ещё несколько дней назад молилась бабка Тасей.

7. Сын зверобоя

Далёкий Заполярный остров Новый, куда ехала Наташа, был хотя и не сказочный, но его история, его земля – тундра, сопки, скалы и коварные песчаные отмели, его бухты и быстринные речки хранили множество тайн и загадок.

Остров холодный, зимой с многомесячной полярной ночью и крепчайшими морозами. Но более всего страшны здесь ураганные ветры со снегом. Дикая пурга, или хад, как её называют ненцы, сбивает человека с ног, каждую секунду норовит погубить его.

А летом – непроницаемые туманы. В сумрачное безветрие комары и мошкара слепят глаза, назойливо рвутся в рот, в ноздри, в уши, доводя новичков до отчаяния.

Зато в летнее безоблачье солнце день и ночь незакатно бродит по кругу над островом – все двадцать четыре часа.

На острове – ни деревца, ни кустика. Летом тундра зацветает. Зацветает неярко, но пестро – морошечником, лютиком, меленькой незабудкой.

Весной долгое время прибрежные льды окружают остров и не подпускают к нему ни лодку, ни пешего человека. Весенние эти льды слабы, чтобы выдержать человека, и слишком плотны, чтобы через них пробиралась шлюпка. Посудине покрупнее, с двигателем, препятствуют и угрожают мели и подводные камни.

Таков остров, исстари русский, на который ещё в прошлом веке зарились чужеземцы. Они считали, что на острове есть залежи цветных металлов. Они знали, что остров богат пушниной, морским зверем, птицей и рыбой. Без ведома царских властей они забирались на остров и вели там разведки. Один из таких путешественников писал: «Исследование этого острова, расположенного близ границ Европы и Азии, обещает богатую жатву для натуралиста».

Жатва у этого «натуралиста» была в самом деле богатая. Его судно возвратилось с острова, переполненное шкурами белых медведей, песцами, пыжиками – шкурками молочных оленёнков, бивнями моржей и ненецкими божками-идолами. Чужеземцы выкрали с острова даже молоденькую девушку-туземку.

По возвращении из своего хищнического похода владелец судна рассказывал: «Оказалось, что это прежде всего не совсем пустыня. Там живут и даже чувствуют себя счастливыми люди; скупая там на свои дары природа набросала зато живописные ландшафты, дикие, но величественные по своей красоте».

Что ж, во многом иностранец был прав. Хотя природа острова сурова, он несметно богат и своеобразно красив.

Местные жители – ненцы – раньше жили в чумах. Чум – высокую, круглую, конусообразную палатку – строят из жердей и обтягивают оленьими шкурами. В чуме разжигают костёр для тепла и приготовления пищи. Теперь чумы остались только далеко в тундре для пастухов, охраняющих и перегоняющих по острову стада оленей.

Островитяне живут в домах. На берегу Медвежьей губы стоят два посёлка: русской фактории и ненецкого колхоза – база оседлости. В посёлках построены клуб, школа-интернат, электростанция, магазин, склады продовольствия и пушнины.

Живёт на острове в колхозном посёлке мальчик Илюша Валей, сын тундрового охотника и морского зверобоя. Зимой Илюша учится в школе, а летом вольготно проводит время на берегу моря и в тундре.

Хотя чужеземный путешественник и говорил в прошлом веке о счастливых островитянах, дед и прадед Илюши никакого счастья не знали. Прадед был безоленным ненцем и пас оленей у богатея. Дед не захотел стать пастухом, ловил в тундре капканами песцов, потом на песцовые шкурки купил у русского промышленника старое ружьё-кремнёвку. Но Илюшиного деда и охота не вывела из бедноты. И сына своего Ефима, Илюшиного отца, он приучил к охоте. Вдвоём они справили другое ружьё – берданку. Она и досталась Ефиму Валею в наследство после смерти старика.

Пожалуй, на всём острове нет более опытного следопыта и зверобоя, более меткого стрелка, чем Ефим Валей. Потому он и возглавляет бригаду охотников. И Илюша будет охотником. Отец ему уже давал стрелять из ружья, хотя Илюше всего одиннадцать. Другим ребятам отцы стрелять не дают, а Илюше отец давал, строго приговаривая: