Текст книги "Предвестники табора"

Автор книги: Евгений Москвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Хорошо, тетя Даш, – быстро согласился Мишка.

– Так ты даже и вообще не будешь читать? – вяло осведомился я.

– Нет, на даче обязательно прочту – сказал же.

– Все, Миш, иди. Все, давай. И, как придешь домой, обязательно позвони нам, сказать, что дошел; давай, чмокну тебя. В щечку, – мать сложила губы трубочкой и протянула «у-у-у-у».

– На даче прочту, обещаю, – повторил Мишка, сидя уже в прихожей на корточках и надевая ботинки, – меня очень заинтересовало то, что ты говорил… ну про это… про будку, врачей… и след от скорой помощи, особенно понравился, – Мишка хитро подмигнул мне, – а как твоего сержанта зовут, скажи мне еще раз?..

– Инспектора! Он инспектор.

– Да, верно. Так как?

– Мизаретта.

– Ага, Мизаретта. Все, теперь не забуду.

Я стоял, потупившись и краснея, – нет, на сей раз Мишке так и не удалось меня развеселить.

– Моя ошибка… – произнес Мишка; скажи он это чуть резче – вовсе создалось бы впечатление, будто он что-то себе присваивает.

Он не договорил и, зачем-то прогнув шею, принялся пытливо высматривать убогие двухэтажные дома, промелькивавшие за окном, а ведь ему и без того все было видно, – занавеска так и оставалась отдернутой.

– Слушай, здесь, похоже, все как было, так и… да, тетя Даша права была – ничего здесь не меняется.

Я саркастически нахмурился – теперь это была одна из моих привычных реакций, когда кто-нибудь говорил мне, что моя мать в чем-то оказалась права. (Чаще всего об этом говорила она сама – указующей интонацией, едва ли еще не «тыкая пальцем» на свою правоту, – и когда я хмурился вот так вот, насмешливо и с поддевающим огоньком в глазах, в моем мозгу живительным бальзамом разливалась мысль, что я возвышаюсь над материной правотой).

Я поправил Мишку (с деланным благоразумием):

– Моя мать говорила, здесь нет ничего интересного, – моя ухмылка стала шире.

– Ну не важно… о чем я там?.. Я сказал об ошибке. Я совершил ошибку.

Я спрятал ухмылку.

– В отношении дяди Вадика?

– Да. В отношении папы.

– Брось! Ты же не мог знать, как все было. У нас, в нашем доме.

– Я же говорю – я жалею, что так редко навещал вас… Но послушай, а что же… дядя Женя, к примеру. Неужели же он не мог заставить его бросить пить? Применить… ну пусть и применить силу даже, когда отец напивался и начинал дебоширить.

– Дядя Женя… – я рассмеялся невольно; я мог сказать Мишке, что от всего, что касается по-настоящему семейных отношений, дядя Женя уклоняется, но не решился, промолчал.

Я даже чувствовал некое подобие стыда – словно за этим стоял именно мой промах, а не чей-то еще. Мишка сказал:

– Все ясно. Поэтому-то ты его и не любишь.

– Что?..

– Ну ладно, ладно. Давай, не будем про дядю Женю. Я все прекрасно понимаю.

Я не уразумел, что именно Мишка прекрасно понимает, но продолжал слушать. (Странное чувство стыда практически ушло).

– Про папу. Ты говоришь, я не мог знать. Это не так: я должен был увидеть.

– Увидеть? Как? Я не понимаю.

– Твоя мать звонила мне месяца три назад, говорила о его состоянии. Я не поверил. Я встретился с ним – я даже не заметил, что он пьет.

– Что? Ты встречался с ним?

– Да.

– Как же в таком случае…

– Как же я мог не увидеть? Вот так, не увидел. Он же трезвый пришел на свидание.

– Но ведь…

Мишка не дал договорить; прервал меня, снова повторив:

– Это была моя ошибка, да. И я ее признаю. Мы просто встретились, поболтали. Он, разумеется, и не знал, в чем настоящая цель нашей встречи.

«Настоящая цель? А может быть, ты просто не захотел увидеть?»

