Текст книги "Боткин"

Автор книги: Евгений Нилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава XII
Снова в Петербурге

«…В стенах твоих

И есть и были в стары годы

Друзья народа и свободы».

Н. А. Некрасов

(о Петербурге)

В конце ноября 1877 года Сергей Петрович в связи с болезнью выехал из ставки в Петербург. Перед тем он написал жене: «…Мои нервы слишком натянулись за это время, чтобы сносить долее тяжелое положение лейб-медика».

В Петербурге состояние здоровья Сергея Петровича улучшилось, и он приступил к обычной работе. Занялся он также обработкой своих фронтовых записей. За время пребывания на Балканах Боткин сделал много наблюдений, накопил материал. Недаром он писал об этом жене: «…важно то, что я видел и могу иметь право голоса на будущее время». Теперь Боткин с полным правом утверждал, что огромные потери на войне происходят не только от ранений, но и от заболеваний.

«…Военный врач настолько же должен быть знаком с хирургией, как и с внутренними болезнями. Во всех войсках смертность от внутренних болезней преобладает; только в военное время хирургические больные увеличиваются; но и тут появляющиеся от окучивания людей различные эпидемические формы опустошают иногда ряды солдат гораздо сильнее, чем неприятельские выстрелы». Чтобы избежать этого, Боткин требовал от врачей изучения особенностей заболеваний в войсках, а также изучения местности, где стоят воинские части, климата и других условий. Боткин учил находить связь между случаями заболеваний среди военных и среди местного населения.

«Зная причину, – говорил он, – можно ее устранить, понимание особенностей местной патологии дает возможность врачу не только лечить больных, но и предупредить распространение болезни».

«Военный врач должен быть настолько же хирургом и терапевтом, насколько он должен быть натуралистом, ибо без хорошего знания естественных наук немыслима разумная гигиена солдат. А эта последняя наука, в состав которой должно войти изучение быта солдатского во всех возможных фазах, должна быть основанием главнейшей деятельности военного врача; предупредить развитие болезней, уменьшить число заболевающих будет еще важнее, чем вылечить захворавшего». Боткин требовал от терапевтов знания инфекционных болезней и в свете этого стремился изменить программу занятий в университете и в академии.

Боткин настойчиво указывал на тяжелые последствия от неустройства быта во время войны и требовал от врача энергичного вмешательства в организацию условий питания, жилища, обмундирования солдат. В его полевой терапии этому отведено большое место. Работая над разделом организации быта, Боткин иллюстрировал его своими собственными наблюдениями. «Есть возможность существования даже такого дивизионного начальника, как Б. Из его дивизии обыкновенно привозили всего больше тифозных и тяжело больных, которые даже умирали дорогой; а он, против мнения своих врачей, пришел к тому убеждению, что мясо солдату вредно, перестал кормить мясом и не обращал никакого внимания на увеличивающуюся болезненность и смертность в своей части».

Беспощадной критике подвергает Боткин способы транспортировки раненых и больных. «Обыкновенно самая элементарная телега должна доконать дело, начатое турками, – гневно заявлял он и категорически требовал: – Мытарства, вытаскивания с телег, голодание по суткам – все это должно быть совершенно изъято из практики».

Основным в положениях Боткина по вопросам организации терапевтической помощи в военное время было то, что они давали возможность не только лечить, но и предупреждать болезни. Они являлись выражением нового, нарождавшегося в те годы направления, названного предупредительной медициной.

В семидесятые годы «Отечественные записки», выходившие под редакцией Салтыкова-Щедрина, Елисеева и Некрасова, оставались верны традициям «Современника».

С Некрасовым Боткина связывала многолетняя дружба. Б Петербурге Сергей Петрович узнал, что тяжелая болезнь Некрасова обострилась. Он поехал на Литейный проспект навестить больного.

Некрасов лежал на диване. Около него стоял столик, заваленный рукописями. Николай Алексеевич полулежал на высоких подушках и что-то писал. Пальцы, держащие листы бумаги и карандаш, были худы и бледны. Изможденное лицо, ввалившиеся глаза.

Сергей Петрович с грустью заметил, какая разрушительная перемена произошла с Некрасовым. Под простыней угадывалось иссушенное болезнью тело – острые колени и бессильные ноги.

Боткин рассказал больному о положении на Балканах, сказал, что читал в «Отечественных записках» его стихотворение «Осень», посвященное войне, и спросил о здоровье. Некрасов ответил хрипло:

– Недуг меня одолел, и муза ко мне явилась беззубой, дряхлой старухой.

В кабинет вошел Пыпин, он был чем-то возбужден и на вопрос Боткина, что с ним, вынул из жилетного кармана вчетверо сложенную бумагу. Это было письмо от Чернышевского.

«Если, когда ты получишь мое письмо, Некрасов еще будет продолжать дышать, скажи ему, что я горячо любил его, как человека, что я благодарю за его доброе расположение ко мне, что я целую его, что я убежден: его слава будет бессмертна, что вечна любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских поэтов.

Я рыдаю о кем. Он действительно был человек очень высокого благородства души и человек великого ума… И, как поэт, он, конечно, выше всех русских поэтов».

Выслушав эти слова, Некрасов еле слышным шепотом проговорил:

– Скажите Николаю Гавриловичу, что я очень благодарю его; я теперь утешен: его слова дороже мне, чем чьи-либо слова.

27 декабря 1677 года Некрасов умер.

Вскоре после смерти Некрасова Сергей Петрович сблизился с Михаилом Евграфовичем Салтыковым-Щедриным. Особенно сошлись они в восьмидесятые годы, когда Михаил Евграфович тяжело болел. Боткин был очень высокого мнения о Щедрине. «…Сколько ума и правды», – писал он о его произведениях.

Письма М. Е. Салтыкова-Щедрина свидетельствуют о дружеском расположении к Боткину:

«…доволен, что проведу лето в Териоках, потому что и 8 верстах Боткины»..

«Боткина вижу каждый день».

Саркастичный Щедрин часто прибегал к гиперболическим выражениям и язвил по поводу своих друзей: «Боткины живут, как принцы оранские, и имеют в своем шато 42 комнаты… По воскресеньям у них полно гостей и такой шум, что я бывать не решаюсь». И еще: «О Боткине знаю одно, что они по субботам служат в своей церкви всенощную, а по воскресеньям – обедню, для чего приезжает к ним поп из Выборга», – писал он Белоголовому.

Белоголовый знал, что все это не так, что церковь не у Боткиных, что у них далеко не 42 комнаты, что шумят больше дети и молодежь, а сам Боткин или принимает больных крестьян, или работает у себя в кабинете. «Хорошего вы мнения о ваших знакомых!» – писал он Щедрину.

Михаил Евграфович отвечал Белоголовому: «На это могу сказать по чести: да, хорошего. Но я так измучен и так всем надоел».

В 1885 году М. Е. Салтыков-Щедрин в своем духовном завещании просил Сергея Петровича и Екатерину Алексеевну позаботиться о его детях.

Большой дружбой был связан Сергей Петрович с художником Крамским, который также был его пациентом. Крамской просил Сергея Петровича позировать ему. Сергей Петрович смущенно отнекивался, говорил, что он лишь скромный лекарь, но Крамской все же написал его портрет.

В 1878 году Боткин был избран председателем Общества русских врачей. Членом общества Боткин состоял со дня его основания в 1861 году, но за последнее время почти перестал бывать на его заседаниях. Боткина не удовлетворяли нерешительность общества и те мелкие и незначительные задачи, которые оно перед собой ставило. Он не мог забыть, как в 1865 году был отклонен его план организации эпидемиологического общества. Сергей Петрович не понимал, как можно было не поддержать проект организованной борьбы с эпидемиями.

За прошедшие годы многое изменилось. Ушли одни, в состав общества вошли новые люди. Еще больше возрос и окреп авторитет Сергея Петровича, особенно после войны на Балканах. В зале заседания он увидел много знакомых лиц. Теперь и его ученики стали членами Общества русских врачей. С. П. Боткину была, устроена торжественная встреча как председателю.

Боткин выступил с программой работы общества. Вся деятельность общества, по мнению Боткина, должна быть направлена на служение народу.

«Важно было бы в работу общества внести другой элемент… практической медицины, который прилагался бы к делу самими членами. Это свяжет нас более тесными узами», – говорит Боткин. И далее: «…если бы, например, общество устроило лечебницу для бедных, то такое учреждение не только было бы связующим началом между отдельными членами, но и средством к сближению с населением, для которого теперь общество чуждо».

Глава XIII
Чума

«Я глубоко убежден, что только одно истинное знание в состоянии противодействовать панике, тому патологическому состоянию человеческого мозга, которое может повредить в некоторых случаях не меньше эпидемии».

С. П. Боткин

В станице Ветлянской Астраханской губернии в октябре и ноябре 1878 года умерло 19 человек от странной, непонятной болезни; сильная головная боль, слабость, температура, опухоли лимфатических желез, у некоторых бред и судороги. Заболевание вызвало тревогу.

Больных осматривали, советовались, спорили, определяли: перемежающуюся лихорадку, осложненную опухолью лимфатических сосудов, тиф, простуду, сибирскую язву… Но никто не сказал страшного слова… Чума? Нет! Только не чума! Откуда бы взяться здесь чуме? Между тем уже не в первый раз Восток посылал этот страшный подарок России.

До XVIII века чума, родиной которой считают Египет, Сирию, Месопотамию, Индию, приходила в Россию через Польшу и Прибалтийские страны. Европа потеряла от эпидемии чумы не менее 10 миллионов жителей. В Англии, например, был период, когда осталась лишь одна десятая населения. Но в XVIII веке Европа уже научилась бороться с распространением эпидемии. Тогда чума проложила новый путь – через Турцию и Персию. В 1770 году во время войны с Турцией занесена была в Россию зараза чумы из Ясс, где стояли русские войска. Тогда вымерло 275 городов и сел, особенно пострадала Москва.

В 1878 году снова чума пришла в Россию с турецкой войны.

В декабре эпидемия в Ветлянке приняла угрожающие формы: 3 декабря умирает целая семья в 10 человек, за ними следуют новые и новые жертвы. Умирает станичный врач Кох и весь состав присланных фельдшеров. Доктор Депнер заболевает нервным расстройством и уезжает из станицы. Население остается без медицинской помощи.

Станицей овладевает паника… бежать… бежать из Ветлянки!

Но грозная весть о повальной смерти облетела соседние селения, и всюду постановления: не пускать ветлянцев! В селах выставляют караулы с дубинками, со строгим наказом: гнать ветлянцев, если придут…

А врачи все еще не могут определить болезнь, произнести страшное слово «чума». Из Астрахани присылают новый состав врачей – Морозова и Григорьева. Еще с дороги Григорьев телеграфирует в Астрахань, что в станице чума, а по приезде в Ветлянку вдруг сталкивается с непонятным… Болезнь преобразилась – прежних признаков чумы нет! У больных кровохарканье, колотье в боку, затруднено дыхание, опухолей (бубонов) нет. Все это совсем не подходит к описанию чумы в руководствах! И Григорьев с Морозовым выносят заключение – в Ветлянке чумы нет. Это эпидемическая пневмония – пневмотифус. Снова спутаны карты, снова откладываются меры, предупреждающие распространение заразы. А смерть косит людей одного за другим.

Паника в Ветлянке все увеличивается. Администрация станицы не может справиться с обезумевшим от страха населением.

Казан Петр Щербаков вспоминал: «Время было страшное… все боялись, никуда не ходили, затворившись сидели, а если посмотришь на улицу, гробов 20 везут и едут два пьяных-распьяных – солдат и казак, песни поют… На войне было страшно, а в Ветлянке куда как страшнее!»

Наконец 19 декабря из Астрахани приезжает медицинский инспектор Цвангман. И, еще не доехав до Ветлянки, по рассказам очевидцев ставит диагноз: чума. 23 декабря поставлено оцепление.

А Морозов и Григорьев лежат уже в больнице. Ценою жизни платят они за свою ошибку. Почему же ошиблись, не распознали болезни врачи? Изучавший ветлянскую эпидемию профессор Минх сделал заключение, что чума в Ветлянке имела два периода: 1-й эпидемический (октябрь-ноябрь), когда была малая смертность и проявлялись признаки бубонной чумы, и 2-й – спорадический (декабрь) – повальная смертность, отсутствие бубонов – легочная форма («черная смерть»). Чума из одной формы перешла в другую. В этом, считает он, и был источник ошибки врачей.

Конец декабря… Эпидемия в самом разгаре… Теперь уже ни у кого нет сомнения, уже сказаны страшные слова «черная смерть», и слова эти вселяют смертельный ужас, сводят с ума, гонят обезумевших людей из очага заразы… Несмотря на оцепление, ветлянцы бегут… Бегут в степь; живут в соломе, в землянках, в шалашах. Лишь бы уйти из «проклятого места»!

Народ мечется, не знает, что делать… А страшная гостья перекинулась уже на другую сторону Волги, в село Пришиб, потом в село Селитрянное, проскользнула за беженцами в кочевья киргизов…

Страх охватывает всю страну.

В Москве вспоминают бедствия прошлого века, у всех на языке чума.

В газетах каждый день печатают сообщения из Ветлянки, как с фронта военных действий.

Скрывать правду больше невозможно… Но говорят – у страха глаза велики, теперь все преувеличивается, сенсация следует за сенсацией.

Начинается паника в финансовом мире; астраханские купцы не могут вывезти из-за кордона свои товары, гибнут миллионы пудов рыбы, разоряются сотни торговых домов. Германия грозит закрыть границу. Падает курс русских бумаг, ценностей… Кто-то играет на понижение, кто-то провоцирует все новые и новые слухи…

Биржа волнуется…

Наконец забеспокоились и наверху. Правительством направляется временный астраханский, саратовский и самарский генерал-губернатор граф Лорис-Меликов с широкими полномочиями, выделены специальные средства для борьбы с эпидемией, для поддержания кордона стягиваются войска…

Внутри оцепления тоже приняты энергичные меры: сжигается имущество умерших, заколачиваются дома, могилы дезинфицируются…

Приезжают в Беглянку добровольцы в одиночку и группами. Общество врачей, медицинские факультеты посылают врачей, фельдшеров, студентов. Земство, городская дума шлют медиков, медикаменты, одежду, деньги… Вся страна теперь занята Ветлянкой…

Эпидемия идет на убыль. Уже отмечаются только единичные случаи…

Февраль месяц… «Черная смерть» побеждена! В газетах еще печатаются ежедневно сообщения, о ветлянсной эпидемии, но сообщения эти успокоительные – случаев заболеваний больше нет. Постепенно страна начинает успокаиваться.

Теперь уже никто не боится ехать, в Ветлянку. Приезжают различные комиссии, проводят всяческие обследования. Приезжают и представители Международной: врачебной комиссии из Германии, Австрии, Румынии, Франции, Финляндии… Члены комиссии трясутся на перекладных по плохим дорогам, клянут русскую грязь, отсутствие: комфорта, азиатчину и… полное отсутствие чумных заболеваний.

23 февраля общим совещанием врачей констатируется, что с 28 января в Астраханской губернии не зарегистрировано ни одного случая заболеваний.

6 марта в газетах появилось сообщение профессора Эйхвальда, подписанное членами международной комиссий и администрацией: «Эпидемия в Астраханской губернии кончена, кордон может быть снят».

С большим волнением встретил Сергей Петрович известие о чуме в Ветлянке и сразу же начал организацию специальной экспедиции.

Целью экспедиции была не только медицинская помощь, но и научное изучение всех особенностей эпидемии и главным образом скрытых форм заболевания.

Присоединившись к заключению медицинского совета министерства внутренних дел, что свирепствующая в Ветлянке эпидемия действительно чума, Сергей Петрович выступил с мнением, «что развитие в России чумы в тех размерах, в каких она появлялась в прошлые столетия, невероятно, однако возможно появление в различных местах России большего или меньшего числа заболеваний чумной болезнью без тяжелых ее проявлений, ни в смысле смертности, ни в смысле прилипчивости и заразительности».

– Я отмечал и демонстрировал в клинике, – говорил он, – на больных отклонения в клиническом течении обычных тифов… Можно сделать предположение, что так проявляется занесенная к нам чумная зараза, не развившаяся в своей вполне обособившейся форме по причинам каких-то неизвестных нам условий, разрушающих ее. Поэтому необходимо зорко следить за проявлением чумной заразы в легком ее виде, за теми случаями, которые вызывают обычно споры между врачами во время всех эпидемий.

Это был настоящий научный подход к вопросу о чуме, голос ученого, прозвучавший среди паники и сумятицы, охвативших страну. Но, как видно, он не устраивал многих из тех, кто направлял события. В печати началась травля профессора Боткина. Поводом к ней послужил «чумной курьез» в Петербурге, как назвали реакционные газеты случай, произошедший в Военно-медицинской академии.

13 февраля… Сергей Петрович, как всегда, ведет открытый прием для студентов в клинике. Как всегда, его окружают несколько ординаторов и много студентов. Все в белых халатах. В клинике все поражает исключительной чистотой и белизной. И на фоне этой белизны особенно страшной кажется фигура больного – дворника Наума Прокофьева. Он в грязном, рваном пиджаке и штанах, заправленных в громадные, тоже рваные валенки. Волосы и борода всклокочены, глаза блуждают, лицо вспухшее, как после длительного запоя. И всем видом своим он походит на пьяного. Вошел, пошатываясь, сразу опустился на стул и как-то весь обмяк, но на вопросы Прокофьев отвечает сознательно и подробно.

Начинается осмотр и заполнение «скорбного листа». Один за другим констатирует Сергей Петрович симптомы, так часто повторявшиеся в описаниях больных первого периода ветлянской эпидемии.

Осмотр и опрос Сергей Петрович, как всегда, ведет детально, не торопясь, подробно останавливаясь и разбирая каждый симптом. Осмотр идет уже полтора часа. И с каждым новый симптомом все яснее становится диагноз. Все яснее проявляются я «симптомы» слушателей. Вот один осторожный уже отступает подальше, другой лихорадочно трет руки платком, хотя он и не прикасался к больному. Страх заползает под белые халаты чересчур осторожных. Но таких мало. Вперед выступают студенты Конапасевич и Дмитриев, в глазах их светится живой интерес, желание самим разобраться, уловить все детали, другие толпятся за ними, переговариваются. Ординаторы, как всегда, спокойны и выдержанны, ведь Наум Прокофьев не первый случай проявления «чумных признаков». Такие признаки обсуждали уже и в клинике, и в Обществе русских врачей, и на лекциях профессора Боткина. Только здесь в наличии полная клиническая картина чумы в легкой форме.

Сергей Петрович медлит… Вспоминает ли он в это время, как просмотрели врачи эпидемию в Москве и в Ветлянке, думает ли о том, что его диагноз может вызвать панику в столице? Скорей всего, он обдумывает, какие конкретные меры надо принять в связи с данным случаем, ведь для него это просто случая чумы в легкой форме, случай, не вызывающий опасений сам по себе, но заставляющий насторожиться, проследить его происхождение.

1. Памятник С. П. Боткину перед клиникой, в которой он работал (скульптор В. А. Беклемишев)

2. В. Г. Белинский.

3. Т. Н. Грановский.

4. Дом на Маросейке.

5. А. И. Герцен.

