Текст книги "Последняя Империя"

Автор книги: Евгений Сартинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

– К тебе можно? – спросил Соломин.

– А, это ты, заходи.

Премьер с кряхтением втиснул в кресло свою квадратную от полноты фигуру и спросил:

– Ты на крестины-то ко мне завтра придешь?

– Ну, я же обещал, значит, приду.

Две недели назад у Соломина родилась внучка, и Сизов пообещал быть ей крестным отцом.

– Это хорошо. А проект бюджета смотрел?

– Нет еще, что там у тебя?

– Как обычно, расходы больше чем доходы.

Еще минут пять разговор вяло перепрыгивал с одной темы на другую, пока в дверях комнаты не показалась громадная фигура Главковерха. Сазонтьев выглядел несколько странно, трезвый, но какой-то загадочный, правую руку держал за спиной. Не соизволив поздороваться, он прошел вперед и водрузил на небольшой журнальный столик литровую бутылку водки.

– Гуляем, курсанты, – сказал он. – Хозяин, тащи огурцы.

– Это по какому еще случаю у тебя банкет, – нахмурился Сизов. – Да еще с утра пораньше?

– На, читай, ты так долго этого добивался, – и Сашка бросил перед своим непосредственным начальником красные корочки.

– Да неужели! Никак наш маршал все-таки закончил академию, – добродушно засмеялся Соломин.

– Ну, молодец! – сказал Сизов, наконец оживляясь. Он даже сел на диван и с интересом изучил весь документ. – А что же так вот? – Владимир показал рукой на бутылку. – Поехали в ресторан, хоть в «Прагу», что ли, посидим, отметим.

– А что, по-курсантски уже за падло? Водку в «бескозырке» уже брезгуем потреблять? Заелся, господин диктатор!

В комнате отдыха появился Фартусов, отягощенный подносом со всякой снедью из кремлевского буфета: бутербродами с икрой, колбасами и ветчиной, любимыми Сазонтьевым солеными огурцами и двумя бутылями «Боржоми» для премьера.

Через полчаса Фартусова послали еще за одной бутылкой водки, но секретарь, помня пословицу, предусмотрительно принес две. Разрешил себе принять на грудь и давно уже не потреблявший из-за больной печени Соломин. Когда через два часа Фартусов осторожно заглянул в кабинет, гулянка была в самом разгаре. Соломин сидел в одной майке, два его собутыльника скинули кители и расстегнули рубахи до самого пупка.

– Нет, Виктор, ты не понимаешь! – орал Сизов, мотая указательным пальцем перед лицом премьера. – Это они не полковника Мирошкина унизили, это они всю страну унизили! Всю, и нас с тобой! Нас не боятся, понимаешь!

– Володя, ты пойми, мы сейчас стараемся оторвать Европу от Америки, а ты: "…разорвать отношения, послать крейсера в Северное море", – процитировал премьер. – Нас не бояться должны, а уважать, понимаешь, уважать!

– А ведь, Володь, Виктор прав, – Сазонтьев сосредоточенно хрумкнул огурцом и продолжил свою мысль: – Понимаешь, я эту Голландию могу стереть в порошок секунд за сорок. Если прикажешь, я снова пройду на "Петре Великом" и поставлю кверху раком весь мир, но это не метод. Виктор прав, когда тебя боятся, они в открытую не попрут, они будут шакалить, как с этим полковником, кусать тебя за пятки. Я считаю так: парня нужно вытаскивать любой ценой, голландским петухам врезать по самые уши по дипломатической линии, а всю эту судейскую камарилью опустить так, чтобы никто их больше не принимал всерьез…

Вернувшись в приемную, Фартусов с ухмылкой заявил всем троим ожидавшим приема главам спецслужб:

– Отбой, ребята, по домам. Сазонтьев третью литровку открыл.

Через сутки Володин вызвал к себе посла Нидерландов и вручил ему ноту протеста. Через три дня после этого был арестован некий гражданин Голландии Кнут Ренсенбринк по обвинению в шпионаже. Еще через три недели в неприятную ситуацию попала госпожа Андре Конти. При прохождении таможенного контроля в аэропорту имени Джона Кеннеди у нее в сумочке нашли пакетик с десятью граммами героина. Наркотик учуяла специально обученая собака. Та же самая собака проявила интерес еще к одному пассажиру этого же авиарейса, сидевшему как раз рядом с госпожой прокуроршей, но у того ничего не обнаружили. Чернявый, налысо выбритый маленький человек непонятного возраста с серьгой в ухе сразу вызвал неприязнь у таможенников и пограничников своими развязными манерами и не по ситуации нахальной, жизнерадостной улыбкой.