Склонив голову, я бросил взгляд на Мишку, исподлобья, несколько раз; я чувствовал, как во мне начинает взмывать негодование, однако не был еще готов к наступлению, – не потому, что не знал, как проведу его, а просто мне необходимо было еще в полной мере осознать всю тяжесть Мишкиной «слепости», – так он теперь это представлял мне. Он старался обелить себя? Да нет же, он действительно верил в то, что говорил.

Я произнес утвердительно, но пока что еще спокойно:

– Ты, конечно… не спросил его напрямую.

– Нет. Да я и не верил – честно – что он может так вести себя. Ты же помнишь, каким он был хорошим человеком – раньше.

Автобус остановился, и мы вышли: дед через задние двери, а я с Мишкой – через передние, и поскольку мы уже немного проехали поворот на лес, и нужно было вернуться, дед сразу оказался впереди.

Я закопался, закидывая на плечи рюкзак, а Мишка остался стоять рядом со мной, – мы не спешили к деду.

Дед стоял и смотрел на нас; и весело кивал, указывая себе через плечо, – как бы приглашая следовать за собой.

– Ну чего, дорвались теперь до воли, точно?

– Дедуль?

– Я говорю: дорвались до свободы, да?

– Мы?

– Ну а кто? Давайте, пошли!.. Дорогу-то не забыли? – дед не стал нас дожидаться – развернулся и пошел к повороту.

– Да, все как прежде, – уверенно сказал Мишка – будто вердикт выносил.

Я уже надел рюкзак и посмотрел на него: он оглядывался по сторонам.

– Да я все про этот город… – пояснил Мишка, заметив мой взгляд.

– Совершенная дыра, – я пожал плечами и отвернулся.

Два ряда двухэтажных с облупившейся краской домов; и дорога между ними, – это и правда можно было только с натягом назвать городом. Но дело было, конечно, не в том, как правильно это называть.

– Согласен, да… Сюда же, кажется, бывших заключенных ссылали – в советское время, я имею в виду…

Я пожал плечами.

– И смотри, стекляшку продуктовую снесли… как там она называлась?.. Не помнишь? A-а, все, я сам вспомнил: «Кредо-Алексий». П-ф-ф-ф… ну и название, Бог мой!

– Эй, ну вы чего? Не отставайте! Чего вы, столбы считаете что ли? – дед уже поворачивал на дорогу к лесу.

– Идем, идем, дедуль!.. – поспешно выкрикнул Мишка; засеменил вперед, – мы тут просто что-то подзадумались!

– Чего?

– Я говорю: задумались мы что-то, – Мишка повторил, выкрикивая каждый слог, – ты не знаешь, стекляшку давно снесли?

– A-а… чубуки от трубки! Один чубук и другой – тоже чубук. Давайте, идите сюда скорее…

Мишка нагнал деда.

– Дедуль, стекляшку давно снесли?

– Стекляшку? Да года два назад…

Я намеренно не стал нагонять их – делал хотя и быстрые, но короткие шаги; у меня, должно быть, нервы сдавали.

Мишка вернулся ко мне.

– Макс, давай быстрее пойдем. Тебе идти что ли тяжело, рюкзак тяжелый? – странная наивная забота в голосе.

– Почему я только теперь об этом узнаю?

– Э-э… о том, что я… виделся с отцом? Мы с твоей матерью решили, что это останется между нами… и папой… но папа тоже ведь не знал настоящей цели встречи, – прибавил Мишка таким тоном, словно это последнее обстоятельство являлось самым веским доводом того, что и меня не следовало посвящать, – но скрывать от тебя как-то… ну ты понимаешь. Ты же родной мне человек. Это вообще твоя мать настояла – не говорить тебе. Я просто хочу, чтобы ты не имел против меня никаких…

– Все в порядке.

– Да и чего теперь скрывать, в конце концов, – резюмировал Мишка.

– Мне все равно.

– Нет, Макс, послушай…

– Но мне правда все равно. Это же не мой отец.

– Это твой дядя…

– …которого я никогда не любил.

– Макс!

– Но это правда.

– Ты не любил моего папу, дядю Вадика?

– Нет – потому что он не любил меня.

