Текст книги "Приключения во дворе"

Автор книги: Евгений Рысс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава третья. Без взрослых

Анюта и Миша знали, конечно, Валю. Жили в соседних дворах, иногда играли вместе да и учились в одной школе. Правда, Миша учился в третьем классе «А», Анюта в шестом, а Валя в третьем «Б».

В школе было немало разговоров о Валином отце: и какой он буян, и как выгоняет Валю с мамон на улицу.

Так вот, Анюта и Миша знали всё про Валину семью, но так как с самим Валей они не дружили, то не понимали, чего он вдруг пришёл, и ждали, что он сам объяснит. Валя не решался сказать страшную новость и молчал. А снизу уже поднимались и дворник, и милиционер, и двое из нижней квартиры, которые случайно услышали о происшествии во дворе, и ещё кто-то. Валя решил: раз его отец задавил Клавдию Алексеевну, то он, Валя, детям должен сообщить об атом. И от растерянности, от спешки, прямо взял да и выпалил:

– Мой отец пьяный напился, машину угнал и маму вашу задавил.

Анюта и Миша сразу даже не сообразили, что случилось. А тут и взрослые поднялись. Видят: стоят Анюта и Миша. Глаза раскрыли и молчат. Взрослые поняли, что они уже знают, бросились уговаривать, утешать, что, мол, жива мама, жива, и опасности большой нет, а в больнице врачи хорошие, вылечат.

Анюта быстро пришла в себя. Она вообще такая деловая девчонка. Немного только всплакнула и сразу засуетилась: в какой больнице, да что надо нести с собой, да как туда проехать. А Миша, тот только стоит, открыл глаза и смотрит. И не поймёшь – понял он или не понял и что с ним такое. Слова от него добиться было нельзя. Ну, да с такой, как Анюта, не пропадёшь. Она сразу пальто ему принесла – к вечеру стало прохладно, сама оделась и стала командовать. Мария Степановна из нижней квартиры её задержала, сказала, что муж пошёл такси вызывать и они с мужем их отвезут в больницу, подождут там и привезут обратно. Прибежал муж Марии Степановны, Денис Трофимович, сказал, что машина вышла, и все пошли вниз. А уж во дворе народ собрался детей проводить. И все передают привет маме и велят спросить, что маме хочется, мол, все достанут и привезут завтра же утречком, а сейчас уже поздно и неизвестно, что ей можно, а что нельзя.

Валя тоже крутился около, но на него никто внимания не обращал. Понимали, конечно, что Валя ни в чём не виноват, но так на отца сердились, что и на сына смотреть не хотелось. А Валя всё думал передать что-нибудь Клавдии Алексеевне: чтоб на отца не сердилась, чтоб поправлялась скорей. Но только он не решился. Очень ему плохо было тогда.

В машине все молчали. Анюта потихоньку плакала и всё вытирала слёзы, боялась, как бы мама не заметила, что у неё глаза красные. Мария Степановна её тихонько поглаживала по плечу, Миша всё таращил глаза, так что и сейчас неясно было – понял он, что случилось, или не понял.

Мария Степановна и Денис Трофимович довели Анюту и Мишу до справочного бюро. Из справочного позвонили в отделение, и там сказали, что детей пропустят.

Анюта с Мишей пошли в отделение, а Денис Трофимович и Мария Степановна остались их ждать.

Дежурила докторша, пожилая и спокойная. Прежде всего, не дожидаясь вопросов, она сказала, что опасности нет, но положение серьёзное, что пустить сейчас их к матери она не может, что мать чувствует себя плохо. Потом стала расспрашивать, где отец, с кем они живут, есть ли соседи. Узнав, что отец на Чукотке, что квартира отдельная и живут они одни, почему-то повздыхала и, хотя Миша и Анюта ни о чём её не просили и только молча на неё смотрели, вдруг сказала:

– Ну, хорошо, я вас пущу к матери, но только совсем ненадолго.

И они вошли в палату. В палате мама лежала одна. Горела маленькая лампочка, и было полутемно. Маму до самого подбородка закутали в одеяло. Анюте показалось, что глаза у неё закрыты. Как Анюте ни было страшно, она взяла Мишу за руку и решительно шагнула вперёд. Только сейчас она увидела, что у мамы глаза открыты. Мама чуть улыбнулась.

– Ну, как ты? – шёпотом спросила Анюта.

– Ничего, – шёпотом сказала мама.

Анюта очень испугалась, когда услышала её голос, такой он был тихий и беспомощный. Она почувствовала, что и Мишина рука дрогнула в её руке.

– Отцу не сообщайте, – сказала мать. – Он, если узнает, прилетит, а ему нельзя. Поняла?

Анюта молча кивнула головой, а тут уже вошла докторша и быстро вывела их, так что они и опомниться не успели. Докторша сказала, что пока ничего носить не надо, а когда они придут на свидание, им всё объяснят.

Денис Трофимович и Мария Степановна ждали их. Они начали расспрашивать, как чувствует себя мать, но Анюта и Миша толком ничего объяснить не могли. Анюта пыталась что-то рассказать, а Миша таращил глаза и молчал.

Заплакал Миша только ночью, в постели. Анюте не спалось, так она услышала. Она подсела к нему на постель, долго его успокаивала, и он наконец заснул.

Утром Анюта встала пораньше, приготовила яичницу, взяла молоко у разносчицы и разбудила Мишу. Он вскочил, сразу всё вспомнил и такой стал испуганный и жалкий, что она чуть было не растрогалась, но взяла себя в руки, послала его умываться, проследила, вычистил ли он зубы, дала чистые трусы и рубашку и заставила съесть всё, что ему полагалось. Она только начала мыть посуду, как раздался звонок. Пришёл папин сослуживец из Министерства геологии. Оказывается, Мария Степановна встречалась с ним когда-то на папином рождении, запомнила его фамилию, узнала в справочном телефон и позвонила ещё вчера вечером. Вот он и заехал по дороге на работу. Его звали Павел Алексеевич Кругликов. Он часто бывал у папы, пана его любил и считал настоящим учёным. Однако вид у Павла Алексеевича был всегда страшно испуганный. Когда он слушал какие-нибудь даже самые обыкновенные новости, у него округлялись глаза и он ужасался и ахал, как будто слышит что-то потрясающее. Трудно было поверить, что этот человек участвовал во множестве экспедиций, ходил один с ружьём по тайге, встречался с медведями и однажды даже ранил тигра. Тигра потом убили и нашли в нём пулю Павла Алексеевича.

Сейчас у него тоже был невероятно испуганный вид. Он всё покачивал головой, ахал и ужасался. Он принёс зачем-то большую коробку конфет. Когда Анюта стала отказываться, он замахал руками с таким ужасом, что она молча положила коробку в буфет.

– Ничего, ничего, – сказал Кругликов, – мы его сюда быстро доставим. Я сегодня же буду у замминистра. У них там авиаотряд работает. До крупного аэродрома доставят за несколько часов. А дальше на реактивном быстро.

– Вы про папу? – спросила Анюта.

– Да, – закивал головой Павел Алексеевич.

– Пожалуйста, Павел Алексеевич, – сказала Анюта, – не надо вызывать папу.

– Как это так не надо?! – ужаснулся Павел Алексеевич и округлил глаза. – Что вы! Жена в больнице, беспомощные дети совсем одни.

– Мама просила, – сказала Анюта. – Да и я считаю, что она права. Врачам папа помочь ничем не может. Мы с Мишей великолепно справимся сами. Вы знаете, ведь нашли олово.

– Да, да, – закивал Павел Алексеевич и опять округлил глаза. – У нас последние дни только и разговору об этом. Такое несчастье, и именно когда такая удача. – Он снова стал вздыхать и ахать.

– Я вас очень прошу не сообщать папе, – сказала Анюта.

– Ах, я не могу взять на себя такую ответственность! А вдруг осложнения, мало ли что. Что мне тогда ваш отец скажет?

Анюта долго ещё его уговаривала, наконец он вскочил, начал ходить по комнате и заявил, что он должен прежде всего поехать в больницу к Клавдии Алексеевне и лично от неё получить распоряжение. После этого он заторопился, убежал, но сразу же раздался бешеный звонок в дверь. Кругликов вернулся, потому что не взял адрес больницы и помер палаты и забыл Анюте предложить денег.

Анюта от денег наотрез отказалась, и Кругликов ушёл наконец окончательно, вздыхая, ахая и ужасаясь.

Только он ушёл, явились мамины сослуживицы. Тут была Мария Ивановна – председатель месткома, женщина пожилая и полная, и Мария Семёновна – председатель кассы взаимопомощи, женщина худенькая и молодая. Оказывается, что Мария Степановна, которая живёт внизу, уже позвонила в мамин институт и обо всём рассказала. Мария Степановна и сама поднялась, чтобы узнать, как она объяснила, «хорошо ли дети провели ночь». Началось настоящее заседание. Мария Степановна настаивала, чтобы дети временно перебрались к ней. Мария Ивановна – председатель месткома говорила, что хотя пионерские лагеря уже уехали, но по такому случаю она в самые ближайшие дни устроит в лагерь и Анюту и Мишу. Мария Семёновна – председатель кассы взаимопомощи – считала, что необходимо немедленно выдать ссуду, что она сегодня же соберёт правление и к концу дня успеет привезти деньги. На Анюту и Мишу внимания не обращали. Они сидели оба растерянные и смущённые, не решаясь вставить хоть слово в поток оживлённых споров между тремя почтенными женщинами.

Наконец всё было решено. Все три Марии поднялись из-за стола. Мария Степановна для того, чтобы идти передвигать мебель в расчёте на двух новых жильцов, Мария Ивановна для того, чтобы мчаться хлопотать насчёт лагерей, Мария Семёновна, чтобы срочно созвать на заседание членов правления кассы взаимопомощи. Тогда наконец настал момент, когда Анюта могла сказать и своё слово.

– Большое вам спасибо, – сказала Анюта, – но только, извините, я думаю, всё это ни к чему. Во-первых, у нас есть деньги, так что ссуда нам не нужна. Во-вторых, я получу за маму по бюллетеню, и, значит, ссуда нам и потом тоже не будет нужна. В пионерский лагерь нам ехать нельзя. Нам надо носить маме передачи, навещать её, узнавать о её здоровье. Разве мы сможем с Мишей жить в лагере, зная, что мама тяжело больна! Как ты думаешь, Миша?

– Не сможем, – хмуро сказал Миша.

– К нам, Мария Степановна, – сказала Анюта, – мы тоже не переедем. Нам надо вести хозяйство. Как же мы сможем с Мишей в такое трудное время бросить наш дом? Правда, Миша?

– Не сможем, – хмуро сказал Миша.

– Так что большое вам спасибо, и, честное слово, если что-нибудь нам понадобится, мы обратимся и к вам, Мария Степановна, и к вам, Мария Ивановна, и к вам, Мария Семёновна.

Женщины страшно разволновались и стали доказывать, что так нельзя, так не полагается, в таких случаях надо принимать помощь. Но Анюта твёрдо стояла на своём.

Наконец Мария Ивановна и Мария Семёновна решили сейчас же ехать в больницу к Клавдии Алексеевне, взяв с Анюты слово в случае малейшей нужды обращаться за помощью, надавав десятки указаний, где, когда и кого искать.

Закрыв за ними дверь, Анюта сказала:

– Слушай, Миша. Мы теперь будем жить одни, но всё должно быть так, как при маме. Я старшая и поэтому буду хозяйкой. И не думай, что тебе будет больше воли, потому что мама лежит в больнице. Я за тебя отвечаю и никакого баловства не допущу. И хлопот у тебя будет больше, чем раньше. Справишься?

– Справлюсь, – хмуро ответил Миша.

Глава четвёртая. Вмешивается Катя

Первая педеля прошла очень хорошо.

Утром Анюта и Миша отправлялись по магазинам, покупали хлеб, молоко, продукты, потом приходили домой, собирали передачу для матери и ехали в больницу. Каждый день от них принимали записки, но ответ они получали на словах, писать мать не могла. Она передавала, что чувствует себя хорошо, надеется скоро поправиться, и чтобы они не волновались. Сестра в справочном бюро тоже говорила, что состояние удовлетворительное и температура нормальная.

В четверг и воскресенье были приёмные дни.

Когда они пришли в воскресенье, мать была ещё олень слаба, она лежала по-прежнему вся закутанная в одеяло по самую шею. Она не хотела, чтобы дети видели её забинтованные руки и сплошь перебинтованную грудь. И говорила она по-прежнему тихо, почти шёпотом.

– Не надо мне носить столько, – сказала она после того, как расспросила, что делается дома и как ведёт себя Миша. – Много мне есть нельзя, да и не хочется. Все продукты лежат в холодильнике без толку.

Не такой уж длинной была эта фраза, но Клавдия Алексеевна устала, сказав её, и долго молчала. Анюта и Миша сидели вдвоём на одном табурете и смотрели на мать испуганными глазами. Их пугало и бледное лицо, и тихий голос матери, и то, что она так быстро устаёт. Потом Клавдия Алексеевна сказала ещё:

– Дай мне слово, Миша, что будешь сестру слушаться.

Миша молча кивнул головой, но Клавдии Алексеевне показалось этого мало.

– Дай мне честное слово, – сказала она.

Миша произнёс испуганным шёпотом:

– Даю честное слово, что буду слушаться Анюту.

Клавдия Алексеевна еле заметно кивнула головой и закрыла глаза.

Тут вошла старшая сестра и велела детям уходить, не утомлять мать.

А в четверг больная чувствовала себя уже гораздо лучше. Она улыбнулась, когда дети вошли, и голос у неё был гораздо громче и веселей. Анюта и Миша просидели у неё около часу. Клавдия Алексеевна заставила Анюту рассказать по очереди про каждый день, как они его провели с утра и до вечера. Что они ели на завтрак, на обед и на ужин. Когда они легли спать и когда встали. Где они гуляли, что Миша читал, сколько у него осталось чистых рубашек. Словом, разговору хватило почти на час. Потом Клавдия Алексеевна сказала:

– Ты, Анюта, отцу напиши. Не обязательно сегодня, можешь завтра или послезавтра, как выберешь часик свободный. Напиши, будто бы я дома, но ошпарила правую руку и не могу писать сама. Часть будто бы я тебе диктую, а часть будто ты от себя пишешь. Сумеешь придумать, чтобы отец поверил?

– Постараюсь, – сказала Анюта, потом подумала и добавила: – Да нет, конечно, сумею.

Впрочем, и на этот раз им не разрешили сидеть до конца приёмного времени. Снова вошла сестра и отправила их, сказав, что хотя Клавдии Алексеевне и лучше, всё же её утомлять нельзя.

Каждый день забегала снизу Мария Степановна. Она тоже требовала от Анюты подробнейшего отчёта, что они делали и что ели. Она варила им суп на два или на три дня, жарила картошку и котлеты. Анюте приходилось только разогревать обед и кипятить чайник. Ей было очень неловко, и она уговаривала Марию Степановну, что отлично справится и сама, что она умеет и варить и жарить, но Мария Степановна была женщина с характером, держалась по всем вопросам твёрдых взглядов, и разубедить её было невозможно. Еле Анюта добилась того, что в магазин-то они будут ходить сами, да и на это Мария Степановна согласилась с трудом.

В магазине они и встретили Валю.

Анюта увидела его первая. Ей совсем не хотелось встречаться с ним и разговаривать. Она схватила Мишу за руку. Миша сперва испугался, но она глазами показала ему на Валю, и он сразу всё понял. Ему тоже не хотелось видеться с сыном человека, так изувечившего их мать.

Валя стоял в очереди в колбасном отделе. Анюта и Миша пошли в молочный. Краем глаза они следили за сыном своего врага. Они не хотели встречаться с Валей. Но Валя, сложив продукты в авоську, вдруг увидел Анюту и Мишу, страшно растерялся, остановился и молча стоял, не зная, здороваться или нет и ответят ли ему на поклон. Он стоял и не решался уйти, а молчать становилось уже неудобно.

– Ну, как ты? – спросила Анюта, просто чтобы не молчать больше.

– Обыкновенно, – сказал Валя.

Анюта не хотела говорить ничего резкого, она понимала, что Валя ни в чём не виноват, но как-то сама собой у неё вырвалась фраза, которую говорить, конечно, не следовало.

– Видно, что обыкновенно, – сказала она, – полмагазина скупил.

У Вали сделалось злое лицо.

– Да, – ответил он вызывающе, – мы каждую неделю отцу передачу носим. Пусть он хоть и в тюрьме, а знает, что мы его не оставили.

И эти слова ещё больше раздражили Анюту, и снова она сказала то, что говорить не следовало.

– Если заработки большие, – сказала она, – так, конечно, денег жалеть не приходится.

– Пока заработков нет, – вызывающе ответил Валя, – но мы шкаф продали. А с той недели мать работать пойдёт, так и заработки будут, и опять всего накупим.

Он задрал голову и с красным лицом, но с гордым видом, не попрощавшись, пошёл к выходу. Анюта и Миша с ненавистью смотрели на него.

– Задирается! – сказал Миша.

В субботу вечером в дверь позвонили. Анюта открыла – в дверях стояла худощавая, невысокая девушка в белой кофте и синей юбке, со светлыми стрижеными волосами и уверенным, спокойным лицом.

– Это квартира Лотышевых? – спросила она.

Анюта молча кивнула головой.

– Ты дочка Лотышевой? – спросила спокойно и уверенно девушка.

Анюта снова кивнула головой.

– Я – Катя Кукушкина, старшая пионервожатая городского пионерского лагеря, – сказала девушка. – Давай-ка зайдём к тебе, мне нужно с тобой поговорить.

Не дожидаясь ответа Анюты, девушка отстранила её и уверенно вошла в квартиру. Не постучавшись, она открыла дверь кабинета отца, увидела, что в комнате пусто, открыла дверь детской, увидела, что и там никого нет, открыла дверь столовой, увидела Мишу, сидевшего за столом и читавшего книжку, вошла, уверенно отодвинула стул и села.

Анюта закрыла оставшиеся открытыми двери в детскую и в кабинет, тоже вошла в столовую и села напротив.

– Вам что? – спросила она растерянно.

– Ты что же, – строго сказала девушка, обращаясь к Мише, – околачиваешься по дворам, вместо того чтобы отдыхать в городском пионерском лагере? Хорош, нечего сказать!.. А сестра твоя чего смотрит? Большая же девочка. Никуда это не годится!

Она сказала всё это так решительно, что брат и сестра действительно почувствовали себя виноватыми.

– Завтра к девяти часам, – сказала гостья не допускающим возражения тоном, – вы оба придёте к нам в лагерь. У нас есть чем развлечься, так что вам будет нескучно. Ты чем увлекаешься?

Миша растерялся, покраснел и невнятно пробормотал:

– Ничем.

– Неважно, – сказала пионервожатая, – у нас радиодело хорошо поставлено, шахматисты у нас неплохие, волейболисты, фотографы. В общем, сам себе выберешь дело по вкусу.

– Хорошо, – сказал Миша, понимая, что сопротивление бесполезно.

– А ты чем увлекаешься? – повернулась девушка к Анюте, считая, что вопрос с Мишей решён.

– Я?.. – протянула неуверенно Анюта. – Да как сказать, и тем и другим.

– Тебе стоит заняться кройкой и шитьём, – решила старшая пионервожатая.

Анюту раздражала Катя. Очень уж решительно разговаривала пионервожатая, очень уж было ясно, что никаких возражений слушать она не хочет, а если и выслушает, то не примет во внимание. Анюта не знала, что Катя держалась так решительно и непреклонно именно потому, что была очень в себе неуверенна.

Анюта не почувствовала этого и подумала, что могла бы вожатая немного посчитаться с её, Анютиным, мнением. Как-никак она старшая, пока нет отца и матери.

Анюта понимала, что если, может быть, Мише действительно стоит ходить в пионерлагерь, то уж она, Анюта, никак не может проводить там время. На ней – хозяйство, и в больницу надо ездить, и вообще столько дел, что где уж тут ещё заниматься в кружке кройки и шитья. На одну починку Мишиных рубашек, штанов и носков сколько времени уходит. И всё-таки она оробела и сказала неожиданно для самой себя послушным тоном воспитанной девочки:

– Хорошо.

– Так вот, – сказала пионервожатая, удовлетворённо кивнув головой, – значит, завтра к девяти часам. И не опаздывайте. До свидания.

Она встала и вышла на комнаты. Она вышла так решительно и быстро, что Анюта и Миша даже не сообразили, что нужно её проводить. Впрочем, кажется, в этом действительно не было необходимости. В передней сразу же загорелся свет, потому что необъяснимым чутьём старшая пионервожатая, в полной темноте, моментально нашла выключатель. Уже щёлкнул замок выходной двери, когда Анюта собралась с мыслями и, ничего не сказав Мише, опрометью бросилась вслед за уходящей гостьей.

Когда Анюта выскочила на лестницу, Катины каблучки уже щёлкали по ступенькам двумя маршами ниже. Анюта еле её догнала.

– Извините, – сказала она задыхаясь, – я только хочу вам сказать…

– Ну? – спросила пионервожатая.

– Миша будет ходить, – сказала Анюта, – а я нет.

– Почему? – строго спросила пионервожатая.

Анюта, запинаясь, стала ей объяснять, сколько у неё дел и сколько забот, но, чувствуя на себе Катин твёрдый и решительный взгляд, постепенно теряла уверенность и остановилась, не договорив фразы.

Пионервожатая минуту подумала.

– Да, – сказала она решительно, – ты, пожалуй, права. Ну, что же, приводи брата, а с тобой мы что-нибудь придумаем. Значит, завтра в девять часов.

Она застучала каблучками по ступенькам, оставив Анюту немного растерянной, но, в общем, довольной.

«Действительно, – думала Анюта, – Мише будет в лагере лучше, чем дома».

Глава пятая. Замечательный Паша Севчук

На следующий день после Катиного визита Миша пришёл в пионерский лагерь. Его привела Анюта и задержалась, чтобы взыскательным взглядом старшей сестры посмотреть, где будет отныне проводить целые дни её младший брат.

Анюте повезло: в этот день в лагерь приехала группа пионервожатых из других лагерей. Катя водила их по лагерю, всё им показывала и объясняла, и Анюта ходила вместе с ними и всё осматривала, и слушала Катины объяснения.

Ей понравились и волейбол, и настольный теннис, и беседка-читальня, но больше всего ей понравилось другое: никто не скучал, все были заняты какими-то непонятными Анюте, но, очевидно, очень важными и увлекательными делами. Какие-то девочки подбежали к Кате и, прервав её разговор с вожатыми, начали с возмущением рассказывать, что некий Серёжа поступает неправильно и обидел некую Клаву. Клава плачет, и дело требует немедленного вмешательства. Катины распоряжения были кратки и точны: Серёже сказать, что о нём будет разговор на линейке. Если он сейчас же не уймётся, привести его сюда. Клаву развлечь и пойти вместе с ней распаковывать новые игрушки, которые прислали с завода.

Девочки убежали, Катя продолжала разговаривать с вожатыми, но сразу прибежал взволнованный мальчик. Оказалось, что цветы, которые упрямо не хотели распускаться, несмотря на строго научные методы, применявшиеся местными садоводами, наконец распустились.

Видимо, это было важное сообщение. Катя сама заволновалась и вместе с вожатыми пошла смотреть цветы.

Видимо, это было даже очень важное сообщение, потому что со всех концов лагеря мчались ребята, обсуждая событие, и минут двадцать весь лагерь занимался только цветами.

Наконец все убедились, что цветы действительно распустились, и успокоились. Катя повела вожатых дальше по лагерю. О лагере она рассказывала со вкусом и увлечением. Видно было, что всё ей самой интересно не меньше, может быть, чем ребятам.

Заканчивая обход, Катя остановила пионервожатых перед нарисованным на фанере и приколоченным к дереву портретом очень приятного на вид, вихрастого, улыбающегося мальчика.

– Это Паша Севчук! – сказала Катя торжественно. – Один из лучших наших пионеров! Он активный и умелый парень. Наш радиоузел создан при его ближайшем участии. Это мальчик, с которого следует брать пример всем ребятам.

Гости с уважением смотрели на портрет замечательного мальчика.

Анюта оглянулась, чтобы посмотреть, где Миша, и увидела, что Миша стоит в хвосте делегации, так же уважительно глядя на портрет.

А рядом с Мишей, держа его за руку, стоит, можете себе представить, сам оригинал – замечательный мальчик Паша Севчук!

И у Анюты стало радостно на душе. В самом деле, как удачно, что к Мише хорошо относится сам Паша Севчук, что в случае чего он его защитит, да, наконец, просто покажет пример, и, может быть, кто знает, к соседнему дереву будет приколочен второй портрет: портрет Миши Лотышева. Может быть, когда приедет ещё одна группа пионервожатых, Катя скажет и о Мише такие же хорошие слова, как те, которые говорит сейчас, и, может быть, она, Анюта, будет стоять незаметно сзади и слушать, как говорят о её младшем брате.

Вожатые, их было человек пять, но очереди пожали Кате руку, поблагодарили её и уехали. Им очень понравился лагерь. Они хотели бы, чтобы у них были такие же хорошие лагеря. Их немного только огорчало одно обстоятельство, о котором они считали неудобным говорить. У них всё было трудно и сложно. Им приходилось бороться со многими из ребят, преодолевать у некоторых скверные навыки, привитые в семье, выручать ребят из трудных положений, в которые те попадали по легкомыслию или в результате стечения обстоятельств, переживать вместе с мальчиками и девочками их ошибки и неудачи, иногда ерундовые, а иногда и очень серьёзные.

Катин лагерь не научил их тому, как легче преодолеть эти трудности, но они не были за это в обиде на Катю: по-видимому, у неё в лагере таких неприятностей не бывало. Вожатые уехали с чувством благодарности, чуть испорченным лёгким оттенком зависти к вожатой, у которой всё так хорошо получается.

Простившись с Мишей, довольная и спокойная, ушла из лагеря и Анюта. Перед уходом она сказала Паше Севчуку:

– Паша, ты последишь за Мишей?

Паша усмехнулся так, что было ясно, – это праздный вопрос.

– Я часто опекаю новеньких, – сказал он уверенно и спокойно. – У меня в лагере две нагрузки: радио и новенькие.

Анюта ушла, потому что ей пора было ехать в больницу к матери.

Мише очень понравилось в лагере. Здесь действительно было интересно и весело. Можно было поиграть в волейбол, не сейчас, конечно, а потом, когда обживёшься. Можно было попросить, чтобы тебя научили играть в шахматы, а это, говорят, очень интересная игра. Можно было почитать книжку в читальне, конечно, потом, когда обживёшься.

Но самое главное то, что обживаться оказалось совсем не трудно. Лагерь встретил Мишу приветливо и дружелюбно. Катя подвела его к группе ребят и сказала:

– Вот, ребята, наш новый мальчик, Миша Лотышев. Паша, познакомь его с нашими порядками, объясни всё, что следует, и помоги ему стать у нас своим человеком.

Паша молча кивнул головой, взял Мишу за руку и повёл его по лагерю. В ту минуту Миша ещё не предполагал, с каким удивительным, прямо-таки необыкновенным мальчиком он имеет дело. Он думал, что это мальчик как мальчик, разве что несколько лучше и приятнее других.

Паша повёл его по всему лагерю, рассказал, что у них много филателистов, это сложное слово означало собирателей марок, и у одного мальчика есть треугольная марка Гвинеи, такая редкая, что за ней гоняются настоящие, взрослые филателисты. Есть, оказывается, и настольный теннис. К этому виду спорта Паша Севчук относился иронически. Он, правда, ничего не сказал, но по его тону Миша понял, что это игра несерьёзная и что уважающий себя мальчик, несомненно, выберет более солидный вид спорта.

К волейболу Паша отнёсся более уважительно и объяснил, что их команда будет участвовать в каких-то соревнованиях, и хотя Миша не понял, в каких именно, но усвоил, что это соревнования важные и ответственные.

Самым главным, однако, было другое: Паша повёл его на радиоузел. В деревянной будке находился микрофон, и если его включить и говорить в него, то тебя услышит не только весь лагерь, а и жители соседних домов, потому что пионеры протянули провода по кварталу и установили репродукторы во дворах. Конечно, их лагерю повезло: над ними шефствовал завод. Завод подарил им оборудование. Оборудование, однако, это полдела, его надо установить, смонтировать, пустить в ход. Всё это сделали они сами, собственными руками, и главным в этом деле был Паша Севчук.

Впрочем, о своей роли Паша говорил скромно, о многом умалчивая и явно многое не договаривая, чтобы не создалось впечатление, будто он хвастает. Пашина скромность, бесспорно, убедила Мишу в значительности Пашиных заслуг.

Когда Паша говорил о радио, он по-настоящему увлекался. Он объяснил Мише разницу между халтурой, которую строили ребята в лагере соседнего района, и солидной работой их радиолюбительского кружка. Он говорил про радио так, что Мише стало ясно: это и есть то самое дело, которому уважающий себя мальчик должен отдавать свободное время.

Миша робко спросил, можно ли ему поступить в кружок любителей радио, и Паша Севчук сказал, что, конечно, можно, а если будут какие-нибудь затруднения, то он, Паша, ему поможет.

Паша произвёл на Мишу самое замечательное впечатление, и всё-таки Миша не понял всей значительности нового своего знакомого. Он понял это позже, когда совершенно случайно Паша подвёл его к группе вожатых, которые рассматривали в эту минуту его, Пашин, портрет и слушали Катино разъяснение о том, кто такой Паша и чем он замечателен.

Миша не поверил ни глазам своим, ни ушам. Он посмотрел на портрет, потом на Пашу, потом опять на портрет. Да, несомненно, это был он, тот, который держал Мишу за руку, тот, с которым, можно сказать, они были уже друзьями. Это был он, бесподобный, изумительный Паша. У Миши замерло сердце: такая необыкновенная удача! Ну хорошо, пионервожатая поручила его, Мишу, Севчуку, но ведь это одна только форма. А то, что Севчук разговаривал с ним так откровенно, по-товарищески, это тоже кое-что значит. Небось поручи вожатая Паше какого-нибудь парнишку, который бы ему не понравился, он бы провёл его кое как по лагерю, и всё. А тут намечалась взаимная симпатия, залог будущей дружбы. Было ясно, что он, Миша, понравился Севчуку. Значит, он тоже не лыком шит. Значит, он тоже кое-чего стоит. Миша был поражён. Он в себе раньше никаких особенных достоинств не замечал, а дело вон как оборачивалось.

Выслушав сообщение Кати, Паша, как и всегда, сделал вид, что ему это не очень-то интересно и даже чуточку поднадоело. А у Миши не было сил прикидываться равнодушным. Он смотрел на Пашу с восторгом, потрясённый выпавшей ему на долю удачей. Он смотрел на него восторженно до самого конца дня.

Раздался горн. Лагерь кончил свой весёлый, многообразный день, и мальчики и девочки, весело прощаясь с Катей, сговариваясь о завтрашних планах и делах, выбежали на улицу, а Паша Севчук и Миша всё ещё не расставались.

Миша чувствовал, что дружба завязывается всерьёз. Он был счастлив и горд. Вдвоём, взявшись за руки, они и вышли из лагеря.

Паша Севчук рукою провёл от лба к затылку по своим красивым вьющимся волосам.

– У тебя деньги есть? – спросил он.

– Нет, – сказал Миша, а что? Я могу пойти попросить у Анюты.

– Чудак, – сказал Паша, – Анюте про это незачем знать.

– Про что? – спросил Миша, чувствуя, что он начинает дышать воздухом удивительных тайн и невиданных происшествий.

– Довольно валять дурака, – сказал Паша, – ты на деньги играть умеешь?

– Не умею, – сказал Миша.

– Дурак, – сказал Паша, – а знаешь, сколько можно выиграть денег в разные игры!

– А я не умею, – сказал Миша.

– Научим, – сказал Паша, – игры не трудные. Хуже, что денег нет. Ну, да на первый раз поверим в долг. Только помни, долг за игру – долг чести. Отдавать надо точно. Понял?

– Понял, – ответил Миша, не то восторженно, не то растерянно глядя на Севчука.