Текст книги "Волчата"

Автор книги: Евгений Сартинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Сартинов Евгений
Волчата

Сартинов Евгений.

Волчата

*(Эта повесть, лишь эпизод романа "Маятник Мести")

1.

Сержант Зубов приоткрыл глаза и, зевнув, глянул на часы. Это свойство просыпаться в точно намеченное время всегда поражало его сослуживцев. Вот и сейчас электронное табло высвечивало три часа тридцать минут. До смены караула оставалось еще полтора часа. В их части, как и во всей армии, не хватало солдат, и часовые стояли по три часа, а вместо положенного начальника караула – офицера на этот отдаленный склад старшими отряжали сержантов.

Зубов мог бы, как говорят, "забить" на службу и спокойно спать себе в караулке, но сознание того, что в подчинении у него полтора десятка "салабонов", придавало сержанту особую степень самоуважения. И он вопреки природной лени раза три за ночь делал обход постов, изрядно пугая дремавших новобранцев. Кроме практической пользы, Зубов получал еще большее эстетическое наслаждение, видя испуганные лица солдат. Вот и сейчас он по-кошачьи, на цыпочках подошел к двери и, потихоньку приоткрыв ее, выглянул наружу.

Увы, здесь его ожидало полнейшее разочарование. Метрах в пяти от караулки, под деревянным грибком, предохраняющим от дождя, Зубов увидел широкую спину Рафика Садыкова. Сержант называл его не иначе как "хитрый татарин". Прозвище это Садыков заработал за то, что сержант за месяц еще ни разу не смог поймать его спящим, дремлющим или хотя бы сидящим на корточках. Зубов ставил Рафика на пост рядом с караулкой намеренно, и все равно ему не удавалось застать парня врасплох.

Надев бушлат, – сентябрьские ночи уже холодили вовсю, несмотря на ласковое дневное тепло бабьего лета, – Зубов вышел на улицу, закурил и окинул придирчивым взглядом расплывшегося в улыбке Садыкова:

– Стоишь, хитрый татарин?

Рафик сверкнул белыми крупными зубами и, взяв под козырек, бодро ответил:

– Так точно, товарищ сержант.

– Ну-ну. Смотри мне, – пригрозил непонятно зачем и почему сержант, передернул плечами и, застегиваясь на ходу, скрылся за углом караулки.

Садыков переждал еще минуты две, затем глянул на часы и, улыбнувшись, отошел в сторону большого пожарного ящика с песком. Пятнадцать минут отдыха ему было гарантировано. Именно столько времени уходило на один круг вокруг склада. Прислонив автомат к ящику, Рафик уселся рядом, поводил уставшими плечами и, с наслаждением прислушиваясь, как гудят нашедшие наконец покой ноги, закурил. В этом и заключался метод "хитрого татарина".

Он уже докуривал свою "Приму", когда из окружающей его темноты раздался странный звук, словно шелест крыльев быстро летящей птицы. И пронзительная боль, резанувшая сердце, оставила ему сил только на то, чтобы коротко простонать.

Уже подходя к караулке, Зубов на несколько секунд остановился. Тишина в этих местах была удивительной. Склад химического оружия, произведенного еще до Отечественной войны, был вынесен на несколько километров от города. Сюда чаще доносилось пение петухов из ближайшей деревни, чем стук поезда или гул машины. Сержанту это напоминало родное село. Первое время Зубов еще как-то боялся охраняемой им притаившейся смерти. Да и было почему: за пятьдесят с лишним лет сгнили даже крепкие армейские ящики и кое-где проглядывали покрытые ржавчиной остроконечные чушки снарядов и кургузые бочонки авиабомб.

Но человек привыкает ко всему. И теперь на Зубове не было не только положенного по инструкции противогаза, но и оставленного в караулке автомата. Лишь болтался на поясе штык-нож, шиковатая причуда "стариков" да дембелей.

Прервав размышления, сержант завернул за угол и от удивления даже вытаращил глаза. Садыков явно спал на пожарном ящике, откинув назад голову и прислонившись спиной к стене.

– Нет, ты совсем оборзел! – рявкнул сержант.

Но "хитрый татарин", вопреки ожиданиям, остался сидеть, не вскочил, не вздрогнул, даже не пошевелился.

Не понимая в чем дело, Зубов сильно толкнул его в плечо, и тело часового расслабленным ватным мешком завалилось набок, затем перекувыркнувшись, упало на землю. Но больше склонившегося над ним сержанта поразила увиденная им наконец продолговатая ручка ножа, торчавшая в груди часового. Зубова прошиб холодный пот. Плашмя упав на землю, он лихорадочными движениями испуганной ящерицы прополз оставшиеся до двери три метра и, ввалившись в караулку, заорал что-то непотребное, всполошив отдыхающих солдат. Потом схватил свой автомат, трясущимися руками передернул затвор и, выскочив наружу, принялся отчаянно палить длинными очередями в окружающую темноту. При этом Зубов попутно разнес в щепки деревянный грибок и остановился только когда в магазине "Калашникова" иссякли патроны.

2.

Сергей Шелехов, следователь прокуратуры города Волжска, прибыл на место происшествия в половине седьмого утра. Выйдя из машины, он зябко передернул плечами и, зевнув, двинулся к небольшой кучке людей, стоящих метрах в двадцати от колючей проволоки. Шелехову недавно исполнилось двадцать шесть, но выглядел он для своего возраста достаточно солидно. Среднего роста, довольно плотного сложения, Сергей сразу вызывал симпатию благодаря спокойному и умному выражению лица, хоть оно и было круглым, курносым, с широко посаженными темно-карими глазами. Но именно глаза говорили много, если не все, о характере Шелехова. Недаром спустя всего полгода после окончания юридического его забрали в прокуратуру.

В группе офицеров Шелехов сразу узнал следователя военной прокуратуры Симонова, седого майора в легком летнем плаще. Они встречались и раньше, где-то год назад, по делу об убийстве мэра города лейтенантом местного гарнизона, поэтому официальничать не стали.

– Добрый день, Владимир Семенович, что тут у вас стряслось? – спросил Шелехов, подавая майору руку.

– Скорее доброе утро, коллега, – поправил его Симонов. – Думаю, что это дело по вашей части. Хотя, конечно, и мы, и ФСБ также будем над ним работать.

– Почему по моей? – полюбопытствовал Сергей. – Вы имеете в виду гражданскую прокуратуру?

– Да, – подтвердил майор. – Сейчас вы в этом убедитесь.

Он обернулся в сторону лесопосадки и крикнул двум экспертам, разглядывающим что-то на земле.

– Ну, что там у вас, скоро будет готово?!

– Сейчас, – донеслось в ответ.

Немного спустя тот же криминалист махнул рукой.

– Готово! Можете идти.

Оба следователя подошли и уставились на землю. На небольшом пятачке сырой земли метра два на два отпечатались следы нескольких подошв и чуть смазанный протектор велосипедных шин.

– Вот, полюбуйтесь. Видели такое? Убийца приезжает на велосипеде, и следы ног. Одни тридцать шестого размера, другие тридцать девятого. Забавно, да?

– Кроссовки?

– Да, довольно новые.

– А это что? Это... – Шелехов нагнулся пониже.

– Кровь, – подтвердил Симонов. – Сержант палил с перепугу в белый свет как в копеечку, но, похоже, все-таки попал. В одном месте, – Симонов показал рукой, – крови особенно много и обрывки материи. Скорее всего пуля достала убийцу там. А еще мы имеем странное орудие убийства. Вот, посмотрите.

Они подошли к микроавтобусу, Симонов кивнул одному из экспертов:

– Ну-ка, покажи нож.

Тот молча открыл потертый дипломат и пододвинул его поближе к свету. Сергей присвистнул. Длинное, сантиметров пятнадцать в длину лезвие ножа было заточено наподобие кинжала, обоюдоостро. Но не это удивило Шелехова. Ручка ножа. Вернее, то, что было вместо нее. Сергей нагнулся поближе, разглядывая ребристую поверхность, и сказал с удивлением:

– Это же напильник!

– Да, переточенный на наждаке плоский напильник, драчовый. Судя по тому, что ручку даже не пытались скруглить, чисто метательное оружие.

– Чушь какая-то, – крутнул головой Шелехов. – Велосипед, нож, переточенный из напильника. Все как-то... странно, несерьезно.

– Еще как серьезно. – Симонов вздохнул и вытащил сигареты. Солдат-то убит. Он, видно, решил отдохнуть, присел на ящик. Темный силуэт на белой стене. Бросок на двадцать метров, затем они вырезали два ряда колючей проволоки – кусачки мы нашли чуть подальше в кустах, подползли к телу и забрали автомат.

Рядом остановилась машина. Из нее вылез кинолог с собакой, подошел к Симонову.

– Собака отработала до центра города. Благодаря крови шла хорошо, но на улице Ленинской разлилась канализация, так что... – он развел руками, увы...

Кинолог отвел в сторону явно встревоженную запахом крови овчарку.

– Плохо, – вздохнул Шелехов. – За последнюю неделю это уже третий случай хищения оружия. Были два покушения на милиционеров. Один из них убит, другой, говорят, выживет. А вот теперь еще и автомат. Сдается мне, что скоро в городе снова начнется стрельба.

3.

Чира подогнал велосипед впритирку к крыльцу, но не смог удержать равновесие. Проклятая сумка с автоматом, болтавшаяся на шее, перевесила, и велосипед с грохотом завалился набок. Падение оказалось неудачным, Понька, и до этого едва державшийся на багажнике, вскрикнул от боли и потерял сознание. Чира же настолько выдохся за время долгой поездки, что не стал вставать, а так и лежал на бетоне, тяжело дыша и прислушиваясь к тому, как внутри здания грохочет железная лестница под ногами бегущих людей. Наконец железная дверь со скрежетом распахнулась, и на крыльцо вывалила вся толпа.

– Ты что, Чира? – встревоженно спросил Глеб, склоняясь над пареньком.

Уже чуть рассвело, но еще не настолько, чтобы можно было разглядеть все детали.

– Я ничего, – ответил Чира, облизывая пересохшие губы. – Понька ранен. Уж отъезжали, когда солдаты стрелять стали. Едва его довез.

– А автомат? Удалось?

– Вон, в сумке, – Чира кивнул на свою ношу.

Глеб Москвин, высокий, худощавый парень с узким горбоносым лицом и короткой молодежной стрижкой ежиком, подхватил сумку и показал рукой на раненого:

– Берите его на руки и несите наверх.

Двое подхватили под руки безжизненное тело Поньки, тот сразу очнулся, вскрикнул, но его уже тащили вверх по крутой железной лестнице, и он снова потерял сознание. Невысокий парень, чуть прихрамывающий на левую ногу, помог подняться Чире и, прихватив велосипед, последним вошел в здание, закрыв за собой на щеколду дверь.

Наверху Глеб первым делом осмотрел рану Поньки. Все оказалось не так страшно, как ему показалось на первый взгляд. Пуля прошла по касательной, вырвав кусок мяса на левом бедре. С виду рана казалась внушительной, но, отметив цвет крови и интенсивность ее выделения, Москвин понял, что ни артерию, ни вену шальной свинец не задел. Глеб в армии как-то с полгода подменял друга-санинструктора. Теперь этот опыт ему пригодился.

– Может, перетянуть жгутом? – спросил рослый широкоплечий парень, разглядывая через плечо Москвина окровавленную ногу парня.

– Не надо, Баллон, принеси лучше из машины аптечку, – попросил Глеб.

Пока парень ходил вниз, Понька пришел в себя, открыл глаза и застонал.

– Что, больно? – спросил Чира, встревоженно склоняясь над ним.

– Да, очень. Горит... – еле выдавил тот. Лоб его покрылся испариной.

– Набейте-ка "косячок", – велел Глеб.

Папироса с анашой помогла, но когда Глеб начал обрабатывать рану, Понька просто взвыл от боли.

– Баллон, – подумав, обратился к здоровяку Глеб, – ты говорил, что твоя сегодня на дежурстве?

– Да, в ночь, – подтвердил тот.

Его подружка Ленка работала медсестрой в больнице.