– А может, по какой-то другой причине? – резко осведомился Мишка.

– Нет. Именно по этой.

Мишка помолчал – пару мгновений; затем произнес:

– Он любил тебя, – убежденно.

– Нет, не любил, – опроверг я просто.

И почему-то именно в этот момент (а не минутой и не пятью раньше, когда мы еще ехали в автобусе), я снова почувствовал опаску, даже страх – «я вернулся на дачу… я уже здесь».

Снова послышался дедов оклик – ни капли недовольства, только нетерпение, – абсолютно та же интонация, что и в прошлый раз:

– Эй, чего вы опять там?.. Все секретничаете?

Он подмигнул нам, улыбнулся и шутливо погрозил пальцем.

– Вот я задам вам!..

Я скорчил гримасу, кислую и презрительную.

– Слушай, может хватит уже, а? Иди себе спокойно. Мы догоним, когда надо будет.

– Ох, какой сердитый, вы посмотрите на него! – отозвался дед с шутливым гонором. – Ну все, я вас жду. С места не сдвинусь, чтоб не отставали.

Я с досадой кивнул себе под ноги.

– Отстань!

– Ну что такое?

– Отстань, сказал, – упрямо повторил я и покраснел.

Дед стоял, ничего не мог понять, только головой качал.

– Дедуль, извини нас, прости ради Бога, – Мишка, конечно, не преминул вмешаться; он подбежал к деду, – пошли… давай вместе пойдем, я тебе расскажу, о чем мы…

Конца фразы я не услышал – Мишка говорил моему деду почти на ухо, приобнимая его за плечи одной рукой.

– Ты скажи только, вы там ничего плохого не затеваете? – спросил дед громко.

– Нет-нет, конечно, нет… – ответил Мишка – вполголоса; потом снова принялся увещевать деда быстро, на ухо; я, впрочем, был почти уверен, что они обсуждают меня.

Дед, наконец, закивал; не просто с пониманием – с какой-то бравой важностью.

– Понимаешь, да, дедуль?..

– Конечно, конечно, угу…

– Ну все…

Мишка оставил его, сам встал посреди дороги, обернувшись ко мне и не двигаясь…

– Макс… – произнес Мишка, когда мы, наконец, поравнялись.

– Ну что такое?

– Послушай… я знаю, что совершил ошибку, и тебе сложно простить меня за это. Да-да, я понимаю, к чему ты все это говорил…

– Мне сложно простить тебя?.. Я говорил правду.

– Я знаю – ты говорил искренне. Но…

– Но что?

– Хотя бы не повторяй этой ошибки вслед за мной, ладно? Дед же себя плохо чувствует – говори мягче. Я все понимаю, но будь мягче – по отношению к нему. Он же ни в чем не виноват.

Вот тут-то я и перегнул палку; переспросил:

– Плохо себя чувствует? – и это я принял в штыки, а ведь Мишка был сейчас абсолютно прав – по поводу дедова состояния.

К моему удивлению, Мишка ничего не ответил – вообще разговор долгое время после этого не возобновлялся.

Постепенно я начинал уже чувствовать неловкость, – и даже хотел извиниться, но вовремя предостерег себя: «Если ты сделаешь это, снова перегнешь палку».

И тотчас же следующая мысль: «Перегнешь? А зачем ты сказал всю правду? Разве это было необходимо?..»

Тогда я не знал ответа, однако теперь могу сказать совершенно точно: да, это было необходимо.

Вошли в лес, и я тотчас припомнил эту странную способность, которой раньше обладал, – ощущать паутину, повсюду и только в определенный момент времени, наступающий совершенно внезапно, – теперь мне хотелось называть это не свойством или каким-то особенным состоянием, но «утраченной способностью».

«Да будет тебе, а действительно ли ты утратил ее?» – я сожму ладони в кулаки, прижму запястья к талии, словно бы жду и хочу прикосновения паутины – чтобы она «поздоровалась со мной по собственной инициативе, – а на самом деле хватит и того, что мне просто станет боязно, щекотно и даже немного приятно», – я, однако, так и не приду ни к одному из этих ощущений, ибо это всего лишь имитация – ведь определенный момент времени на самом деле не наступил, я только совершил все необходимые приготовления со своей стороны.

