Текст книги "Двое строптивых"

Автор книги: Евгений Старшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Паша-итальянец вполне освоился с османскими обычаями и стал деспотом и любителем бакшиша ничуть не меньшим, нежели его новые сотоварищи по вере. Жил он роскошно, весь в коврах и инкрустированных мебелях. Его апартаменты охраняла очень грозная стража, которая после многих задержек все же пропустила посольство иоаннитов в небольшой павильон посреди апельсинового сада. Впоследствии охрана пропускала посольство в этот райский уголок с такими же задержками, и только радушная улыбка паши немного сглаживала неприятное впечатление.

На образовавшемся досуге посольству представилась возможность осмотреть окрестности приграничья – разумеется, в сопровождении выделенной пашой охраны.

Вся Ликия была покрыта мертвыми городами Античности, пришедшими в полный упадок еще в VII–IX веках от арабских набегов, и лишь редкие из бывших блестящих полисов, имевших крепости или укрепленные акрополи, еще влачили бледное существование форпостов соперничавших сил.

Те, что на материке, в основном принадлежали туркам. Те, что на окружавших побережье многочисленных островах и островках – иоаннитам, хотя бывали и исключения – к примеру, удерживаемый родосскими крестоносцами на материке Макри (бывший античный Тельмессос и нынешний турецкий Фетхие), не говоря уже о твердыне замка Святого Петра в соседней Карии.

Из местных достопримечательностей первым делом бросались в глаза характерные только для этого региона саркофаги, которые нельзя спутать ни с каким-либо еще сооружением в мире. Сам саркофаг, находящийся на высоком постаменте, по форме напоминал перевернутую вверх килем лодку. Вся жизнь древнего ликийца была связана с морем – как же не может быть связано с ним его посмертное бытие? Дескать, покойный отправился в вечное плавание.

Вся Ликия до сих пор покрыта этими перевернутыми каменными лодками… Что и говорить о том, что большая часть из них была разграблена еще в дотурецкие времена, а многие (по причине опущения земли от частых землетрясений) поглотило море…

Во время одной из таких прогулок Ибрагим Хаким предложил христианам совершить поездку на несколько дней в Миры Ликийские – место служения и погребения всемирно чтимого Николая Чудотворца.

– Полагаю, вам это будет интересно. Правда, хочу сразу предупредить – город почти мертв и по большей части занесен речным илом. Народу – и на хорошую деревню не наберется, но румы[24]24
  Греки (тур.).


[Закрыть] содержат церковь вашего святого в целости, хотя тела, как вы знаете, там давно нет, но… Все равно святое для вас место. Пока мы в мире, хорошая возможность, которая может более и не представиться. Дня три туда на ослах, там день, обратно еще три. Может быть, к тому времени все будет уже готово к передаче пленных, хотя не могу этого обещать наверное. По крайней мере, раньше недели точно все не уладится, так что я бы, на вашем месте, съездил, тем более что больших расходов это не составит: сиятельный паша выдает вам ослов безвозмездно, исключительно по своему к вам благорасположению. Также он обеспечит вам припасы и вооруженную охрану…

Речи Хакима имели свой резон. Раз дело все равно еле-еле продвигалось, зачем всю неделю высиживать в тени апельсиновых садов в резиденции паши?..

Христиане согласились, а хитрые турки таким образом выгадали кое-что. Поездка к месту погребения святого Николая продлилась на пару дней дольше, а по приезде выяснилось, что хитрющий купец успел отплыть на Родос с зерном. Что Кахим-Брахим мог наговорить великому магистру о посольстве в отсутствие самого посольства? Очевидно, плел интриги.

Если бы участники миссии заранее знали об отъезде Ибрагима, то вместе с турком мог бы отправиться Торнвилль и проследить, чтобы купец ничего не наврал. Однако не сложилось. И ведь не придерешься! Сами виноваты!

Было неприятно, но досаду с лихвой перекрывал тот мощный духовный подъем, который испытали крестоносцы в Мирах Ликийских и продолжали испытывать по возвращении. Теперь оставалось ждать, когда вернется купец, а пока – снова и снова воскрешать в памяти удивительную поездку.