– Возьми машину, съезди к ней, попроси что-нибудь обезболивающее в ампулах. Парадантол или хотя бы но-шпу с анальгином. Шприц не забудь.

– Хорошо, – ответил Баллон и ушел.

– Его бы самого отвезти в больницу, – предложил Маркел, высокий парень со смуглым красивым лицом, с беспокойством наблюдавший за процедурой перевязки.

– Точно. Может, отвезем? – поддержал его Чира. Он сидел у изголовья, вытирая со лба раненого полотенцем пот. Его беспокойство объяснялось просто: Понька приходился ему родным братом.

– С ума, что ли, сошли?! – огрызнулся Глеб. – Куда его везти? Стреляная рана бедра! Это лучше сразу в ментовку. Да и рана не очень опасна, вот только крови он много потерял. Но это ничего. Сейчас Баллон привезет что-нибудь, болевой шок собьем, и все будет в порядке.

– В ментовку сразу его не повезут, – возразил Маркел. – А чуть рана подживет, мы его из больницы выкрадем.

– Дурак! – снова окрысился Глеб. – Все знают, что вы одна кодла, сразу повяжут.

Действительно, парни в этой комнате, кроме Баллона и Глеба, последние два года были неразлучны. Все семеро учились в школе-интернате на самой окраине города. И этим летом, после завершения учебы, были выпущены, вернее, выброшены в большую жизнь. У всех у них где-то были родители или другие родственники, но так случилось, что вскоре судьба снова свела их вместе, словно помогая облегчить участь бродяжек.

Летяга и Зубатик даже не стали искать своих родителей. Ни тот ни другой не видели их два года, не знали, где они живут и живы ли. Зато они знали, что совсем не нужны этим спившимся людям, непонятно зачем произведшим их на свет Божий.

Маркел две недели промучился в одной комнате с матерью и очередным ее сожителем. Потом ему надоели их вечные пьянки и придирки нового отчима. Он набил ему морду и ушел под проклятия родной матери.

Суслик, сивый парнишка, с повадками и ростом двенадцатилетнего пацана, только навестил свою многочисленную семью. Убедившись, что ему в родной деревне уготована роль вечной няньки и кормилицы восьмерых братьев и сестер, он на второй же день сбежал от этого выводка вечно голодной нищеты.

Два брата, провернувшие дело с автоматом, – Чира и Понька попытались найти отца, жившего в областном центре. Но по адресу, указанному в последнем письме, оказались совсем другие люди, даже не слыхавшие про Василия Мельникова. С неделю ребята болтались по городу в тщетных поисках отца, не зная, что он давно уже мертв. Его квартира приглянулась местным бандитам, и они устроили аферу якобы с переездом на другое место, а на самом деле в никуда.

Трагичней всего складывалась судьба у Мони, невысокого черноглазого еврейчика. Его родители два года назад переезжали из Узбекистана в Россию. Неподалеку от Волжска "бригада" рэкетиров Кулика остановила "волгу" Михаила Рубина. Поняв по набитому салону и прицепу, что люди едут в Россию насовсем, а значит, могут везти большие деньги, Кулик не ограничился обычной данью, собираемой с таких вот беззащитных путников, а убил и отца, и мать. Стрелял и в Моню, но тот каким-то чудом выжил. Его хотели отдать в детдом, но в Волжске, по счастью, жил дед, старый, но еще крепкий ветеран, прошедший войну сапером. Единственный из всех своих друзей, Моня хорошо учился и после окончания интерната поселился у деда, готовился поступать в институт. Но через две недели сосед по бараку, где они жили, уснул в подпитии с непотушенной сигаретой. Дом сгорел дотла, так что вернувшийся с речки Моня застал только пепелище. Деда его нашли метрах в двух от выхода, опознали по орденам на груди. Старый сапер чуть-чуть не добрался до двери, задохнулся в дыму. Похоронив деда, Моня остался совсем один, без крыши над головой, без документов и невольно присоединился к остальным, уже познавшим горький вкус бродяжничества.