– Ой, этот запах, наверное, остался от рукопожатия с моим сыном, – пояснил он. – Он у меня давно сидит на игле, и он же провожал меня в аэропорту.

– Господин Марк Спирин, зачем вы приехали в США? – сурово спросил один из чиновников.

– Я хотел бы поработать здесь.

– Но у вас гостевая виза!

– Ну и что?

Чиновник миграционного агентства с возмущенным лицом вернул документы странному человеку:

– Мы отказываем вам во въезде в Соединенные Штаты Америки.

– Не очень и нужно, – хмыкнул Спирин и, подхватив свою скромную поклажу, повернул в сторону выхода.

К сожалению, американские таможенники плохо знали лучшего российского престидижитатора Марка Спирина, цирковая фамилия Марк Спирс. За фокус с доставкой пакетика героина в сумочку Андре Конти он получил сто тысяч долларов. Еще через две недели «независимые» журналисты раскопали, что у трех членов гаагского трибунала на счетах в Швейцарском банке лежат кругленькие суммы, якобы полученные от одного боснийца, военного преступника, оправданного в прошлом году высоким судом. Все эти счета были чистой липой, совместным трудом СВР и ФАПСИ. Скандал получился громким, два из трех членов суда взяли самоотвод, лишь третий упрямо продолжал доказывать свою невиновность.

Пострадала и промышленность Голландии. За месяц до скандала всемирно известная фирма «Филипс» выиграла тендер на модернизацию одного из московских телевизионных заводов, но в последний момент ей было отказано, и заказ получила гораздо менее известная финская фирма.

Прошло полгода с тех пор, как Мирошкин впервые увидел мир через изящные, фигурные решетки голландской тюрьмы. И впрямь ее трудно было сравнивать с русской зоной, тем более с Бутыркой. Камеры на двоих, телевизор, холодильник, раз в неделю один междугородний звонок, к тому же великолепный, лучше чем в академии, спортзал с тренажерами. В соседи к полковнику посадили одного украинца лет тридцати, нелегально приехавшего на заработки и в первый же день укравшего что-то по мелочи в попавшемся ему на пути супермаркете.

– Вот дурень! – корил он себя день и ночь. – Но я же не знал, що у них там везде телебаченье натыкано! Вот дурень!

Признаться, как раз сосед и стал самой большой головной болью для Мирошкина. Его непрерывные стенания и редкий по ничтожности интеллект доводили полковника до белого каления.

– Нет, Микола, если б ты знал, как ты мне надоел! Я бы лучше с каким-нибудь эскимосом сидел, чем с тобой, – сказал он как-то своему сокамернику, и в ответ услышал мутный поток ругани, с обычными обвинениями "поганых москалей" во всех бедах, в том числе и в том, что Микола оказался в голландской тюряге.

– И в чем же это мы виноваты? – возмутился Юрий.

– Ежели бы не ваш треклятый Ельцин, я бы теперь рубил плоты у себя на Карпатах и ни в каких Голландиях не бувал.

– Да ты, брат, никак, жалеешь, что Союз распался?!

– Да нехай он сдохнет ваш Союз вместе со всеми вами, коцапами погаными!

После этих слов Микола обиженно отвернулся лицом к стенке и наконец-то затих.

Между тем адвокаты Мирошкина подали в суд апелляцию на пересмотр дела. Несмотря на все усилия дипломатов и спецслужб, нидерландская Фемида упорно отказывалась признать свою неправоту, и единственно, чего добились защитники, это рассмотрения кассационной жалобы в местном суде.

В тот день их вывезли из тюрьмы вдвоем, Мирошкина и здоровущего негра, которого в тюрьме все звали просто Джорджем. Джордж сидел за вооруженное ограбление продуктовой лавки, но недавно открылось, что сей подвиг был не единственным в его бурной жизни. За месяц до этого ограбили Национальный голландский банк в Антверпене. Дело было шумное, нахальство налетчиков не имело границ – они напали на инкассаторскую машину, остановившуюся у ворот банка. При ограблении оказалось много стрельбы и трупов, три налетчика взяли триста тысяч долларов и нагло ушли от преследовавшей их полиции. Чудом выживший шофер инкассаторской машины опознал в скромном любителе «зелени» стрелявшего в него бандита.

