Текст книги "Последняя Империя"

Автор книги: Евгений Сартинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

ЭПИЗОД 48

И вот теперь, спустя годы, они все-таки встретились.

"Имя прежнее, но другая фамилия, а вот сам он вряд ли изменился", – подумал Рубежный, бросая фотографию на стол.

– Этим займемся в первую очередь. Мне нужны его часы. И вызывайте группу захвата из Москвы.

Через час с подмосковного аэродрома поднялся Ил-76 с тридцатью оперативниками группы «Феб». Все подобные соединения Федерального агентства безопасности начинались с буквы «Ф»: «Федра», «Фобос», «Фавн». Это было прихотью Демидова, быстро получившего у своих подчиненных кличку Гувер.

…В то утро Федор Шикунов поднялся с постели в дурном настроении. Угрюмо глянув на раскинувшуюся рядом в блаженном сне пышную блондинку, он скривился, беспричинно выругался и побрел в ванную. Все утро его продолжало мучить дурное настроение. Порой волны панического страха накатывались одна за одной. А ведь Федор ничего не знал о вчерашней неудаче зятя губернатора. В эстетствующем высокомерии Молодцов даже не соизволил предупредить своего подельника по темным делам ни о странном визите московского гостя на квартиру опального бухгалтера, ни о последующей неудаче «топтунов» из ФСБ. Если бы Шикунов узнал обо всем этом, то не раздумывая рванул бы из города куда глаза глядят, бросив и насиженное теплое место, и все хорошо отлаженные связи.

Как и большинство людей своего круга, Шикунов практически не обладал комплексом неполноценности, этим пережитком начитанности и интеллигентности. Ему было по фигу то, что зовут моралью. Если он хотел иметь что-то из земных благ, то брал, не обращая внимания на всякие там христианские заповеди. Но было нечто другое, доставшееся ему от пещерных предков и сидевшее где-то в области мозжечка. Это было неким предчувствием опасности, просто звериной интуицией. Именно она сорвала его с места четыре года назад из Екатеринбурга, хотя ничто, вроде бы, не предвещало грозы, даже наоборот. Руководство местного отделения скинхедов от души поблагодарило его за проявленное при погроме мужество и доблесть и пообещало продвинуть в руководящие органы только зарождающегося "Союза молодежи". Но что-то словно толкало Спартача в спину, и в ту же ночь он навсегда отбыл из уральской столицы, а затем и сменил фамилию, воспользовавшись найденным на погроме паспортом.

Лишь однажды, еще в юности, Федор Аверьянов пошел против своего звериного предчувствия – и получил срок за нанесение диких побоев фанату столичного «Динамо». На того малохольного парня с синим шарфом на шее Федор наткнулся в тихом переулке в районе Сретенки. Настроение было дурное, ни копейки денег, по этому случаю хотелось хоть кому-нибудь набить морду, а этот хлюпик как раз шел навстречу. Таких драк у бывшего боксера Аверьянова было много и до и после. Но в тот раз что-то все время заставляло его оглядываться по сторонам, а в спину словно толкал странный, впервые испытанный страх. Как потом оказалось, избиение происходило под бдительным оком скрытой телекамеры одной из охранных фирм, карауливших в переулке совсем другую «рыбу». В тот же вечер Спартача арестовали, его давно уже знали в милицейской среде по заметному шраму на голове, полученному от хлесткого удара велосипедной цепью еще в тринадцать лет. Отсидев три года, Федор стал умнее и научился чутко прислушиваться к своему внутреннему «я», доверять ему и ставить выше любой самой проверенной информации.

Вот и в этот раз он мучался не долго.

"Все, пора линять, – решил Федор, глянув в окно на заснеженную улицу. – Сейчас съезжу в контору, заберу новый паспорт и рву когти. Раньше надо было этим заняться, когда только стукача засекли. Какую там мне Надька фамилию выписала? Зубов, что ли? Не перепутать бы чего".

Вернувшись в спальню, он растолкал свою нынешнюю подругу, Виолу, бывшую стриптизершу, жившую с Шикуновым второй год.

– Иди приготовь чего-нибудь пожрать, – буркнул он ей.

