Текст книги "Предвестники табора"

Автор книги: Евгений Москвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

За третий роман – в котором как раз должны были появиться Предвестники табора, чтобы похитить Ольку – я так и не взялся…

Так случилось, что мать после того лета оставила более половины своих надзирательских замашек (разумеется, это чрезвычайно благотворно сказалось на возможность моих творческих изысканий). Матери и правда теперь было не до надзора – в ее жизни появился мужчина, у которого водились кое-какие деньги (те самые сторонние события, о коих я упомянул выше); ради таких мужчин она была способна на многое и всегда окружала их вниманием и заботой. (Между прочим, своего отца я никогда не знал – он умер до моего рождения. Мать, однако, часто с презрением рассказывала, что он не просто «не был человеком с серьезной материальной базой, но даже и простой устойчивостью не смог меня обеспечить».).

Более того, пока матери не было дома, я мог свободно смотреть «Midnight heat».

В следующее лето мы поехали уже не к себе на дачу, но в загородный дом дяди Жени. Помню, хотя я и неважно относился к нему, это решение вызвало у меня странное облегчение.

То же самое повторилось и год спустя, и два года и т. д. В результате на нашей собственной даче появлялись уже только дед и дядя Вадик (изредка)…

Если личная жизнь матери «налаживалась» (впрочем, она всегда говорила «наша личная жизнь налаживается»), то у дяди Вадика она, напротив, все более приходила в упадок. Он развелся с женой и, окончательно переселившись на нашу квартиру, из года в год пил все больше и больше.

Мишку я стал видеть значительно реже. В нашу квартиру он стал наведываться только за отцовскими алиментами или же с целью одолжить какую-нибудь книгу из школьной программы для внеклассного чтения – если таковой не находилось в его собственной домашней библиотеке. При всем при том мог обмолвится со мною двумя-тремя десятками фраз – не более.

Мы отдалились друг от друга.

ЧАСТЬ 2
ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД

(Рассказывает Максим Кириллов)

Глава 1

Всю дорогу Мишку клонило в сон – он так устал за последние несколько дней, что его глаза соловели, краснели и сильно слезились, стоило в них попасть яркому свету. Теперь, когда Мишка, наконец, уронил голову и задремал, а из-под дряблой занавески в автобусе изредка выбивались вспышки вечерней зари, я догадывался о так и не ушедшей красноте его глаз по опустившимся в изнеможении векам, которые воспалились на краях. Он почти спал. Только его руки с сильно, тоже будто бы до изнеможения раздувшимися венами, продолжали сжимать матерчатые узелки на рюкзаке.

Мишке, однако, в который уже раз не удалось полностью отключиться – помешала дорога, на которой становилось все больше гравия и выбоин. Автобус стал подпрыгивать, дребезжать, раскачиваться, – знакомые толчки, и с каждым из них во мне взмывал трепет.

Мишка чуть приоткрыл глаза и некоторое время смотрел в узкую щелочку между занавеской и рамой, на проезжавшее мимо алое пространство, потом, внезапно переведя взгляд на меня, улыбнулся, тряхнул своей кудрявой шевелюрой, зевнул и выпрямился.

– Ну что, получше? – спросил я, чувствуя блуждающую улыбку на губах.

– Я не выспался – но мне лучше, да, – сказал он, а затем прибавил, что ему никогда не удавалось заснуть в транспорте – так, чтобы полностью, – только немного забыться на двадцать минут. Но почему-то спать после этого совсем уже не хочется и чувствуешь себя изрядно отдохнувшим.

– Ха… у меня точно так же, – выпалил я.

– Да… это, значит, семейное… только потише говори, ладно?

Мишка отдернул занавеску и еще раз посмотрел на проплывавшее пространство уже в максимально доступном со своей позиции обзоре. Алый оттенок заката уплотнялся возле колес и прямоугольников преломленного света, которые, словно цветы, тихо распустились над деревьями, застыли; вся картина походила теперь на яркую пейзажную зарисовку, куда положили несколько увлажненных 236 стеклышек. Радостный покой и ни кусочка темноты, и неужели же еще в этом мире кто-то ссорится, конфликтует, противоречит друг другу?.. Могут ли теперь в этом замершем закате отличаться друг от друга все люди – разве только, что каждый, со своего угла зрения видит эти световые стеклышки в единственной для себя, неповторимой форме?

Когда мы въехали в город, Мишка спросил, сколько еще осталось ехать.

– До поворота на лес ты имеешь в виду?.. Забыл, что ли?.. Минут десять…

– Да я же редко ездил сюда своим ходом. Больше на машине, с папой… Ну, будешь совершать последние приготовления?..

Я достал пару сапог из рюкзака, а затем стал снимать ботинки.

– И чего ты не захотел сразу сапоги надеть, как я!.. Ты и пять лет назад не хотел сапоги в лес надевать.

Губы Мишки готовы уже были изломиться в паучьей ухмылке (теперь она появлялась значительно реже, чем раньше).

– Врешь – не было такого, – заявил я.

– Путаю, хочешь сказать?.. Ну да, возможно… Но то, что ты вечно спорил с матерью по поводу одежды, – вот это я помню совершенно отчетливо. Все шорты не хотел надевать, – он игриво подмигнул мне. Паучья ухмылка, наконец, появилась, – это-то ты не забыл?

Я покраснел и сунул ботинки в рюкзак; так ничего и не ответил.

– Поверить не могу, – сказал Мишка.

Я серьезно посмотрел на него.

– Во что? – и услышал в своем голосе невольное благодушие, которое, как мне тотчас представилось, придает мне взрослость; (Господи, ну что за глупости! – я чуть сдвинул брови); интересно, а что услышал Мишка? оттенок времени?

Сейчас я бы сказал, что это было слишком простым наблюдением. Я докончил:

– В то, что мы возвращаемся через столько лет?..

– Ну… лет не так уж и много прошло… и в это, и в то, что твоя мать отпустила нас с дедом одних…

Я шмыгнул носом.

– А это и впрямь так удивительно?

– Учитывая, что я ее уламывал? – Мишка сделал ударение на местоимение «я».

– Нет. Учитывая… ну… дядю Женю, – два последних слова я произнес какой-то специальной интонацией – так, словно выговаривал сложное иностранное имя.

– Ага!..

Я готовился к тому, что он, заслышав мою реплику, в который уже раз начнет «назидать» – ненавязчиво, мол, «тебе не стоит напирать на мать, это было бы эгоистично. А в данный момент ей тем более нужны покой и забота – твоя и… дяди Жени. Раз она полюбила дядю Женю, значит, его забота пойдет ей на пользу».

Далее Мишка вряд ли сказал бы напрямую: ничего такого особенно плохого в дяде Жене нет, и чего ты так на него взбеленился? Неужели до сих пор не сумел найти с ним точек соприкосновения? Ведь ты отдыхал на его даче все эти годы… Неужели не сумел?.. И уж точно Мишка ни в коем случае не употребил бы слова «ревность». Нет, скорее всего, он продолжал бы следующим образом:

«Вот моя мать, к примеру, уделяла мне внимания значительно меньше – всегда. Но в этом было множество плюсов. И в твоем случае точно так же, разве нет? Если плюсов меньше сейчас, то ранее – пять лет назад – это дало тебе возможность избавиться от нажима и серьезно заняться литературой», – что-то в таком духе. Льстя мне в самом конце.

«Но это же пять лет назад, а теперь что?» – возразил бы я.

И тогда Мишка положил бы меня на обе лопатки таким приблизительно ответом:

«Но ты же и теперь занимаешься литературой».

Думаю, если бы мне удалось научиться полностью предсказывать Мишку, я бы посчитал, что многое преодолел в жизни…

Однако к своему «ага!» Мишка присовокупил совсем иное:

– Знаешь, то, что она отпустила нас… меня это удивляет, меня… все еще… невольно… я же не знал, что кое-что поменялось. И не кое-что, а многое… и коренным образом.

– Ты имеешь в виду не только…

– Все. Все поменялось. Вообще. И, главное, с моим отцом…

Через Мишкино плечо я мог видеть нашего деда – он сидел на задних сиденьях автобуса; каждый раз встречаясь со мною глазами, он вскидывал голову, – будто я окликнул его, и он теперь ждал, что же такое я ему скажу; потом браво подмигивал.

Что и говорить, совершенно неподходяще, – но его ничто не печалило (во всяком случае, внешне уж точно ничто), и это меня столько же удивляло, сколь и вдохновляло. Мать сказала мне, что неделю назад, когда дядя Вадик умер в больнице, она очень боялась: как войти в дедову комнату и сообщить ему о смерти сына? «Его ведь удар хватит!.. Но как быть? Надо же сказать».

«Я знаю: ты вошла в комнату и попыталась его подготовить – сначала».

Я сказал это даже с некоторым мнительными видом и интонацией; хотел показать, что мне наперед известны все ее мысли, слова, действия… Пожалуй, я стремился ужалить мать, но тотчас приказал себе сбавить обороты – потом буду жалить, через пару месяцев; когда все рассосется.