Все попытки следователей расколоть Джорджа и узнать, кто были его подельники и где деньги, ни к чему не привели.

Заседание суда должно было состояться в десять часов утра, но сначала у тюремного фургона спустило колесо, а потом какой-то шутник позвонил и предупредил, что в здании заложена бомба. Лишь в час дня вызвали в зал заседаний Джорджа. «Отстрелялся» тот быстро и вернулся в комнату ожидания, прибавив к своим трем годам еще семь. Негра это мало огорчило, он с неизменной ухмылкой засунул в рот сразу три подушечки «Стиморола» и весело крикнул вслед уходящему Мирошкину:

– Давай, полковник, топай к этим засранцам. Сейчас тебе еще срок накинут! Два пожизненных заключения!

Мирошкин нервничал. Он не знал, можно ли надеяться ему на этот суд. Надеяться хотелось, но так не хотелось потом разочаровываться!

Увы, трехчасовое разбирательство кончилось ничем. Суд отказался принимать на себя функции, отменяющие решение Международного трибунала в Гааге, хотя Юрию понравилось, как очень точно и аргументированно вела дело женщина-адвокат.

"Молодец, хотя и баба, – думал Юрий, рассматривая ее. – Только что же они тут все косметикой не пользуются? Такая страшная!"

Когда Мирошкина с Джорджем вывели из здания суда, уже стемнело. Зимние сумерки в теплой Голландии мало отличаются от похожего времени суток где-нибудь на юге России: сырой ветер приморья, серое, без звезд, небо. Через полчаса фургон свернул на второстепенную дорогу, ведущую к тюрьме. Вот здесь их и догнал большой черный джип японского производства. Он сразу пошел на обгон, но потом притормозил и пошел на одном уровне с тюремной машиной. У задней дверцы медленно опустилось боковое стекло, и опешивший водитель увидел направленный в его сторону противотанковый гранатомет.

Зеленый остроносый головастик гранаты более чем неприятно поразил шофера сначала в переносном смысле, потом и в прямом. Взрыв разнес кабину, и неуправляемая машина съехала с дороги и врезалась в дерево. А со стороны остановившегося «Паджеро» уже бежали люди с автоматами. Один из них, открыв дверцу кабины, на всякий случай полоснул очередью по бесчувственным телам водителя и охранника, а остальные занялись фургоном. Быстро замазав замочную скважину пластитом, они отбежали в сторону, а когда прогоревший шнур вызвал небольшой, но резкий взрыв, вернулись и начали рвать на себя бронированные двери. К этому времени все вольные и невольные пассажиры фургона чувствовали себя так, словно их по голове долбанули кувалдой. Несмотря на это, оба охранника схватились за оружие. Один из них успел пару раз выстрелить из пистолета, но ответная пуля, попав в грудь, тут же отбросила его к самой решетке. Второму же тюремщику не пришлось и стрелять. Из-за той же самой решетки протянулись две громадные черные руки и, с виду мягко и нежно, опустились на горло голландцу. Тот как-то сразу захрипел, и, выпустив оружие, бросил все силы на то, чтобы разжать чудовищный капкан. Когда двое в черных масках запрыгнули в фургон, охранник уже бился в конвульсиях. На то чтобы открыть решетку и вывести заключенных, ушла минута, еще столько же – на погрузку всех действующих лиц в подъехавший джип. После этого «Паджеро» резко сорвался с места и растворился в концентрированной серости зимней ночи.

Мирошкина вывезли из Голландии и провезли через пол-Европы в фургоне с тюльпанами. На родину он попал лишь через две недели, через Австрию и Румынию. Визажисты от ФСБ ловко перекрасили его черные волосы в рыжий цвет, с помощью контактных линз изменили цвет глаз, а два комка ваты за щеками придали Юрию вид добродушного немецкого бюргера.

Гораздо больше проблем доставил «освободителям» Джордж. Его так же пришлось снабдить новыми документами и купить билет до родного Суринама. Но он все же помог: именно на подельников Джорджа по ограблению банка свалили похищение заключенных. Эту версию усиленно пытались внедрить причастные к побегу Мирошкина спецслужбы. Через три недели в одном из каналов Амстердама выловили труп, сразу объявленный представителями прессы бывшим русским полковником, ведь на нем был тот самый тюремный костюм. Над телом бедолаги хорошо потрудились местные крабы, так что идентификация его оказалась весьма затруднена.

На родине Мирошкину пришлось сменить место жительство, профессию, фамилию и даже внешний облик. После пластической операции его не узнала даже бывшая жена, к тому времени благополучно загнавшая своего лысого начальника в могилу. Увы, по мнению Юрия, Елена изрядно постарела и утратила то, за что он ее раньше любил – непосредственность и непохожесть ни на одну из женщин. Теперь это была самая обычная сухопарая тридцатипятилетняя женщина с жизненной хваткой рыбы пираньи. Вскоре Мирошкин женился на самой обычной учительнице. Через год она родила ему сына. Кстати, фамилию себе Юрий выбрал из своего прошлого. Теперь он Зинченко.

Чем занимается сейчас Джордж – неизвестно. Но больше всего на свете он любил две вещи – играть в футбол и грабить небольшие овощные лавочки.

ЭПИЗОД 52

Проклятая натура жаворонка, как всегда, подняла писателя Майкла Джонсона рано утром, в начале шестого. Покосившись на безмятежно раскинувшуюся на кровати жену, Майкл поморщился и начал одеваться. Оксана была на три десятка лет моложе мужа, и в свои тридцать восемь довольно хороша собой, вот только в последнее время сильно раздалась вширь. Но не это волновало ее супруга. Своим пребыванием на американской земле Оксана была обязана Майклу, и тот требовал от женщины одного – постоянной заботы, внимания и ласки. Оксана Оноприенко справлялась с этими обязанностями довольно легко и без видимых усилий. Единственное, что она не могла делать, – это рано вставать. Хоть убей, но ей надо было выспаться как минимум до восьми утра, поэтому Майклу приходилось самому спускаться вниз, на кухню, и варить себе кофе.

Делал он это по своему рецепту, не признавая никаких новомодных растворимостей. Джонсон смешивал в строгой пропорции один к двум мелкие зерна сорта «Мокко» с более крупными зернами «Арабики», потом молол их в старомодной, прошлого века ручной мельнице. Воду для кофе Майкл приносил за полкилометра, из лесного ключа. Самым важным было не упустить момент, когда в медной турке начнет подниматься желтоватая пена, и не дать воде по-настоящему закипеть. Потом, когда укутанная цветастым войлочным петухом турка парилась, впитывая каждой молекулой воды терпкий и пряный аромат Ближнего Востока, писатель делал нехитрую зарядку, стараясь побольше нагружать свои пораженные полиартритом суставы. Довершением комплекса утренних ежедневных занятий был кратковременный контрастный душ, бодривший писателя как удар хлыста.

Уже с дымящейся кружкой Майкл вышел на террасу и, усевшись в плетеное кресло, начал мелкими глотками смаковать кофе. Солнце поднималось как раз за домом Джонсона, и прекрасный вид на отроги Апалачских гор постепенно менялся от голубоватых и розовых до бирюзово-зеленых тонов. Кроме чисто эстетического элемента в этом созерцании был и прикладной момент. Каждый день к дому Джонсона на велосипеде приезжал почтальон, и когда он выезжал на пригорок, его издалека было видно как минимум за километр. Мистер Бенсон был прелюбопытнейшим человеком, этаким философом-самоучкой и хранителем огромного количества местных историй и баек, хорошо аргументирующих его философские сентенции. Некоторые из них искренне веселили старого писателя. В свои пятьдесят лет Бенсон ни за что не хотел пересаживаться на автомобиль и добирался до своих клиентов на двухколесном экипаже. Наверное, именно поэтому почтальон всегда был бодр, весел и словоохотлив.

Майкл еще не допил свой кофе, как на пригорке показалась крохотная фигурка велосипедиста, тут же нырнувшая вниз, в небольшой лесок, окружавший имение Джонсона.

