Текст книги "Боткин"

Автор книги: Евгений Нилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Боткина поразило и разочаровало общее состояние медицины в Париже. В урологической клинике Кодемона врачи, как заметил Боткин, не придавали значения микроскопическим исследованиям. Сергей Петрович писал: «…В двух случаях камня почек и последовательного затем страдания пузыря, несмотря на все положительные данные в моче, диагностика и, конечно, лечение были неправильны. Ошибка была сделана при мне и лучшими авторитетами города».

С огорчением рассказывает Боткин в письме Белоголовому о том, что он нашел во французских клиниках детских болезней. «Смертность детей жесточайшая, что, кажется, отчасти зависит от не совсем хорошего ухода, скверно топленных комнат и пр. Здесь эпидемия круппа, и почти все они отправляются на тот свет с прорезанным или целым горлом».

Из своих наблюдений над работой европейских знаменитостей Боткин сделал для себя еще раз все тот же вывод! «…врач должен быть клинически образовав; клинику нельзя доверять даже очень хорошему врачу-практику; у подобного руководителя диагностика всегда будет носить лишь госпитальный характер[3]3
  Диагностика, основанная только на практических наблюдениях, а не на экспериментальных исследованиях.


[Закрыть] и лечение больного, не имеющее экспериментального обоснования, неизбежно сведется к эмпирическим назначениям…» Боткин считал подобное лечение «недобросовестным», «рутинным», «недобрым делом».

В 1860 году у Боткиных родился сын, названный по желанию Анастасии Александровны в честь отца Сергеем.

«Паренек наш кричит и ест так много, что даже мало спит, но это не мешает ему расти… Игрушка презанятная, жаль только, что слишком мала в нельзя ею поиграть так, как бы хотелось», – делится счастливый отец своей радостью с Белоголовым.

Обучение за границей подходило к концу. Сергей Петрович стремился на родину, хотел скорее применить полученные знания. Задерживало болезненное состояние жены, которая, «как тропическое растение, без солнца тотчас же свертывается. Если бы можно было в Питер привезти, хоть в бутылке, итальянского солнышка, кажется, тотчас же полетел бы домой… В начале, августа надеюсь увидеться с тобой…» – писал он Белоголовому.

10 августа 1860 года Боткин приехал в Петербург и сразу начал работу в академии. 17 сентября он блестяще защитил диссертацию.

Глава VI
На родине

«В высшем учебном заведении преподавателями могут и должны быть только достойные представители науки».

П. А. Дубовицкий

За время отсутствия С. П. Боткина в Россия многое изменилось.

Поражение в Крымской войне, показавшее гнилость самодержавного крепостнического строя, смерть Николая I и воцарение нового императора с его политикой либеральных реформ, появление на арене общественной жизни разночинной интеллигенции – все это вызвало широкую волну общественного движения за переустройство всей русской жизни.

Начавшиеся реформы коснулись и высшей школы.

В 1857 году президентом Медико-хирургической академии стал П. А. Дубовицкий, человек передовых взглядов, неподкупный, честный, энергичный.

Впоследствии С. П. Боткин писал о нем: «Дубовицкий – человек с громадным желанием принести пользу: он много способствовал тому, что новые, свежие силы не пропали бесследно я принесли свою посильную пользу русскому обществу».

Президентскую деятельность Дубовицкий начал строительством новых и перестройкой старых зданий академии, улучшением внутреннего оборудования лабораторий, клиник, кафедр и обновлением преподавательского штата.

На Выборгской стороне – на территории, отведенной под Медико-хирургическую академию, – с весны началась работа.

Ломались ветхие деревянные здания, а на их месте воздвигались каменные корпуса.

Не менее энергична была деятельность нового президента но обновлению профессорского персонала. Из Казани в качестве ученого секретаря был приглашен известный всей России химик Николай Николаевич Зинин. Он со своей стороны посоветовал Дубовицкому пригласить в качестве вице-президента, на которого возлагалось заведование педагогической частью, Ивана Тимофеевича Глебова. Эти два профессора вместе с Дубовицким составили «триумвират», который занялся подбором на кафедры молодых профессоров. Привлекали научную молодежь, зарекомендовавшую себя работами в области медицины. Намечены были кандидатуры Сеченова, Боткина, Юнге, Беккерса.

В 1859 году всем кандидатам послали предложения заканчивать свои учебные и научные занятия за границей и готовиться к работе в академии.

Сергей Петрович Боткин был приглашен адъюнктом на кафедру терапии. Между стариком Шипулинским. руководителем кафедры, в свое время крупным терапевтом, и «триумвиратом» было условлено, что после его отставки, а это должно было произойти через год-два, его должность займет Боткин.

Еще находясь за границей. Сергей Петрович продумал, с чего начнет свою деятельность в академии. Прежде всего должна быть создана лаборатория, ни один диагноз не будет ставиться без подкрепления всесторонними анализами. Введет он также и специальные научные исследования. С организации лаборатории и начал молодой адъюнкт. Это сразу насторожило весь синклит старых профессоров. В академии в тот период большинство составляла группа профессоров, которую называли «немецкой партией», хотя в нее входили не только иностранцы, но и русские профессора. Именно эта группа отрицательно отнеслась к введению новых методов, привезенных Боткиным из Германии.

– Все это модничание ни к чему, оно только отвлекает слушателей от освоения основных курсов.

– Стремление все проверять анализами от врачебного бессилия, от неумения самостоятельно поставить диагноз.

– Этот безвестный московский купчик, который еще и к больному-то не знает, как подойти, хочет учить нас!

Такие или примерно такие разговоры шли в кулуарах академии. Они, конечно, доходили до Боткина, но мало его трогали.

Беспокоило другое. Где найти оборудование, реактивы, сотрудников? Микроскоп у Боткина был свой – он приобрел его еще в Германии. Зинин поделился кое-чем из запасов химической лаборатории. Хуже с людьми – подготовленных лаборантов не было, приходилось все делать самому.

Все же лаборатория скоро начала работу. Были налажены микроскопические и физико-химические исследования, анализы мочи, крови и другие. Сразу же Боткин начал н исследовательскую работу. Через семь месяцев Сергей Петрович писал брату Михаилу: «Под моим руководством много и очень охотно работают, так что теперь публикуется 5 работ самостоятельных, сделанных студентами… Это меня ужасно утешает, и я внутренно горжусь таким блестящим началом, в России такого рода работы новая новинка…» В письме через месяц он пишет о том же: «12 работ выйдут напечатанными за нынешний год… каждая работа может занять достойное место в любом журнале». Белоголовому он пишет: «Теперь в ходу мои научные работы в лаборатории, которую я сам создал и которой любуюсь, как собственным ребенком; под моим руководством делаются работы, которые я задал, и некоторые дают отличные результаты».

Под руководством Боткина в основном исследовалось действие лекарственных веществ. Сергей Петрович очень интересовался народными средствами, изучал лекарственные свойства различных растений. Многие из изученных в лаборатории веществ вошли в практику медицины и применяются до сих пор. Таковы, например, препараты горицвета, ландыша, наперстянки.

Исследование лекарственных препаратов Сергей Петрович производил на животных. Эти опыты интересовали его даже больше, чем клинические анализы. Только эксперименты над животными, как понимал Боткин, могли существенно продвинуть вперед научную медицину. В то же время он постоянно помнил, что переносить закономерности, установленные на животных, в клинику можно лишь с большой осторожностью:

«Вы должны искать… специфические средства и имеете право идти также путем и теоретических соображений, но только для применения последних должна быть лаборатория, а не клиника. Нельзя себе позволять экспериментировать без громадной осторожности на живом человеке; вы должны помнить, что медицина наша далеко еще не стоит на почве точной науки, и всегда иметь в виду тот спасительный страх, чтоб не повредить больному, не ухудшить чем-либо его состояние».

В этих высказываниях Боткина мы видим мысли его учителя Рудольфа Вирхова, который называл проведение опытов над человеком «преступлением против логики и морали» и горячо восставал против царившего в то время «безудержного, спекулятивного терапевтического эмпиризма». Но одновременно во взглядах Боткина на эксперимент уже видно и полное принятие мыслей Клода Бернара: «Клиника ставит… вопросы… – писал К. Бернар, – экспериментальная медицина не должна отрываться от клинического наблюдения». Боткин утверждал: «Клинический эксперимент руководствуется идеей, выработанной путем клинических наблюдений».

Заменяя профессора Шипулинского в терапевтической клинике четвертого курса, Сергей Петрович старался перестроить принятые там старые методы работы.

«Наблюдения врача в клинике должны быть научно обоснованы и подтверждены экспериментом, данные патологии должны быть увязаны с данными физиологии»… «…Приемы, употребляемые в практике для исследования, наблюдения и лечения больного, должны быть приемами естествоиспытателя, основывающего свое заключение на возможно большем количестве строго и научно наблюдаемых фактов».

«Успех и прочное развитие практической медицины будут обусловливаться уменьшением значения в ней инстинкта и большего подчинения науке».

Если мы припомним, что в то время преподавание клинической медицины в основном базировалось на описании болезней, без проникновения в их сущность, будет ясно, что подход Боткина был принципиально новым. Он писал: «Представляющийся больной есть предмет вашего научного исследования, обогащенного всеми современными методами: собравши сумму анатомических, физиологических и патологических фактов данного субъекта, группируя эти факты, на основании ваших теоретических знаний, вы делаете заключение, представляющее уже не диагностику болезни, а диагностику больного, ибо, собирая факты, представляющиеся в исследуемом субъекте, путем естествоиспытателя, вы получите не только патологические явления того или другого органа, на основании которых дадите название болезни, но вместе с этим вы увидите состояние всех остальных органов, находящихся в большей или меньшей связи с заболеванием и видоизменяющихся у каждого субъекта. Вот эта-то индивидуализация каждого случая, основанная на осязательных научных данных, и составляет задачу клинической медицины и вместе с тем самое твердое основание лечения, направленного не против болезни. а против страдания больного».

Обследования больных под руководством Боткина стали походить на диагностические турниры.

Профессор Шипулинский растерялся. Он не ожидал такой глубокой и такой обширной деятельности от своего адъюнкта. Ему казалось, что это подрывает его авторитет.

Дубовицкий, Зинин и Глебов были довольны Боткиным, В терапевтическую клинику пришел тот, кого они и ждали, – настоящий врач-клиницист. Довольны были и студенты. Они внимательно слушали каждое слово нового руководителя. С интересом проводили лабораторные исследования, при обследовании больных применяли методы, которым их обучал Боткин.

Но вскоре начались неприятности. Сергей Петрович получил назначение только «исполняющего должность» адъюнкта, потому что по тогдашним правилам полагалось сдать еще соответствующие экзамены и провести публичную лекцию. Однако его допустили к занятиям со студентами до выполнения этих требований, потому что Шипулинский часто болел и клиника фактически оставалась без руководителя.

Увлеченный своими начинаниями, Сергей Петрович затягивал сдачу экзаменов н чтение публичной лекции, считая это пустой формальностью.

Между тем Шипулинский, чувствуя свою отсталость от требований современной медицины и не имея сил на коренную перестройку, подал в отставку. Его должность оказывалась вакантной раньше, чем этого ожидал академический «триумвират».

– Ну что же1 Тем лучше! – сказал Глебов. – Надо проводить через конференцию на ординарного профессора Боткина, которому эта должность давно обещана.

Зинин и Дубовицкий были согласны с вице-президентом. Но неожиданно возникло препятствие: часть профессоров заявила, что Сергей Петрович не имеет права занять профессорскую должность, так как он до сих пор не сдал требуемых экзаменов и не прочел публичную лекцию перед конференцией.

Не это, конечно, было истинной причиной протеста. Назначение на профессорскую должность молодого ученого рассматривалось как новшество, направленное против сложившихся традиций, тем более что кандидат уже показал себя человеком, непримиримым к рутине.

Дубовицкий, Зинин и Глебов оказались бессильными против большинства членов конференции. Боткин подал заявление об уходе. И тут-то выступили с письмом в конференцию студенты и молодые врачи, прикомандированные к академии на практику:

«Уверенные в необходимости основательного изучения патологии, химии и практического знакомства с физическими и химическими методами исследования больных, мы чувствовали себя глубоко признательными конференции академии, пригласившей в нашу основную терапевтическую клинику наставника, который, совершенно удовлетворяя этой высказанной нами потребности, в течение однолетнего пребывания в клинике успел ознакомить своих слушателей с современными клиническими усовершенствованиями и, вполне владея как всеми научными средствами, необходимыми для многосложной обязанности клинициста, как прекрасным талантом преподавания, так и практическими медицинскими сведениями, успел привлечь в свою клинику множество посторонних слушателей и много людей, желающих работать под его руководством. Устроенная им клиническая лаборатория давала к тому средства и остается капитальным приобретением клиники. Одним словом, прошедший год ясно показал нам, что в Сергее Петровиче Боткине мы имеем единственного и незаменимого профессора, могущего удовлетворить высказанным нами потребностям, сделавшимся необходимым ингредиентом медицинского образования, потребностям, уже удовлетворенным в лучших германских клиниках и так полно удовлетворяемым С. П. Боткиным».

Из письма Боткина к брату Михаилу мы узнаем о дальнейшей борьбе, разыгравшейся осенью 1861 года в Медико-хирургической академии. «Мне хочется тебе передать исторически дело моего поступления на место Шипулинского, боюсь только, что тебе будет скучно читать, но все-таки сделаю это, чтобы увековечить эту историю, очень важную в моей жизни. Нынешней весной между мной и Шипулинским было решено, что он не приедет к лекциям и не начнет их; следовательно, начать нужно будет мне. Приехавши в город с дачи, слышу – и Шипулинский здесь и ко мне не идет, а был в клинике, сердился, что ничего не готово, – следовательно, хочет начать… Наконец лекции начались, начальство просит меня окончить формальность с экзаменом адъюнкта, отнекиваюсь, они пристают; наконец я соглашаюсь, но с условием, чтобы меня пригласили в конференцию экзаменоваться официальной бумагой, что и сделано. В ответ на это приглашение я отправляю две бумаги, одну – рапорт о болезни, другую – где говорю, что, не желая никогда быть адъюнктом, я считаю экзамен для утверждения в оной должности излишним, если же по открытия вакансии кафедры Шипулинского конференция не сочтет меня достойным занятия оной кафедры, то прошу покорнейше меня уволить из академии. Бумага эта была, как бомба, брошена в конференцию: здесь открылась партия против меня, которая еще не успела спеться и приготовиться к действию. В ту же конференцию, когда я послал бумагу, должно было рассуждать об отставке Шипулинского. Одна партия, самая сильная, готовила Экка, другая, более слабая, – Бессера. Студенты прислали депутацию в конференцию и, каждого Члена по очереди вызывая, просили заявить их желание видеть на этом месте Боткина, а не кого другого. Эта депутация мне настолько помогла, что противники были убиты сразу, ибо их самих, как членов конференции, просили хлопотать за меня. В этой конференции мой приятель Якубович, желая мне помочь, так стал хвалить, что все сочли за долг оскорбиться; он им публично сказал, что Боткин в один год в академии сделал больше, чем большая часть членов в течение всей их деятельности профессорской. Это оскорбление дало мне ожесточенных врагов, которые дошли до того, что читали по поводу меня речь студентам, убеждая их отказаться от меня и выбрать Экка. Но эта речь только оскорбила студентов и дала иле новых друзей. На следующее заседание конференции представили официальный адрес врачи нашего академического института в пользу меня, а также студенты. В это заседание стали отбирать голоса на выбор кандидата на эту кафедру, шесть было за Экка и двенадцать за меня. Одни из главнейших моих противников требовал, чтобы я прочел лекцию не теоретическую, но практическую над больными, которых мне выберут: что и было мною выполнено, после чего я был избран шестнадцатью голосами против трех в профессора клиники».

Молодой профессор, одержав с помощью общественности победу, продолжал свою работу с удвоенной энергией.

«При… безграничной любви к делу, при необыкновенных способностях, трудолюбии и громадных познаниях Боткин, овладев клиникой, постарался поставить ее на такую высоту, на какой до него не стояла ни одна клиника у нас, да едва ли и в Западной Европе, – писал Белоголовый в своих воспоминаниях. – В клинике сосредоточилась вся его страсть к науке и именно самая благородная сторона знаний – применение их к жизни; от клиники он получал двойное удовлетворение. Во-первых, в ней он продолжал учиться сам, проверяя все, что ему давали как книги, так и те соображения и задачи, которые зарождались, вырабатывались и в несметном количестве накоплялись в его постоянно работавшем мозгу; в свою очередь и клиника, как непосредственное наблюдение больных, беспрестанно наталкивала его на новые вопросы и выводы, служившие целям его самообразования. Во-вторых, в клинике он любил, и чуть ли не больше всего, свое преподавательское дело; в чтении лекций он видел не простое исполнение своего долга – для него они составляли живую, неодолимую потребность его натуры делиться собственными обширными знаниями и прививать к молодым формирующимся умам ту же веру в медицину как точную науку, какая одушевляла его самого».

