Текст книги "Экипаж боцмана Рябова
(Рассказы и повести)"

Автор книги: Евгений Коковин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Обычно боцман на судне считается хозяином палубы. Боцман Рябов теперь был хозяином всего «Буревестника». Боцман на судне – старший среди матросов. Степан Иванович теперь был старшим только над собой. Боцман прежде всего должен знать плотницкое и малярное дело. Рябов был не только опытным маляром и плотником, но и искусным столяром, умелым жестянщиком. Он уже давненько научился без помощи машинистов ремонтировать лебёдку и брашпиль – якорную машину, мог самостоятельно заменить электропроводку. И если бы на судне, на котором плавал боцман Рябов, случайно не оказалось кока – судового повара, команда без обеда или без ужина не осталась бы. Плавать Степан Иванович начинал камбузным мальчонкой, и тогда его звали просто Стёпкой.

Нет, Егор совсем не хвастался, что его дядя всё умеет. Боцман Рябов был из тех людей, о которых говорят: «Золотые руки».

За кормой «Буревестника» чуть заметно покачивался шестивесельный ял, а у борта под штормтрапом пританцовывала лёгкая палубная шлюпка. На палубе парусника никого не было, но откуда-то слышалось металлическое погромыхивание.

– Мастерит чего-то дядя Степан, – сказал Егор и закричал: – Эй, на «Буревестнике»!

Полминуты спустя мальчики увидели боцмана. Он помахал рукой и стал ловко спускаться по штормтрапу в шлюпку. А ещё спустя десять минут боцман и его юные друзья были на борту парусника.

– Ну вот, на моём корабле опять есть экипаж! – весело сказал боцман. – А что? Добрая команда, ничего не скажешь. Четыре матроса да боцман, пять пишем, капитан в уме. Я считаю большинство мальчишек до определённого возраста личностями выдающимися. А для нашего яла по судовой роли полагается пять матросов. Как быть?

– Пятого найдём, – заверил Антоша. – Желающих сколько угодно. Я вам обещаю, Степан Иванович!

– Ладно, Антон. Слово дал – держи! «Буревестник» на днях на слом, а боцман – в отпуск, а может быть, и на пенсию. Тогда займёмся ремонтом и оборудованием яла. Ремонтная ведомость простая. Она у меня вся в голове. У нас будет установка тентовых стоек. В любое время сможем накрыть нашу посудину, крышу над головой устроить на случай непогоды. Потом ремонт мачты и установка бушприта, словом, рангоут. Парус есть, сошьём ещё стаксель. Полная окраска – и в плавание!

И вот ремонт начался. Под началом боцмана ребята установили на берегу ручную лебёдку и вытащили ял. Судёнышко сразу же было цепко схвачено заранее подготовленными брусчатыми стапелями.

– Работай весело! – подбадривал Степан Иванович. – Не получается – не унывай, начинай снова! Ещё раз не вышло – не унывай, начинай снова и продолжай. Надоест работе упрямиться – и тогда всё получится. За три мили обхожу унылых. Где уныние, там нет доброй работы. Будет трудно – улыбнись. И всё пойдёт на лад.

Когда боцман уходил по своим делам, он всегда оставлял за себя Антона, самого старшего и сметливого из ребят. Антоша умело плотничал и столярничал. Он ведь сам мастерил дома книжные стеллажи, полки и корпуса радиоприёмников. Степан Иванович не мог нахвалиться работой юного мастера.

Оставаясь за боцмана, Антон шутливо подражал ему:

– Три матроса да старший, четыре пишем, капитан и боцман в уме.

И сам он работал за троих, руководя и командуя.

И остальные по его примеру работали без устали. Всем хотелось поскорее отправиться в плавание.

– Где будем ставить тентовые стойки? – спросил Степан Иванович, испытующе оглядывая своих матросов.

– Хорошо бы на середине, чтобы и при дожде можно было грести, – сказал Ян. – Но вот как это сделать?

– Подумаем, – отозвался Антон.

– Думайте, – улыбнулся боцман. – Это полезно.

Вяча сидел, морщил лоб и ничего придумать не мог. Егор не стал утруждать себя изобретательством, а вытащил из сумки жерлицы и удочки и ушёл рыбачить. А Антон, раскрыв блокнот, принялся что-то сосредоточенно чертить. Иногда он подзывал Яна и советовался с ним.

