355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Немец » Корень мандрагоры » Текст книги (страница 1)
Корень мандрагоры
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 23:41

Текст книги "Корень мандрагоры"


Автор книги: Евгений Немец



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Евгений Немец
Корень Мандрагоры

Я – Бог, я равен Богу одиночеством,

равен тщеславием, равен отчаяньем из"за того,

что сам не являюсь, как другие, моим созданием.

Все живут в моем свете, а сам я живу

в непереносимом сверкании моих сумерек.

У. Эко, «Маятник Фуко»





ПРОЛОГ

Я лежал посреди долины предгорья и смотрел на Казыгурт, эту жемчужину Небесных Гор, точнее, их западного хребта с гро–мыхающим названием Каратау. Тянь-шаньское небо было про–сторным, его границы, казалось, достигали Луны, и только во–круг Казыгурта клубился туман. Гора выжимала атмосферу, доила ее и наматывала на свою вершину густой молочный пар. Эта красота могла раздавить. Но я все равно смотрел, впиты–вал, насыщался, потому что уже через час, а может, через се–кунду мое существование могло прекратиться. Я хотел забрать эту красоту с собой, забрать в тот, другой мир.

Я пытался вспомнить, как и почему все началось. Мне каза–лось, это важно понять, хотя я и не знал, зачем. Клубящийся вокруг вершины Казыгурта туман отсылал мою память в про–шлое, где-то там были ориентиры, зацепки. А по моим венам, артериям, капиллярам кровь разносила средневековую магию, и я отдавал себе отчет, что все это может закончиться плохо. Смерть была одним из вариантов развития событий, вернее, их завершением. Смерть была вполне возможна. Сердце, спя–тившее от обилия чужеродных алкалоидов, могло просто послать своего хозяина к чертям и отрубиться. А если бы запаса проч–ности у двигателя хватило и организм переборол бы весь тот яд, которым Мара меня накачивал, еще не факт, что выдержал бы разум. Второй вариант: существование с расплавленным мозгом, безумие до конца своих дней.

Я очень надеялся, что теория Мары верна и эксперимент даст именно те результаты, которых мы ожидали. Мара… Да, все на–чалось с него. То есть все началось гораздо раньше – может быть, в школе, в армии или институте. А может, в далеком дет–стве, когда шестилетним пацаном я напоролся на ржавый гвоздь… Но все те истории сформировали меня, это было мое становление, моя подготовка. По большому счету я жил лишь для того, чтобы Мара смог осуществить свой эксперимент, –теперь я понимал это совершенно определенно. Мара появил–ся в моей жизни, неся перед собой, словно знамя, идею рево–люции духа, и таймер апокалипсической бомбы включился и начал отсчитывать человечеству последние дни. Именно с это–го началась повесть о закате цивилизации. Мы были молоды, беспечны и достаточно безумны, чтобы не только желать изме–нить мир, но и пытаться это сделать.

Я все еще лежал в долине предгорья, слушал шорох ветра в траве, смотрел на гору с белоснежной шапкой облаков и вспо–минал события двухмесячной давности. Кто бы мог подумать! Как все было просто и даже обыденно… Марихуановое облако над журнальным столиком текло и менялось, почти так же, как туман на вершине Казыгурта, – вот почему я смог вспомнить точку отсчета. И Мара сказал тогда ключевые слова: «Замоч–ная скважина». Простые слова, но в них наш воинствующий фи–лософ вложил новый, убийственный смысл.



ЗАМОЧНАЯ СКВАЖИНА

Вибрация голосовых связок, воспринимаемая людьми как речь, требует воздушного потока, выпускаемого легкими. Мара же пытался говорить, стараясь по максимуму удержать внутри марихуановый дым. От этого его речь походила на вещание радиоприемника: скрипучая, с частыми короткими задержками. Я подумал, что так может говорить человек, которому перетянули веревкой гениталии, но до состояния беспричинного хохота я еще не дошел, а потому молча и со–средоточенно внимал его словам. Мара наставлял:

– Представь, что все наши органы чувств – всего лишь за–мочная скважина, через которую мы смотрим на мир. Ну, не только смотрим, а еще слушаем, нюхаем, ну и все, что мы там еще делаем… В смысле ощущений. Понимаешь, о чем речь? А теперь представь, что кто-то снес перед тобой дверь вместе с замком и той замочной скважиной, через которую ты пытался чего-то там подглядеть. Тебе башку оторвет, парень! Ты даже представить себе не можешь, что ты там увидишь!