…Купец Ибрагим, предлагая съездить в Миры Ликийские, описал состояние древнего города довольно верно. Долина была занесена илом реки Мирос, скрывшим большую часть построек. Высоко на горе были видны укрепления акрополя, занятые турецким гарнизоном. Еще не так давно (по историческим меркам, в 1362 году) древние стены пережили штурм кипрских войск. Тогда же добычей христиан стала чтимая икона святителя Николая, в результате оказавшаяся в Фамагусте на Кипре.

Значит, можно предположить, что еще в то время церковь Святого Николая худо-бедно функционировала, и, значит, подтверждаются слова турок, что турецкие власти всегда позволяли жителям Мир по-прежнему молиться в ней и поддерживать в благопристойном состоянии.

Срезы гор были источены, словно муравьиными норами, входами гробниц, выдолбленных в толще породы. Захоронения давным-давно подверглись разграблению, так что в склепах не осталось ни костей, ни урн с прахом, и только потолки до сих пор чернели копотью от факелов грабителей.

Немногочисленные древние барельефы да надписи на особом – ликийском – языке ликийскими же буквами, еще хранили память о некогда там погребенных… Но кто мог прочесть эти письмена? Лео не мог.

Внизу, у подножия гор, виднелись заросшие колючим кустарником руины гигантского греко-римского театра, некогда вмещавшего 9—10 тысяч зрителей. Подобного рода сооружения уже были знакомы Торнвиллю по путешествию из Анталии в Памуккале через Бурдур, так что, волей-неволей, эта ребристая полуворонка вызвала в нем не очень хорошие воспоминания, хотя была, конечно же, ни при чем.

Среди руин обращали на себя внимание барельефы с забавными театральными масками, и один, запомнившийся Лео особенно, но было не до конца ясно, изображена ли на нем львиная голова или это Медуза горгона. Как ни посмотришь – чудится то одно, то другое. Была ль то игра времени, потрудившегося над камнем, или так и задумал неведомый резчик по камню века назад? Общество, привлеченное к разрешению этой загадки, консенсуса не достигло и разделилось в своей оценке изображенного приблизительно пополам.

…Церковь Святого Николая Чудотворца находилась несколько в стороне от театра и некрополя. Немногочисленное местное греческое население и вправду, как могло, поддерживало храм, хотя силы их были малы, а средства – еще того меньше. Из клира были один лишь старый священник да монах. Турки не помогали ни деньгами, ни рабочими руками, зато возвели неподалеку большую мечеть, будто призванную сманивать прихожан у храма.

Наблюдательный глаз отметил бы наверняка, что церковь Николая Чудотворца является целым комплексом, состоящим из трех частей. Первая – открытый внешний нартекс[25]25
  То же, что притвор – западная часть храма. Часто делался в виде открытой галереи.


[Закрыть] – представляла собой останки древнего храма Артемиды, ранее находившегося на месте церкви, С одной стороны он переходил в часовни IV–V веков (одна из них – погребальная); с другой – в более позднюю постройку VIII века, восстановленную после арабского набега императором Константином Мономахом в XI веке.

Церковь венчал один большой типичный византийский купол над более новой частью храма, и еще один, поменьше и пониже, над древней частью. Оба купола (не дошедшие до нашего времени) были прорезаны стройными окнами.

Здания, некогда окружавшие храм, неумолимо обветшали и обрушились, включая помпезные аркады, резиденцию епископа и иные, назначение которых доселе не выяснено.

Когда Лео со спутниками вошел в храм, там находилось всего несколько стариков, беседовавших с таким же древним священником. Рядом стоял средних лет монах. Сразу сообразив, что Торнвилль с товарищами – латиняне, а не православные, монах двинулся навстречу с явным желанием выдворить незваных гостей из святого места.

Однако намерение монаха мгновенно изменилось при виде начальника турецкой охраны, предусмотрительно вошедшего внутрь вместе с крестоносцами.