6. Петр Кононович Боткин.

7. Н. А. Белоголовый.

8. Боткин-студент.

9. П. Л. Пикулин.

10. И. Т. Глебов.

11. Московский университет.

23. Лаборатория И. П. Павлова при клинике С. П. Боткина.

24. И. П. Павлов.

25. Боткин в амбулатории.

12. С. П. Боткин (1860 г.)

13. Рудольф Вирхов.

14. С. П. Боткин и И. М. Сеченов.

15. Петербургская медико-хирургическая академия. Середина XIX века.

16. И. П. Боков.

17. М. А. Бокова-Сеченова.

18. П. А. Дубовицкий.

19. Н. Г. Чернышевский.

20. С. П. Боткин и Е. А. Боткина (1878 г.).

21. Боткин – лейб-медик.

22. Боткин на обходе больных в клинике.

26. С. П. Боткин (1887 г.).

27. Надпись над входом в Боткинскую больницу.

28. Боткин с группой врачей – последователей его научной школы. Восьмидесятые годы.

29. Боткин в последние годы жизни.

30. Макет Боткинской больницы.

Опять новый ряд вопросов к Прокофьеву. Выясняется, что он живет в подвале Михайловского артиллерийского училища, что недавно там же поселили солдат «слабосильной команды», вернувшейся из армии. Невольно возникает мысль: опять тот же путь, с войны, через солдат.

Профессор Боткин ставит диагноз: у больного Наума Прокофьева острое заболевание инфекционного характера с петехиями на коже и острым опуханием лимфатических желез, которое следует считать инфекцией чумы слабой силы и степени.

В тот же вечер, извещенный о происшествии, градоначальник Зуров собрал совещание в составе: городского головы – барона Корфа, докторов – барона Майделя, полицейского врача Баталина, начальника академии и других. Врачебная комиссия снова детально обследовала больного и пришла к тому же заключению, что и профессор Боткин. – данный случай болезни есть действительно та чумная инфекция слабой силы, которая появляется обычно перед эпидемией чумы.

Градоначальник Зуров, выслушав заключение врачей, долго молчал.

– Нужна ли такая категоричность? – мягко начал он. – Зачем называть это заболевание чумой, может быть, можно квалифицировать его как-нибудь иначе?

– Что ж, – поддакнул добродушный толстяк доктор Майдель, – можно бы и иначе: чумной тиф, например, или просто тиф…

– Вот-вот, тиф! – ухватился Зуров. – Так, знаете, будет гораздо спокойнее, чтоб не вызывать паники в обществе.

Сергей Петрович возмутился:

– Нет, не кривя душой, не могу данную болезнь назвать другим именем, как чумной инфекцией слабой силы и степени, такие вещи нельзя скрывать.

Остальные врачи поддержали его.

– Все равно уже весь Петербург знает об этом случае, поздно, – цинично добавил доктор Баталин, – разве что… Но тут же замолчал, опасливо поглядев на начальника академии Быкова и Боткина.

Совещание решило немедленно принять меры по изоляции всех, кто проживал с Прокофьевым в подвале.

Три часа ночи… У ворот Михайловского замка останавливаются пожарные дроги. Одни, другие, третьи. Из подвала по крутой лестнице поднимаются какие-то перепуганные люди, тащат узлы с вещами, ревут сонные дети, голосят бабы, ругаются мужчины. Вокруг толпятся служащие медико-полицейской службы, они в странной одежде: поверх полицейской формы – халаты с капюшонами, на руках рукавицы, в прорезах капюшонов поблескивают глаза, злые и испуганные. Полицейские толкают людей, тащат вещи, грузят всех на дроги. Дроги отправляются в Екатерингоф. Здесь в доме № 1 должны разместиться 48 человек, проживавших в подвале с Наумом Прокофьевым. К ним ставят караул – шесть городовых с околоточным.

Наум Прокофьев лежит в отдельной палате, в четырех прилегающих комнатах – карантинный врач Васильев, два студента, служитель и сиделка. Комнаты изолированы, еда передается через окно, все, что нужно, пишут на бумаге и показывают через стекло.