Лекции Боткина с самого начала его преподавательской деятельности пользовались исключительной популярностью у студентов. Аудитория, где читал Боткин, рассчитанная на 500 человек, была постоянно переполнена. Приходили студенты пятого курса, которым тот же предмет читал считавшийся хорошим лектором профессор Эйхвальд. Часто бывали на лекциях посторонние, даже не причастные к медицине люди.

Лекция Сергей Петрович всегда читал стоя, держался крайне просто.

«Боткин имел обыкновение, – вспоминает А. Сталь, – во время клинических разборов ставить ногу на стул, упереться локтей о свое согнутое колено и в течение всей устной беседы пощипывать свою реденькую клином бородку».

Сила его лекций была в конкретности и логике изложения, в уменье заставить слушателя самого сделать выводы, научить его клинически мыслить, как он сам это называл.

Ученик Боткина Н. Я. Чистович так описывает его лекцию-разбор:

«…Началась лекция с расспроса больного. Расспрос длился долго и для новичка мог показаться даже слишком детальным. Затем следовало тоже очень подробное детальное исследование больного, затянувшееся почти до конца официального срока лекции. Но вот Сергея Петрович окончил собирание данных, повернулся к аудитории, оперся рукою на решетку и приступил к анализу и комбинированию собранных материалов. Все, что казалось такой беспорядочной кучей, подчас мелочными данными, все это на наших глазах стало рассортировываться, комбинироваться в стройное, красивое строение».

«Никогда лекции Боткина не отдавали книжным духом, – пишет другой его ученик, А. Сталь. – В них трудно было слушателям заметить что-либо вычитанное, выученное и придуманное с предвзятой мыслью. Напротив того, нам казалось, что мысли лектора творятся здесь же, перед глазами слушателей. Его словесные образы выливались в соответствующую форму самовольно, по мере их создания в мозгу».

Если мы обратимся к «Клиническим лекциям» Боткина, то заметим еще одну особенность; в них основное не описание общих случаев болезни, а конкретный разбор больного с определенным заболеванием. Главное, считал Боткин, – овладеть методом исследования больного и не бояться тратить время на разбор одной какой-либо болезни, изучая ее на различных больных со всей возможной тщательностью. Так, например, за один семестр он 18 лекций посвятил разбору тифа. И какой же это был разбор! Он поражал логической связью со всеми наблюдаемыми явлениями, со всеми особенностями организма каждого больного. «Нельзя говорить о клинической картине болезни вообще, вне связи с данным больным, – подчеркивал Боткин. – Болезни всегда развиваются по-разному, в зависимости от особенностей индивидуума».

В здании бывшего Морского госпиталя, в первом этаже клинического корпуса, была расположена терапевтическая факультетская клиника для студентов четвертого курса на 34 койки. Туг же проходили клиническую практику врачи, прикомандированные к Медико-хирургической академии. Здесь молодой профессор организовал амбулаторный прием больных. Принимал пять раз в неделю.

Амбулаторный прием еще больше увеличил загрузку Сергея Петровича. Теперь он проводил в клинике весь день. Боткин приезжал туда обычно к десяти утра. С одиннадцати в лаборатории начинались химические в микроскопические исследования, проводимые студентами и молодыми врачами. Первое время все лабораторные исследования со студентами Боткину приходилось проводить самому, только в 1861 году он подготовил себе помощников для руководства практикой. Это дало возможность выкроить больше времени для научной работы со старшекурсниками.

К часу студенты заполняли аудиторию я слушали лекции Сергея Петровича, а после лекций – снова обход больных и прием в амбулатории под его наблюдением.

«Сам неутомимый работник, Сергей Петрович требовал того же от своих учеников. Всякая небрежность, недостаточно внимательное отношение к больному неумолимо преследовалось им», – вспоминал Н. Я. Чистович.