Монаху были одинаково мерзки и паписты, и мусульмане, но если появление в храме первых еще можно было предотвратить, то явление второго являлось неизбежным злом. Любые попытки помешать были чреваты различными неприятностями, посему монах не проронил ни слова. Старики тоже примолкли.

Турок велел священнику:

– Покажи сиятельным гостям гроб азиза[26]26
  Слово «азиз» многозначно, в данном случае – могущественный и уважаемый. (Примеч. автора.)


[Закрыть]!

По жесту священника монах подошел к латинянам и, по-прежнему не говоря ни слова, так же жестом пригласил их идти следом.

Идти пришлось недалеко – к храмовой нише с древним саркофагом, у которого были выломаны две стенки – большая и малая.

– Здесь, – заговорил по-гречески монах, – покоилось честное тело отца нашего и защитника Николая, которое вы, богомерзкие латиняне, выкрали. – И ушел, думая, что его никто не понял.

– С турками ты так же смел и откровенен, когда твердо знаешь, что тебя не поймут? – сказал ему вслед по-гречески Торнвилль.

Монаха передернуло. Он даже не обернулся, но отвечать не стал.

– Что случилось? – спросил, помрачнев, французский рыцарь Дюпра.

– Так, не стоит внимания, – ответил Торнвилль, но француз настоял, и Лео перевел свой разговор.

Не успели латиняне возмутиться, как к ним подошел седенький священник и тихо, полускорбнополуторжественно, сказал:

– Простите неразумного. Все мы рвем друг друга на части, как волки, оттого и оставлены были сначала Николаем, а потом и самим Господом, предавшим нас в руки агарян. Мы забыли, что есть добро, погрузившись в пучину зла. Кто мы есть, что мешаем воздать хвалу великому святому тем, кто хочет этого? Еще раз простите нас, снимите тяготу и черноту и с наших, и с ваших душ. А после, утишив чувства и разум, преклонитесь пред гробницею святого, а чуть позже я подойду к вам…

Торнвилль перевел. Дружелюбие старого священника действительно утишило все страсти и подготовило иоаннитов к великому чуду снисхождения на их души трепетной благодати при гробнице великого угодника Божия.

Никто – несмотря на разницу в характерах и глубине веры – не остался равнодушен к тому, с чем довелось соприкоснуться. Пусть гробница была пуста, но дух святого Николая как будто пребывал в этих стенах. Ведь остались еще камни, пусть переложенные на иные места, внимавшие голосу святого, и мозаичный пол, по которому он, верно, ступал… Это чувство, словами непередаваемое.

Подобное Торнвилль уже испытал у мощей святого Лазаря на Кипре, и здесь паломники не остались без духовной награды. Старик священник вынес к ним небольшой деревянный ларчик, в котором хранились несколько мелких костей и кусок челюсти, и торжественно провозгласил:

– Мощи святого Николая – все, что нам удалось собрать после двойного ограбления барийцами и венецианцами. Значит, только этой малости мы и достойны. Но тот, кто мыслит о духовном, а не о физическом, не будет унывать, ибо знает – пусть святой Николай телом переселился от нас, но духом он свой родной край не оставил.

И не оставит никогда, даже если здесь не останется ни христиан, ни этого храма, ни этих мощей – ничего!

– Хорошо сказал, отец! – изрек Торнвилль и перевел его слова, после чего крестоносцы поочередно приложились к мощам по старшинству в своей иерархии: сначала рыцари Дюпра и Торнвилль, затем казначей, врач, сардженты, секретари и помощник врача.

Потом они осматривали храм и его часовни с саркофагами и росписями. Росписи изображали императоров исчезнувшей Византии, Вселенские соборы, древних святителей, включая самого Николая, а также распятие с предстоящими Богоматерью и Иоанном Богословом и некоторые события, бывшие ранее, при жизни Христа.

Перед уходом оба рыцаря протянули священнику по паре золотых, хотя тот ничего не просил. Старик даже смутился.

– Бери, отец, не сомневайся, – сказал ему англичанин. – Для восстановительных работ это, конечно, ничто, но все-таки избавит от некоторых первостепенных затруднений.

Священник взял, а когда латиняне удалились, монах желчно выговорил ему:

– Отмой деньги этих нечестивцев в святой воде.

Старик метнул на него сердитый взгляд из-под белоснежных кустистых бровей и горестно воскликнул:

– Беда мне с тобой, монах. Сколь злобы в тебе! И как же ты дерзаешь ходить пред Богом? Лучше б не быть тебе монахом, дабы избегнуть вящего осуждения.

– А ты осуждения Господа не боишься за разговоры с латинянами? Еще и мощи им вынес.

– Утихни! Иначе прокляну именем Божьим пред Его святым престолом, если ты иначе не понимаешь! Очисти сердце свое, и тогда каждый человек покажется тебе братом, носящим в себе отблеск Творца, по образу и подобию коего сотворен.

Монах умолк, хотя внутренне совершенно не утих. "Готовый униат!" – думал он о священнике, а тот про него – что горбатого могила исправит.

Что и говорить, даже в самом малом обществе всегда овцы противостоят козлищам – или, вернее, наоборот. А чего еще хотеть, если на незаселенной еще планете Земля Каину стало тесно с Авелем?.. Но философствовать можно долго, а надобно вернуться к латинянам.

Чуть отъехав от храма, они набрали воды и напоили животных из источника, наполнявшего собой античный фонтан, изукрашенный арками и нишами, в которых некогда стояли статуи древних богов, а теперь обитали черепахи и большие лягушки.

Следовало хорошенько подготовиться к долгому пути назад, а что ждало по приезде, автор уже упоминал. Обнаружилась "нестыковка" с купцом Хакимом, уплывшим обратно на Родос и не поставившим в известность послов ордена. Причем, как выяснилось чуть позже, ликийский паша уполномочил купца обсуждать не только вопросы насчет зерна, но и согласовать с великим магистром новый список пленников и, соответственно, сумму выкупа.

Высказанный паше протест вызвал лицемернейшее недоумение: дескать, иоанниты сами "прогуляли" лишние два дня, а посему и разминулись с Хакимом.

Чтобы подсластить пилюлю, паша сказал:

– Только ни в коем случае не подумайте, что вы задержаны. Любое мое судно к вашим услугам в любое время. Но как на вашем острове отнесутся к такому странному возвращению послов, не завершивших свою миссию?..

На это нечего было возразить. Решили ждать возвращения турецкого переговорщика, заставившего себя ждать без малого неделю, а после, конечно, попеняли купцу, что тот поступил некрасиво.

Купец вопреки ожиданиям не смутился, а сильно обиделся. Дипломатам пришлось уговаривать его не сердиться, ведь эта обида могла поставить под угрозу всю миссию по освобождению пленников, а Хаким воспринял всё произошедшее как проявление слабости со стороны посланцев. Особенно со стороны Лео.

Вот почему спустя два дня у Ибрагима Хакима состоялся с Торнвиллем интересный разговор.

7

Отловив Лео, когда тот был без своих спутников, Хаким присел рядом с ним в тени апельсиновых деревьев, прежде почтительно испросив разрешения. Сначала, как истинно восточный человек, сидел молча, в блаженном недеянии, щурился на солнце довольно долго, потом обмолвился, как бы случайно:

– Хорошо! Сидишь себе, дышишь апельсиновым воздухом. Тепло… А что вот, к примеру, за страна Англия – ты ведь оттуда, если я не путаю, да?

– Что именно ты имеешь в виду, почтенный?

– Ну хотя бы вот погоду.

– Сыро, холодно, туманно. Не такая благодать, как здесь, хотя, с другой стороны, солнце так не жжет, что деться от него некуда. Большие старые леса, настолько густые, что света Божьего порою не видать…

– Тоскуешь?

– Как сказать… Из людей – не по кому. Родные места, разве что повидать бы когда… Но особо не страдаю.

– Значит, тут лучше…

– Смотря кем. Рабом – одно, пашой – другое.

"Хвала Аллаху! – подумал Хаким. – Никак, он сам направляется туда, куда я хочу его завести! Что ж, тем лучше!"

– А хотел бы быть пашой? – спросил купец; Торнвилль молча посмотрел на него серьезным взглядом, который турок не смог постичь – гневался ли англичанин или, напротив, обдуманно подходил к делу. – Сам сказал, что пашой быть лучше, чем рабом.

– Так я и сейчас от этих слов не откажусь.

– Понятно, что рабом ты уже был, иначе вряд ли знал бы так хорошо наш язык. И где находился?

– В разных местах, – уклончиво ответил Торнвилль. Разговор, перейдя на тему рабства, начал его угнетать. – Не хочу вспоминать.

– И в Памуккале, близ Иераполиса? Тебя не Арсланом тогда звали?

Лео насторожился. Имя Арслан дал ему улем Гиязеддин, когда-то купивший Торнвилля на рынке рабов. В итоге Лео сбежал от улема, но освободиться из рабства это не помогло. Снова оказался продан, а освободился только благодаря стараниям оборотистого итальянца. Казалось, та давняя история с побегом давно забыта, и если бы она вдруг всплыла, это было бы плохо.

Лео старался не подавать виду, насколько встревожен.

– Я – Лео Торнвилль, английский рыцарь. Оставь своих беков при себе. – Он хотел подняться с земли и уйти, но купец удержал его:

– Стой-стой, не надо уходить, а то и разговора не получится, я просто должен был проверить, ты ли тот человек; теперь вижу, что тот.

– А тебе-то что? Я из неволи ушел по-честному, за большой выкуп, на что и бумаги имеются. А говорить мне с тобой не о чем.

– Да погоди ты, никто ж тебя не неволит снова. Поговорим!

– Не хочу я об этом говорить. Да и ни о чем не хочу. Сам должен понимать, что такие разговоры мерзостны. Я все хочу забыть.

– Нельзя забыть то, чего еще не знаешь, – замысловато изрек турок и вновь замолчал, щурясь на солнце, будто вовсе ни о чем и не собирался разговаривать.

Купец словно провоцировал Торнвилля, чтоб собеседник сам поинтересовался, что ж такого ему хотят сообщить, но Лео упрямо молчал, и Ибрагиму Хакиму пришлось вновь взять инициативу на себя:

– У меня простой шкурный интерес. Дело в том, что улем Гиязеддин не первый год ищет тебя через разных людей, в том числе и через нас, купцов. Мы везде бываем, со многими встречаемся, так что вполне естественно, что он обратился и к нашему сословию.

– Пусть ищет. Мне-то что? Не спорю, поначалу он помог мне, а потом…

– Знаю, о чем речь. Коль скоро ты – это ты, вот что поручено передать от достопочтенного улема: то, чем он грозил, было только пустыми словами, которые он вовсе не намеревался исполнять. Тот, кто помог тебе бежать, а на самом деле, как ты лучше всех знаешь, перепродал тебя, уже вычеркнут из книги жизни. Улем горько кается.

– Пусть. Ему полезно, – жестко сказал юноша. – Ну сам посуди, почтенный: что ж мне теперь, расплакаться от умиления? Может, бросив все, помчаться к нему, крича, что я весь в его распоряжении, в том числе мои глаза? Чего ради?

– Ну, господин, было бы нечего, так и разговору б не было. Ты должен лучше понять слова, которые Гиязеддин препроводил к тебе, хотя старик, верно, совсем выжил из ума, думая, что это составит некую тайну. "Львица принесла львят". Разумеешь, что к чему? Я так полагаю, Арслан не слишком худо жил в рабстве, если сумел нагулять детей.

Вот это было новостью! Лео об этом и думать не думал, даже не предполагал, что так может быть. И на тебе – у него, оказывается, ребенок, да не один. Близнецы, никак… Вот так Шекер-Мемели! С одного раза… Может, врет мусульманин?

Тот словно мысли прочел:

– Врать мне ни к чему. Гиязедцин обещал большие деньги тому, кто найдет тебя и уговорит вернуться в уважаемую семью. Оттого и стараюсь. Как для тебя, так, выходит, и для себя. Поэтому, полагаю, есть смысл послать ему весточку. Встретитесь, поговорите, может, и достигнете согласия. Я так понимаю, он готов на большие уступки, так что поговори, поговори с ним. И если все у вас наладится, влиятельный Гиязедцин выведет тебя в большие люди… Да и я могу и далее поспособствовать твоему продвижению.