Смысл только в одном: острее ощутить возвращающиеся кадры детства.

Вот оно уже вернулось – на несколько разрозненных мгновений.

Я делаю прерывистый вдох.

Я думал, его нельзя вернуть… и ошибался.

Нет, не ошибался…

Выдох…

– …сдержанно отношусь к твоим родственникам, чего раньше – пять лет назад – не было и в помине. Ты ведь помнишь?

Я понял, что Мишка возобновил разговор. Он шел впереди.

– Помню.

– Я говорю даже не о дедуле в первую очередь. О матери. Тебе может показаться, что я либеральничаю, но это не так. Я просто веду себя сдержанно. И заботливо.

– Так же и я должен? – я спросил это просто по инерции, отстраненно.

– Попробуй – это не сложно.

«Сдержанно… сдержанно… – невольно завертелось у меня в мозгу, – и ведя себя сдержанно, я не должен повторять твою ошибку – когда ты не откликнулся на призыв о помощи. А может, и тогда тоже ты вел себя сдержанно – только и всего?» – тут я испытал внезапную скуку; я понял вдруг, что больше не горю желанием в этом копаться.

– Это приносит плоды.

– Что?

– Это приносит плоды – то, что ты обозвал словом либеральничать, – Мишка повернулся, – Макс, ты все время улетаешь куда-то, ей-богу! – он подмигнул.

– Не надо мне снова это повторять, – попросил я.

– Хорошо, не буду. Так вот, по поводу плодов: мы вырвались сюда, на старую дачу. Без твоей матери – ты разве не заметил еще?

Я улыбнулся – чуть.

– Неужели не осознал еще шикарности нашего положения? – он все смотрел назад, на меня.

Еще немного, и на его лице появится сияющая улыбка… а почему бы и нет, в конце концов?

– Я и сам в восторге, если честно, – моя улыбка стала шире.

– Верю. Просто этот восторг, видимо, медленно приходит… Твоя мать теперь считает меня ответственным. Правильно, так оно и есть: я завоевал ее доверие. Хотя бы даже с похоронами папы.

У меня екнуло в груди.

– С похоронами твоего отца?

– Ну а ты, разве, не согласен?

«Вот он идет, обернувшись, не сбавляя шага… как тогда, пять лет назад в лесу. А после мы обнаружили исчезновение дяди Вадика».

Исчезновение.

У меня снова екнуло в груди.

– Это я же организовал всю церемонию, оформил все документы, за все заплатил – абсолютно из своего кармана, до копейки. Я действительно все разрешил в одиночку. Ни на кого не перекладывал. Это же мой отец. Ну что? Разве я не прав в том, что говорю?

Я проглотил слюну. А потом произнес (с небольшим, наверное, усилием):

– Когда ты уговаривал мою мать, ты чуть не допустил промах. Ты сам-то помнишь?

– Что?.. Какой промах? Нет, не помню.

– Я не особо внимательно слушал, но запомнил. Ты о нашей проездной компании упомянул. О том, что хочешь встретиться с Сержем, с Пашкой, с Димкой…

…с Олькой…

– …а она сказала: было б с кем встречаться или как там…

– A-а, да-да-да. Но я же перестроился тут же, по-моему.

– А ты умеешь сглаживать углы.

– Скорее, огибать. И не умею, а научился, – он снова обернулся и кивнул мне даже как-то торжественно, словно это было настоящим достижением в его жизни.

А может быть, он так и считал на самом деле?

– Ты хотел спросить у меня, и впрямь хочу ли я встретиться с ними? – сказал Мишка.

– Что?

– Ну, Серж, Пашка, Димка… они же неисправимыми были…

«Неисправимыми?..» Любопытно… очень любопытно! Я, однако, не стал переспрашивать – слушал дальше.

– Нда-да, неисправимыми… ты знаешь, не просто хочу – сегодня же, пожалуй, отправлюсь на их поиски.