– Ты это… не грузи, – тихонько попросил Кислый, но никто не обратил на него внимания.

Я принял косяк, затянулся и попытался представить то, о чем вещала радиостанция Мары. Сказать откровенно, ничего осо–бенного мое воображение не рисовало. Вернее, я отчетливо представил себя стоящим перед дверным проемом. Дверь была сорвана с петель и лежала возле моих ног, плоскость стены во–круг проема была темно-зеленого цвета и обильно украшена трещинами, надписями черным маркером и бороздами от гвоз–дя или еще чего-то острого. Но что было за дверным проемом, мне разглядеть не удавалось. Мое воображение останавлива–лось на пороге и переступить его категорически отказывалось –все, что было дальше, растворялось в непроглядной черноте. Отчего-то я был уверен, что там ничего нет, но разум говорил, что так быть не может: если я что-то видел сквозь замочную скважи–ну, то по крайней мере это же должен был увидеть и в открытую дверь. Следом я подумал, что и в замочную скважину ничего особенного не видел. Да и вообще, смотрел ли я сквозь нее?..

Я выдохнул и передал «жезл» нашей эстафеты Кислому, пы–таясь разобраться в сложнейшей словесной головоломке: дверь, замочная скважина, непроглядная муть. Кислый затянул–ся с присвистом, так жадно, что у него глаза полезли наружу. Он поспешно передал Маре «торпеду», а сам почти весь сполз со стула, пытаясь найти наиболее комфортное положение тела, чтобы как можно дольше удерживать в легких дым. В следую–щее мгновение Кислый свалился на пол. Из-под стола донесся глухой кашель.

Марихуановое облако висело над журнальным столиком. Дым медленно закручивался в шершавые вихри, рисовал едва различимые спирали, смахивающие на ураганы в атмос–фере Юпитера, извивался кривыми Безье, а то вдруг проры–вался тоннелями чистого воздуха, чтобы тут же сомкнуться снова. Облако текло и менялось…

Косяк, замыкая треугольник, снова вернулся ко мне. При–шлось прервать созерцание скоротечности пространственно-временного континуума. Я сделал добрый «пас», покопался в памяти, отыскивая последнюю тему беседы, вспомнил про дверь и замочную скважину, сказал:

– Мара, я ничего там не вижу.

– Где? – поинтересовался тот.

– О чем ты, Гвоздь? – сквозь слезы пропищал из-под стола Кислый.

Должно быть, я надолго задержался в помещении с зелены–ми стенами. Или это марихуановое облако украло время?..

– За дверным проемом, – пояснил я.

– За каким еще проемом, парень?

– Так… Стоп. Ты мне о чем только что говорил?

– А-а-а… Так вот, эта штуковина… Представь, что все наши органы чувств – всего лишь замочная скважина, через кото–рую мы смотрим на мир…

Мне показалось, что я уже это слышал, но голос Мары зву–чал так, словно ему ремнем перетянули яйца. Я перебил его:

– Мара, будешь так накуриваться, сделаешься кастратом!

А потом меня согнуло пополам, и наружу вырвался Ниагар–ский водопад хохота.

– Во, Гвоздя торкнуло, – с завистью сказал Кислый, выгля–дывая из-под стола, и добавил к моему потоку тоненький ручеек визгливого смеха. Кислый даже ржал на халяву.

Я смеялся долго и качественно, так, что скулы свела судоро–га, а мышцы живота отказывались разогнуть туловище. Нако–нец я ладонями собрал щеки в кучу, то есть вернул их на место, и приказал себе успокоиться. Где-то внизу тихонько повизги–вал Кислый. Мара добивал «пятку» и спокойно поглядывал на меня. Я спросил его:

– Так что там про дверь?

– В следующий раз, парень. Сегодня ты уже не в состоянии адекватно воспринимать информацию. Пока что достаточно, если ты просто запомнишь: все, что мы видим и чувствуем, –всего лишь жалкая толика того, что есть на самом деле.

Минут пятнадцать я размышлял над замечанием Мары на–счет того, что информации на сегодня мне более чем достаточ–но, и наконец решил, что это вполне справедливо.

ГВОЗДЬ

Если разбирать мою жизнь по полочкам, то вряд ли там най–дется что-то из ряда вон выходящее. Окончил школу, подался в институт, провалил экзамены, пошел исполнять почетный долг –защищать отечество. После армии опять в институт, на этот раз удачно, ну и пять лет студенческой жизни. На третьем курсе осоз–нал, что жизнь самостоятельного человека стоит денег, а пото–му устроился на полставки сразу в две малюсенькие конторы –присматривать за компьютерами. По окончании вуза нашел работу уже в серьезной организации, которая специализиро–валась на монтаже и обслуживании телевизионных и компью–терных сетей. Один раз готов был жениться, один раз похоро–нил отца. В смысле, не потому, что мой отец мог умереть больше одного раза, а потому, что такая вещь, как организация похо–рон близкого человека, в моей жизни случилась единожды. И слава богу.

История жизни человека в базе данных его памяти распо–лагается вовсе не в хронологическом порядке и даже не по событийной насыщенности пережитого. Самые яркие впечат–ления – открытия, которые меняют мировоззрение. Именно их будешь отчетливо помнить до конца своих дней. Вот, на–пример, помню себя шестилетнего, висящего на ржавом гвоз–де. Очень яркое воспоминание, четкое и детальное в ощуще–ниях.

Было теплое воскресенье начала августа, мы с дворовы–ми ребятами лазили по какой-то конструкции из металла и дерева. Возможно, это были строительные леса, брошенные рабочими за ненадобностью или ветхостью, – я уже не по–мню точно.

Так вот, я спускался вниз, уже почти добрался до земли, но тут гнилая деревяшка под моей ногой треснула, и я всей мас–сой своего тела напоролся на ржавый гвоздь, торчащий, слов–но рыболовный крючок. Старая железка вошла в ляжку левой ноги и уперлась в кость. Боль была ослепительной. Казалось, что в моей голове взорвалась бомба. У меня помутнело в гла–зах, вдруг стало нечем дышать, но каким-то чудом я не выпус–тил из рук доску, за которую держался, иначе я бы распорол ногу до самой ягодицы. Только несколько секунд спустя, как только смог глотнуть воздуха, я начал орать. Товарищи, в ужа–се от происходящего, кинулись кто куда. Возможно, звать взрослых. Я отчаянно трепыхался, но выбраться из этого кап–кана мне никак не удавалось. И вот это ощущение – ограни–ченности собственных возможностей – было страшнее боли. Инстинкт самосохранения говорил мне, что надо просто сняться с крючка и все закончится, но… мне не хватало для этого физических сил. Я был объят ужасом из-за невозмож–ности исправить ситуацию. И этот ужас привел меня в оцепе–нение. Слезы застилали глаза и ручьями текли по щекам. Это даже плачем назвать было трудно – горные реки безысход–ности и отчаяния. Нога горела огнем, с каждой секундой ста–новилось все больнее и больнее. И вокруг – в пределах до–сягаемости моего зрения, моего крика и моего страха – не было ни одной живой души.

Есть две категории людей: те, кто верит в себя, и те, кто ве–рит в других. Младенчество – первые годы жизни – учит нас верить в других. Прежде всего в своих родителей, потому что ребенок полностью от них зависит. Но случаются ситуации, ког–да эту зависимость приходится пересмотреть. Я, ревущий ше–стилетний мальчишка, висел на ржавом гвозде и чувствовал, что никто мне не поможет. В эту минуту верить в других было нелепо и даже опасно. Разумеется, я не анализировал ситуа–цию, да и слова такого – «анализ» – еще не знал. Просто мне было невыносимо больно и до безумия страшно, а рядом не было никого. Даже родителей. И то, что теперь можно облечь в конкретные слова, создать информационную структуру, по–нятную окружающим, как сказал бы Мара, тогда я просто чув–ствовал на уровне невербальных образов. И это понимание было очень похоже на одиночество. На то одиночество, когда ты с этим миром один на один – без друзей, без родных, без союзников.