– В каком смысле?

– Ты прекрасно понял, в каком. Ты, получается, словно бы уже и не чужой нам, османам. Ты можешь оказаться очень нам полезным на Родосе, а любая служба великому падишаху великолепно вознаграждается.

Лео вскочил и крикнул:

– Не будет этого! Нечестивец, вот как заговорил!

– Ай-ай, к чему нехорошие слова! Я с тобой, как с родным уже, можно сказать… А ты говоришь – "нечестивец"! Ну предложил, предложил, и чего тут такого? Не хочет человек стать пашой, что я могу поделать? Мое дело скромное…

Лео уходил, турок побежал за ним вприпрыжку, причитая:

– Но Гиязеддину что передать?

– Чтоб он пошел к дьяволу в задницу вместе с тобой!

– Но это уважаемый человек, так нельзя, он… – пришлось опять догонять Торнвилля.

Купец понял, что переборщил. Нельзя было так сразу рассказывать всё! Зверь ускользнул из сети. Может, даже будет скандал? Что ж теперь делать? Как себя обезопасить?

– Стой, рыцарь, стой, прости меня, так, сорвалось с языка, это все иблис, иблис виноват, искушающий людей по попущению Аллаха! Ты же сам не нечестивая собака, чтобы бросить своих собственных детей!

– Отстань от меня!

Купец забежал вперед и остановился перед юношей. В руке Лео блеснул кинжал; турок бухнулся перед ним ниц и, не поднимая головы, проверещал:

– Ну как же быть с улемом?

– Никак. Не нашел ты никого, и дело с концом. Какой с тебя спрос?

– А сколько ты мне дашь, чтобы я тебя не нашел?

– Вот! – Лео погрозил купцу кулаком. – Это задаток. А дальше видно будет! – И ушел, не оборачиваясь.

Турок остался в одиночестве, шепча проклятия. Однако он понял, что лучшее, что сейчас можно сделать – это все предать забвению. Так почти и получилось, разве что Лео доложил Дюпра о том, что его пытались завербовать.

– Не новость, к сожалению, – мрачно изрек француз. – Помощник врача тоже донес мне, что некоторых пленников османы пытались переманить на свою службу на Родосе. Ему это сказал случайный свидетель, тоже из пленных. Но главное, тот, кто отказался стать предателем, наутро умер в мучениях. В общем, будь настороже, один никуда не ходи, не ешь и не пей ничего непроверенного. Отправить бы тебя на Родос, пожалуй…

Лео был с этим не согласен:

– Неприлично как-то. Да и объяснить как?

– Заболел, например…

– Нет, давай лучше соберемся с силами да дожмем пашу: пусть отдает нам наших пленных. Сколько можно обсуждать цену?!

– Наверное, так и надо сделать. Если что, пообещаем паше подарки от нас лично, в благодарность за то, что дело уладилось.

– Какие подарки? – не понял Лео. – Откуда мы их возьмём?

– Пообещать – не значит подарить, – наставительно ответил Дюпра. – Полагаю, магистр простит нам этот маленький обман на благо христиан, томящихся в плену. А паша, когда поймет, что ничего не получит, не станет предавать дело огласке, чтобы не прослыть дураком.

– Однако злобу затаит.

– Можно подумать, он сейчас очень к нам расположен. Только выгоду и ищет.

Сказано – сделано. Договоренность наконец-то была достигнута, ведь Торнвилль и Дюпра наобещали с три короба.

Ночь прошла, а наутро закованные христиане с ликованием перешли на большую барку купца Хакима, везущего заодно на Родос очередную партию зерна.

Какими словами передать радость измученных тяжкой неволей людей, вновь практически обретших спасение и свободу? Сколько раз доводилось им взирать с малоазийского берега на столь близкий, но недостижимый Родос, оплот христианства, боевой форпост иоаннитов, проливавших свою и чужую кровь за свободу и спасение единоверцев!

И вот оттуда им протянули крепкую руку и извлекли из глубин ада!.. Иоанниты прибыли к ним, навещали, утешали, лечили… и вот наконец освободили!

Все участники миссии чувствовали большое смущение, поскольку узники, будучи не в силах скрыть радость и безграничную благодарность, обращались с ними, словно с ангелами Господними. Этих несчастных отлично понимали лишь Торнвилль и Дюпра, а также один из Сарджентов, сами побывавшие в османском рабстве.

Хаким вел себя, как побитая собака – любезничал, юлил, так что и Торнвилль, и Дюпра одновременно посчитали, что не следует ждать от него ничего хорошего для Лео.

– Как вы расстались? – тихо спросил француз.

– Решительно. Он стелился у меня в ногах, а я его чуть не ударил, пригрозил кулаком.

– Напрасно – теперь считай, что ты обрел опаснейшего врага, ведь твоя тайна в его руках.

– И чем он может мне навредить?

– Самое меньшее – оболгать, если не… Но об этом лучше говорить не сейчас. Подумаем, как быть, а по приезде сходим к Каурсэну. Дашь ему показания, я их заверю.

…Как только барка прибыла в порт, сообщили д’Обюссону, и он лично со "столпами" и прочими сановниками и рыцарями быстро пришел встретить узников. История сохранила нам описание трогательной сцены, когда магистр обнимал гремевших цепями узников одного за другим, а бывшие рабы, рыцари и простолюдины, со слезами целовали его руки и обнимали его ноги, называя отцом и спасителем. (В Средневековье мужчины не стыдились своих слез, проливаемых в раскаянии или приступе благодарности.)

Скромный д’Обюссон всячески препятствовал этому, поднимая узников с колен и приговаривая:

– Не мне, дети мои, не мне, но Господу и его ордену воздайте благодарность. Все закончилось счастливо, здесь вы найдете помощь… И надеюсь, вы отплатите за это вполне, поможете нам защитить Родос от султана Мехмеда, угрожающего осадой. Но не грешите, называя меня отцом и спасителем – один у вас Отец – Бог, и один Спаситель – Иисус Христос. Хвалите Бога, Богоматерь и всех святых…

– Передаю всех в целости и сохранности, – широко улыбаясь, произнес Хаким, тем самым напоминая о заслуженных комиссионных, которые незамедлительно и получил.

У Лео шевельнулась мысль: может, сейчас-то и рассказать прилюдно, как купец плел интриги и даже склонял его самого перейти на службу к туркам, но Дюпра, выразительно взглянув на Торнвилля, покачал головой. Дескать, так дела не делаются.

Узников меж тем расковали и занялись их распределением. Немощных отослали в госпиталь. Простых людей – в общий, пару братьев-рыцарей – в екатерининский. Однако среди недавних пленников нашлось и много таких, кто чувствовал в себе достаточно сил или ненависти, чтобы тут же предложить д’Обюссону свои услуги в защите Родоса от посягательств турок.

Дюпра и Торнвилль не стали дожидаться окончания всех этих церемоний и прямиком отправились к Каурсэну, который принял их и оформил дачу показаний, все выслушав и обо всем тщательно расспросив. Правда, пришлось рассказать и о том, что окончательная договоренность с пашой была достигнута при помощи некоторого обмана.

– Ни я, ни Торнвилль больше не сможем ездить в Ли-кию ближайшие годы, – сказал Дюпра. – Но, может быть, это к лучшему?

– Может, и к лучшему, – согласился вице-канцлер Каурсэн, – особенно для Торнвилля. А этого Хаким-Брагима – прочь с острова, и как можно скорее. И так лишние глаза и уши на каждом шагу, а это уж явный подсыл… Тем более, что к нам пожаловал египетский посол продлять мир. Дован Диодар, один из ближайших людей мамлюкского султана.

Смертельно уставший Торнвилль залег спать в английском "оберже" в то время как его начальник, брат Джон Кэндол, был вызван на прием египетского посланника в "оберж" Франции.