Текст книги "Боткин"

Автор книги: Евгений Нилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Глава VIII
Основоположник русской клинической медицины

«Боткин сбросил с медицины мантию грубого и слепого эмпиризма и поставил ее в разряд наук».

М. П. Кончаловский

Подходило к концу первое десятилетие работы Сергея Петровича в клинике Медико-хирургической академии. За эти годы он накопил богатый научный материал. Это был архив клиники, состоявший из работ учеников Боткина. Некоторые из них печатались в «Медицинском вестнике» или в других журналах. Некоторые выходили в заграничной печати, но все это не удовлетворяло Сергея Петровича. Печаталась лишь небольшая часть выполненных работ, он же хотел, чтобы все имеющие серьезное значение исследования учеников увидели свет. Боткин часто и много говорил об этом с Ловцовым, редактором журнала «Архив судебной и общественной гигиены», но тот ничем не мог помочь. На выпуск дополнительного издания не было средств.

Несмотря на стесненность в деньгах, Боткин решил издавать работы учеников на свои средства. Журнал будет называться «Архив клиники внутренних болезней», с этим решением Сергей Петрович однажды пришел в клинику и весело объявил:

– Господа, будем издавать ваши работы. Пишите!

Новость облетела клинику. Решение Боткина внесло оживление в среду врачей.

«Архив клиники внутренних болезней» начал свое существование в 1869 году. Издание продолжалось до 1889 года.

Всего было выпущено 13 томов с работами учеников Боткина.

Сергей Петрович подготовлял к изданию свои лекции, названные им «Курс клиники внутренних болезней».

«Животный организм, находясь под влиянием внешних условий, – писал Боткин в предисловии, – представляет, такие разнообразные проявления своей физиологической и патологической жизни, что не достанет никакой продолжительной деятельности одного врача для того, чтобы познакомиться со всеми разнообразными индивидуальностями. Это обстоятельство в особенности необходимо иметь в виду при клиническом преподавании, которое ограничено весьма незначительным сроком времени. Раз убедившись в том, что учащегося нельзя познакомить в течение клинического преподавания со всеми разнообразными индивидуальными проявлениями жизни больного организма, клиницист-преподаватель ставит себе первой задачей передать учащимся тот метод, руководясь которым молодой практик был бы в состоянии впоследствии самостоятельно применять свои теоретические врачебные сведения к больным индивидуумам, которые ему встретятся на его практическом поприще.

Меня могут упрекать в том, что я весь выпуск посвятил разбору только одного случая, а не представил нескольких историй больных с аналогичными патологическими состояниями; но цель этого издания – не увеличение казуистического материала, а желание сообщить моим товарищам по призванию приемы исследования и мышления, выработанные мною путем долгих клинических и анатом о патологических наблюдений, результаты которых невольно прилагаются к каждому встретившемуся новому случаю».

Боткин стремился, открывая новые факты, систематизировать их, давать на основании изученного новое направление для дальнейших исследований, отыскивать закономерности, находить исключения из этих закономерностей и давать им объяснения. Писал он только после того, когда каждая мысль И факт подтверждались клиническими наблюдениями и экспериментальными данными. Именно поэтому курс лекций Сергея Петровича был подлинно научной работой.

Лекции Боткина сравнивали с лекциями Менделеева, вылившимися в дальнейшем в его «Основы химии».

«Курс клиники» состоял из трех выпусков. Первый выпуск содержал клинический разбор одного случая артериосклероза; второй посвящался детальному клиническому разбору одного случая сыпного тифа; третий выпуск содержал обобщение наблюдений «О сократительности селезенки» и описание случая одностороннего потения лица и шеи, с исследованием на тему «О рефлекторных явлениях в сосудах кожи и о рефлекторном поте».

Первый выпуск «Курса клиники» вышел в 1867 году. Он имел большой успех. Работа С. П. Боткина была переведена на немецкий и французский языки и получила блестящие отзывы со стороны выдающихся терапевтов Западной Европы.

С. П. Боткина справедливо считают одним из основоположников русской клинической медицины. Творчески восприняв учения Рудольфа Вирхова и Клода Бернара, он внес в клиническую медицину новые идеи я практически применил их в лечении больных.