Дождавшись, когда сонная, позевывавшая девушка ушла на кухню, Федор развернул объемную тумбочку под телевизором. Поддев перочинным ножом тонкую фанеру, Шикунов обнажил дверцу небольшого, но хитроумного сейфа. Торопливо открыв его, он рассовал по карманам пачки денег и два небольших мешочка с бриллиантами.

– Федь, твои гаврики приехали, – крикнула с кухни Виола. Судя по шипящим звукам и характерному запаху, экс-стрипризерша готовила свое единственное фирменное блюдо – яичницу с колбасой.

Шикунов глянул в окно. Джип стоял на обычном месте, как раз под знаком проезд запрещен, а трое его телохранителей не торопясь, солидно, в перевалочку направлялись к подъезду.

– Ладно, я пошел, – сказал он.

– А завтрак? – удивилась Виола.

– Сама его жри, – буркнул Федор и, надевая куртку, шагнул за порог квартиры.

Все дальнейшее походило на дурной сон. Сильный удар в живот заставил его согнуться, руки мгновенно заломили за спину, и неудобная, холодная сталь наручников лучше всего подтвердила правоту его подспудных мыслей о надвигающейся грозе. На голову Шикунову тут же напялили черную, вязаную шапку, закрывшую глаза, и поволокли не к главному выходу, а к запасному, выходившему во двор и впервые открытому за последние пятнадцать лет.

"Все, сгорел!", – успел подумать он.

Всех четверых задержанных привезли не в загородный мотель, а на старый склад в самом центре города. Минуты через три подъехал и джип Шикунова с так же аккуратно «упакованным» шофером личного завхоза губернатора. Лишь тогда с лица Федора сорвали вязаную шапку, и он увидел самого главного среди его похитителей. Бывшему фанату Спартака сразу стало плохо. Горло его перехватил спазм, а сердце словно сжала чья-то могучая рука. Он мгновенно узнал этого человека, хотя давно уже похоронил его в своей памяти.

– Ну, со свиданьицем, – сказал Рубежный, не вынимая рук из карманов куртки. Он не стал угрожать давнему знакомцу, но один его взгляд стоил того, что штаны Федора мгновенно наполнились дерьмом. Первым делом Васильев сорвал с запястья Шикунова часы. На глазах опешившего «интенданта» Рубежный снял заднюю крышку «Ориента» и показал всем приклеенный там небольшой кусочек лейкопластыря с двумя рядами цифр.

– Давай, Василий, езжай на жэдэ вокзал, камера хранения номер пятьсот десять, А126, – приказал Рубежный. – А мы тут пока с этим засранцем поговорим. Он нам сейчас столько интересного про своего шефа расскажет! Да откройте дверь, а то задохнемся от этой вони!

Генерал-губернатор Восточного Сибирского округа Месяцев приехал на работу без пяти десять. Ровно в десять секретарша подала ему на подносе крепкий, до черноты, горячий чай.

– Спасибо, Лена, – поблагодарил генерал и, неторопливо отхлебывая из стакана, начал просматривать лежащие на столе бумаги. Допить чай ему не удалось. За дверью послышался странный шум, она распахнулась, и в кабинет губернатора вошли трое рослых парней в полной амуниции спецназа, а также высокий человек в штатском, с напряженным лицом, приметным шрамом около рта и холодными глазами палача.

– Кто вы такие, какое право имеете врываться в мой кабинет! – рявкнул Месяцев, потянувшись к селектору.

Рубежный не стал ждать. Перегнувшись через стол, он схватил Месяцева за волосы и изо всей силы ударил генерала лицом о полированную столешницу. На благородные разводы мореного дуба закапала кровь.

– Читай, – Рубежный сунул под нос дальнозоркому губернатору никогда ранее не виданный им документ.

"Федеральное агентство безопасности, – с трудом, без очков, напрягая зрение, прочитал генерал. – Значит, Стариков был прав. Оно существует и работает".

Спустя две недели Сизов и Соломин, сидя в одной из комнат резиденции «Баня», просматривали видеокассету с личными комментариями Демидова. Сизов потягивал пиво, Соломин, прибавивший ко всем своим многочисленным болячкам язву желудка, изредка прикладывался к "Боржоми".

– Все это начал военный прокурор Зинченко, вот его фотография. Он раскопал на Месяцева много компромата, но затем был найден мертвым в своем кабинете. Вывод сделали – самоубийство, но сейчас уже доказано, что его ликвидировал человек Месяцева, некий Шикунов. Но Зинченко успел передать дубликаты своих материалов Семенову. А это кадры из личного архива Месяцева. Ну, тут мало интересного – его дом, один из пяти, девочки, сауна… А, вот! Это уже интересно, – Демидов остановил запись и показал на лежавшую на широкой кровати очень красивую обнаженную девушку с явно заплаканным лицом. – Это Лена Фомичева, ей всего тринадцать, как видите, развита не по годам. Губернатор приметил ее на открытии новой школы, она подносила ему цветы. На следующий день Шикунов подкатил к ней после уроков с соответствующим предложением, но Лена оказалась девушкой со старомодными понятиями о чести. Тогда ее просто выкрали. Губернатор своего добился, все-таки бывший десантник, но девушка оказалась очень строптивой, грозила большим скандалом, так что Шикунову пришлось ее задушить и закопать недалеко от дачи губернатора. Эти кадры так же попали в руки Семенову, и они послужили хорошим дополнением к его бухгалтерским разработкам.

– Где-то я про подобное уже слыхал, – пробормотал Сизов.

– Ну как же, стиль Лаврентия Павловича, – хмыкнул Соломин. – Ничто в этом мире не ново.

– Продолжай, – кивнул Сизов запнувшемуся Демидову.

– Ну, а это главное, – на экране телевизора в зимнем лесу несколько человек разгребали лопатами снег и сучья. – Чтобы выбить из Месяцева расположение этого схрона, пришлось применить к нему все известные методики, вплоть до "сыворотки правды".

А на экране все те же люди выволокли из ямы здоровый, пятидесятилитровый бидон, подобный тому, в которых на фермах перевозят молоко. Открыв его, следователь начал по одному вытаскивать и складывать на поднос небольшие мешочки с завязками, методично считая свою добычу. В следующем кадре он открыл один из мешочков, но безупречно ограненные бриллианты не оставили особого впечатления при плохой съемке и мрачном освещении зимнего дня.

– Эта схема была отлажена до поточного метода. Все государственные и частные предприятия и фирмы платили один процент доходов в личный фонд губернатора. Официально деньги шли на благотворительность, на самом деле до сирот и убогих доходило не более трети суммы. На остальные деньги в Якутии закупались необработанные алмазы, на гранильных фабриках Новосибирска доводились до ума, а затем бриллианты поступали лично к Месяцеву и его семейству.

– И на сколько тянет такой бидончик? – поинтересовался Соломин.

– Почти миллиард в рублях, примерно двести пятьдесят миллионов долларов. Существовал еще личный схрон Молодцова, но эта сволочь успела застрелиться, теперь ведем работу с его шофером и остальными приближенными.

– Как же они все-таки вышли на Семенова? – спросил Сизов.

– Тут не обошлось без предательства. Один из наших людей в Поволжье сдал нашу контору своему губернатору, в том числе номера московских телефонов и электронной почты. Далее все было просто. Они проверили, кто звонил по этим номерам из Новосибирска и вышли на Семенова.

– Ну что ж, значит, пора вам выйти из подполья, – решил Сизов. – Пусть вас боятся.

– Да, пора, – согласился Демидов. – А то в том же Новосибирске нашу группу едва не расстрелял местный СОБР. Хорошо, глава «фебовцов» еще по Чечне лично знал парня, который руководил собровцами.

После того как Демидов ушел, однокашники долго сидели молча.

– Интересно, есть ли предел человеческой жадности? – тихо, скорее для себя, сказал Сизов.

– И подлости, – вздохнул Соломин.

– У тебя сколько на черный день припрятано бриллиантов? – спросил Владимир.

– Шутишь, что ли? – поперхнулся своей минералкой Соломин. – Откуда у меня бриллианты?

– Ну вот и у меня их столько же. Вряд ли они есть и у Сашки. Нас что же, всего трое таких осталось в этой стране? Помнишь, каким был этот генерал, Месяцев, четыре года назад?

– Ну, допустим, тогда он был только полковником, – напомнил премьер.

– Да, бравый вояка, прошел все горячие точки Союза, раз пять был ранен, его нам рекомендовал Сазонтьев. Начал, вроде, неплохо, претензий к нему не было. И за считанные годы превратился в такое дерьмо.

Через два месяца состоялся суд над тремя бывшими генерал-губернаторами: Месяцевым, Стариковым и Авдониным. Еще один генерал-губернатор, Шабунин, успел застрелиться до ареста. И это было лишь началом большой чистки. Только из органов московской милиции было уволено пять тысяч человек, шестьсот сорок осуждено, пятьдесят два – в основном высшие офицеры, – расстреляны. Радиоголоса из-за «бугра» торжествовали. Торопливый говорок Симеона Антипина иногда просто захлебывался от избытка переполнявших писателя чувств.

– Этот год войдет в один ряд в истории России вместе с годом введения Иваном Грозным опричнины и незабвенным тридцать седьмым – годом начала основных сталинских репрессий. История повторяется снова и снова, похоже, что Россия не способна учиться на своих уроках. Те, кто четыре года назад свергали старый строй и расстреливали своих противников, теперь сами получили достойную плату стандартными девятью граммами свинца.

Фокин же в своем обычном телеобращении был предельно краток, но жесток в формулировках. Перечислив результаты всех массовых чисток, главный идеолог страны подвел общий итог:

– Военное руководство страны еще раз доказало, что, вопреки мнению всех этих сволочей из-за «бугра», оно способно самоочищаться от позорящих его честь генералов и офицеров. При этом не идут в счет никакие прошлые заслуги или симпатии. Сегодня Россия получила еще один хороший импульс для движения вперед.

При всей этой взаимной истерии мало кто из аналитиков обратил внимание на то, что всех четырех выбывших губернаторов сменили люди, далекие от армейской жизни, простые чиновники и представители бизнеса.

ЭПИЗОД 50

2000 год, граница с Ингушетией, пропускной пункт «Кавказ»

Этот день ничем не отличался от десятков и сотен дней в Чечне. Самая адская работа именно здесь, на грани между миром и войной, когда уже не знаешь, кто враг, а кто нет. Там, в бою, все понятно, совсем не так как здесь.

Капитан Юрий Мирошкин с утра пребывал в плохом настроении, и виной всему была вступающая в свои права осень. Еще вчера острая синева бабьего лета словно увеличительным стеклом разжигала последнее тепло остывающего солнца, и капитан даже слегка позагорал, подставив свой коричневый торс слабым лучам осеннего светила. Но проснувшись во втором часу ночи, Мирошкин услышал, словно кто-то робко постукивает одним пальцем по железной крыше вагончика, и невольная тоска сжала его сердце.

"Еще одна осень на войне, снова грязь, холод, тоска", – подумал он. И сразу вспомнилось главное – то, что от него ушла Ленка, и тоска по любимой женщине накрыла сердце такой безнадежной мукой, что Юрий закусил край одеяла, чтобы не застонать и не разбудить спящих рядом офицеров. Противный вкус шерстяной тряпки окончательно прогнал остатки сна, и Мирошкин так и проворочался до утра, невольно слушая, как все требовательнее и злее дождь барабанит по крыше, а усиливающийся ветер иногда свинцовыми очередями швыряет капли в стекло небольшого оконца.

А в восемь утра капитан был уже на посту и с чисто физическим отвращением всматривался в чуждые ему лица женщин, старух, стариков, сравнивая их с мутными фотографиями в засаленных, мятых паспортах, пытаясь понять, что хотят сказать эти неприятные, вызывающие порой ненависть люди.

– А-а, гаспадин афицер, это он, просто тогда он был толстий, а счас савсем худай стал, – почти кричала Мирошкину в лицо высокая, худая как кочерга и такая же страшная женщина неопределенного возраста. При этом она наклонилась чуть ли не вплотную, и Юрия едва не вырвала от адской смеси лука, чеснока и давно нечищенных зубов. Сам престарелый старик ингуш, действительно мало похожий на фотографию в паспорте, стоял молча, медленно и редко моргая глазами.

К Юрию подошел его запоздавший напарник, капитан Василий Зелинский. За глаза их звали Тарапунька и Штепсель, настолько забавно смотрелись рядом рослый Зелинский и низенький, коренастый Мирошкин.

– Что у тебя? – спросил он, методично лузгая семечки.

– Семен, как думаешь, это он или нет? – спросил Мирошкин протягивая паспорт Зелинскому. Тот оценивающе взглянул на старика, потом на фотографию, потом снова на старика, а затем закрыл паспорт и, отдав его ингушу, махнул рукой, дескать – проходи.

– Сегодня что-то народу меньше, чем обычно, – сказал Юрий, раскрывая паспорт очередного старика, на этот раз чеченца.

– Дождь, сидят по домам, – заметил Зелинский, делая то же самое с паспортом его жены.

С обеих сторон блокпоста скопилось не менее сотни человек, желающих оказаться на другой стороне границы, но это действительно было мало. Обычно таких ходоков стояло раза в три больше. Что особенно убивало офицеров, так это то, что спустя часа два-три те же самые лица возвращались обратно либо в Чечню, либо в Ингушетию. Юрий зевнул, потом еще раз. Зелинский рефлекторно повторил операцию за ним и хмыкнул:

– Ты что это зеваешь, не выспался?

– Нет.

– А я так хорошо спал под этот дождь. Вчера из дома письмо пришло.

– Да? Что пишет Надежда?

– Юрка уже ходить начал, Аньку отдали в детский сад. Кстати, Надежда видела твою с этим… козлом. Говорит, он старше Елены лет на двадцать. Какой-то важный чин в городской управе. Лысый.

– Ну и хрен с ними. Пусть живет, пыль с лысины сдувает.

Офицеры знали друг друга давно, с училища, тогда они не особо дружили, но оба скоротечных курсантских романа происходили у всех на глазах. А затем жизнь в небольшом гарнизоне поневоле сблизила обе семьи, а командировки на Кавказ сделали мужчин едва ли не братьями. Вот только семейная жизнь Зелинского удалась, а у Мирошкина пошла наперекос.

К полудню Юрий окончательно выдохся. Ему казалось, что он заснет прямо с паспортом очередного ходока в руках. Плюнув на все, он отошел к вагончику и умылся. Как раз в это время со стороны Чечни подъехал здоровенный бортовой «КАМАЗ», а сразу за ним три белоснежных джипа с эмблемой ОБСЕ.

– О, опять эти шакалы евросоюзные, – заметил Зелинский, исподлобья поглядывая в сторону заезжих гостей. – Все ездят, нюхают, козлы!

– Да пусть ездят, авось когда-нибудь подорвутся на фугасе, а то все не верят, что тут идет война.

– А лучше, чтобы чеченцы утащили их в плен!

Как обычно, делегацию надо было пропустить без очереди, но для этого требовалось сначала проверить «КАМАЗ», буквально забитый галдящими, как сороки, чеченками и разным скарбом. Мирошкин занялся водителем, от джипов же подбежал не по годам молодой майор с лощеным лицом типичного "арбатского вояки".

– Ну, что тут у вас? – торопливо начал понукать он. – Давайте быстрее, мы на самолет опаздываем.

– Погоди, успеете, – сказал Зинченко и кивнул подошедшему сержанту: – Посмотри, что там.

Запрыгнув в кузов, сержант осмотрелся по сторонам и крикнул:

– Барахло разное! Тряпье, мешки с мукой.

– Ну пошарь там! Да гони этих баб с кузова! Пусть не придуриваются, что правил не знают, каждый день туда-сюда ездят!

Сержант с матом погнал пассажирок из кузова, Мирошкин, проверив бумаги водителя, подошел на помощь к своему другу и так же принялся проверять документы женщин из «КАМАЗа». Получив документы, они по одному лезли обратно в кузов, хотя сержант продолжал осмотр.

– Куда прете, – накинулся он на них. – Не видите, я еще не закончил!

В ответ те загомонили что-то на своем горластом языке, нимало не собираясь уступать солдату. Плюнув, тот продолжил копаться в ящиках и мешках. Молодой водитель «КАМАЗа» нетерпеливо посматривал из кабины, время от времени нажимая на газ и внося ревом своего двигателя еще больший шум. А московский майор снова начал атаковать, на этот раз Мирошкина.

– Э-э, капитан, ты давай не наглей, а! Хочешь себе неприятности получить? Ты их получишь, я гарантирую!

– Да отстань ты, – отмахнулся от него Юрий. – Нашел чем пугать. Дальше Чечни все равно не пошлют. Сержант, как там у тебя?

– Сейчас! – донеслось из кузова. – Ну-ка слезь с этого ящика! Кому говорю, слазь!

"С кем это он там," – подумал Мирошкин, и тут же в кузове грохнул пистолетный выстрел. Капитан еще поворачивал голову, а «КАМАЗ» уже тронулся с места, своим ревом почти заглушив визг попадавших от толчка чеченских женщин. Ближе всего к машине оказался Зинченко, он успел догнать еще не разогнавшийся автомобиль и, подтянувшись, рывком запрыгнул в кузов. Юрий видел, как Василий встал, но водитель заложил крутой вираж, объезжая бетонный блок, капитана мотнуло в сторону. А когда он выпрямился, снова послышались выстрелы, и тело Зинченко дернулось, перевалилось назад, через борт, и упало на дорогу. Эти двадцать метров Мирошкин пробежал на одном вдохе и почти упал на тело друга. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять весь ужас положения. Из пробитого виска друга пульсировала кровь, еще одна пуля прошла через глаз. А со стороны уезжающего «КАМАЗа» доносилась все разгорающаяся пальба. Лавируя по лабиринту из расставленных по дороге блоков, громоздкий грузовик никак не мог набрать скорость, по кабине водителя стреляли из нескольких автоматов, но и из кузова уже не прячущиеся боевики отвечали ожесточенным огнем. Их было трое, в грязном камуфляже, в черных масках. Разогнувшийся Мирошкин перехватил пробегавшего мимо солдата, выхватил из рук у того «Калашников» и, почти не целясь, выстрелил в сторону «КАМАЗа» из подствольного гранатомета. Выстрел получился удачным, граната опустилась точно в центр кузова и, очевидно, попала в какие-то боеприпасы, потому что сразу полыхнул невероятной силы взрыв.

Опустив автомат, Мирошкин несколько секунд смотрел на догорающие останки «КАМАЗа», потом машинально отдал оружие солдату и присел на корточки рядом с телом друга. Василий уже не дышал, единственный его глаз был открыт, и, отражая серую хмарь осеннего неба, стал таким же серым и безжизненным, утратив живую, природную голубизну. Юрий медленно стянул со своей головы шапку. Мимо него проползли джипы с высокой комиссией, но Мирошкин, казалось, не видел этого.

Спустя восемь лет в международном аэропорту Гааги Юрий Мирошкин спускался по трапу с борта «Боинга-747». На погонах его щегольского мундира сияли три полковничьих звезды, справа на груди значок Военной академии имени Фрунзе. Эта посадка в Голландии была вынужденной, из-за сильного ливня аэропорт Брюсселя не принимал их самолет, и теперь Юрий раздумывал над тем, как добираться до штаб-квартиры НАТО: дожидаться улучшения погоды или просто уехать автобусом. Гаагу одолевал дождь, показавшийся Мирошкину очень сильным, он невольно перешел на бег, хотя до поданного им автобуса было всего метров двадцать.

"Что же тогда творится в Брюсселе? – подумал Юрий, складывая зонтик уже внутри салона. – Если здесь такой дождище хлещет, то там, наверное, вообще всемирный потоп?"

От дамы, стоявшей рядом с ним, возбуждающе пахнуло резким, изысканным ароматом, и на несколько минут Мирошкин забыл о проблемах столицы Бельгии. Машинально, на автопилоте полковник последовал за женщиной со столь восхитительным парфюмом. Она оказалась привлекательной во всех отношениях. За эти годы Юрий так и не женился, но сумел оценить все преимущество холостяцкого существования, и кратковременные бурные романы скрашивали его скучную личную жизнь.

"Пройдем паспортный контроль, и надо будет с ней познакомиться", – подумал Мирошкин, продолжая смотреть вслед красавице. Он не глядя сунул паспорт в руки чиновника. Гораздо больше полковника сейчас волновало, в какую сторону отправится его попутчица. А та остановилась посредине зала в нерешительности, явно волнуемая теми же самыми проблемами, что и сам Мирошкин. Дама посмотрела в сторону расписания движения самолетов, потом отошла к расписанию междугородних автобусов.

"Что они там возятся?" – с досадой подумал Юрий, оборачиваясь к представителям пограничного контроля. К этому времени количество их удвоилось, худощавый парень с некрасивым, вытянутым лицом коренного фламандца что-то объяснял более старшему товарищу с объемным животиком любителя пива, тыча при этом пальцем то в паспорт Юрия, то на монитор компьютера.

– Что-нибудь не так, офицер? – спросил Мирошкин, заученно скалясь в профессиональной, дипломатической улыбке.

– Вы Юри Мирошки? – спросил молодой чиновник, по западному глотая окончания имен.

– Да.

– С какой целью вы прибыли в Нидерландское Королевство?

– Я следую транзитом в Брюссель, по приглашению руководства блока НАТО.

Мирошкин достал нужные документы, оба голландца внимательно их изучили, потом переглянулись. Старший куда-то ушел, второй, сказав: "Один момент", отложил документы Юрия в сторону и занялся проверкой документов какого-то азиата, не то корейца, не то японца.

"Любитель пива" вернулся минут через десять, и не один, а с двумя рослыми полицейскими.

– Юри Мирошкин? – спросил он строго, беря в руки паспорт полковника.

– Да, это я.

– Вы объявляетесь задержанным по ордеру международного трибунала в Гааге как военный преступник. У вас есть право на адвокатскую защиту, а также на один звонок.

Юрий был ошеломлен.

– Какое вы имеете право! – вскипел он. – Какой еще к чертям ордер?! У меня дипломатический паспорт!

– Это не имеет значение. Правительство Голландии не признает вашего статуса дипломата. Следуйте за нами.

Побагровевшего от злости Мирошкина провели в комнату пограничного осмотра и тщательно обыскали. На все протесты и угрозы русского полковника голландцы реагировали с флегматичной безразличностью, так что через полчаса Юрий плюнул и, напоследок по-русски «причесав» своих тюремщиков, умолк, надеясь только на телефонный звонок в посольство.

Человеку, поднявшему посла России с постели в три часа ночи, трудно рассчитывать на доброту и ласку. Митин, так звали главного российского дипломата в Нидерландском Королевстве, когда прибыл в аэропорт, был настроен соответственным образом.

– Ну, так что у вас тут случилось, полковник? – буркнул он, покрасневшими от недосыпа глазами рассматривая нарушителя своего спокойствия. Мирошкин как можно более подробно рассказал ситуации, Митин кивнул и вышел, сказав только одно:

– Хорошо, сейчас разберемся.

Но вернулся посол только через полтора часа. Следов сна на его лице уже не было заметно, зато отчетливо просматривалось явная злость напополам с растерянностью.

– Плохи твои дела, полковник. Ты знал, что по твою душу в свое время выписали ордер на арест?

– Да, но это когда было?! Да и вообще, что за глупость! Это уже пятая моя поездка на Запад.

– Странно, что она не тринадцатая. Я пробовал все: и протестовал, и угрожал, и просил отпустить тебя под залог – бесполезно. Уперлись как бараны!

– Что же теперь делать? – растерялся Мирошкин. До этого он воспринимал все происходящее как дурной сон, временное недоразумение, но лишь теперь до него начал доходить весь ужас его положения.

– Придется, брат, немного посидеть в тюряге. Это, правда, не наши тюрьмы, тут все гораздо более цивилизованно. Но…

– И долго?

Митин пожал плечами.

– Пока не включится большая дипломатия из Москвы. Так что потерпи.

На следующий день газеты и телевидение взахлеб вещали о деле Мирошкина. "Русский офицер арестован за прошлые военные преступления, – писала английская «Гардиан». – Голландское правосудие предъявляет русскому полковнику обвинение в убийстве четырех чеченских женщин. Невинные мирные жители погибли восемь лет назад от рук Юрия Мирошкина".

Кадры любительской съемки, зафиксировавшие выстрел Юрия из подствольника и последующий взрыв «КАМАЗа» крутили по всем каналам. Правда куда-то исчезли кадры обстрела боевиками блокпоста, тем более смерть Зинченко. Показывали только сам выстрел и крупно лицо Юрия, склонившегося над телом друга.

Следствие длилось всего две недели, сам суд – три дня. Первый раз войдя в зал заседаний, Мирошкин сразу почувствовал, как от затянутых в черные мантии людей веет холодом высокомерия и непонятной ему ненавистью. Он понял все из выступления прокурора, итальянки Андре Конте, пожилой женщины с лицом, на котором напрочь отсутствовали какие-либо эмоции.

– Мы не можем терпеть любых нарушений на нашей прекрасной земле прав человека. Этот же человек нарушил самое важное право человека – право на жизнь. В лице этого жалкого полковника мы судим не только его, но и все его громадное варварское государство. Государство, где раздавлены все права человека, где отсутствует сама свобода.

Попытки адвокатов доказать, что Юрий стрелял в сторону «КАМАЗа» в состоянии аффекта и неприцельно, ни к чему не привели. Благодаря усилиям российских спецслужб была найдена и показана по телевидению вся запись инцидента на пропускном пункте «Кавказ». Несколько подкупленных журналистов опубликовали действительную версию происшедшего. Потихоньку общественное мнение начало склоняться в сторону Мирошкина. Но несмотря на все усилия дипломатов и адвокатов, международный трибунал в Гааге приговорил Юрия Мирошкина к пожизненному заключению. В интервью одной из телекомпаний Конте откровенно призналась в том, что в этом случае она искренно сожалеет, что в Европе отменили смертную казнь.

– А жаль, это было бы хорошим уроком всем русским варварам.

Узнав о решении суда, Сизов пришел в ярость. Его личный секретарь Фартусов еще никогда не видел Диктатора в таком состоянии. Он вышел в приемную и немедленно позвонил Соломину.

– Виктор Андреевич, срочно зайдите к Владимиру Александровичу.

Через три минуты премьер вошел в приемную Сизова, кивнул головой Фартусову и хотел пройти дальше, но секретарь преградил ему дорогу:

– Виктор Андреевич, это я вас вызвал. Шеф не в себе, он разбил две хрустальных пепельницы и сломал стул.

– Чего это он? – удивился Соломин.

– Из-за Мирошкина.

– А-а, понятно.

– Кроме того, он велел разорвать все отношения с Голландией, арестовать имущество Нидерландов в России, а также задержать всех подданных королевства как заложников. И отдал распоряжение готовить эскадру Балтийского флота к походу в Северное море.

У Соломина вытянулось лицо.

– Ну, это уже чересчур! – пробормотал он.

Несколько секунд премьер раздумывал.

– Где сейчас Сазонтьев?

– На Арбате, в Генштабе.

– Вызови его сюда, пусть принесет побольше водки и придумает какой-нибудь повод ее выжрать.

– Хорошо. Да, он велел вызвать к себе Мохнача, Ждана и Анисина. Потом Володина.

– Эти трое обойдутся, а Володина ушли куда-нибудь к едреней фене, чтобы не нашли его дня три!

Кабинет Диктатора был пуст, и премьер прошел дальше, неодобрительно осмотрев по ходу разбитый в щепки стул и лежащие у стены осколки хрусталя. Виктор нашел Сизова в комнате отдыха, тот лежал на диване, расстегнув китель и сорвав с шеи галстук. Лицо Владимира пылало как после бани, знаменитая прическа была растрепанна.