День парни проводили на рынке, подрабатывая на разгрузке машин (не упуская при этом возможности стащить что-либо), но чаще просто сидя в сторонке и наблюдая за этим человеческим столпотворением над морем шмоток и жратвы.

Рынок Волжска не походил на обычные городские базары. Город лежал на пересечении железных дорог, был крупной узловой станцией. Усилиями господина мэра два недостроенных цеха бетонного завода по другую сторону железнодорожного вокзала превратили в вещевой рынок. Первыми его возможности оценили челноки, доставлявшие свой товар с юга и запада в столицу. Теперь их в Волжске ждали перекупщики с Урала и Сибири. И те и другие выигрывали больше суток во времени и соответственно в деньгах. Чуть позже челноков изрядно потеснили солидные оптовые фирмы. Один из цехов совсем отошел в их владения. Товарно-продуктовое изобилие так и выплескивалось наружу – вот и гудел рынок Волжска звонкими голосами, зазывал гомоном толпы, пестрым разнообразием шмоток, манил аппетитностью и многообразием жратвы и выпивки.

Именно там, на рынке, пацанов и приметил Глеб Москвин. Он был гораздо старше этих парней, уже отслужил в армии. Отец его работал небольшим начальником в газовом хозяйстве города, мать трудилась на заводе технологом. Жили всегда неплохо. До армии Глеб рос как все, учился средне, увлекался рок-музыкой, рисовал в собственном подъезде на стенах "Виктор Цой жив", даже стучал в школьном ансамбле на барабане. Еще он мечтал о собственной машине, не упускал случая, чтобы прокатиться на папиных "жигулях". К его приходу из армии отец, поднатужившись, купил красную "восьмерку". И мать, и отец ожидали от сына бури восторгов, но он воспринял подарок как должное. Слава Богу, что они не заметили, что он как-то даже поморщился, хотя поблагодарил отца и мать очень искренно, больше того, поцеловал свою прародительницу, первый раз в жизни. Его досада относилась как раз не к предкам. Просто Глеб служил в Москве, и столица с ее яркой и помпезной жизнью словно отравила провинциального парня. После сверкающих "ауди" и "линкольнов" "восьмерка" казалась довольно убогой.

Москва манила Глеба к себе, но он понимал, что без денег он никто. А еще ведь были и другие города: Нью-Йорк, Лос-Анжелес, Сан-Франциско... И он начал искать способ заработать. Перебрав сотни вариантов, решил заниматься самым надежным бизнесом – покупкой и продажей, тем, что раньше называли спекуляцией, а теперь – коммерцией. Дело пошло неплохо. Еще тряхнув кошелек отца, Глеб купил прицеп и стал мотаться в соседнюю область, закупая там дешевые конфеты и другие продукты и продавая их в Волжске оптом, не связываясь с торговлей в розницу. Плохо было только то, что состояние его росло не так быстро, как ему хотелось. А со временем возникли новые трудности.

Через пару месяцев после начала бизнеса к нему подошли трое парней и с усмешкой заявили, что давно наблюдают за его деятельностью и вполне ее одобряют. Отпираться было бесполезно, они "зацепили" его как раз в тот момент, когда он таскал коробки из машины на квартиру одной из продавщиц.

– Хваткий ты парень, шустро крутишься, – продолжал расхваливать его один из трех "быков". – Мы тебе дали развернуться, ну теперь, брат, делись. Сам бог велел.

– Сколько? – спросил Глеб онемевшими губами. Сумма, названная качками, не была очень уж большой, но сама мысль о том, что придется с кем-то делиться своими кровными, приводила Москвина в бешенство. Заплатить ему все же пришлось и тогда, и в последующие месяцы. За спиной этих парней стояла слишком большая сила, подмявшая под себя весь город, – организация Нечая.

А еще через полгода его машину на трассе тормознула "бригада" того самого Кулика. Глеб сразу захорохорился, и его для острастки здорово избили, а в наказание сожгли прицеп с конфетами.

И вот тогда Москвин понял, что большие деньги он сможет заработать только криминальным путем.

4.

Баллон обернулся быстро, Глеб только-только закончил перевязку.

– Ну, что дали? – спросил Москвин, увидев в руках друга две ампулы.