"Он сегодня рано", – подумал писатель, поднимаясь с кресла. До калитки было тридцать метров, но ноги Майкла давно начали сдавать, чего нельзя было сказать о голове писателя. Выйдя за калитку, Джонсон остановился рядом с почтовым ящиком, заранее улыбаясь в предвкушении предстоящей беседы. Он знал, что Бенсон специально разводит почту так, чтобы последним посетить чудаковатого писателя-отшельника и спокойно поболтать с ним когда полчаса, а когда и час, все зависело от темы разговора. Порой господин писатель рассказывал потрясающие вещи, ведь за свою жизнь он объездил практически весь мир, пока не поселился у них в штате. Специально для этих бесед хозяин даже приказал сделать небольшую скамейку около почтового ящика.

Звонок почтальона тренькнул за поворотом, там была большая заплата на шоссе, и каждый раз велосипед словно жаловался на кочку и заранее предупреждал о своем приближении. Вот наконец темная фигура показалась на дороге, синяя, фирменная бейсболка, черная ветровка. Но улыбка как-то сползла с лица Джонсона. Это был не Бенсон, а совсем другой человек, молодой парень с длинным, но довольно приятным лицом. Карие глаза, пухлые губы итальянца и вместе с тем прямой нос и светло-русые волосы истинного нордийца. Затормозив в двух метрах от Майкла, он широко улыбнулся и спросил:

– Доброе утро! Вы Майкл Джонсон?

– Да, – внезапно севшим голосом признался писатель. – А где Бенсон?

– О, он вчера неудачно упал с велосипеда и сломал ногу. Так что с месяц теперь я буду вашим почтальоном. Меня зовут Билл, Билл Джонсон, я ваш однофамилец, господин писатель. Вот ваши газеты: "Нью-Йорк таймс", «Гардиан», «Бильд», словом, все.

Почтальон поставил велосипед на подножку, вытащил из багажной корзины впереди руля и протянул Джонсону массивную пачку с газетами. Тот машинально протянул руки, но, уже принимая почту, заметил акцентированный взгляд нового почтальона на свое левое запястье. И этот взгляд решил все. Если до сего момента подозрение было неосознанным и гнездилось на уровне подсознания, отдаваясь неприятной дрожью в районе солнечного сплетения, то теперь Майкл понял, что не ошибся.

"Дьявол, они меня все-таки нашли! Зачем я не стер эту татуировку до конца!"

Очевидное замешательство хозяина дома было слишком заметным, даже пот выступил на лице Майкла, поэтому улыбка сползла с лица почтальона, и он на чистейшем русском языке спросил:

– Как поживаете, Михаил Иванович?

– Вы меня не за того принимаете, – промямлил по английски Джонсон, но из его онемевших рук на землю выпали все газеты.

– Не надо, господин Заславский. Мы вас давно вычислили. Писатель Джонсон и писатель Василий Жуков пишут удивительно непохоже. Только одного из них после побега из Швеции не видел никто, а второй довольно часто мелькает на экранах телевидения. И татуировку эту, плод бурной молодости, вы не до конца свели. Вон, цепь от якоря все проглядывает.

– Что вы хотите? – по-русски спросил Заславский, лихорадочно пытающийся понять, что же ему делать. В этот момент он проклял тот день, когда решил поселиться в такой глуши, подальше от людей. За двадцать лет жизни на Западе он утратил осторожность. Свято поверил, что новые внешность и имя хорошо защищают его от старых, неприятных знакомых и сослуживцев. Его пистолет уже лет пять лежал в ящике комода и, наверное, давно заржавел. Как проклинал сейчас себя экс-резидент, что не забрался в какую-нибудь глубинку, а устроился здесь, в Нью-Джерси, под боком у Нью-Йорка. Он даже хвастался перед Оксанкой, вот, дескать, живем в часе езды от крупнейшего города в мире, а словно бы и в деревне.

"Оксана спит, ее сейчас и пушкой не разбудишь. Случайных путников здесь не бывает. Броситься вперед и попробовать обезоружить его? В мои шестьдесят восемь только это и остается, на вид этому парню лет двадцать пять, шея как у быка. К тому же у меня всегда по единоборствам была тройка."

– Михаил Иванович Заславский, Верховный Суд Союза ССР приговорил вас за измену Родине к высшей мере наказания…

– Союза уже давно нет! – вскрикнул Заславский. Но лжепочтальон мерно продолжил свой торжественный речитатив:

– … Верховный суд Российской Федерации подтвердил этот приговор.

– Это было давно!

– Суд счел, что ваше преступление не имеет срока давности.

– Вы не имеете права!

– Имеем, и еще какое.

– Это глупо!

– Это справедливо.

Сунув руку под полу куртки, палач вытащил пистолет с глушителем и направил его в сторону Заславского. Пересохшим ртом тот начал бессвязно бормотать.

– Зря! Вы это зря, это не сойдет с рук, будет скандал, вы понимаете! Вас же быстро вычислят, вы понимаете это?

– Ну, это мы еще посмотрим, вычислят нас или нет. Прощай, предатель!

Когда Михаил Иванович увидел дуло глушителя на уровне своих глаз, он все же попробовал привести в исполнение сразу оба своих плана.

– Оксана! – хрипло крикнул он, рванувшись вперед. Жажда жизни и страх перед смертью заставили его забыть о больных суставах, о возрасте и плохих отметках на занятиях по рукопашному бою. Но пуля всегда быстрее человека, и ей все равно, что ты очень и очень хочешь жить.

Тело Джонсона обнаружила все же не Оксана, а подъехавший через полчаса почтальон Бенсон. Ему в тот день удивительно не везло, какой-то осел усеял все шоссе на выезде из его городка мелкими гнутыми гвоздями. Почтальону пришлось пешком вернуться домой и заменить проткнутую покрышку. Ну а найденное возле калитки тело такого милого и приятного собеседника, как мистер Джонсон, с дырой между глаз повергло его просто в шок. Процедура побудки миссис Джонсон имела некоторые приятные моменты – та на ночь надевала такое интересное и прозрачное белье, но истерический визг, поднятый этой дамой, напрочь истребил в почтальоне интерес к ней как к женщине.

Через три дня любимая газета лже-Джонсона "Нью-Йорк таймс" напечатала подробную статью о происшествии в долине Гудзона. "Теперь уже не секрет, что за личиной писателя Джонсона скрывался бывший советский разведчик Михаил Заславский. В свое время он дослужился в рядах Главного разведывательного управления до звания генерал-майора и шефа всей разведсети Соединенных Штатов. Побег Заславского в восемьдесят шестом повлек за собой провал всей агентурной сети в Америке. Было осуждено более двадцати человек, в том числе несколько высокопоставленных чиновников в секретариате ООН и аппарате ЦРУ. В Советском Союзе его заочно приговорили к смертной казни, после чего на Заславского распространился закон об охране наиболее важных свидетелей. Заславскому поменяли внешность, а отличное знание английского и литературный дар помогли ему найти себя в новой жизни. Он писал сразу под двумя фамилиями. Как писатель Георгий Жуков создавал романы о происках КГБ, а как американский эссеист Майкл Джонсон умудрился получить престижнейшую премию Букера. ФБР считает, что русские вышли на перебежчика через жену Заславского. Тому почему-то непременно хотелось иметь в доме именно русскую женщину. Хотя он и сохранил перед ней свое инкогнито, но переписка Оксаны со своими родственниками и друзьями привлекла внимание наследников КГБ. Далее следователь Черни считает, что аналитики из ФСБ просто сравнили время появления писателя Джонсона и писателя Жукова со временем побега Михаила Заславского. Все остальное было делом техники.

Эта смерть вызывает большую тревогу. То, что спецслужбы России с такой наглостью действуют на территории США, говорит не только о силе русской разведки, но и бессилии наших органов защиты государства…"

Кроме Заславского почти в то же время в Англии был убит Андрей Крутов, бывший полковник СВР, и такой же, как и его коллега, глава резидентуры в Соединенном Королевстве, а затем перебежчик и удачливый писатель. Это не добавило западным обывателям любви к России, но Ждан еще три года назад торжественно пообещал, что достанет всех, кто переметнулся к врагам Родины. Смертью самых видных изменников Ждан добился двух целей: во-первых, он привел в исполнение вынесенные тем приговоры, а во-вторых, заставил всех остальных перебежчиков снова менять адреса, фамилии, страны, снотворное, цвет волос и жен. И это было самое главное.

– Эти гады до конца своих дней будут жить в вечном страхе, – так определил задачу своим подчиненным Ждан.