С пяти до семи – вечерний обход клиники, и от семи до девяти вечера – чтение курса терапии для доцентов, на которое допускались все желающие.

С работы в амбулатории началась врачебная слава Боткина. Все больше людей, лечившихся в амбулатории, рассказывали о новом профессоре, которого скоро стали называть, как и Пирогова, «чудесным доктором». В амбулатории, собственно, предполагалось вести прием беднейшего населения, но вскоре ее стали осаждать люди всех сословий.

Популярность Боткина как врача и отзывчивого человека росла. Эта популярность принудила Сергея Петровича начать частную практику. Петербуржцы считали несправедливым, что такой опытный врач замыкается в стенах академии и не оказывает помощь нуждающимся на дому. В квартиру у Спаса Преображения стали стучаться больные, прося принять их или выехать к заболевшему. Сергей Петрович никому не мог отказать в помощи.

«Его обаяние среди больных поистине носило волшебный характер: лечило одно его слово, одно посещение больного», – рассказывал впоследствии И. П. Павлов.

«Каждый новый пациент делался безусловным поклонником его, – вспоминает Белоголовый. – Добросовестность, точность, напряженная внимательность, приветливая внешность… необыкновенная человечность, искреннее участие к страждущему, еще более искреннее желание помочь ему сделали из него идеального врача».

Основой врачебного успеха Боткина был его редкостный талант диагноста. «И это ли не был клиницист, поражавший способностью разгадывать болезни и находить против них наилучшие средства», – вспоминал И. П. Павлов. А Сеченов, рассказывая об особенной любви Боткина к исследованию сложных случаев заболеваний, писал: «Тонкая диагностика была страстью Боткина, и в приобретении способов к ней он упражнялся столько же, как артисты, вроде Антона Рубинштейна, упражняются в своем искусстве перед концертами».

Ряд диагнозов Боткина вошел в историю медицины. Так, например, Боткиным впервые в мире был поставлен прижизненный диагноз закупорки воротной вены. Один из современников вспоминает, что, когда Сергей Петрович поставил этот диагноз, никто не верил в него. Больной прожил несколько недель, «теша злорадство недоброжелателей Боткина». Они надеялись на клиническую ошибку со стороны Боткина и рассчитывали, что вскрытие наглядно докажет «шарлатанскую заносчивость молодого профессора».

Больной умер. Анатомический театр переполнился друзьями и недругами Сергея Петровича и просто любопытными. «…В область науки и знаний вторглась страстность партийных элементов, легко поэтому представить себе настроение этой толпы, когда профессор Илинский (тогдашний патологоанатом) извлекал воротную вену, действительно содержащую тромб. Недоброжелатели Сергея Петровича в конференции академии… притихли с этих пор».

Боткин предложил новый метод диагностики блуждающей почки и тщательно описал все симптомы этого заболевания, проходившего ранее мимо внимания врачей. В литературе о Боткине приводятся случаи, когда при диагностике Сергей Петрович проявлял буквально чудеса. Вот, например, одни из таких случаев. В клинику положили женщину с очень высокой температурой. Палатный ординатор поставил диагноз – катаральное воспаление легких. Симптомы: сухой кашель, синюха на лице, холодные конечности, сонное состояние, отказ от еды. Больную показали докторам Чудновскому и Кошлакову. Они констатировали упадок сердечной деятельности и определили воспаление легких или тиф.

Боткин, осмотрев больную, сказал:

– Ищите завтра при вскрытии нарыв в заднем средостении вблизи пищевода. Больной помочь уже нельзя.

Чудновский с улыбкой выразил некоторое недоумение, Кошланов промолчал.

На другое утро больная скончалась. Вскрытие полностью подтвердило заключение Боткина: гнойное воспаление пищевода с образованием нарыва на заднем средостении и гнойное заражение крови.

И тут все вспомнили, что больная повторяла: «Дён 8 назад после ухи занемогла». Никто не обратил внимание на это, но нарыв был вызвав попавшей в пищевод рыбной костью.