И вот тогда во мне появилось слово. И не только во мне –все пространство, весь мой мальчишеский мир, очерченный пе–риметром двора, и вся бесконечная Вселенная, окружавшая этот двор, все, что я знал и о чем только догадывался, все, что я чувствовал и ощущал, настроилось на волны моего сознания, чтобы внушить мне единственное слово: спасись. Эта установ–ка проявилась в моем сознании, как проявляется фотография в реактиве. Сначала она была едва различимым эхом, которое не могло пробиться сквозь стену боли и страха. Потом стала настойчивей, и я начал обращать на нее внимание. Спасись…

И когда она превратилась в приказ, в холодную директиву, ког–да она загремела в моей голове: «Спасись! Спасись! Спасись!!!», я вырвался из капкана.

Я стал отталкиваться здоровой ногой и подтягиваться на ру–ках и вдруг почувствовал, что нога освободилась. Меня накры–ла волна радости освобождения. На меня нахлынула всепогло–щающая релаксация. Успокоение было столь всеобъемлющим, столь миротворным, что я практически не обращал внимания на ноющую боль в разорванной ляжке. Для боли в моем созна–нии больше не было места. Я смог!.. Спасен…

Я медленно поковылял к дому, чувствуя, как горячая лип–кая жижа стекает по ноге и чавкает в сандалии, и… улыбался. Этот гвоздь, боль и ужас, вернее, освобождение от них… все это переместило меня куда-то в другое место. Солнце высве–чивало мутные вихри в поднятой ветром пыли, лежало на листьях березы, у меня на плечах, на крышах домов – это был все тот же родной двор, и все-таки не тот. Изменился я – из–менился и мир. Меня охватила эйфория победы над самим со–бой, потому что знал, нет – чувствовал: отныне я смогу спра–виться с любой проблемой, противостоять любой угрозе. Именно тогда я ясно ощутил, что такое независимость: свобо–да от собственного страха.

Навстречу мне бежала мать, следом семенил один из моих дворовых товарищей, но никто из них, да и никто в целом мире не имел понятия, как безнадежно они опоздали. Своего Мино–тавра я уже победил. Свое спасение – уже приобрел.

С этого случая друзья по двору стали звать меня Гвоздь. Там все было просто, выражение «напоролся на гвоздь» упростилось до единственного слова, обозначающего такое важное собы–тие в жизни двора. Я не возражал: это примитивное крепеж–ное изделие, несколько грамм железа, вытянутого в спицу, от–ныне значило для меня гораздо больше, чем неприглядное прозвище. Я родился во второй раз, и ржавый гвоздь стал скаль–пелем акушера, сделавшим моей жизни кесарево сечение.



ИНФОРМАЦИОННОЕ ПОЛЕ

Мара позвонил спустя неделю, предложил выбраться в парк и выпить пива, благо теплый июльский вечер располагал к про–гулкам на свежем воздухе. Кислый был тут как тут. Иногда каза–лось, что у Кислого есть антенна, улавливающая намерения дру–гих, от него практически невозможно было избавиться. Вот и в тот вечер стоило мне выйти в коридор, как я на него наткнулся.

– Ты куда? – спросил Кислый, готовый кинуться вдогонку, если я попытаюсь сбежать.

Вуз мы окончили два года назад, но продолжали жить в об–щежитии. Комендант, старый хохол, понимал тяготы и невзгоды молодых специалистов, отпущенных на вольные хлеба, но и к любой случайной монете относился с уважением. Так что на предложение не выставлять меня за дверь (разумеется, в об–мен на ежемесячное денежное вознаграждение) он согласил–ся практически сразу, поторговался, конечно, не без этого. Для меня это был хороший вариант, потому что денег снимать квар–тиру не хватало, а возвращаться в пригород к матери категори–чески не хотелось: там часто бывала Белка, а у меня не было никакого желания с ней встречаться. Стоит ли говорить, что Кислый тут же последовал моему примеру, то есть договорился с комендантом на предмет жилья.