И. И. Мечников, подводя итоги развития медицины а России за XIX столетие, сказал: «Боткин явился основателем школы русских клиницистов, и влияние его сохранится на все времена».

Привлекая на службу клинической медицины достижения физики, химии, биологии. Боткин создал прочную основу для физиологического понимания болезненного процесса.

В физиологических исследованиях искал он объяснение тех явлений, с которыми сталкивался в клинике, и на основе клинического опыта ставил новые вопросы физиологии. Им создан был подлинный союз медицины и физиологии.

Давая характеристику научным работам Боткина, Голубев (ученик Захарьина, выступавший неоднократно с критикой деятельности Боткина) писал: «Трудно сказать, для чего более поработал Боткин, для клиники или для экспериментальной и общей патологии». Эта характеристика очень справедлива. Именно благодаря многогранности научной мысли Боткина нельзя расчленить его деятельность. Можно сказать только, что он работал в медицине как натуралист. Он создавал научную медицину. Жизнь давно уже показала, что отделять лабораторию от клиники невозможно, что успехи медицины развиваются только на почве успехов ее авангарда – физиологии.

С годами все большее внимание Боткин стал уделять проблеме нервных центров. Если физиологические и патологические процессы, совершающиеся в органах и тканях, осуществляются рефлекторным путем, то в центральной нервной системе должны быть представлены многочисленные аппараты, управляющие этими процессами.

Клинические наблюдения давали богатый материал для размышлений, выводов, гипотез. Боткин, например, предположил, что одно из наиболее частых проявлений многих болезней – повышение температуры – объясняется нарушением работы особых нервных центров, управляющих охлаждением тела. Действительно, опытами физиолога Чешихина было показано, что вслед за перерезкой продолговатого мозга в одном определенном месте температура организма резко поднимается – следовательно, имеется нервный центр, управляющий теплообразованием.

Сергей Петрович подробно разобрал механизм процесса потоотделения, и это привело его к мысли о новом центре в головном мозгу. В третьем выпуске «Курса внутренних болезней» Боткин высказал убеждение о существовании центра потоотделения, и в следующем же году Остроумов экспериментально доказал это. Боткин выдвинул идею существования в головном мозгу центра, управляющего работой селезенки, что вскоре было на опыте подтверждено физиологом Тархановым. Боткин высказал впервые в мировой науке идею о центральной нервной регуляции кровообразования. «Я глубоко убежден в существовании такого центра, писал он, – и как врач с таким же правом говорю о нем, с каким прежде говорил на основании клинических наблюдений о существовании особого центра для потоотделения».

Психическому фактору Сергей Петрович придавал серьезное значение и в происхождении и развитии многих внутренних болезней. Он часто приводил примеры разных случаев развития тех или иных заболеваний в связи с душевными переживаниями. Так он рассказывал случай из своей практики, когда девушка, на глазах у которой утонул ребенок, заболела тяжелой формой белокровия, в другом случае у матери, ребенку которой отдавило руку, онемели те же пальцы на руке.

Изучая заболевания во время войны, Сергей Петрович натолкнулся на довольно частое сердечное заболевание, которое приписывали тяжелым условиям военного времени. Однако наблюдения над людьми, выполнявшими тяжелую физическую работу, не показали этого заболевания, следовательно, оно было связано именно с тяжелыми психическими воздействиями в период боев.

Представление о нервной системе как основном регуляторе всех процессов, протекающих в организме, противоречило вирховской целлюлярной патологии, рассматривающей организм как сумму автономных, независимых клеток.

Целлюлярная патология, таким активным сторонником которой был Боткин в начале своей научной деятельности, учила смотреть на болезнь как на местный процесс, охватывающий отдельный участок тела или отдельный орган и не затрагивающий других органов. Клинический опыт убеждал Боткина в целостности организма, во взаимосвязи всех органов. Изучая вопрос о малокровии, Боткин убедился, что причиной болезни является не только патология костного мозга, как считали сторонники вирховской целлюлярной патологии, но что к малокровию, несомненно, приводят и ненормальности в функционировании других органов: селезенки, пищеварительного тракта, в также всей нервной системы.