И все-таки и у этого великого диагноста бывали ошибки. Переживал он их тяжело, даже очень тяжело. Был такой случай: фельдшерский ученик, работавший в аптеке, заболел брюшным тифом. После выздоровления он жаловался на головные боли, но никаких объективных показаний не было, и его выписали. Через три месяца он пришел с жалобой на непрекращающиеся головные боли. И опять никаких объективных показаний. На следующий день он умер. Вскрытие проводилось на лекции профессора Руднева. Когда он спросил, какой был диагноз, ему сказали, что Сергей Петрович не находил никакой причины, могущей объяснить его продолжительные жалобы, и в «скорбном листе» было записано: «Симуляция». При вскрытии был обнаружен обширный гнойник. Профессор Руднев сказал язвительно-насмешливым тоном:

– Этого достаточно, я думаю, чтобы убедиться в том, что не от симуляции умер лентяй фельдшер.

Много дней потом недоброжелатели радостно рассказывали о гнойнике под названием «симуляция» и смаковали ошибку Боткина. Но не это угнетало Сергея Петровича – он не мог простить себе, что не поверил жалобам больного к не принял вовремя мер.

Когда же диагноз был поставлен правильно (а это бывало почти всегда), Сергей Петрович был очень изобретателен в отыскании способов лечения.

Лечил Боткин иногда очень своеобразно. Вот, например, как вспоминает о лечении ее во время тяжелой нервной болезни жена Ивана Петровича Павлова:

«Осмотрев меня, Сергей Петрович прежде всего спросил, могу ли я уехать. Когда я сказала „ни в коем случае“, то он ответил: „Ну, не будем об этом говорить“.

„Скажите, вы любите молоко?“

„Совсем не люблю и не пью“.

„А все же мы будем пить молоко. Вы южанка, наверно, привыкли пить за обедом“.

„Никогда, ни капли“.

„Однако мы будем пить. Играете ли вы в карты?“

„Что вы, Сергей Петрович, никогда в жизни“.

„Что же, будем играть. Читали ли вы Дюма и еще такую прекрасную вещь, как Рокамболь?“

„Да что вы обо мне думаете, Сергей Петрович? Ведь я недавно кончила курсы, и мы не привыкли интересоваться такими пустяками“.

„Вот и прекрасно. Значит, вы будете пить сначала полстакана молока в день, потом стакан. Так вы подниметесь до 8 стаканов в день, а затем спуститесь обратно к полстакану. В каждый стакан будете вливать по чайной ложке хорошего, крепкого коньяка… Дальше, после обеда вы будете лежать час-полтора. Будете каждый день играть в винт, робера 3–4, и будете читать Дюма. И ежедневно гулять во всякую погоду не меньше часа. Да, еще будете па ночь обтираться комнатной водой и растираться толстой крестьянской простыней… Теперь прощайте. Я уверен, что вы скоро поправитесь, если исполните все мои предписания“.

Действительно, исполняя точно все его советы, я была через 3 месяца здоровой женщиной». В связи с этим случаем С. В. Павлова вспоминает еще один эпизод. «Дмитрий Петрович (брат И. П. Павлова) взял у меня книгу (Рокамболь) и, читая, занес в лабораторию, где ее увидел Д. И. Менделеев. Он взял книгу в свои руки и сказал: „Дайте-ка мне, посмотрю, что это за штука“. Это было часа в 2–3 дня. На другой день он пришел в лабораторию только в 4 часа. Все время читал Рокамболя. Тогда Дмитрий Петрович объяснил ему, что первой читала эту книгу нервнобольная жена брата по совету Боткина. „Да, и в этом проявился ум Боткина“, – проговорил, уходя из лаборатории, Менделеев».

Интересно отметить взгляд Боткина на поведение врача по отношению к больному и его окружающим: «Я считаю непозволительным врачу высказывать больному свои сомнения и возможности неблагоприятного исхода болезни, если какие-нибудь особые условия со стороны больного или его семьи не заставляют высказать предполагаемые сомнения; но и тут не следует забывать всю возможность ошибки и всю тяжесть могущих быть дурных последствий для нервной системы больного, мысль о предстоящей смерти которого не может благотворно действовать на течение болезни. Высказывая свои предсказания окружающим, врач должен поступать с большой осторожностью: он должен беречь больного и окружающих, от которых приходится иногда скрывать тяжелую истину в интересах самого больного. Надежда спасти больного или продлить его дин действует благотворно не только на окружающих его близких н ухаживающих за ним, но и на самого врача, бодрое состояние духа которого необходимо как для больного, так и для его окружающих».