Понимая, что от Кислого уже не избавиться, я сказал:

– Черт с тобой. Пошли.

Кислый изобразил лицом благодарность, как будто он не по–плелся бы следом, пошли я его куда подальше.

Мара присоединился к нам десять минут спустя. Мы шли по вечернему городу. Солнце уже скрылось за крышами запад–ных многоэтажек, но все еще находило щели и брызгало в стек–ла витрин сияющим золотом. Кислый то и дело забегал впе–ред, заглядывал нам в лица, опасаясь пропустить что-нибудь интересное, но встречное движение пешеходов сносило его назад.

– Помнишь про замочную скважину? – говорил Мара. – Этот образ придумал не я. Ему уже не одно тысячелетие, это еще древние греки говорили о Логосе. Но в наше время эта тема практически не была освещена, на что и обратил внимание философ из Кембриджа доктор Броуд. Он сказал примерно сле–дующее: возможно, мы неверно понимаем роль мозга, нервной системы и органов чувств в нашей жизни. Их функция, очевид–но, заключается в том, чтобы устранять, а не производить. По–нимаешь, о чем речь, парень?

– Что? Что устранять? – вопрошал Кислый где-то у нас за спи–ной.

– Конечно, понимаю, – ответил я уверенно. – Умные в аут-сайде, идиотам зеленый свет. У наших родителей так было при социализме.

– В наше время такой подход тоже все еще существует. Но я не об этом, – возразил Мара с улыбкой, но тут же посерьез–нел. – Человеческая цивилизация развивалась благодаря опе–рированию информацией. Животные накапливают опыт, но про–цесс этот катастрофически медленный, потому что у следующих поколений остается только тот опыт, который полностью интег–рировался в их физиологию. Я говорю о генных изменениях. Это единственный способ животного передать информацию следу–ющему поколению. Речь идет о мутациях, которые позволяют виду приспособиться к окружающей среде. Наш же первобыт–ный предок попытался сохранять информацию вне себя. Резуль–тат был потрясающий! В какой-то момент наш предок понял, что, отделяя себя от информации, можно гораздо эффективнее пе–редавать накопленный опыт собратьям и особенно следующим поколениям, что для выживания вида гораздо важнее, потому что эта информация не исчезает вместе с индивидом. Так по–явились наскальные рисунки, которые намного позже транс–формировались в письмо. Так из гортанных звуков, изначаль–но довольно однообразных, появилась речь. Так появился язык – как технология вынесения информации за пределы че–ловека, как механизм обработки внутренних переживаний, при–ведения их к виду понятных окружающим символов. Выраже–ния «мне грустно», «мне весело» – сущности сугубо внутренние, саморефлекторные, – стали доступны окружающим. Но это еще не все, парень. Появление языка было чем-то вроде первого нейтрона в ядерной цепной реакции эволюции человека. Ис–пользование речи для передачи информации стимулировало в первую очередь сам язык, потому что, оперируя более развитой речью, можно быстрее передать больший объем данных, точнее выразить то, что требует выражения, и быстрее получить ответ. Все остальные открытия – всего лишь следствия появления и развития языка. Понимаешь, в чем тут дело? С этого момента эра дочеловека закончилась и настала эра homo informativus, или homo sapiens – более привычное для нас, хотя и менее вер–ное определение.

Мы остановились у перекрестка. Я оглянулся на Кислого:

– Кислый, в данный момент я собираюсь использовать речь для передачи информации. Возможно, ты не понимаешь всю важность и ответственность момента, заключающегося в том, что я оперирую величайшим наследием человечества, потому что в своем развитии ты застрял где-то между собакой и обезь–яной, но тебе и не требуется проводить глубокий анализ услы–шанного, достаточно в точности выполнить то, что я скажу. –Мара засмеялся, Кислый засопел с деланой обидой. Я продол–жал: – А сделать тебе надо следующее: затариться пивом. Мы же в это время будем ждать тебя в парке вон на той лавочке. Только, Кислый, не надо давить на количество, хорошо? Впро–чем, себе можешь брать сколько угодно и чего угодно, а нам возьми по паре Веск^'а.