Исследуя причины хлороза – болезни, которая характеризуется уменьшением в крови содержании красных кровяных шариков, Боткин писал:

«Прежде, когда гуморальная патология была преобладающим учением, никто, конечно, не позволил бы себе усомниться в том, что суть дела заключается в изменении крови, а все припадки неправильной иннервации являются вторично… Взгляд на хлороз, образовавшийся под влиянием гуморальной теории, не может теперь не подвергнуться критике. И такую попытку связать хлороз вообще с изменением органов мы видим уже в учении основателя целлюлярной патологии – Вирхова, усматривавшего причину этого патологического состояния во врожденной узости сосудов. Но это предположение не выдерживает критики…»

Искать причину в одних анатомических изменениях Боткин считает неправильным. «…Я пойду даже дальше, – писал он, – и позволю себе усомниться в том, представляют ли изменения крови при хлорозе первичные явления, позволю себе поставить вопрос, не происходит ли, наоборот, первичное изменение в нервных аппаратах, а кровь изменяется только уже вторично, последовательно».

Так постепенно клинический опыт приводит Боткина к пониманию ограниченности целлюлярной теории, рассматривающей болезнь определенного органа в отрыве от общего состояния организма. Он понимает необходимость изучения патологических процессов во взаимосвязи.

Боткину удалось разглядеть за наружной формой изменяющихся явлений в организме внутреннее содержание, за видимым их многообразием невидимое единство, которое обусловливалось ведущей ролью нервной системы.

Он приходит к выводу: целостность человеческого организма определяется нервной системой. «Она – регулятор его внешней и внутренней деятельности, обеспечивающий жизнь. В атом смысле всякое повреждение тела (любого характера, в любом участке) в той или иной мере затрагивает и нервную систему, а стало быть и организм в целом».

Значит ли это, что Боткин вообще отказался от учения Вирхова? Нет, он хорошо понимает все значение метода целлюлярной патологии для медицины, но теперь он понимает, что ограничиваться исследованиями только анатомических изменений нельзя.

Учение Боткина объединяет в себе И метод исследования Вирхова и новые взгляды на организм как единое целое, управляемое нервной системой.

О значении теории Боткина И. П. Павлов писал: «Сергей Петрович был лучшим олицетворением законного в плодотворного союза медицины с физиологией – тех двух родов человеческой деятельности, которые на наших глазах возводят здание науки о человеческом организме и сулят в будущем обеспечить человеку его лучшее счастье – здоровье и жизнь… С сердечной благодарностью признаю плодотворное влияние того глубокого и широкого, часто опережавшего экспериментальные данные нервизма, который, по моему разумению, составляет важную заслугу Сергея Петровича перед физиологией…»

Плодотворным союзом физиологии и медицины было в само содружество этих двух ученых.

В 1878 году Сергей Петрович пригласил заведовать факультетской физиологической лабораторией Ивана Петровича Павлова.

Павлов в это время был слушателем третьего курса Медико-хирургической академии. Позади уже были годы учения на физико-математическом факультете Петербургского университета, годы работы, в области физиологии у профессоров Овсянникова, Циона и Устимовича. Павлов уже начал исследование работы сердца и сосудов и продолжил их в лаборатории.

Несомненно было, что о всех состояниях сердца и сосудов в мозг несутся беспрерывные сигналы. Они навещают о температуре крови, о скорости ее течения, о давлении на стенки сосудов. Но до сих пор ни одному анатому не удалось обнаружить в стенках сердца и сосудов никаких устройств, воспринимающих все это разнообразие раздражений.

Сосудистый центр Овсянникова… Депрессорный нерв Циана… Ускоряющий нерв, который посчастливилось обнаружить самому Павлову… Задерживающие действия блуждающего нерва… Ускоряющее влияние симпатического нерва… Все это отдельные части управления работой сердца. Они давали некоторое представление о руководстве сердечной деятельностью, но многие особенности поведения сердца – его ответы на ускоренное дыхание, на усиленную мышечную работу, на поглощение пищи, на введение жидкости – оставались загадкой.

Обстановка в физиологической лаборатории Военно-медицинской академии более чем скромная. Каменный пол, некрашеные стены, скромные средства на оборудование, приобретение животных. Но зато с избытком хватало главного – внимания, интереса к вопросам, которые поднимал Павлов.

Общаясь с Боткиным. Павлов увидел, какое огромное внимание при изучении больного и здорового организма Сергей Петрович уделяет нервной системе. Сергей Петрович указывал Павлову десятки заболеваний сердца, связанных с поражением мозга и нервов. В Боткинской клинике укрепилось в получило развитие направление, которому Павлов дал название «нервизм».

Все это одушевляло Павлова в его поисках, поддерживало при неудачах, окрыляло при успехах. Одно за другим исследования Павлова появлялись в «Еженедельной клинической газете» – медицинском журнале, издаваемом Боткиным в эти годы.

Сергей Петрович постоянно направлял в лабораторию Павлова своих учеников для проведения различных опытов. Чаще всего в этих опытах проверялось действие того или иного лекарственного вещества, что глубоко интересовало Павлова. Объединение физиологии с клиникой через задачи, поставленные фармакологией и терапией, способствовало формированию научных интересов И. П. Павлова и выработало его клинико-физиологическое направление, что немало обогатило медицину и физиологию.

Интересны взгляды самого Павлова на синтез физиологии В медицины.

«…Огромная помощь врачу со стороны физиологии возможна только при одном строгом условии – при постоянной проверке физиологических данных клиническим наблюдением… физиология всегда должна играть роль только советчика и никогда не выступать в роли решающего судьи… Медицина во многих отношениях опередила физиологию, а легко понять, что физиологический кругозор думающих врачей шире и свободнее, чем самих физиологов».

Таким думающим врачом и был для физиолога Павлова его руководитель – Сергей Петрович Боткин.

«Я имел честь в продолжение 10 лет стоять близко к деятельности покойного клинициста в ее лабораторной отрасли, – писал впоследствии Павлов о Боткине. – Ум его, не обольщаясь ближайшим успехом, искал ключа к великой загадке: что такое больной человек и как помочь ему, – в лаборатории, в живом эксперименте… На моих глазах десятки его учеников направлялись им в лабораторию. И эта высокая оценка эксперимента клиницистом составляет, по моему убеждению, не меньшую славу Сергея Петровича, чем его клиническая, известная всей России деятельность…»

По мере того как клинические наблюдения и физиологические опыты давали неопровержимые доказательства правильности представлений Боткина, он все настойчивее стремился использовать на практике эти взгляды. Новое понимание болезненных процессов требовало пересмотра и методов терапии.

Анализируя болезненные процессы, Сергей Петрович замечает, что большинство из них имеет один общий, чрезвычайно характерный признак – скачкообразное или волнообразное течение.

Указывая на чрезвычайно показательные температурные кривые, характеризующие колебательное течение инфекционных болезней, Сергей Петрович делает вывод: «…колебательное, скачкообразное течение температуры есть только одно из выражений общего закона, проявляющегося также я в колебательном течении некоторых анатомических изменений и представляющего факт общий для инфекционных болезней». В чем же причина этого? В том, отвечает Боткин, что организм, мобилизуя свои «физиологические приспособления» на борьбу с болезнетворным началом, не сразу одерживает над ними верх. Тонус этих «физиологических приспособления» колеблется – он то ослабевает, то вновь усиливается, отражением этих колебания и является волнообразное или скачкообразное течение процесса в целом.

Далее Сергей Петрович открывает, что повышение температуры при инфекционных процессах проходят обычно в две фазы. Первая фаза имеет место почти во всех инфекционных заболеваниях, вторая же может иногда и не проявиться. Почему же это происходит? Потому, отвечает Боткин, что уже в начальном периоде заболевания в организме нашлись такие «физиологические приспособления», которые оборвали процесс раньше, чем анатомические изменения успели развиться и дать вредные продукты распада, вызывающие вторую фазу повышения температуры.

Так Сергей Петрович приходит к идее обрывающей, или купирующей, терапии. Суть ее в том, чтобы научиться владеть физиологическими приспособлениями организма, по необходимости активизировать их. В своих лекциях о тифе он пишет: «Ведь нет никакого сомнения, что способность обрывать тиф существует в человеческой природе… Надо… изучать внимательно и всесторонне течение тех случаев, которые сами по себе оканчиваются абортивно. Вот в этом-то изучении природных, естественных абортивных форм, в этом знании приемов, употребляемых нашим организмом для освобождения от поступившей в него заразы, мне кажется, мы найдем и тот путь, руководясь которым придем к знанию купирующих, обрывающих болезнь средств».

Изучая купирующие приемы организма, врач должен устремлять внимание на те нервные центры, которые организуют их, – учит Боткин: «…Следуя этому пути, мы найдем ту путеводную звезду, которая приведет нас со временем к знанию средств, купирующих болезнь». Боткин не знал еще этих средств, но он первый, указал путь к ним.

Ранняя смерть не дала возможности Боткину развить исследования в этом направлении. Не успел он узнать и об успехах других ученых. Между тем, идя по пути, который указывал Боткин, медицина обогатилась новыми средствами борьбы с болезнями. Эти средства – вакцины и сыворотки.

Вакцина представляет собой препарат, состоящий из мертвых или ослабленных микробов. Ее вводят здоровому человеку для предупреждения болезни, вводят и при лечении. В чем же сущность ее действия? При введении вакцины в организме развивается болезнь, но в легкой форме, физиологические приспособления организма легко справляются с ослабленными микробами и вместе с тем вырабатывают способность уничтожать тание же, но активные микробы, если они попадут в организм. Организм приобретает так называемый иммунитет. Даже когда активные микробы уже находятся в организме, оказывается, тренировка на ослабленных микробах развивает способность к борьбе защитных сил организма.

В сыворотке нормальной, здоровой крови нет ни мертвых, ни ослабленных микробов, в вей нет вообще микробов. Но в ней есть защитные вещества, уже обладающие способностью бороться с микробами, способностью, которую они приобрели, если, человек или животное, от которого ее взяли, перенес естественную или привитую болезнь. Эти защитные вещества, победив микробы во время болезни, закалились в бою – они способны предупредить болезнь или облегчить ее течение.

Если проследить далее за открытиями медицины, мы увидим, что развитие терапии продолжает базироваться на использовании сил самого организма. Использование препаратов нового типа: гормонов, витаминов, стимуляторов – основано на изучении физиологических свойств организма. Все это препараты широкого профиля, препараты, лечащие не отдельные болезненные явления, а общие патологические процессы.

Обычно принято считать, что врач действует своими лекарствами на болезнь, Сергей Петрович говорит иначе: «…употребляйте лекарственные вещества и другие средства, смотря по обстановке», но «не думайте только, что, применяя все эти способы, вы лечите самую суть болезни… Врач лишь помогает организму справиться с болезнью, справиться его собственными защитными приемами».

Начинающему заниматься клинической медициной, учит Боткин, «предстоит изучить искусство применять приобретенные им сведения к решению следующих практических вопросов, которые представляются ему с каждым больным, именно: в чем состоит индивидуальность данного больного и какие меры нужно применять для излечения или для облегчения патологических проявлений его жизни».

В своих «Клинических лекциях» Боткин ломает устаревшие представления о болезненных процессах. На основе многочисленных клинических наблюдений, подтвержденных опытными данными, он строит новые гипотезы и теории болезней. Многие его гипотезы нашли подтверждение, сделались достоянием патологии. Такова, например, его гипотеза о связи образования желчных камней С микроорганизмами. В лекции «Острый инфекционный катар желчных путей» Боткин разошелся во взглядах с Вирховым, который причиной этого заболевания считал механическую закупорку желчных протоков. Боткин высказал и обосновал свое мнение об инфекционной природе так называемой катаральной желтухи. Сделал он это за 60 лет до открытия вируса этого заболевания, и теперь инфекционную желтуху справедливо называют болезнью Боткина.

Но, высказывая научные предположения, Боткин не считал себя непогрешимым. Он требовал постоянно проверки предположений опытом, критического отношения к ним.

Школу Боткина, названную петербургской, часто противопоставляли московской школе Захарьина.