Мишка так и сказал: «на их поиски», – словно речь шла о длительном путешествии или эти люди исчезли…

…как Олька…

– С тобой – если ты составишь мне компанию, конечно…

Все же пришлось отложить «поиски» в тот день, волей-неволей, – Мишка слишком устал за последние дни.

Мы отправлялись спать рано, сразу после ужина; беседовали лежа на кроватях в нашей прежней комнате, почти в полном мраке, – полоска неба над оконными занавесками, медленно набиравшаяся сапфиром, отбрасывала два прямоугольника света: первый – на потолок, второй – на витиеватое кресло, спинкой упиравшееся в подоконник; оба с каждой минутой тускнели.

«Меркнущее кресло», – вертелось у меня на языке, но из определенных опасений я избегал произносить вслух это сочетание, даже шепотом, – словно боялся, что сразу за этим кресло окончательно угаснет; на самом же деле… это подспудное желание уйти от темы… Я не хотел чтоб оно обнажилось – Мишка затеял откровенный разговор.

Он затеял откровенный разговор.

Изредка со второго этажа доносился осторожный шелест газеты – когда дед переворачивал очередную полосу.

– Знаешь, брат, мне ей-богу казалось, мы сегодня с тобой поссоримся – по-настоящему, я имею в виду, – так начался разговор, безо всякой прелюдии (на самом деле, первое, что смутило меня, – внезапность этой примирительной интонации).

Я уже и не помнил, когда Мишка последний раз называл меня «братом», в исключительных случаях, я думаю, – а с момента возобновления нашего общения этого точно не случалось.

Мне стало немного не по себе.

Я был абсолютно уверен, что Мишка лежит теперь на спине, подложив обе руки под голову; взгляд устремлен в меркнущий потолок. Я помнил, что несколько пластин, которыми он был выложен, сделаны из оргалита. Интересно, помнил ли Мишка?

Мать как-то рассказывала, откуда дядя Вадик в свое время раздобыл оргалит, но это я уже позабыл.

– Когда?

Я мог спросить: «С чего ты взял?» или «Почему?», – но я спросил: «Когда?»

Выходит, я решил все-таки пойти на откровенность? Нет…

– Не знаю точно. А ты как думаешь? – спросил Мишка.

Выходит, он понял, что поводом для ссоры могло послужить не только его признание, что он видел дядю Вадика не задолго до смерти. Даже скорее всего, не оно…

Помнится, по мере приближения к поселку, все живее становились воспоминания. Мишка охотно делился ими со мной. Он припомнил строительство «верхотуры»:

– Совершенно нелепое изваяние, – оценил он, – а помнишь еще, как я велосипед кормил?

– Конечно, помню, – я улыбнулся, – как не помнить!

– А почему я это делал?

– Ты не помнишь? Ты с ним поссорился.

– Ага!.. Точно, точно…

– Неужели забыл?

– Ну… теперь зато вспомнил…

Вот из-за деревьев показалась поселковая ограда и травяная полоса перед ней – та самая, на которой как раз и строили когда-то «верхотуру».

– Мне кажется, трава гуще стала, – заметил Мишка.

– Да. И зеленей, – добавил я, – «двухколейки» больше нет уже.

Когда мы проходили мимо Олькиного участка, я отметил, как сильно он зарос и весь будто бы постарел… и все же не стал задерживаться (побоялся?), прошел мимо. А вот Мишка, напротив, задержался и стал что-то высматривать поверх покосившейся калитки.

Я смотрел на Мишку, стараясь справиться с комом, застрявшим у меня в груди.

– Они съехали?.. Не знаешь? – осведомился он, понизив голос и резко указывая пальцем в сторону участка. Словно стремился выведать эту информацию втихомолку.

– Не знаю… видимо… участок теперь не кажется жилым.

– Надо будет у дедули спросить.

– Помнишь, что было?

– Еще спрашиваешь!.. Во всех подробностях. Пошли.

Меня бил озноб.

– Или можно еще кого-нибудь с нашего проезда спросить… чтобы дедулю не травмировать, – бормотал себе под нос Мишка уже на ходу.

«Какой ты заботливый!» – чуть было не брякнул я.