– Не обижайся, парень, – подбодрил Кислого Мара. – Ты же знаешь, у Гвоздя юмор жестковат.

Кислый получил деньги и убежал выполнять поручение, мы перешли дорогу и направились к свободной скамейке. Солнце скрылось окончательно, но парк, впитавший сияние дня, был светел и просторен. Легкий ветер все еще помнил аромат ли–пового цвета. Аллеи и тропинки постепенно заполнялись отды–хающими. Мы расположились на лавочке. Мара пару минут раз–глядывал парк, наслаждаясь спокойствием вечера и тем, что он видел вокруг.

– На чем я остановился? – спросил он.

– Что-то вроде: а когда я очнулся от размышлений, Господь Бог уже наполнил заботливо наши чаши лучистым элем снова.

Мара секунду оторопело меня рассматривал, потом рассме–ялся.

– Я, наверно, никогда не привыкну к твоему чувству юмо–ра, – сказал он, все еще улыбаясь, потом погасил улыбку, про–должил: – Так вот. Есть и еще нюансы, способствовавшие раз–витию речи. Ученые-нейрофизиологи подкинули интересное открытие: оказывается, вибрация черепа, которая возникает от громкой речи и тем более пения, оказывает на мозг чело–века благоприятный эффект. Такая вибрация способствует вымыванию отходов метаболизма из мозга в спинномозговую жидкость. Получается что-то вроде массажа мозга, что, есте–ственно, способствует его более продуктивной работе и за–медляет процесс износа. Взгляни на историю развития чело–вечества – да мы себя без песни не мыслим! Ты можешь представить себе человека, который за всю жизнь ни спел ни одной песни? Возьми любую религию или языческий культ –нет ни одного ритуала, который обходился бы без пения. На–чиная с шаманского транса и заканчивая православными псалмами, которые читаются нараспев. На этом значимость вокальных упражнений не заканчивается. Есть мнение, что пе–ние стимулирует пениальную железу, которая, если верить Рику Страссману, производит ДМТ, ну да не будем пока углубляться в эндогенные психоделики…

– Не будем, – согласился я, – мне сначала надо поковырять–ся в словаре, отыскать смысл прилагательного «эндогенный».

– Эндогенный – значит выработанный самим организмом, а не привнесенный извне, – тут же пояснил Мара. – Я о том, парень, что истоки пения кроются в физиологии, а искус–ство, которое человечество считает производной от духовно–го становления человека, всего лишь следствие развития языка. К тому же песня – это тоже передача информации, иногда даже более действенная, чем обычная речь, потому что, как и изобразительное искусство, оперирует образами –а это несколько иной механизм передачи данных.

Мне вспомнился пьяный ор студентов, случающийся в обще–житии довольно часто, и я подумал, что пение, конечно, дело хорошее и, несомненно, приносит поющему удовольствие, а если верить Маре, то и пользу. Вот только у трезвых окружаю–щих такие вокальные упражнения вымывают не только продук–ты метаболизма, но и рассудок. Я не стал высказывать вслух эту мысль, чтобы не обидеть Мару. Он мог подумать, что я се–годня не воспринимаю его слова всерьез, а это было не так. К тому же речь шла о другом – о накоплении и обработке ин–формации как импульсе развития нашей цивилизации. Эта мысль была мне крайне любопытна.

– Но искусство – это не только опера, – возразил я.

– Живопись – одна из ветвей развития наскальных рисун–ков, которая лишилась практического применения и ушла в плоскость чистых образов. Вторая ветвь, разумеется, трансфор–мировалась в письменность, в литературу. Танец – это тоже язык, язык жестов и движений. Я бы даже сказал, язык дина–мики, изменений – перемен. Истоки танца, я думаю, надо ис–кать в ритуалах шаманизма… Все наше искусство – следствие развития сознания, перехода от дочеловека к человеку, и сколь–ко бы мы ни говорили о духовности как о самостоятельной сущ–ности, ее истоки – в физиологии. Вернее, в процессе перехода от дочеловека к человеку, а этот процесс, как ни крути, физио–логический.