– Онопонт, – ответил тот, отдавая наркотик.

Глеб поднял брови, присвистнул, что-то соображая.

– Что, не то? – спросил Маркел.

– Да нет, пойдет, – Глеб взглянул на искаженное мукой лицо Поньки. Чира по-прежнему не отходил от брата, вытирая пот с его лба и поминутно спрашивая, как тот себя чувствует.

Прикинув на глаз, Глеб вколол раненому пол-ампулы, и тот сразу успокоился и затих. Наркотик был самым сильным из серии обезболивающих средств, но выбирать не приходилось.

– Придется его долго колоть, очень болезненная рана, – вздохнул Глеб.

– Да ты что, – возмутился Баллон. – Ленка и так еле выпросила у дежурной медсестры. Знаешь, сколько я отвалил за эти две ампулы?

Цифра, названная им, была столь солидной, что Москвин обескураженно крутанул головой, но потом махнул рукой:

– Ладно, что-нибудь придумаем.

Отойдя от постели больного, он склонился над сумкой, привезенной Чирой, и, расстегнув молнию, вытащил оттуда автомат. Все тут же сгрудились вокруг, норовя потрогать оружие. Военное дело в школах давно отменили, и никто из интернатовцев даже близко не видел самый обычный "калашников".

– А, салабоны, – рассмеялся Глеб, – мне эта "клаша" за два года знаете как надоела?!

Отстегнув магазин, он выпотрошил из него все патроны и отошел в сторонку. Сев на кровать, Москвин с усмешкой наблюдал за толчеей вокруг оружия. Все шло как надо. К толпе присоединился даже Чира, убедившийся, что брат успокоился и уснул. Но особенно неистовствовал Суслик, парнишка с белесыми волосами, больше похожими на пух.

По мнению Глеба, это была наиболее интересная для него личность среди интернатовцев. Несмотря на то, что он был ровесником всех остальных, Суслик по росту и комплекции больше походил на пятиклассника. Больше всего на свете он любил мятные жвачки. Добывал он их своеобразно. Подойдя к лотку, протягивал мятую бумажку и своим высоким мальчишеским дискантом говорил:

– Мне жвачку, одну.

Продавец отвлекался, а Суслик в это время другой рукой загребал из коробки целую горсть, чтобы секундой позже чинно взять еще одну штуку.

Именно его первым приметил Глеб. Он проезжал по дороге вдоль рынка и увидел, как толпа гонит перед собой невысокого пацана, бегущего с большой сумкой на плече. Поняв, что с ношей не скрыться, Суслик бросил свою поклажу и на ходу вскочил в кузов порожнего грузовика, чуть притормозившего перед очередной выбоиной на асфальте. Глеба поразила не только ловкость, с какой пацан проделал это, но и то, что, оказавшись в безопасности, Суслик выпрямился во весь свой небольшой рост и показал характерный жест рукой, у всех народов мира означающий только одно: хрен вам!

Через пару дней он заметил Суслика, сидящего на шпалах, недалеко от железнодорожной станции в окружении нескольких парней. Все они, несмотря на разницу в росте и комплекции, чем-то неуловимо походили друг на друга. Если бы Глеб разобрался до конца в том, что их роднит, то понял: это голодный блеск в глазах.

Уже вечером, катаясь со знакомой девчонкой по пригородному шоссе, Москвин увидел всех семерых, не спеша направляющихся к дачному массиву. Время шло к закату, и дачники спешили на автобус, покидая свою добровольную каторгу. Повинуясь какой-то интуиции, Глеб свернул к обочине и, не обращая внимания на недоуменные вопросы девицы, стал наблюдать за действиями парней. А они между тем свернули было в один из дачных проулков, но дорогу им преградил рослый могучий старик с палкой в одной руке и корзиной яблок в другой. Даже на свой летний кремовый пиджак он не поленился прицепить орденскую планку в три ряда.

– Вы опять пришли! – закричал дед, да так, что изо рта его брызнула слюна. – Я сейчас милицию вызову, воришки несчастные!