Вскоре за стеклом появляется бюллетень за подписью доктора Васильева: «Температура 39,5, пульс 94, напряженный, головная боль, больной большей частью лежит, забытье».

На другой день новый бюллетень: «Температура 37,5, пульс 76, легко снимаемый, объективные явления те же, опухоль „статус кво“, больной жалуется на слабость и отсутствие аппетита. Ночь провел спокойно». Это сообщение радует всех окружающих, но больше всех, кажется, радует оно градоначальника Зурова. Накануне он, как и предчувствовал, получил серьезное неодобрение сверху и теперь спешит принять меры. Срочно созывает он «высочайше учрежденную» новую комиссию под своим председательством. Теперь комиссия подобрана так, что в нее входят люди разумные и благонамеренные. И комиссия 14 февраля, осмотрев больного, пишет заключение: «Наум Прокофьев, находясь в безрецидивном периоде сифилиса, заболел 15 января идиопатическим воспалением паховых желез, которые, перейдя в нагноение, вскрылись на 26-й день. Оставленная без хирургической помощи болезнь сопровождалась явлениями свободно выходящего гноя, то есть лихорадочными явлениями известного типа и характера и впоследствии симпатическим бубоном в правом паху, который в настоящее время находится в периоде разрешения».

Заключение составлено тонко. Чума теперь вовсе не упоминается, вообще вся болезнь Прокофьева умело окутана тайной. Зачем-то упомянут сифилис, каждому врачу ясно: безрецидивный период означает, что ни о каком рецидиве этой болезни не может идти речь. Но это ясно врачам, а для непосвященных у дворника – сифилис. Бубоны названы то идиопатическими, то симпатическими, благодаря чему они выглядят как-то «симпатичнее» и вовсе не похожи уже на чумные.

Но все же авторам заключения оно кажется не совсем убедительным, и 15 февраля созывается новая «особая комиссия», составленная из членов медицинского совета под председательством лейб-медика профессора Зденкауэра. «Особая комиссия» производит также осмотр больного и, вдохновленная первым заключением, составляет уже новое: «У Наума Прокофьева опухоли желез объясняются предшествовавшими сифилитическими страданиями. Что же касается до острой инфекционной формы болезни, то отсутствие опухоли печени и селезенки… не дает права признать болезнь за имеющую какую-либо аналогию с астраханской эпидемией…»

Это заключение, подписанное медицинскими авторитетами, звучит уже вполне определенно (ведь Прокофьев поправляется, и это не опасно): никаких признаков чумы нет, у больного просто сифилис! Профессор Боткин допустил ошибку!

Теперь в газетах, печатавших 14 и 15 февраля короткие сообщения о случае в терапевтическом отделении, появляются сообщения об «ошибке» профессора Боткина. Его обвиняют даже в том, что в Ветлянке была признана чума. Издаваемая махровым реакционером Катковым газета «Московские ведомости» пишет:

«Медицинский авторитет сначала заочно, не имея положительных данных, провозглашает плохо исследованную болезнь индийской чумой, черной смертью, а потом, встретив довольно обыкновенный случай сифилиса, поспешно, не слушая возражений, объявляет, что это чума, что чума, стало быть, в Петербурге… по всей России, и какие произошли бы тогда последствия? Не было ли бы тогда искусственно произведено бедствие большее, чем даже смерть нескольких сот человек? Фальшивая тревога, причиненная курьезным и прискорбным случаем с сифилитиком Прокофьевым, которого профессор Боткин с таким невероятным легкомыслием признал за больного чумой, у себя дома, конечно, не замедлит улечься, но случай этот, как водятся, не останется без международных последствий, далеко не так скоро изживающихся. Телеграф из Берлина уже возвещает новые меры строгости против России, подготовляемые тамошним правительством».

Статья откровенно показывала, откуда дует ветер. Были задеты интересы все тех же кругов, которые опасались закрытия границы для вывоза товаров.

Вынужденный ответить на нападки, Сергей Петрович пишет письмо в редакцию газеты «Новое время».

Он еще раз подробно излагает свою точку зрения на возможность появления легких форм заболеваний чумного характера и на необходимость научного изучения их, своевременного обнаружения и широкой публикации сведений о чуме для предотвращения паники. Он подробно описывает снмптомы болезни Наума Прокофьева, показывая, что диагноз сифилиса исключается. «Такая диагностическая ошибка была бы непозволительна профессору клинических внутренних болезней… как бы ни желательно было мне ошибиться в таком случае, – писал он. – Не могу признать моей ошибки и глубоко проникнут истинностью моего убеждения. Я бы не позволил себе защищать мое мнение публично, если бы это касалось одного моего самолюбия, и безропотно вынес бы н вынесу все возможные на меня нападки и самые недостойные инсинуации, если бы это только вело к действительному благу народонаселения».

Это полное искренности и благородства письмо вызвало реакцию в медицинском мире. В Обществе русских врачей профессору Боткину была устроена овация. Заседание общества было назначено в химической аудитории Медико-хирургической академии.

Сергей Петрович приехал, как всегда, точно, он казался нездоровым и очень постаревшим. Пройдя к своему месту, он грузно опустился на стул. Первым выступил профессор Славянский – прочитал адрес от Общества русских врачей. Затем от профессоров Медико-хирургической академии прочел адрес доктор Николаев.

В адресе общества врачей отмечалось, что столетие назад Москва была застигнута чумой врасплох по вине врачей, которые скрывали истину, а высказывалось одобрение принципиальности Боткина.

Сергей Петрович выступил с ответной речью:

«Я глубоко тронут! Вы сняли с меня тяжелый камень, лежавший на моей душе последние 10 дней. Не думайте только, что я сделал в данном случае что-либо многое, великое, не возводите моего поступка в героизм. Я говорю это не в силу только скромности. Всякий другой на моем месте поступил бы так же».

Единодушное выступление врачей, поддержавшее и успокоившее Боткина, было резко осуждено его недоброжелателями. Известный в то время журналист В. О. Михневич, выступавший в печати под псевдонимом «Коломенский Кандид», напечатал в воскресном номере «Новостей» фельетон.

«Вашими адресами и овациями вы расписались в сокровенном убеждении, что авторитет этот действительно расшатан и подорван и что, стало быть, его нужно поддержать чрезвычайными мерами, чтобы он не рухнул окончательно…» – писал Михневич.

И снова в газетах появляются статьи с различными толкованиями случая с Наумом Прокофьевым.

Боткина обвиняют в том, что он якобы играет на бирже и «выдумал» чуму в Петербурге в корыстных целях, и в том. что он раздул случай с Наумом Прокофьевым, чтобы добиться улучшения санитарных условий в России, и даже в том, что его целью было ослабление правительства.

Под видом обозрения иностранной прессы подносилось такое сообщение:

«…считают, что здесь происходит таинственная закулисная игра. По достоверным источникам из Петербурга сообщают, что там подозревают „нигилистические“ происки… что в числе ассистентов Боткина имеется двое состоявших вожаками нигилистов, что достоверно то, что между революционерами замечена невероятная дерзость… Другие сообщения Боткина представляют жертвой правительства, мучеником за свои убеждения, говорят, что это политические махинации против Боткина со стороны правительства: Боткин, мол, выразился неопределенно, но враги, т. е. полиция, постоянно окружающая его своими агентами, поспешила опубликовать, что в клинике чумной, чтоб вызвать раздражение против Боткина, а затем организовала комиссию, осмелившуюся заявить, что у Прокофьева сифилис. Члены комиссии состоят на службе и потому подтвердили, Зденкауэр – враг Боткина, так как он заменил его в качестве лейб-медика, чтобы подкопаться под Боткина, правительство выставляет его сообщником нигилистов, выдумавших чуму, чтобы вызвать смуту».