Прибежал Кислый, перевел дыхание и выдал нам по бутыл–ке Becks^, себе открыл «Сибирскую корону». Узрев на моем лице улыбку, пожал плечами, прокомментировал:

– Я… это… не гордый. Для меня три лучше двух. Ладно, о чем вы тут?

– Как ни странно, о тебе, – ответил я, надев маску сосредо–точенной серьезности. – В частности, чтоб ты знал, задавались вопросом, есть ли у тебя инстинкт продолжения рода? – На фи–зиономии Кислого отразился испуг, Мара был серьезен, оче–видно, решил мне подыграть. – Пришли к выводу, что тебя надо срочно женить, пока твоя психика еще в состоянии адекватно воспринимать реальность. То есть женщин.

– Да ладно! – не поверил Кислый. Он переводил взгляд с меня на Мару, пытаясь понять, разыгрываем мы его или нет.

Мара сказал:

– Бракосочетание в контексте нашего разговора можно вос–принимать как синергию двух информационных объектов –мужского и женского…

Он прервался, поднял на нас глаза, понял, что далеко ушел от традиционного русского, пояснил:

– Синергия – это партнерство, сотрудничество для дости–жения определенной цели. Причем предполагается, что каж–дый из партнеров поодиночке эту цель достичь не в состоя–нии. В данном случае цель – ребенок, продолжение рода. Тут дело вот в чем. Наша цивилизация культивирует эго, культи–вирует становление человека как личности, противопостав–ляемой миру. Мы все больше отдаляемся друг от друга и все больше зацикливаемся на себе. Саморефлексия, которая дала нам когда-то толчок для развития сознания, сейчас пре–вращается в бронированную оболочку, в этакий пуленепро–биваемый кокон, в котором человек прячется от мира. По–этому синергия дается нам все сложнее. Пока что партнер–ству способствует инстинкт продолжения рода, но кто знает, как долго этот инстинкт сможет конкурировать с разрастаю–щимся человеческим эго. Вынесение информации вовне как средство обмена и передачи накопленного опыта сейчас все больше отодвигается на второй план, потому что первосте–пенной задачей эго становится трансляция воли. Люди все меньше беседуют и все больше отдают приказы, даже не со–знавая этого… Ну да я забегаю вперед.

Я представил себе два информационных поля, женское и мужское. Мое воображение не баловало меня разнообразием: женское поле походило на искрящуюся золотом шаль, мягкую, шелковистую и податливую. Она висела в пространстве и пуг–ливо съеживалась от малейшего шороха. Над ней парило кли–новидное голубое пламя, похожее на копье, – мужская инфор–мационная структура. Я знал, что оба поля хотят слиться, но понимают, что стоит им соприкоснуться, и они покалечат друг друга… Я моргнул и подумал, что в лекции Мары появились фатальные нотки.

Стало заметно темнее. Я поднял глаза к небу, оно затягива–лось тучами. Мара продолжал:

– Вся история человечества – всего лишь летопись поиска новой информации. С того момента, когда дочеловек стал раз–вивать способности оперирования информацией, его физио–логические мутации прекратились. За полтора миллиона лет эволюции тело человека практически не претерпело серьез–ных изменений. Потому что его достижения в плане обработ–ки информации дали ему колоссальное преимущество: чело–веку больше не требовалось изменять свою физиологию, от–ныне он использовал сознание и как основное оружие для защиты своего вида от естественных врагов, и как инструмент для исследования и покорения окружающего мира. В резуль–тате человек расселился по всей планете и без труда приспо–собился к разным климатическим условиям. Какое животное может похвастаться таким завоеванием? Дальше – больше. Человечество всегда стремилось к новым знаниям. Люди рва–лись покорять горы, океаны, далекие земли. Как только наука и техника достигли требуемого уровня, человечество ломану–лось в космос! Ученые и философы создавали новые науки, пытаясь постигнуть тайны природы. Само стремление к позна–нию стало для человека основополагающей силой, я бы даже сказал – онтологической силой, потому что, я думаю, все мы где-то глубоко в подсознании держим, что благодаря именно этому стремлению наш вид выжил и стал доминировать. Ин–стинктивно мы чувствуем, что это единственный и самый дей–ственный способ оставаться человеком и не деградировать назад до рядового примата. Посмотрите на детей. С какой энергией, прямо-таки жаждой они стремятся изучать все но–вое! Понимаешь, в чем тут дело? Мир, который у нас есть сей–час, – следствие информационного бума, начавшегося не пятьдесят и не сто лет назад, а полтора миллиона! И благода–ря этому буму мы сейчас имеем невероятные средства обра–ботки и хранения данных, и в будущем они будут только разви–ваться и совершенствоваться.