– Да ничего мы у вас не воруем, – нехотя отозвался самый высокий из парней, пытаясь обойти упрямого старика. Но тот перегородил ему дорогу своей клюшкой и продолжал свое:

– Знаем мы, как не воруете! У Козловых на сорок шестом участке всю редиску повыдергали, так мало того, еще и соседние грядки потоптали! Сдам сейчас тебя в милицию, и пусть там с тобой разбираются!

Он поставил на землю свою корзинку и попробовал ухватить парня за воротник, но тот вывернулся и ударил старика по протянутой руке. Дачник совсем рассвирепел, замахнулся на пацана палкой, но тот перехватил его руку, а самый маленький из компании – "крестник" Глеба – подкатился под ноги старика, и через секунду после толчка дед всей своей массой обрушился на землю. Глеб видел, как он пытался приподняться с земли, побагровевшее лицо старика особенно контрастно смотрелось с его белоснежной шевелюрой, но тут же оно скрылось под ударами ног сгрудившихся вокруг парней. Несколько минут шестеро из них яростно пинали лежащего человека, не обращая никакого внимания на крики стоящих на автобусной остановке женщин. Лишь когда человек пять ветеранов, вооружившихся палками, кинулись на выручку собрату, седьмой из парней, невысокий черноглазый парнишка, стоявший в стороне, крикнул:

– Атас, бежим!

И первый припустил с места. Последним поле битвы оставил тот самый малыш, до конца азартно пинавший ветерана.

Развернув машину, Глеб быстро доставил подругу до ближайшей остановки городского автобуса и, высадив обиженную девушку, вернулся к дачам. Как раз в это время старика с окровавленным лицом, державшегося рукой за сердце, усаживали в старенький "москвич". Костюм на ветеране из кремового превратился в серый. Рядом два милиционера из стоящей на обочине патрульной машины терпеливо выслушивали взволнованно жестикулирующих женщин.

Прибавив скорости, Глеб вскоре догнал идущую вдоль шоссе "великолепную семерку". Коротко просигналив, он остановил машину и взмахом руки подозвал к себе высокого парня, первым начавшего драку со стариком. Тот настороженно оглянулся по сторонам, чуть помедлил, но потом подошел, исподлобья поглядывая на Глеба.

– Там менты сейчас разбираются с дедом, так что скройтесь с глаз. Вам что, ночевать негде?

Маркел, а это был он, только кивнул в ответ головой.

– Вот там за дачами, – Глеб показал рукой направление, – на пустыре стоит большой дом. Идите туда, я через полчаса подъеду.

Здание, куда отправил Москвин интернатовцев, в свое время построили при сооружении самого мощного в стране газопровода. Там размещалась какая-то контора, а внизу ремонтная база. Потом ее передали газовому хозяйству города, но все же она была слишком далеко от города, и здание забросили. Года три в нем обитал кооператив по производству мебели, но потом и он благополучно разорился. Ключ от здания хранился у отца Глеба, и Москвин уже не раз использовал здание под склад объемной продукции. Вот и сейчас он поехал к отцу, попросил ключ и через полчаса был на месте.

Уже стемнело, рядом с домом никого не было. Глеб подумал было, что парни не поверили ему и не пришли, но тут зашелестели раздвигаемые кусты, и пацаны по одному начали подходить к крыльцу.

"Какие они все худые", – подумал Глеб, а вслух сказал:

– Пошли, парни, эта халупа все равно стоит пустая.

Поднявшись на крыльцо, он всунул реечный ключ в скважину и со скрежетом отворил покрашенную черной краской большую железную дверь. Сразу у входа он нашарил выключатель. Слабенькая лампочка высветила захламленное помещение со старыми, полуразобранными станками, какими-то ящиками в углу, толстым слоем пыли на бетонном полу. Запах пыли и затхлости, типичный для подобного рода помещений, особенно не понравился чистоплотному Летяге, но Глеб уже уверенно вел их наверх по крутой железной лестнице, звучно гремевшей под ногами.

Второй этаж представлял из себя одну большую комнату, метров десять в длину и пять в ширину, в которой кооператоры сломали в свое время все перегородки. Здесь было почище. Деревянный пол застелен потрескавшимся линолеумом, стены и потолок побелены известью. Из мебели присутствовали только старый диван да расшатанный стол с двумя скамейками по бокам. Окна были забиты снаружи листами железа, так кооператоры боролись с народным русским промыслом – воровством. Комната освещалась двумя лампочками, каждая ватт по шестьдесят, придававшими лицам прибывших новых хозяев желтушно-желтоватый оттенок.

– Вот, можете разместиться здесь, – заявил Глеб, по-хозяйски устраиваясь на низком столе, жалобно заскрипевшем под тяжестью тела. Сегодня перекантуйтесь, а завтра придумаем что-нибудь с лежанками.

– И чем мы за все это будем платить? – спросил высокий парень.

Чувствовалось, что он у ребят за главного.

"А он не дурак, сразу ухватил суть", – подумал Глеб и ответил:

– Мне нужны работники, о том, что нужно делать, поговорим завтра, хорошо?

– Ну ладно, завтра так завтра, – согласился Маркел.

На прощание Глеб проинструктировал новых знакомых о правилах противопожарной безопасности, посоветовал посылать подальше всех, кто будет интересоваться, на каком основании они тут живут, и, забрав ключ, ушел.

– Он ментов не вызовет? – с въевшейся в кровь еврейской обстоятельностью спросил Моня, вслушиваясь в звук отъезжающей машины.

– На фиг это ему нужно. Интересно другое: зачем все же он нас сюда пристроил? – заметил Маркел, обходя комнату и пиная попадающееся под ноги тряпье.

– Да ладно вам! – заявил Суслик, заваливаясь на единственную в здании лежанку и блаженно вытягивая на диване уставшие ноги. – Главное – крыша над головой и комаров нет. Сейчас бы еще пожевать чего. Моня, в загашнике у нас что-нибудь есть?

– Булка хлеба, – ответил тот, пристраиваясь за столом и заглядывая в потертый пакет.

– Всухомятку? – скривился Зубатик. Коленкой поддав в бок, он пододвинул недовольного Суслика к стенке и завалился рядом. Этот рыжеватый парень с остроносой крысиной мордочкой получил свою кличку за крупные желтоватые зубы, торчавшие вперед и постоянно выглядывающие изо рта. Губы почти не прикрывали их, как у кролика.

– Ну почему, огурцы есть, яблоки, лук, – отчитывался уже жующий что-то Моня. По пути они все же проверили несколько дач по поводу нынешнего урожая.

Между тем снизу что-то громко загудело и вскоре пришел довольный Понька с наполненной трехлитровой банкой.

– Внизу в туалете даже вода есть, раковина. Вода хоть и слабо, но течет.

– Ништяк, это просто дворец, – за всех выразил свое мнение Суслик.

Только Маркела все еще тревожил вопрос, что же нужно от них парню.

– Ладно, посмотрим, – наконец вздохнул он. – Только, как говорила наша химичка, помните: "Бесплатно не дадут даже бублик, только дырку от него". Доставай харчи, Моня.

5.

Ответ на свой вопрос Маркел получил не скоро. За первые три дня Глеб использовал ребят только раз на разгрузке рефрижератора с арбузами. Перепало им хорошо, парни впервые за многие дни наелись от пуза. Но деньги скоро как-то незаметно кончились. К этому времени интернатовцы немного благоустроились. Обшарив все окрестные дачи, они стащили в дом лежбища, каждый по своему вкусу. Насмешил всех Суслик, облюбовавший какое-то уж совсем доисторическое чудовище, на котором он мог бы спать и поперек. Машинально все расставили кровати так же, как в свое время спали в интернате. В самом углу Моня, рядом Суслик и вечно его подкалывающий друг-враг Зубатик, потом братья Мельниковы, Летяга и с краю Маркел. Кто-то притащил еще тумбочку, Зубатик свистнул где-то уже в поселке электроплитку, натащил кучу посуды.

Моня, единственный из всех, имел представление о технологии приготовления пищи. Чаще это был вареный молодой картофель, иногда для разнообразия его жарили. Притащили с дач и три старых венских стула. Вечерами за столом все семеро весело и с азартом играли навылет в карты, проигравшие получали по носу.