Современник Боткина французский клиницист Юшар писал: «Благодаря мощной деятельности двух выдающихся людей – Боткина в Петербурге и Захарьина в Москве… образовались две школы, отчасти противоположные одна другой.

Школа Боткина всегда была более теоретической, чем практической… Школа Захарьина, напротив, опирается на наблюдение…на расспрос… возведенный на высоту искусства». Захарьин, как и Боткин, был блестящим диагностом, снискавшим в этой области у многих современников славу даже бóлыпую. чем Боткин. А. П. Чехов писал о Боткине: «В русской медицине он то же самое, что Тургенев в литературе… (Захарьина я уподобляю Толстому) – по таланту».

Пройдя, как Боткин, солидную подготовку у Вирхова, Захарьин вернулся в Россию все же убежденным сторонником «искусства лечить». Он целиком уходит в клинику, в клинику «гиппократическую», го есть такую, где все отдается наблюдению у постели больного, тонкому исследованию самого больного, лаборатории же и экспериментальным исследованиям отводится минимум внимания. Он учит своих слушателей начинать диагностику с тщательного опроса больного, с его прошлого, – индивидуальных ощущений и т. д., после чего только в случае крайней необходимости проводить специальные анализы. Этот метод исследования больного получил название анамнестического, так как в основе его лежит анамнез – опрос больного. После опроса врач, анализируя его результаты я свои наблюдения, ставит диагноз. Захарьин считал, что врач не должен делать никаких предположений, строить гипотез до опроса больного, что если врач предварительно построит гипотезу болезни, то будет уже пристрастен и односторонен в своих вопросах.

В противоположность этому, по методу Боткина, врачу лучше прежде иметь все объективные данные о состоянии больного (анализы крови, мочи, мокроты и т. д.), на основании их сделать предварительную гипотезу болезни, а затем уже проводить детальный опрос больного. Больной по большей части не может правильно описать свои ощущения и особенности своей болезни, часто он останавливается на постороннем я упускает основное, что должен узнать врач. Поэтому ему необходимо ставить наводящие вопросы, а это можно, только имея уже некоторое представление о состоянии его организма. Затем, имея объективные показания, первоначальную гипотезу, наблюдения больного и его опрос, врач уже может поставить диагноз.

Боткин в своей речи «Искусство в медицине» говорят: «Практическая медицина делится на науку я искусство». В основе различия в методах диагностики Боткина и Захарьина лежало именно это разделение. Захарьин считал главным в медицине искусство, Боткин – науку.

Боткин а своей преподавательской деятельности поставил себе цель – передать своим ученикам умение научно мыслить, он учил их наблюдать и анализировать, учил обобщать, делать из этих обобщений выводы, искать общие законы.

Захарьин отвергал какие-либо теоретические обобщения. Он говорил: «Намерен сообщить лишь то, что считаю фактически верным, я не коснусь теорий… ибо нет такой теории, против которой нельзя было бы возразить». Он отстаивал точку зрения, что клинический преподаватель должен «разбирать больных, не вдаваясь в гипотезы и теории».

Если мы вспомним «катехизисное» преподавание, которое было принято во время обучения Боткина и Захарьина в Московском университете, то поймем, почему Захарьин получил отвращение ко всяким теоретическим рассуждениям и пошел вслед за теми преподавателями, которые, как он видел, были хорошими диагностами и клиницистами благодаря своему инстинкту и опыту. Боткин же сумел в хаосе противоречивых теорий отобрать все важное, двигающее науку вперед, сумел построить действенную теорию, научить своих последователей методам, помогающим превращению медицины из искусства в науку.

Взгляд Боткина на значение интуиции в медицине выражен им в двух его выступлениях перед студентами в 1886–1887 годах. Он говорил:

«…Лечить больного, облегчать его страдания я, наконец, предупреждать болезнь – требует в настоящее время знания и искусства прилагать его. Это-то искусство, принадлежащее личности, и было так высоко в древности, что человек связывал его с понятием о божестве, с течением истории искусство утратилось вместе с отдельными личностями за неимением твердых научных основ. Существовавшее знание некоторых фактов, не подведенных под общие истины, не составляло науки; оно мало-помалу исчезало, искажалось под влиянием различных школ с различными взглядами…»

Дальше он говорят:

«Врачи прежнего временя, лишенные почтя совершенно тех способов исследования, которые в настоящее время составляют общую принадлежность каждого начинающего, путем опыта вырабатывали в себе способность наблюдать без всяких вспомогательных средств;

…способность делать заключения без участия сознательной мыслительной способности, без анализа, без строгой логической последовательности в постепенном развития мысли мы привыкли называть инстинктом; известно, какое громадное значение имеет это свойство нервных аппаратов в жизни животных.

Врач, делающий диагностику больного или заключение о его болезни, не имея достаточных фактов… действует по инстинкту.

Успех и прочное развитие практической медицины будут обусловливаться уменьшением значения в ней инстинкта и большего подчинения науке или разуму».

Если проследить научный путь Боткина, невольно приходит мысль: по существу, вся жизнь его прошла в мучительном противоречии между его аналитическим умом и его талантом, между медициной-наукой и медициной-искусством.

Став врачом, он прежде всего искал в медицине логику фактов, возможность решать вопросы у постели больного на основании объективных законов жизни организма. Сначала он думал, что сообщенные в университете сведения достаточно вооружат его для деятельности врача. Но очень скоро он понял, что этого мало, так мало, что ум должен уступить место интуиции. Но можно ли довериться интуиции? Нет, ум протестовал, ум кричал: долой интуицию, дайте мне точные знания!

И вот пришло учение Вирхова. Оно казалось всеобъемлющим, оно давало возможность найти болезнь строго в определенном месте и определить ее наличие не интуицией, а строго доказанными фактами, экспериментом.

Казалось, открылась возможность победы ума над интуицией. Полный надежд, начинает Боткин свой врачебный путь. Все новое, что он узнал, прилагается к делу лечения. Он смело говорит своим ученикам:

«Чтобы избавить больного от случайностей, а себя от лишних угрызений совести и принести истинную пользу человечеству, неизбежный Для этого путь есть путь научный… в клинике вы должны научиться рациональной практической медицине, которая изучает больного человека и отыскивает средства к излечению или облегчению его страданий, а потому занимает одно из самых почетных мест в ряду естествоведения. А если практическая медицина должна быть поставлена в ряд естественных наук, то понятно, что приемы, употребляемые в практике для исследования, наблюдения и лечения больного, должны быть приемами естествоиспытателя, основывающего свое заключение на возможно большем количестве строго и научно наблюдаемых фактов. Поэтому вы поймете, что научная практическая медицина, основывая свои действия на таких заключениях, не может допускать произвола, иногда тут и там проглядывающего под красивой мантией искусства, чутья, такта и т. п.».

Он полон веры в силу научно обоснованных фактов, в их победу над интуицией. Сергей Петрович по крупице собирает факты, наблюдения, непрерывно думает над методом их объединения. На помощь приходит физиология, она учит, как в здоровом организме проследить истоки, причины болезни, она открывает общую связь – нервную систему. И все же каждый случай, каждый больной показывают: нет одинаковых болезней, каждый больной – это новый случай, по-своему реагирующий на болезнь. Не известны еще законы, под которые можно подвести все случаи, с какими сталкивается врач. Боткин признает: «…механизм и химизм животного организма до такой степени сложны, что, несмотря на все усилия человеческого ума, до сих пор еще не удалось подвести различные проявления жизни хан здорового, так и больного организма под математические законы. Это обстоятельство, ставящее медицинские науки в ряд неточных, значительно затрудняет применение их к отдельным индивидуумам. Кто знаком с алгеброй, тот не затруднится при разрешении задачи уравнения с одним или большим количеством неизвестных; другое дело – разрешение задач практической медицины: можно быть знакомым и с физиологией, и с патологией, и со средствами, которыми мы пользуемся при лечении больного организма, – и все-таки без умения приложить эти знания к отдельным индивидуумам не быть в состоянии разрешить представившуюся задачу, если даже решение ее не переходит пределы возможного. Это уменье применять естествоведение к отдельным случаям и составляет, собственно, искусство лечить, которое, следовательно, есть результат неточности медицинских наук».