Я допил пиво и поставил бутылку в урну. Слова Мары отозва–лись в моем сознании картиной планеты, опутанной сверкаю–щей паутиной коммуникационных средств. Кабели-черви, про–рывшие тоннели сквозь земную твердь; атмосфера как сплош–ной радио– и телевизионный эфир. Как инженер связи я пре–красно понимал, о чем говорил Мара. Тысячи всевозможных технологий передачи и хранения информации, мощные серве–ры, с колоссальной скоростью гоняющие по компьютерным се–тям гигабайты нулей и единиц, дисковые массивы баз данных… А ведь есть еще библиотеки, фильмохранилища, до появления оптических дисков пользовались виниловыми пластинками и магнитными лентами. До открытия бумаги люди писали на бе–ресте, козлиных шкурах, пергаменте, деревянных и глиняных табличках. Да, всю свою историю человечество неустанно ко–пило информацию и в этой своей информационной жадности не собирается останавливаться и в будущем.

Небо становилось мрачнее. Кислый подал голос:

– Мара, это… откуда ты все это знаешь?

– Кислый, человек мозг по назначению использует, – отве–тил я за Мару.

– Использовать мозг… – задумчиво повторил Мара. – Тут все не так просто. Помнишь, о чем мы говорили в прошлый раз?

– Ты про подсматривание за миром сквозь замочную сква–жину?

– Точно. Сейчас мы к этому вернемся. Только еще немного поговорим об информации. Чтобы закрыть тему. Вот скажите, как вы вообще представляете себе эту самую информацию?

Вопрос был задан не конкретно мне, но поскольку Кислый отвечать не торопился, я начал:

– Как раздражитель органов ощущений, вызывающий в го–лове определенные образы.

Кислый чихнул и смутился. Мара пару секунд осмысливал ус–лышанное, потом ответил задумчиво:

– В целом верно. Когда ты смотришь на табурет, тебе доступ–но не так уж много информации. Ты можешь определить его при–мерные размеры и предполагаемую массу. Цвет табурета и его текстура укажут, что видимый тобою предмет сделан из дерева. Ты, конечно, знаешь о назначении этого предмета. Но откуда ты взял это знание? Извне. Ты где-то читал, тебе кто-то сказал или ты просто видел раньше, что на табуретах сидят. Такая вот, к примеру, тривиальная ситуация: в серьезном кабаке тебе по–дают блюдо, которое ты видишь первый раз в жизни, и кучу при-бамбасов к нему. Как ты себя ведешь? Оглядываешься по сто–ронам в поисках информации от клиентов, заказавших такое же блюдо, зовешь официанта и в лоб его спрашиваешь, на кой черт тут столько мисочек и ножей разной формы, или смуща–ешься, да? В любом случае из этой ситуации ты вынесешь но–вое для себя знание и потом передашь его своим детям, если потребуется. Но вернемся к нашему табурету. Само понятие «де–ревянный» несет в себе бездну информации, которую ты почер–пнул из опыта других людей, изучавших структуру дерева, его свойства, они записали свои открытия в книги, чтобы ты смог потом ими воспользоваться. Нам вовсе не обязательно прове–рять тот факт, что дерево – отличное топливо и что оно не тонет в воде. Или что исключением из этого правила является древе–сина железного дерева. Мы вынуждены верить этому, потому что у нас не хватит жизни проверить все известные человече–ству факты. Мы попросту пользуемся информацией наших пред–шественников, и не важно, кто эти предшественники – ученые или твои родители. Мы делаем это, чтобы когда-нибудь и самим стать предшественниками для следующих поколений. Понима–ешь, о чем речь, парень?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю