Текст книги "Тихая провинция (Маятник мести)"

Автор книги: Евгений Сартинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Виктория снова засмеялась, уже несколько смущенно.

– А вы в самом деле наш мэр? – спросила она.

– А что, не похож? – улыбнулся Спирин.

– Да нет, почему же. Только я думала вы гораздо старше.

– А, старичок такой, лет семидесяти, – пошутил Виктор.

– Ну зачем так, я же видела ваше интервью в программе новостей, это о том доме. Там вы выглядели солидней, старше.

– Да, после того случая у меня появились первые седые волосы, признался Спирин. Виктор не понимал, почему он это говорит, но ему хотелось быть откровенным именно с этой девушкой. Он ходил за спиной торопливо работающего художника и поглядывал на его модель. Виктория была не просто красива, она была молода, и на ум Спирину пришло старинное поэтическое выражение – свежа. От нее

просто веяло молодостью и красотой. Небольшой, аккуратный носик, чуть

припухлые красивые губы, снежной белизны кожа в сочетании с фантастически красивыми глазами и каскадом светло-русых волос делали ее подлинно прекрасной.

– А вы чем занимаетесь, Виктория? – спросил он.

– Вообще-то друзья зовут меня просто Вика, – сказала девушка.

– Хорошо, если вы причисляете меня к своим друзьям, то я буду называть вас так, – улыбнулся мэр.

– А так я учусь в университете, на факультете иностранных языков, сообщила Вика.

– У Виктории редкая способность к языкам, – добавил Федор, на минуту оторвавшись от мольберта.

– Ну да, – подтвердила Вика, – на первом курсе я изучала английский и немецкий, а теперь, по совету преподавателей, перешла в новую группу, изучаю восточные языки, японский и китайский.

– Потрясающе! – воскликнул ошеломленный Спирин. – И как успехи?

Девушка улыбнулась и, забавно глотая гласные, произнесла несколько фраз на звенящем восточном языке, а затем перевела их.

– "И растопить весне не удается один лишь только иней на висках". Великий

китайский поэт Бо Дзюйя.

– Это вы про мои седины? – пошутил Спирин.

– Ну что вы. Седины у вас еще не видно. Вы еще даже вполне... девушка, не закончив фразы, откровенно прикусила язык.

Виктор улыбнулся и уловил ироничный взгляд художника, брошенный в его сторону.

– Вика, а как там Петро поживает? – ехидным тоном спросил Кривошеев.

– Я давно его не видела, – призналась девушка.

– А вы в самом деле его невеста? – спросил Спирин и приостановил мерное хождение по студии.

– Ну, это он так считает. Год назад он увидел меня на свадьбе моего двоюродного брата и на весь зал провозгласил, что женится на мне.

– И вы согласились? – спросил Виктор.

Она засмеялась.

– Конечно нет. Он такой толстый, смешной.

– А разве он не женат? – вступил в разговор художник.

– Нет, разошелся.

– Это уже который раз, третий или четвертый? – Федор даже оторвался от мольберта.

– Не знаю, – честно призналась Вика.

– Узнаю Зайчика,– засмеялся Федор, – ему всегда не везло в любви.

Петька с пионерских лет страдал страшной влюбчивостью и редкой неудачливостью в своих романах. Невысокого роста, уже тогда начинающий полнеть, с крупными, постоянно мокрыми губами Рубежанский не мог похвастаться успехом у девушек.

– Почему Зайчик? – удивилась Вика.

Пересмеиваясь, Спирин и Федор на два голоса в лицах рассказали ей историю про "ушки и хвостик". Виктория смеялась до слез. Кривошеев сиял натурщица превзошла все его ожидания. Спирин, остановившись за его спиной, одобрительно кивнул головой.

– Похоже.

– Ну, а мне-то покажите!– взмолилась девушка.

– Потерпите, Виктория, немного осталось, – утешил ее Федор.

Вскоре он чуть отошел от мольберта, осмотрел портрет, поднял брови и удовлетворенно сообщил:

– Ну, пожалуй, что все. Дальше только портить.

Вика сорвалась с табурета и долго разглядывала свое изображение. К мужчинам она обернулась с довольным, сияющим лицом.

– Я в самом деле такая красивая?

– Конечно!– хором подтвердили друзья, а потом Спирин, чтобы скрыть восхищение, рассказал вовремя припомнившийся анекдот.

–Подходят к художнику, работающему на природе, "новый русский" с сыном, долго смотрят за его работой, а потом отец говорит сыну: "Видишь, сынок, как дядя мучается без "Поляроида".

– Что, брат, забрало? – тихонько шепнул ему на ухо Кривошеев. Крути, пока есть возможность. Такая девушка попадается одна на миллион. Ты на нее тоже произвел впечатление.

– Да ладно тебе, какие еще к черту возможности, – шепотом попробовал оправдаться Спирин.

– Ну да, то-то твой предшественник погиб на "боевом посту", насмешливо ухмыльнулся Федор.

Спирин поморщился, но возразить не успел. Виктория, накинув на плечи

легкую кожаную курточку, уже подходила к ним.

– Вы случайно не на машине, господин мэр? – ерничая, спросил его художник.

– Нет, отпустил.

– А жаль. Время уже позднее, и увы, мой друг мэр, но в нашем с вами городе в такую пору ходить небезопасно. Так что прийдется пойти провожать девушку до дому.

Они вышли из студии, Кривошеев закрыл дверь на большой висячий замок и снова обратился к девушке:

– Представляешь, Вика, вас провожает сам мэр нашего города!

Виктория с улыбкой глянула на Спирина и, беря его под руку, сказала:

– Я безмерно польщена. Жаль только, что никому о этом не расскажешь.

– Почему? – удивился Спирин.

– Все равно никто не поверит.

Они шли по пустынным, темным улицам, ласковое бабье лето разбросало

по аллеям первые опавшие листья, хрупко шуршавшие под ногами, ночной воздух бодрил запасенным за три летних месяца теплом. Все трое никуда не спешили, говорили о том, что приходило в голову, перескакивая с тему на тему, и даже попросили Викторию прочитать и перевести еще парочку знаменитых китайских трехстиший. Временами эту идиллию нарушали небольшие группы молодых людей, спешившие им навстречу и голоса, доносящиеся от них, и манера разговора навевали какую-то неясную угрозу. Сразу становилось тревожно.

– Куда они все идут? – не выдержав, спросил Спирин. – И почему в одну сторону?

– Как куда, конечно, на дискотеку, – ответил Федор.

– А вы, Вика, почему не спешите туда? – спросил Виктор.

– Не люблю я ходить туда, – она явно поморщилась. – Пьяное стадо обоих полов. Эта первобытная музыка, похабные шуточки диджеев, наркоманы, ширяющиеся в туалете, прямо через одежду...

Она не закончила фразу, но по тому, как ее передернуло, Спирин понял все и еще раз удивился чистоте этой девушки.

Около подъезда они постояли еще немного, говорили о чем-то не очень серьезном, Вика показала окна своей квартиры. Она ушла, а Спирину казалось, что они не поговорили о чем-то важном, он даже оглянулся назад, на засветившиеся в темноте окна ее спальни. Виктор боялся, что Федор снова начнет подшучивать насчет его и девушки, но тот молчал. Некоторое время они шли молча, а затем Спирин вспомнил, зачем он пришел к художнику.

– Слушай, а зачем ты вызвал меня сегодня? С девушкой познакомить решил?

– Да нет, – рассмеялся Кривошеев. – Слушай, на меня тут братки наезжать стали, требуют пять тысяч долларов.

– Что это они, совсем сдурели? – удивился Спирин.

– Нет, они не сдурели, тут все проще. У меня один американец на вернисаже в Москве купил три картины. Вот они и решили, что я теперь богат, как Крез.

– Поздравляю, – пожал руку другу Спирин.– А я и не слышал. Наконец-то тебя и на Западе оценили. Может, теперь и наши искусствоведы разберутся?

– Да черт с ними, с искусствоведами! Я уж не надеюсь. Нет пророка в своем отечестве, сам знаешь. Жалко, конечно, что картины на запад ушли, но... – он махнул рукой. – Я ведь что хотел попросить, замолви словечко Нечаю, пусть хоть сумму сбавит.

– А почему ты решил меня об этом просить? – удивился Виктор.

– Ну ты же с ним сейчас на короткой ноге. Не зря ты у меня про него тогда расспрашивал?

Виктора неприятно поразила догадка Федора. А он то, наивный, думал, что художник давно забыл о том разговоре.

– Хорошо, завтра у меня встреча с членами гильдии, и я с ним поговорю.

На прощание Кривошеев еще раз посоветовал ему вплотную заняться Викторией, и на одном из перекрестков они расстались. Федор пошел домой, а Спирин к ближайшей автобусной остановке.

Шел он не спеша, сначала думал о просьбе Федора, а потом все мысли его заняла эта девушка. Из задумчивости его вывели три парня, вывернувшиеся навстречу из-за очередного ларька, заманивающего слабым светом лампочки к пестрому богатству импортной жратвы.

– Эй, земляк, дай закурить, – с ходу потребовал один из них, перегородив Виктору дорогу. Он машинально сунул руку в карман, но двое остальных "земляков" так явно стали обходить его со спины, что Спирин мгновенно понял все. Последний раз в такой же ситуации он оказался в девятом классе. Вот также подошли, свалили на пол, долго пинали, а напоследок вывернули карманы. На память о той встрече у

него остался шрам на голове, хорошо еще, что прикрытый волосами. Теперь такая перспектива ему нравилась еще меньше – мэр города избит какими-то сопляками. Такой факт его биографии надолго останется в памяти народной.

Надо было спасать репутацию и он резко толкнул стоящего перед ним парня, получил сбоку сильный удар в лицо, быстро ответил и припустился бежать в образовавшийся просвет. Длинный светлый плащ не помогал спринтерскому рывку, но страх прибавил резвости и, добежав до ближайшего угла, Виктор увидел своих преследователей далеко позади.

Выскочив на освещенную улицу, Спирин перешел на шаг, парни же, завидев ехавший по шоссе патрульный "бобик", свернули в сторону.

"Лет шестнадцать, семнадцать, не больше, – думал Спирин, ощупывая языком шатающийся зуб. – Вот щенки! До чего обидно, дали по зубам, да еще заставили бегать как пацана! Нет, надо что-то делать с этими подонками. Синяка бы не было".

Между тем Спирин, сам того не желая, очутился около "Ямайки". Рядом с

входом он увидел знакомый джип Нечая, а на крыльце стоял, покуривая, здоровый мужик в расстегнутой рубахе в котором Спирин сразу узнал Рыдю. Подойдя поближе, но оставаясь в тени, Виктор призывно махнул ему рукой. Рыдя не понял, кто его зовет, насторожился, но все-таки подошел.

– Нечай здесь? – спросил Спирин, не здороваясь.

– Да, тут, – кивнул головой Рыдя, признав наконец господина мэра.

– Ну-ка, вызови его сюда, скажи поговорить надо, – велел Виктор.

Кивнув головой, детина быстро исчез в баре, и вскоре оттуда появился Нечай, натягивая на ходу кожаную куртку. Его "адъютант" остался на крыльце, настороженно оглядываясь по сторонам.

– Какими судьбами, Виктор Николаевич? – спросил Нечай, протягивая Спирину руку. Помня о самолюбии молодого мэра, он именовал того только по имени-отчеству.

– Попутным ветром занесло, – ответил Виктор, пожимая в ответ руку Нечая, а потом попросил: – Добрось-ка меня до дому, да и поговорить надо. Я пройду чуть дальше, подберешь меня там.

Спирин показал рукой на темную сторону улицы. Геннадий только кивнул

головой в ответ. Конспирация господина мэра его не забавляла, он все прекрасно понимал и полностью поддерживал своего "зодиакального брата". Нечай, со своей стороны, также молчал об отношениях с представителем власти, велел держать язык за зубами и Рыде. Даже парней, участвовавших в операции по убийству Гринева, Геннадий использовал "втемную", не раскрывая общего замысла и тем более

заказчика.

В машине, пока они ехали до дома Спирина, Виктор рассказал о просьбе

художника. Даже в полумраке слабо освещенного салона он увидел, как словно окаменело худощавое лицо Нечая.

– Вот суки! – в сердцах выругался он. – Это они уже за моей спиной. Пользуются положением, падлы! Все им мало. Ладно, я с ними разберусь, пусть художник не беспокоится. А чего это он к тебе обратился, а не ко мне?

Виктор рассказал о том давнем разговоре с Кривошеевым. Теперь уже встревожился Нечай.

– Не боишься, что заложит тебя дружок?

– Да ты что! Федор ведь безобидный, да и что он скажет? Фактов у него никаких нет.

– Ну смотри, а то убрать его недолго.

Спирин ужаснулся и постарался отговорить Нечая. К Федору действительно перестали приставать, а два "пехотинца" Нечая исчезли без следа. За ними оказалось немало подобных грехов, а парней своих Геннадий держал строго.

Но самое главное, в этот день в жизни Спирина появилась Вика.

ГЛАВА 31

В городе сочувствующих цыганам оказалось немного. Все знали, чем промышляло в Энске это воровское племя. Большинство злорадствовало, особенно после глупой статьи в местной газете под заголовком "Возмездие", где утверждалось, что поджог Гнилушки совершили сами наркоманы, якобы потому, что цыгане резко взвинтили цены на ширево. Милиция знала, что это не так, более того, было известно, что идет борьба за сферы влияния на теневом рынке наркотиков, но что-либо доказать никто не мог. Да и сами цыгане до смерти надоели и милиции, и прокуратуре, и ФСБ. С ними было трудно бороться, чужих они в свою среду не пускали, а наркотики перевозили в основном толстые многодетные тетки в самых интимных, давно не мытых местах. Каждое изъятие происходило как большое шоу: с визгом, воплями, причитаниями и слезами. Поэтому, когда, похоронив мертвых, оставшиеся в живых покинули город, люди в погонах вздохнули с облегчением. В Энске остался только один цыган, Гриша Граф.

В колодце он просидел двое суток. Он слышал все, что происходило наверху, каждый звук, каждое слово. Рана от холода почти перестала кровоточить, да она оказалась не такой серьезной, пуля прошла сквозь мягкие ткани навылет. Он долго стоял по горло в ледяной воде, потом догадался подставить перевернутое ведро, но даже не попытался подать голос или позвать на помощь. Если они хотели убить его, то непременно сделают это в следующий раз. Не издал он ни звука и когда сверху раздались завывающие звуки поминального плача его соплеменников. План мести, возникший в его голове, был продуманным и изощренным, главным пунктом было то, чтобы все о нем забыли, похоронили саму память о нем.

Первую попытку выбраться из плена он предпринял в ту же ночь, лишь только уехали пожарные машины. Это оказалось совсем не просто. Обломки сруба настолько плотно забили узкую горловину, что протиснуться сквозь них не представлялось возможным. Григорию пришлось разбирать завал снизу, поминутно рискуя, потому что все это могло обрушиться на него. Но другого выхода не было. Левая рука действовала плохо, каждое движение невольно вызывало стон. К утру он раскачал и выдернул только три небольших бревнышка, остальные так и висели над головой, образуя что-то вроде крыши. Устал он безмерно, и хотя немного согрелся от движения, но из раны снова начала сочиться кровь.

Продолжать работу днем он не решился. Добытые бревна он сложил себе

под ноги крест-накрест, а поскольку они не помещались в сечении колодца, то он пристроил на это сооружение ведро и смог теперь сидеть, правда по-прежнему по пояс в воде. Любому другому такой "освежающей ванны" хватило бы на два воспаления легких, но Граф был цыганом. Многовековой естественный отбор выковал эту особую породу людей, способных жить в любых, самых неблагоприятных условиях. Да и жизненный путь Григория поневоле закалил его. Считалось, что их

семейство перебралось из Молдавии, может быть, так оно и было, но первое, что помнил Гриша из своего детства, – это снег. А еще вокзалы, поезда, ночевки на холодном мозаичном полу. Смутно он помнил немолодого бородатого человека с черными недобрыми глазами, а рядом с ним – красивую, молодую, но испуганную мать. В те времена каким-то особенным чудом ему казалось именно тепло: летний полуденный зной или горячее тело русской печи.

Однажды мать среди ночи сдернула Григория именно с такой, раскаленной

до обжигающей благодати русской печи и торопливо начала его одевать. Он не знал где это было, помнил только, как мать все причитала по цыгански: "Бежим, опять бежим, Господи, когда это все кончится!" Григорий еще запомнил, что сугробы в тех краях были выше его роста, а снег белый-белый. А на белом снегу два кроваво-алых ручья от запрокинутой назад головы того самого чернобородого человека и рыдающая над его телом мать.

Потом уже, став взрослыми, они со старшим братом пытались узнать, кто это был: их отец, дед, дядя? Но мать только крестилась в ответ, шептала какие-то молитвы и упорно молчала. Только когда Васька лежал на смертном одре, у нее вырвалось в поминальном плаче: "Весь в отца пошел, и умер точно так же, как он, непутевый!" Попробовал Григорий и потом спрашивать мать об этом человеке, но она уже замкнулась, сказала только: "Грехи его я каждый день замаливаю, да видно не замолю. Два брата твоих совсем маленькими умерли, Василия убили, ты

один у меня остался. Вся надежда на тебя".

Как бы то ни было, но после смерти того человека, а Григорий чувствовал, что это его отец, они осели в Энске, стали жить спокойно и, по цыганским меркам, зажиточно. Мать занималась тем же, чем и остальные цыганки: закупала и перепродавала дефицит, но чувствовалось, что это для нее было не главным. После смерти Василия мать сосредоточила все внимание на нем. Чтобы как-то обуздать его неуемный характер, она построила большой дом, завела первого коня, рано женила сына. Григорий был ее гордостью, красивый, добрый, умный парень. Повезло ей и с невесткой. Радка легко переносила своеобразный, властный характер "мамы Зои". У нее уже росли внуки, когда неожиданный удар парализовал половину тела. Огромная, тучная, она лежала на постели и пыталась что-то сказать половиной рта. Григорий с женой долго прислушивались, затем все-таки поняли: мать просила разобрать пол под ее кроватью. Он подумал, что мать не в себе, но повиновался, такой мукой были полны ее глаза. Разобрав половицы, они нашли там объяснение своему богатству, но тайну его происхождения мама Зоя унесла с собой в могилу.

Прислонившись к сырым бревнам, Григорий продремал в каком-то забытье

весь день, поминутно просыпаясь от холода и прислушиваясь к доносящимся сверху голосам. Сначала это были милицейское и пожарное начальство, делавшее вид, что пытается установить причины пожара, затем соплеменники. Ближе к вечеру, когда и те, и другие отбыли с пожарища, на пепелище пожаловали мародеры, захотевшие даже с развалин урвать какую-то выгоду. Трещали остатки разбираемого забора, а прямо над головой Григория два хозяйственных мужичка долго обсуждали, сохранил ли обгорелый силикатный кирпич свою прочность. Наконец в сумерках все затихло и Григорий снова принялся за дело.

При свете дня он все-таки разобрался в хитросплетениях завала, и теперь работа пошла веселей. Складывая себе под ноги короткие бревнышки, Григорий поднимался все выше и выше. Снова начала кровоточить рана, но цыган, постанывая, упорно продолжал работать.

Его стоны услышало одно семейство, возвращавшееся поздно ночью с

именин и решившее сократить себе путь, пройдя через "Графское" пепелище. Услышав звуки похожие на стон и доносящиеся как бы из-под земли, взрослые мигом протрезвели и, подхватив сонных детишек, со всех ног кинулись бежать

подальше от проклятого места. Так начала зарождаться легенда о душе Гришки Графа, каждую ночь приходящей на место его гибели.

Уже за полночь, почувствовав слабину, Григорий прижался к стене, дернул за одно из бревен и обрушил вниз весь завал. Ему достался хороший удар по голове, а другой обломок, по касательной прошедший по ране, заставил его взвыть от боли. Переждав, когда она утихнет и пройдут красные круги перед глазами, Григорий стал карабкаться наверх.

Луна, "цыганское солнышко", своей щербатой улыбкой приветствовала его

возвращение из недр земли, несильный, но холодный ветер пробежался ледяной ладонью по его обнаженному телу. Чуть отдышавшись, Григорий поднялся и пошел к закопченным стенам своего дома. Войдя в одну из комнат, он опустился на колени, затем лег на еще теплую золу и заплакал. В этой комнате в ту ночь спали его дети.

ГЛАВА 32

Еще несколько дней мэра города Энска будил тревожный запах горелой листвы. Спирин начал было уже подумывать, не отдать ли распоряжение, запрещающее жечь костры, но тут пошли обычные затяжные дожди и проблема отпала сама собой.

Если бы так же легко исчезали и другие проблемы, но увы! Деловая жизнь по-прежнему не слишком радовала мэра, больше огорчала. В конце сентября внезапно лопнул коммерческий банк, в котором Нечай прокручивал деньги, выделенные на постройку домов. Спирину удалось выручить часть средств, но большая их доля пропала безвозвратно. Теперь, чтобы расплатиться со строителями, пришлось пустить чуть ли не все доходы от рынка и дотации, получаемые из губернии на другие нужды. Первым делом Спирин временно прекратил выдачу пособий по безработице, задержал зарплату коммунальным служащим, но побоялся трогать выплату пенсий. Сорок процентов населения города составляли пенсионеры и задержать выплату пенсий в преддверии выборов значило проститься с постом городского головы.

Но самым плохим в этой истории было то, что все тот же молодой и рьяный журналист тиснул в городскую газету статью, прямо обвиняющую Спирина в том, что он лично пытался накрутить проценты со строительных денег. Виктор в следующем же номере газеты с документами в руках доказал, что это все произошло по вине банкира, а тот, запуганный Нечаем, все подтвердил. Но Спирин знал, как

охотно народ приписывает грязные дела своему начальству и как трудно бывает оправдаться.

В городе, как и во всей стране, продолжался спад производства, на заводах зарплату не платили уже году, росли взаимные долги, газовики и энергетики грозились перекрыть поступление в город монопольных благ. Южаков, по-прежнему числящий себя обиженным, отключил от отопления целый район города, требуя заплатить долг за подачу теплоносителя. Хорошо еще, что стояла плюсовая температура и не полопались трубы. Как назло и с трубами образовался громадный

дефицит, а так как водопровод и отопление продолжали постоянно рваться, то в глазах маленького, сильно исхудавшего, Макеева появилось выражение безысходности, и он все чаще стал уходить в запой.

Виктор мог отметить для себя только два отрадных факта: Шамсудов

все-таки вдохнул жизнь в выкупленный им цех по производству лицевого

кирпича и быстрыми темпами продолжал строиться городской музей, финансирующий исключительно на средства местных бизнесменов. Эту идею подал сам Шамсудов специально для предвыборной гонки в пользу Спирина. Но и соперник у него был достаточно сильный. Сам Феддичевский, директор крупнейшего в городе завода и председатель собрания городской Думы, решил перебраться в новое кресло. За двадцать лет директорства он заработал громадный авторитет. Несмотря на то, что сокращение военного заказа не обошло стороной и его предприятие, но завод еще держался на плаву, хотя зарплату у него давали с задержкой всего на месяц. Борьба с Феддичевским обещала быть не шуточной, директор уже выступил в газете со своей экономической программой, ждали ответа Спирина.

И именно в это время Виктора угораздило влюбиться первый раз в жизни.

Он всегда считал себя выше этого глупого чувства: и в школе, и в институте откровенно посмеивался над своими друзьями, сходившими с ума по тем или иным "очаровательным мордашкам", так частенько он называл девушек с легкой руки Феди Кривошеева. Даже Ларису он не любил, просто надо было создавать семью, а она была красива. Спирин выбрал ее, привык к ней и считал это чувство любовью. И вот теперь, словно в наказание, обжигающая страсть настигла его на тридцать

втором году жизни.

Второй раз Спирин увидел Викторию в первый дождливый день осени. Он ехал в областной центр на совещание к губернатору, дождевая влага стекала по лобовому стеклу и представляла окружающий мир в размытом виде, поэтому он не сразу понял, что девушка в кожаной куртке и лосинах, безуспешно пытающаяся спрятаться от дождя под пестрым зонтиком, и есть его новая знакомая.

– Останови! – крикнул он Виталику, когда машина уже промчалась мимо.

– Сдай назад! – велел Спирин и, открыв дверцу, крикнул: – Вика!

Девушка стояла к нему боком, она то ли не слышала его, то ли не понимала, что зовут именно ее. Чертыхнувшись, Виктор вылез из машины и, поеживаясь под небесным душем, подошел к девушке и взял ее под руку.

– Виктория, я кричу вам, кричу, а вы словно не слышите.

– Ой, извините, я задумалась, – смутилась девушка, но изумрудные глаза вспыхнули откровенной радостью.

–Вы в город?

–Да, на учебу.

–Пойдемте, я вас подвезу.

Под пристальными взглядами нахохлившихся людей он усадил девушку в машину. Спирин боялся, что напросится еще кто-нибудь, но, по всей видимости, строгий черный цвет "Волги" отпугнул всех желающих проехаться на дармовщину.

Всю дорогу они болтали о пустяках. Спирина волновала не тема разговора, а тембр голоса девушки и блеск ее глаз. Кончилось все довольно тривиально: Виктор попросил у нее телефон. Как ни странно, но в этот момент Спирин чувствовал неловкость в основном перед собственным шофером, хотя Виталик старательно делал вид, что его в машине вроде бы и нету.

Два дня Спирин не находил себе места, а потом все же позвонил. Судя по голосу, он понял, что Вика обрадовалась его звонку, и это его слегка озадачило: то, что он ею увлекся, это понятно, но неужели и она чувствует что-то похожее?

– Слава Богу, а я уж думала, что вы не позвоните.

– Почему? – спросил Виктор.

– Ну, все-таки целых два дня прошло.

"Дурак! – выругал себя Спирин. – Мог бы и вчера позвонить".

Весь день обдумывая, что предложить девушке, Виктор просто сломал голову. Пойти в кино? Глупо и нереально: господин мэр, как семиклашка, целуется на заднем ряду с молоденькой девчонкой. Бары и рестораны отпадали. Через полчаса об этом знала бы не только Лариса, но и полгорода.

– Вика, а что, если я подъеду и мы просто покатаемся по городу? предложил он единственное, что пришло в голову.

– Отлично, – согласилась девушка. – Вы будете на своей "Волге"?

– Нет, я приеду на серой "девятке". Вы в девять сможете?

– Хорошо, я буду ждать.

Вечером, около восьми, позвонил Макеев. Лопнула труба одного из коллекторов, и теперь полгорода могло остаться без отопления. Положив трубку, Спирин посидел немного, затем театрально вздохнул и сказал Ларисе, как обычно безмятежно раскинувшейся перед телевизором на диване.

– Прийдется съездить к месту аварии, что-то Колин голос мне не понравился. Не ушел бы опять в запой.

– Заездили вы его совсем, – оторвавшись от ящика, отозвалась жена. Сколько можно его во все дыры пихать?

Спирин только хмыкнул в ответ.

– У него работа такая, он за это деньги получает.

Заметив, что муж берет ключи, Лариса удивилась.

– Ты что, машину не вызвал?

–Нет, на своей прокачусь. Не все тебе на ней раскатывать.

Лариса сразу оживилась, даже привстала с дивана.

– Вот, кстати, послушай, там какой-то звук странный, как будто что-то в моторе звякает.

Целуя жену на прощание, Виктор был неприятно поражен ее внешним видом. Лариса, весь день ходившая при полном параде, к вечеру смывала с себя косметику, в обязательном порядке мыла голову, и с ее короткой стрижкой превращалась во что-то блеклое и бесцветное. Она старела быстрее мужа, сеточки морщин около глаз, отнюдь не искусственные тени под глазами, кожа стала дряблой, несмотря на все кремы и маски. Раньше он не придавал этому значения, но тем сильнее это бросилось в глаза сейчас, после знакомства с ослепительно юной Викторией.

За руль своей машины он садился очень редко, в основном разъезжала Лариса, и мотор "девятки" в самом деле неприятно встревожил Виктора. Но скорость машина набирала хорошо, и вскоре он притормозил у знакомого дома. Хотя время было еще без десяти девять, но девушка уже ждала и, быстро пробежав под дождем короткие пять метров, нырнула в теплый и уютный салон автомобиля.

– Привет! – весело поздоровалась Вика. – Куда мы едем?

– Вперед, – улыбнулся в ответ Спирин и тронул машину с места.

– Хорошо! – легко согласилась девушка.

Они колесили по городу, снова говорили о чем-то не главном. Надоедливый осенний ночной дождь заливал лобовое стекло, и черные резинки работающих дворников размывали окружающий их мир и словно пытались дирижировать хрипловатыми синкопами трубы и голоса Луи Армстронга. Спирин чувствовал непонятную власть этих смеющихся глаз, в свете фар встречных машин в волосах Виктории вспыхивали бриллиантиками капли попавшего на нее дождя, а недосказанность слов и чувств тяготила его. Остановившись на красный свет на перекрестке около студии Кривошеева, они, не сговариваясь, глянули вверх. Свет

в его окнах горел на полную мощность.

– Может, зайдем? – предложила Вика.

– Пошли, – согласился Спирин.

Федор работал. В очередной раз он увлекся скульптурой. С малолетства он баловался лепкой, но то, что выходило из-под его рук, только раздражало его, хотя остальным очень нравилось.

– Нет, я не Микеланджело! – заявил Федор лет пять назад и, разбив вдребезги последнее творение, окончательно перешел на живопись, во всяком случае он так думал.

– Ого, ты опять решил заняться лепкой? – вместо приветствия спросил Виктор. Девушка просто поздоровалась.

– Да, что-то снова потянуло, – нехотя сознался Кривошеев, возясь с разложенной на столе громадной кучей глины.

– По-моему, получается, – похвалил Виктор.

– Это только по-твоему, – буркнул Федор, продолжая ковырять резцом податливую массу.

– Нет, в самом деле здорово, – согласилась Вика, обходя вокруг объемной композиции, в которой слились в клубке драконьи морды, чешуйчатые хвосты, мощные когтистые лапы и что-то совсем ужасное, непонятной формы, но напоминающее человека.

– А, ерунда! – поморщился Федор и, воспользовавшись тем, что девушка оказалась за скульптурой, толкнул Спирина локтем и показал взглядом на карман.

– Чего? – не понял тот.

Художник еще раз повторил странный жест, а потом шепнул на ухо непонятливому мэру:

– Возьми ключи от квартиры, я заночую здесь, а завтра утром завезешь его мне.

Спирин, несколько опешив, полез в его карман. Минут через пять они с

Викторией попрощались и ушли. Художник посмотрел им вслед, вздохнул и принялся крушить почти законченную композицию.

Сев за руль и включив двигатель, Спирин обескураженно почесал себя за

ухом и смущенно сказал:

– Федор дал мне ключи от своей квартиры.

– Вот и хорошо. Поедем посмотрим, как он живет, – с улыбкой ответила Виктория. Ее забавлял нерешительный стиль ухаживания высокопоставленного лица. Еще утром, после того как Спирин ей позволнил Вика решила что пойдет с этим человеком куда угодно, куда только он позовет.

Квартира Кривошеева больше напоминала филиал музея. Одно время он

страстно увлекался русскими иконами, натащил их несколько десятков, сам пробовал писать в том же стиле. Один из таких шедевров висел над его кроватью. На большом холсте Федор изобразил очень красивую женщину с чувственными губами, с зовущим и страстным взглядом, но при нимбе и в традиционном одеянии святой.