– У Широковых спросить что ли… – продолжал размышлять Мишка вслух, – надо поискать их…

Я пожал плечами, однако твердо знал, что вот сейчас, в это самое мгновение, поворачивая на свой родной проезд, мы не встретим никого, все будет пусто – дорога, дорога будет пуста от людей прошлого, – нет, не успели они еще вернуться оттуда, чтобы предстать перед нами снова; только фигура нашего деда впереди; а оборачиваясь по сторонам, увидим лишь ослепшие окна домов – и опять ни одной живой души.

Да, они еще не вернулись – это произойдет несколько позже.

Прошло время – вот в чем все дело. И мы, став взрослее, никого уже не можем встретить на своем пути вот так – случайно и по-детски просто… …………………………………………………………………………

…………………………………………………………………………………………

Я соврал:

– Не хотел я с тобой ссориться. С чего ты взял?

– Уверен?

– Абсолютно… Послушай, те люди на поляне… помнишь?.. Пять лет назад.

Кровать оживленно скрипнула; я понял – Мишка перевернулся на бок и старается теперь, преодолевая темноту, разглядеть меня.

– Люди?.. Да, помню. Конечно, помню. Как ты называл их тогда, а?

– Предвестники табора.

– Да, точно! Предвестники табора. Откуда у тебя такое название взялось, не могу понять?

– Как думаешь, мы тогда все же видели что-то или нет? – спросил я; и ждал, затаив дыхание.

– Что-то?.. Их, ты имеешь в виду? Уверен, что да, видели.

– Почему же ты это отрицал?

– Я это отрицал?.. Ну да, возможно. Я просто перепугался, струсил. Я ведь рассказал тебе про странных людей на Поляне чудес, помнишь? Перед походом в лес.

– Помню. Ты это выдумал?

– Да… А потом оказалось, что как бы и нет – все получилось, как я говорил.

– Но это же… невероятно.

– Я знаю. Я и сам не мог этого объяснить. И до сих пор не могу. Я тогда и струсил поэтому – что не мог объяснить. И по поводу Стива Слейта… я боялся, что и он тоже может появиться, – я же выдумал, что он в поселок прилетел, помнишь? – вот я боялся, что он тоже материализуется.

– Я этого и хотел, – шепнул я; но не улыбнулся.

– Но насколько ты этого хотел? Ты хотел, как восторженный ребенок. Сейчас бы ты поступил, как я.

– Возможно… да, ты прав, пожалуй.

– Макс… может, это все-таки были цыгане какие-то?

– Вряд ли. Не обманывай себя, Миш. Это невероятно – и точка, – я поднялся с кровати.

– Но все же должно существовать какое-то разумное объяснение… Макс, ты куда?

– Сейчас вернусь… Воды попью.

– Да, да, должно существовать какое-то объяснение, – опять повторил Мишка, пока я через две двери добирался до прихожей – там стоял кипятильник.

Я зажег свет – у меня зарябило в глазах, – но я сумел все же выхватить взглядом проползший по потолку более яркий отблеск фар.

Еще лежа на кровати, в темноте, я вспомнил флаги на поляне, заворачивающиеся в оборотную букву «С». Теперь же, увидев этот отблеск фар, я не только представил флаги еще более явственно – я припомнил свет луны, спускающийся по ним на землю.

Откуда взялась эта ассоциация? Ведь Предвестников табора мы видели днем, где-то около полудня.

Я никак не мог вспомнить – откуда, – однако был уверен: она не случайна.

А потом резко отбросил эти мысли и ясно сказал себе: Широковы приехали. Если их не было здесь раньше (стоянка возле дома пустовала), они приехали сейчас, – значит, завтра… жизнь вернет прежних своих героев.

Тут я не выдержал, – пусть она сделает это сейчас, – отворил входную дверь и прислушался. Знакомые голоса, свет в салоне машины, на стоянке; мелькнули фигуры – контуры, обновленные временем, – звук захлопнувшейся дверцы; свет погас. Затем зажегся уже другой, в доме.

Затем призыв в темноте, оглушавшей до этого только кузнечным стрекотом:

– Дим! – просящий Пашкин голос – я моментально узнал его.

Нет ответа. Снова в моей памяти всплыла Олька.

Я захлопнул дверь.