Минут сорок спустя Антон показал свои эскизы боцману.

– Решение верное, – согласился Степан Иванович. – Только отверстия для мачты в тенте не нужно. Во-первых, шканечный серединный тент будет позади мачты; во-вторых, при сильном или затяжном дожде под парусами ходят редко.

Когда тентовые стойки по эскизам Антона были изготовлены, Степан Иванович позвал с собой Егора и Вячу, и они отправились искать дерево для бушприта. Антону и Яну боцман поручил ремонт мачты.

– Знаете, что такое бушприт и для чего он служит? – спросил Рябов ребят.

– Это что-то на судне, да? – не очень уверенно сказал Вяча.

– Не что-то, а такая жердь на носу корабля, – сказал Егор. – Вроде мачты, только она не стоит, а лежит и, будто пушка, нацелена вперёд. И от неё идут кривые паруса.

– Не кривые, а косые, – поправил боцман. – Они называются кливерами.

Когда они вернулись к ялу, Антон и Ян уже отремонтировали мачту и примеряли её к гнезду в килевом брусе.

– Молодцы! – похвалил боцман.

Он вытащил из рюкзака журнал и показал Вяче и Егору фотографию парусного судна.

– Где бушприт?

Егор и Вяча одновременно ткнули пальцами в носовую часть парусника.

– Теперь знаете, какой бушприт. Вот и приступайте к работе. А Антона и Яна назначаю вашими помощниками!

Антоша улыбнулся, а Вяча заявил:

– Мы и без них справимся. Правда, Егор?

– Попробуем, – без большого энтузиазма отозвался Егор.

Они работали долго, по очереди орудуя топором и рубанком, и наконец доложили боцману:

– Степан Иванович, бушприт можно ставить!

Докладывал, конечно, Вяча. А Егор лишь довольно улыбался.

Устанавливали бушприт всей командой после обеда, приготовленного на костре Антоном и Яном.

– Теперь приступим к окраске, – сказал боцман.

Четыре матроса – четыре шкрабки, четыре щётки, четыре кисти, бочонок красной краски да две банки белил.

Яхтсмену Яну красить борта было не впервой. Ловко орудовали кистями и Антон и Егор-Беломор. Зато Вяча к каждому мазку добавлял пару глубоких вздохов и по крайней мере полторы дюжины капель пота – на лбу, на носу и на шее.

А каким красавцем выглядел ял после старательной окраски!

И только боцман чуть хмурился, глядя на обновлённое судёнышко:

– Ял с бушпритом… гибрид на удивление. А может, на смех морякам? Но ничего, вместо яла-шестёрки будет наш шлюп. Так и будем его называть.

Наступило время дать шлюпу достойное имя.

– «Адмирал Нахимов», – раньше всех предложил Вяча.

– Очень уж громко для маленького шлюпа, – заметил Антон.

– Давайте назовём шлюп «Юный спортсмен» или «Старт». – Яну, заядлому яхтсмену, хотелось, чтобы шлюпу дали спортивное название.

– «Стартом» назовём, а какой ещё финиш будет, – рассмеялся Вяча. – А вот название: «Стрела»!

– Наш шлюп как стрела не полетит, – уныло заметил Егор.

– С парусом он хорошо пойдёт, – оживился Ян.

– А меня, старого морячину, что-то на лирику потянуло, – включился в спор Степан Иванович, выбивая о каблук сапога трубку. – Вон смотрите, кто над нами кружит.

Мальчики подняли головы.

– Ласточки.

– Ну и как? Плохое название?

– «Ласточка»… – Антоша вопросительно оглядел ребят. – По-моему, хорошее название.

– Я согласен, – сказал Вяча.

– Отличное название! – согласился и Ян.

На том и порешили: назвать шлюп «Ласточка».

– А теперь нам ещё свой вымпел нужно придумать, – заявил Вяча.

– Это верно! – поддержали его ребята. – Вымпел обязательно нужен. Только какой?

– А если такой, – сказал Ян, который перевидал вымпелов столько же, сколько яхтенных парусов. – На удлинённом голубом треугольнике, как в небе, – белая ласточка. Белая, потому что она освещена солнцем.

– Что же, хороший будет вымпел, – одобрил боцман. – Мы его на грот-мачту повесим. А на корме – красный с серпом и молотом государственный советский флаг. Сегодня дома с Егором да с Ириной Григорьевной и соорудим. – Помолчав, он заговорил снова, начав со своей любимой прибаутки: – На пеньковом конце четыре узла – четыре матроса, боцман один, капитан в уме. Итак, «Ласточка» – на добрые дела для людей. Моё правило: ни дня без доброго дела. И весёлое, ободряющее слово – тоже доброе дело. Якорь поднят. Отдать швартовы! Антон, пиши на борту шлюпа название «Ласточка».

При дворе Петра Первого

Задорно насвистывая «Юного барабанщика» и как будто ни о чём не думая, Вяча Полянкин неторопливо шагал по набережной Северной Двины. Нет, конечно, ни о чём не думать Вяча не мог. Он думал о предстоящей завтрашней поездке к Новодвинской крепости. К той крепости, под огонь пушек которой Иван Рябов посадил на мель вражеские шведские корабли. В воображении мальчика Новодвинская крепость представлялась неприступной твердыней.

Казалось бы, когда, как не теперь, наслаждаться щедро палящим солнцем, которое в Архангельске и греет-то как следует месяц-два в году, любоваться простором сверкающих вод Северной Двины, которая скоро опять забушует штормами, а потом покроется шугой и надолго застынет, коварно заполненная ледяными заставами, восхищаться великолепными океанскими теплоходами, стоящими у причалов и на рейде! Но Вяча сейчас не видел перед собой ни реки, ни солнца. Ему чудились картины парадов «потешных» петровских полков, приезд Петра Первого в деревянный Архангельск, закладка корабельной верфи в Соломбале и спуск на воду первого русского корабля.

Но вдруг его внимание привлекла стоящая неподалёку необычная автомашина-фургон. Из машины выгружали какие-то ящики и аппараты, похожие на киносъёмочные.

«А вдруг?! – насторожился Вяча. – Как бы узнать?..»

Набравшись смелости, он решительно подошёл к машине и спросил у мужчины, который показался ему главным:

– Скажите, пожалуйста, это киноаппарат?

– Киноаппарат, – мельком взглянув на мальчика, ответил мужчина.

– А вы кинооператор?

– Главный кинооператор.

– И будете снимать картину?

– Будем снимать картину.

– А можно узнать – какую?

Главный кинооператор теперь уже внимательно смотрел на Вячу.

– Очень ты любопытный! Ну, будем снимать «Сказание об Иване Рябове». Ты слышал об Иване Рябове?

Вяча был в восторге: с ним разговаривал, уже не просто коротко отвечал на вопросы, а именно разговаривал кинооператор, и не простой, а главный. И Вяча поспешил его заверить:

– Да я, товарищ главный кинооператор, знаю даже, когда он совершил свой подвиг, спас от шведов наш Архангельск. Двадцать пятого июня тысяча семьсот первого года.

Кинооператор смотрел на Вячу уже с удивлением.

– Правильно? – спросил Вяча.

– Правильно, – подтвердил кинооператор, хотя точно не помнил даты подвига лодейного кормщика.

– А где вы будете снимать? – поинтересовался Вяча.

– Есть тут такое Заостровье. Натура подходящая. Вот туда сейчас и поедем. Это для начала. А потом будем снимать у крепости. Там декоративное подобие возводится.

Попрощавшись со своим новым знакомым, Вяча стремглав понёсся к Антоше Прилучному.

– Эврика, Антон! Они приехали!

Ничего объяснять Антоше, разумеется, не требовалось. Антоша всё понял по возбуждённому виду приятеля.

– Где они? – спросил Антоша.

– Поехали сначала в Заостровье. А потом будут снимать у Новодвинской крепости.

– Если они поехали в Заостровье, – сказал Антоша, – то и наш курс меняется. К крепости мы пойдём тоже вслед за ними. А сейчас нужно готовить «Ласточку» и известить Яна и Егора.

Отправляться было решено на следующий день в семь ноль-ноль. Все матросы экипажа боцмана Рябова собрались аккуратно. Напевая «Были сборы недолги…», они действовали точно и ловко. Поднимали они, конечно, не коней, как поётся в песне, а паруса – грот и стаксель.

Ветер был свежий и почти попутный. Лёгкий шлюп «Ласточка» устремился к левому берегу реки, но не наперерез, а, как вёл её рулевой Ян Эрмуш, чуть вверх.

Ошвартовались в Заостровье у лодочной и катерной пристани. Но где их искать, этих кинематографистов?..

Встречная колхозница на вопрос ребят затараторила:

– Вон там, в двух домах, у Котловых да у Варакиных им председатель ночлег отвёл. А сейчас-то они уехали, да-да, милые, уехали они. Едва обутрело, они, значит, и уехали. Да недалече тут. Я вам, голубчики, всё единым мигом разъясню и обскажу…

И она обстоятельно и с явным удовольствием долго объясняла, как попасть в то место, куда уехали артисты.

Пользуясь её указаниями, ребята, хоть и не без труда, нашли съёмочную группу.

Это была на редкость весёлая, просторная, ярко-зеленеющая поляна. Низкорослые развесистые ивовые кусты и сухощавые, но жизнестойкие ольхи плотно обступали её. Только на берег сверкающей солнечными блёстками Северной Двины выход оставался открытым.

На поляне были разбиты четыре огромные палатки. По шуму и пестроте стоянка съёмочной группы походила на большой табор. Съёмки ещё не начинались.

До поры до времени ребята притаились в кустах и, затаив дыхание, наблюдали.

Высокий, косая сажень в плечах, артист в мундире, треуголке и ботфортах, с тяжёлой тростью в руках удивительно походил на бронзового Петра работы скульптора Антокольского, что стоит на набережной Северной Двины в Архангельске.

– Похож, да? – Вяча толкнул в плечо Антона. – Прямо как на пьедестале. Только ходит да разговаривает.

Чуть ли не по пояс Петру, пожилой человек в костюме самого модного современного покроя что-то сердито выговаривал «царю».

Ребята прислушались.

– А я, товарищ Мелкишев, не позволю… не позволю заниматься отсебятиной. Не позволю вам, Иван Харитонович, того, что вы творили на студийных съёмках в Москве. Вы хотя и должны быть простым с народом, но вы всё-таки царь, вы – Ваше величество!

– Вот-вот, я и говорю, – басовито отшучивался Пётр. – Я – Ваше величество, а вы ко мне с «товарищем». Это вы большевиков товарищами называйте, а не царей.

– Такой здоровый, а фамилия – Мелкишев, – опять зашептал Вяча. – Он ведь Романов, Пётр Алексеевич Романов, царь всея Руси.

– Молчи. Лучше смотри и слушай, – отмахнулся Антон.

– Вот и ты смотри. Видишь Ивана Рябова? Вот тот, в холстинной рубахе почти по колено. А это кто с ним под ручку гуляет?.. Стой, да ведь это… – Вяча чуть не закричал от удивления и обиды.

– Тише ты! – Антоша сжал руку приятеля.

– Да ведь с Иваном под ручку гуляет командующий шведской вражеской эскадрой адмирал Шееблад.

– Ну и что?

– Как это что? Ведь они враги!

– Они артисты. Это в истории они враги. Тише!

Воевода Прозоровский, высокомерный вельможа и изверг, беседовал с простыми крестьянами и рядовыми стрельцами. Но ребята знали: на съёмках этот именитый боярин-самодур даст им нещадного жару. Это он будет в приказной избе вершить суд над Иваном Рябовым – бросит его в темницу. А сейчас он мирно сидел на траве.

На другом конце поляны престарелый архиепископ в полном облачении под лихие выверты гармони старался переплясать молоденькую монахиню.

– Поп танцует! – забывшись, закричал в восторге Егор и захохотал.

А поблизости стояла какая-то актриса, которая то что-то шептала, то вытягивала вперёд руки – репетировала. Услышав в кустах крик и хохот Егорушки, она взвизгнула и побежала в сторону Петра. Стрельцы вскочили как по боевой тревоге.

Перепуганная актриса пальцем показывала на кусты, где скрывались ребята.

Антона, Егора и Яна как рукой сняло. Лишь Вяча остался на месте. Он даже встал в полный рост, чтобы его увидели. И не возражал, когда вооружённые стрельцы повели его к режиссёру-постановщику, который разговаривал с исполнителем роли Петра.

– Ты что здесь делаешь? – грозно спросил режиссёр.

– Смотрю.

– А почему в кустах прятался?

– Боялся, что прогоните.

– Гм!..

Режиссёр даже не нашёлся, что ответить на столь откровенное признание. А артист Мелкишев, вероятно любивший пошутить, торжественно провозгласил:

– Как ты смел, дрянной мальчишка, чернь недостойная, появиться при дворе царя Петра Первого?!

Но Вяча не испугался и неожиданно заявил:

– А мне бы главного кинооператора увидеть.

– Это зачем же? – удивился режиссёр.

– Я с ним знаком. Мы вчера в городе познакомились.

– Гм!.. Савва Кириллович! – позвал режиссёр.

Появился тот человек, с которым Вяча разговаривал вчера на набережной Архангельска.

– Вы, Савва Кириллович, оказывается, знакомы с этим молодым человеком, – сказал режиссёр.

– Да-да, вчера мы с ним, кажется, виделись в городе! – И Савва Кириллович обратился к Вяче: – А ты как оказался здесь? Я запамятовал твоё имя.

Главный кинооператор и не знал имени Вячи, но Вяча не стал ему напоминать об этом.

– Вяч меня зовут.

– Ну и почему ты, Вяч, здесь? У нас же съёмки.

– Вот я… мы… хотим посмотреть, как вы будете снимать картину об Иване Рябове. Нас четверо ребят. Мы тоже интересуемся историей Ивана Рябова. Мы ищем кафтан, который ему Пётр Первый подарил.

– Кафтан? – изумился режиссёр.

– Кафтан Ивана Рябова? – переспросил главный кинооператор.

Пришлось Вяче всё рассказывать по порядку. А в конце он добавил:

– И кажется, наш боцман Рябов прямой потомок лодейного кормщика. А какой у него трёхмачтовый парусник! «Буревестником» называется. Вот бы его тоже снять для кинокартины.

Кинематографисты слушали Вячу и удивлялись: мальчик был необычайно силён в истории.

– А ведь парусник-то следует посмотреть, – заметил Савва Кириллович. – Ничего не потеряем, а, может быть, что-нибудь и приобретём. Как вы думаете, Яков Наумович?

– Хорошо, поедем, посмотрим этого «Буревестника», – согласился режиссёр.

Вяча позвал своих друзей, и они перегнали «Ласточку» к месту, где размещались кинематографисты.

– Эге, – воскликнул Савва Кириллович, увидев маленькое судёнышко, – при некоторой гримировке оно может пригодиться!

– Я буду управлять этой бригантиной, – сказал царь Пётр. – А мальчиков переоденем в «потешных». И ты, Саввушка, сотворишь гениальные кадры!

В гостях у боцмана

Ей бы, как всегда, под парусом самоходно скользить по речному простору, а её унизительно тащили на буксире. Со снятой мачтой, со сложенными под банки вёслами «Ласточка» как-то сразу сникла. Она зарывалась носом в волну, словно сопротивляясь и стараясь освободиться от буксирного троса.

Всё объяснялось тем, что в распоряжении режиссёра был быстроходный портовый катер. Он и тащил «Ласточку» туда, где стоял «Буревестник».

На катере вместе с режиссёром и главным кинооператором были Егор и Вяча Полянкин. На «Ласточке» для управления остались Антон и Ян Эрмуш.

Радушно встретил гостей Степан Иванович. Он, конечно, сразу догадался, кто приехал.

За многолетние плавания в дальних морях на борту «Буревестника» побывали и многие прославленные капитаны, и учёные с мировыми именами. Однажды советский парусник посетил даже король – его величество. Но кинорежиссёры и кинооператоры ещё никогда не ступали на его палубу.

– Прошу в кают-компанию! Братцы-матросы, что же вы не предупредили о приезде? Ну ничего, на пеньковом конце четыре узла… Егор, Антон, занимайте гостей. А я приведу себя в порядок и кое-что приготовлю.

Савва Кириллович, как увидел боцмана, так и впился в него взглядом: как будто внешне Степан Иванович ничем особенно не примечателен, а ходит, говорит, улыбается так, что тут же хочется нацелить на него объектив кинокамеры.

Боцман Рябов явился для Саввы Кирилловича той желанной натурой, какой перед этим предстала Северная Двина, потом «Ласточка», а потом и «Буревестник» с его мачтами, палубными надстройками, трапами, леерами, кнехтами.

– Колорит! – восторгался Савва Кириллович. – Подлинный колорит, а не дешёвая экзотика. Натура!

– Из вашей натуры я согласен только на парусник. Но придётся его переделать, замаскировав под шведский фрегат. Поговорим с директором картины и купим «Буревестник», – сказал режиссёр.

Все четверо матросов «Ласточки» переглянулись. Как так – русский, советский парусник превратится во вражеский фрегат? Конечно, это временно, и он даже появится в кинокартине, но всё-таки обидно.

– Нужно попросить режиссёра, – тихо предложил друзьям Егор, – чтобы в картине перед началом написали: в роли шведского фрегата – советский парусник «Буревестник». Ведь будет же написано: в роли Петра Первого артист Мелкишев.

– Не напишут. Скажут: «Неодушевлённый предмет…», – охладил его пыл Вяча.

– Пусть снимают, – решительно заявил Антон. – Мы-то будем знать и другим будем рассказывать про наш «Буревестник». А я кинокамеру непременно сделаю. Тогда ещё сами поснимаем.

Степан Иванович возвратился в новеньком кителе с якорями на блестящих пуговицах и принёс столбик вставленных друг в друга стаканов и стопку тарелок.

– Егор и Ян, на камбуз! Антон, со мной в кладовую! Вяч, развлекай гостей. Боцман на баке. Якорь чист.

Он снова исчез и вскоре появился с подносом. За ним – Егор с огромным, чисто надраенным чайником и Ян – со сковородой жареных сигов. А Антон принёс две буханки хлеба.

– Спиртного вообще-то не держу, – сказал боцман, открывая бутылку портвейна. – Но представительские для гостей храню. Пар на марке должен быть. И ветер в парусах! Братцы-матросы, разливайте чай! Дорогие гости, сиги своего улова.

При этих словах Яков Наумович вдруг привстал, лицо его вытянулось, но так же моментально округлилось в блаженной улыбке.

– Так вы, Степан Иванович, и рыболов ещё?

– Да как же у моря и на реке жить – и не рыбачить?

– О, это моя страсть – рыбная ловля! – загорелся Яков Наумович. – И что же вы ловите?

– Ловил и сёмгу, и кету, и треску, и морского окуня, и палтуса, и зубатку. Гарпунировал и белуху– это уже зверь. На забаву и морской чёрт попадался. А на Двине ясно что – сиг и камбала, щука и окунь, подъязок и сорожка. Это плотву у нас сорогой называют. А для ухи самое лучшее – ёрш сопливый. Да это вы знаете.

Оказалось, Якова Наумовича хлебом не корми – дай поговорить о рыбной ловле. Он засыпал боцмана вопросами. Его интересовало всё – от тралов и становых неводов, от рюж, мережек, бродней и поездов до продольников-перемётов, жерлиц и мормышек. В теории рыболовства он был академиком.

– У меня целая библиотека по рыболовству, – признался он. – Но ведь всё это теория. А куда интереснее получить сведения от опытного рыболова. И потом посмотреть на практике. Вот здесь я вас, Савва Кириллович, поддержу. Рыбную ловлю будем снимать в натуре. Степан Иванович, надеюсь, поможет нам. Я сегодня же сделаю в режиссёрском сценарии некоторые поправки и дополнения. Ведь Иван Рябов, наш главный герой, – рыбак. Ах, как это будет интересно – рыбная ловля на экране.

– У нас вот ещё заядлый рыбак, – сказал боцман, кивая на Егора. – Мой племянник. Мал-мал, а на рыбалке ох как удал! И счастье рыбацкое имеет. А если рыбы нет, говорит: «Ничего, надоест ей – и поймается». Настойчивый рыбак, с характером.

– Отметим, – сказал Яков Наумович. – А может быть, включим и в сценарий. Мальчишки оживляют съёмки. Вот видите, Савва Кириллович, для вас чистая натура.

Аграфена Петровна

Киностудия согласилась купить списанный на слом парусник. С судоверфи приехали корабельные мастера. И начались работы по маскировке парусника под шведский фрегат.

Киносъёмки развернулись полным ходом. Снимали побережье Белого моря, бутафорские стены Новодвинской крепости, Гостиный двор и старинные строения в Архангельске и Соломбале, Северную Двину и речку Соломбалку – в прошлом, при Петре, испытательную канавку.

Ребят, к беспредельному огорчению Вячи, так «потешными» и не сделали. В сценарий такие кадры почему-то «не влезли», как сказал режиссёр. Но боцман Рябов участвовал во многих сценах в роли посадского старшины. Его совсем не гримировали, а только заставили надеть костюм помора петровских времён.

Вдосталь наглядевшись на киносъёмки, ребята стали торопить Степана Ивановича:

– Когда же мы отправимся в путь?

– Скоро, – отвечал боцман. – Пойдём в рейс по Северной Двине.

– Будем искать кафтан Ивана Рябова? – спросил Вяча с затаённой надеждой.

– Кафтан не кафтан, а что-нибудь найдём.

– А что ещё?

– Моряцкую закалку, например.

– Моряцкую закалку – это хорошо, – подхватил Ян.

– Но и кафтан неплохо. Потомки оценят наши старания… – Вяча, как обычно, распалился, вошёл в азарт. – Кафтан будут изучать учёные историки, которые приедут сюда из Москвы и Ленинграда. О кафтане напишут в газетах и журналах. А значит, напишут и о нас. И вот что напишут: «Большая заслуга в отыскании ценнейшей реликвии принадлежит архангельским школьникам Полянкину, Прилучному, Эрмушу… ну и Егору-Беломору, то есть Трапезникову».

– А о Степане Ивановиче не напишут? – засмеялся Антон.

Вяча смутился и тут же поправился:

– Нет, о потомке Ивана Рябова, о боцмане Рябове, напишут в первую очередь. И вообще все мы станем знаменитыми. С нами будут за руку здороваться академики! Нам преподнесут подарки. Антону – радиостанцию, Яну – яхту из красного дерева с этими, как их… парусами.

– С дакроновыми, – подсказал Ян. – Только…

Но Вяча перебил Яна:

– А Егору… Тебе что подарить, Егор?

– Да ну тебя, пустомеля, – отмахнулся Егор.

– Эх, вы! – рассердился Вяча. – Не понимаете. Ведь кафтан будет висеть в историческом музее. И все будут нас благодарить. Нет, скорее в поход, на поиски кафтана!

– Кафтан мы искать будем, а с академиками пусть здоровается Вяч, – рассудил Антон. – И подарки пусть он получает. Вот только где искать этот кафтан?

– У меня есть адрес одной старушки, – сказал боцман. – Она помогает народному хору подыскивать старинные костюмы. Вот с неё и начнём. Я-то её никогда не видал, знаю только, что зовут её Аграфена Петровна.

Боцман ещё в мальчишестве, когда плавал на боте зуйком, познал стариковские приметы погоды. Нет, не по ломоте в костях определяют старики северяне, будет ли вёдро или ненастье. И хотя у Степана Ивановича Рябова и дома, и на судне – барометры, боцман привык приглядываться к солнцу: как оно взошло и как катится по небосклону, как подходит к заходу и как закатывается.

Вот и теперь, оглядев небо, далёкие, едва заметные облачка, Степан Иванович весело заявил:

– Якорь чист! Завтра курс на Заречье, к Аграфене Петровне.

И «Ласточка» с экипажем из пяти матросов под началом боцмана Рябова на другой день отшвартовалась от причала.

Почему же из пяти?.. Потому, что пятым матросом на «Ласточку» зачислили Ингу Эрмуш, сестру Яна.

А произошло это так. Накануне отплытия Степан Иванович сказал:

– Жаль, нет у нас пятого матроса, а по судовой роли на нашем шлюпе должно быть шесть человек.

Ян взглянул на боцмана и нерешительно сказал:

– К нам на «Ласточку» моя сестра просилась. Она яхтой управляет и гребец хороший. Плавает лучше меня. И обеды умеет готовить.

– Ну нет, женщина на палубе к несчастью! – яростно запротестовал Полянкин.

– А почему нет? – спросил Антон. – «К несчастью» – это чепуха. Я сам видел, как Инга яхтой управляет. Мы с Яном и с ней по Двине катались.

– Добро, Ян, – тут же решил боцман. – Зови свою сестру. Пусть только оденется, как положено матросу!

Инга пришла на «Ласточку» вместе с братом. Она была на год старше Яна и очень походила на него. В синем спортивном костюме, в берете и кедах, девочка, застенчиво улыбаясь, предстала на причале перед боцманом Рябовым. Но говорила она смело, хотя и негромко.

– Товарищ боцман, новый матрос «Ласточки» Инга Эрмуш явилась.

Степан Иванович одобрительно взглянул на Ингу.

– Итак, экипаж шлюпа в полном составе. Ян, покажи Инге, чем ей заниматься и её место на швартовке.

…Аграфене Петровне шёл восьмой десяток, а выглядела она не то чтобы молодо, но была удивительно статной – высокая, широкая в кости, с прямой спиной, без намёка на согбенность. И лицо у неё, хотя и в морщинках, было какое-то ясное, может быть, от чистой, почти небесной голубизны в глазах. А говорила она так мягко, словно теплом одаривала тех, с кем разговаривала. Поморка, истинная поморка!

А вот изба у Аграфены Петровны, которая стояла дольше, чем жила в ней её хозяйка, уже плоховата. Но старенькие мосточки, в две доски, перед избой вымыты, выскоблены, точно половицы.

Жила Аграфена Петровна в одиночестве. Сын в Отечественную войну на фронте погиб. А замужняя дочь и сноха имели свои дома и семьи в других деревнях.

Приехавших хозяйка встретила гостеприимно, ласково:

– Проходите, соколы, раздевайтесь, умывайтесь. Путь, должно, дальний держали. Отдыхайте! В избе просторно. Не будьте гостями, будьте хозяевами!

Аграфена Петровна неторопливо, степенно, но быстро и ловко хозяйничала – согрела самовар, накрыла в передней комнате стол узорчатой скатертью, выставила на блюде, тарелках, в мисках и чашках картофель, свежую жареную треску и солёную селёдку, грибы, колоб, яйца, капусту, ягоды, кувшин с квасом.

– Кушайте, соколы, всего отведайте. Селёдка-то очень солёная, мне так не по вкусу. Сейчас кулебяку запеку да сочней подам. Живу я ноне куда с добром, а гости-то у меня редки. Когда вот только из хора русского наезжают за одеждой старинной да за пропеваньями, за песнями. Всё записывают да слушают. Ну, наезжают порой дочка да сноха, сыновья вдова. А вот теперь вы… Мне и радостно. На людях-то веселее.

Матросы «Ласточки» всего отведали и поблагодарили хозяйку.

– Не за что, не за что. Что вы, что вы, – приговаривала Аграфена Петровна. – Да вы хоть куда путь-то держите? Может, ночевать останетесь? Места хватит на всех, не обидите.

– Останемся, переночуем, – согласился Степан Иванович. – И не только переночуем, а ещё и завтра денёк поживём. Изба у тебя, Аграфена Петровна, состарилась. Вот мы завтра её и подновим, подремонтируем, подмолодим.

– Что вы, что вы! – взмахнула руками хозяйка. – На мой век и такой избы хватит. А на добром слове спасибо. Только не за то я вас приветила, хлебом-солью угощала… Я на полчасика отлучусь к соседке, а вы, гости дорогие, отдыхайте.

Как только Аграфена Петровна вышла, боцман распорядился:

– Инге, Вяче и Егору убрать и вымыть посуду. А Антон и Ян пойдут со мной готовить ремонтную ведомость на избу. Потом будем отдыхать. Кто не умеет отдыхать, тот не умеет работать. А завтра нам придётся хорошо потрудиться.

Боцман, Антон и Ян ушли. И Вяча решил покомандовать.

– С посудой справится Инга, – рассудил он. – Егор подметёт пол и принесёт дров. А я займусь летописью нашего похода. Если забудем, как мы плыли, история многое потеряет.

Инга послушно принялась убирать со стола посуду, а Егор усмехнулся:

– История подождёт и ничего не потеряет. А вот если я сейчас не наловлю рыбы, то мы потеряем многое. Останемся неблагодарными. Бабушка нас угощала? Угощала. А мы её угостим ухой. Так что подметанием и дровами заняться придётся, Вяч, тебе.

Теперь даже Инга рассмеялась. А Вяча и Егор ещё немного поспорили и решили сделать в избе уборку вместе. Тем более, что и уборки-то оказалось совсем мало, так как Аграфена Петровна содержала избу в чистоте.

Когда всё было сделано, Инга сказала:

– Ну вот, теперь каждый может заняться тем, что пожелает его душенька.

Сама она села у окна. Изба Аграфены Петровны стояла на высоком берегу и окнами смотрела на Северную Двину. Два буксирных парохода тащили по ней вниз огромный плот брёвен. В Архангельске брёвна попадут на лесопильные заводы, где будут распилены на доски. А доски потом погрузят на океанские теплоходы и повезут их далеко-далеко, за границу. Обо всём этом и думала сейчас Инга. Вот если бы и ей поплыть на большом и красивом теплоходе в далёкие страны!