С другой же стороны, думаю, и не ставя перед собой цели ужалить, я, так или иначе, сказал бы нечто подобное, потому как несколькими секундами раньше мне вдруг пришло в голову, что в фильмах было полным полно подобных «щекотливых» сцен. Мать, вероятно, завела разговор примерно так: «Есть одна новость, которую я должна сообщить тебе…»

«В чем дело?» – спросил бы дед, обернувшись от стола, на котором лежал том Большой советской энциклопедии.

«Плохая новость… очень, очень плохая», – сказала бы мать и т. д.

Я почти угадал. Почти – разница состояла лишь в том, что мать, вместо слова «новость», употребила иное слово, – пожалуй, довольно странное в данных обстоятельствах: «тайна».

«Есть одна тайна. Хочешь я открою тебе тайну?»

«Ты о чем? – сняв дальнозоркие очки, дед обернулся от стола, на котором лежал том энциклопедии, – что за тайна?»

«Тайна, которую я храню…» – она запнулась, стараясь выбрать лучшее продолжение. Интересно, она смотрела при этом в сторону?

«Давно?» – спросил дед.

«Да… Ровно два часа. Плохая тайна… очень, очень плохая».

Я почти угадал – и в то же время не угадал вовсе.

И самое главное: когда «тайна» открылась, с дедом не произошло ничего из того, что приковывает зрительское внимание к фильму.

Он немного обмяк, его светлые глаза очень широко открылись; затем помял губами и причмокнул пару раз.

У деда мог случиться сердечный приступ, удар – все, что угодно, – но только не сразу после того, как он узнал.

Хотя бы полчаса спустя…

«Он так ничего и не сказал?» – спросил я у матери.

«Нет, почему… он сказал: „знаешь, как Вадик пил последний год… так я не удивлен, что у него сердце не выдержало. К этому все шло“. И правда… Меня сначала удивило, что он так спокойно отреагировал, а теперь я, знаешь ли, с ним согласна».

«Но ты все равно не успокоилась», – заметил я утвердительно.

«Нет… конечно, нет».

Мишка упомянул об изменениях, которые произошли за эти годы. Мать действительно не давила на меня, как прежде, но правда в том, что она так или иначе не отпустила бы нас на дачу одних или «с одним только дедом» (в данном случае, это было равнозначно), – это была бы «слишком большая роскошь, слишком». Так теперь она любила говорить о чем-то, с ее точки зрения, все равно непозволительном. И то, что все же материнские оковы оказались на два-три дня полностью разрушенными, явилось только результатом Мишкиных дипломатичности и авторитета. (Результатом того, что изменения не обошли стороной и его тоже).

Это был уже не прежний фантазийный подросток с «высшей степени странными» идеями и способный вспылить по любому поводу. Заканчивая первый курс юридического факультета МГУ, Мишка сумел уже устроиться в юридическую фирму.

Моя мать, скорее всего, оценила это так:

«Образование важно. Но рабочий стаж – он еще более важен. Настоящий старший брат, серьезный, ответственный. Нормальный человек, безо всяких бредовых идей. Изросся, наконец!»

К счастью, последняя оценка, относящаяся к Мишке непосредственно, не соответствовала действительности (той «правильной» действительности, в которой жила моя мать), ибо в конечном счете с его стороны – по отношению к ней – изменилось только одно: он стал во всем и всегда с ней соглашаться.

А все остальное впечатление мать достроила сама.

Я, тем не менее, был твердо убежден, что, как Мишка ни проси, все его притязания потерпят полный провал – потому до самого последнего момента не думал и не принимал всерьез, что нам предстоит ехать на старую дачу. Положа руку на сердце, их разговор я слушал вполуха. И все же постараюсь поточнее воспроизвести его здесь.

Кажется, началось все издалека: мать рассказывала Мишке, как ему следует переоформлять на себя гараж, доставшийся от отца, и к кому за этим обратиться. Мишка сидел в кресле, в напряженной позе: согнулся, озадаченный взгляд устремил в пол; рука подпирала подбородок – ну точно мыслитель, занятый фундаментальной философской проблемой!

Мишка теперь принимал такую позу в одном и том же случае – когда моя мать принималась втолковывать ему насчет оформления каких-нибудь бумажек.

Он все молчал, слушал… как вдруг рассыпался в благодарностях – мол, мы отдаем ему этот гараж, а на самом-то деле он ведь нам принадлежит!

– Ну будет тебе!.. Он принадлежал твоему отцу. Главное, все сделай, переоформи… чтобы и комар носа не подточил… сам знаешь, как с документами иногда приходится. И не забудь еще, что нужно будет замок поменять. Мы давно уже собирались, но все откладывали. Теперь это на тебе. Ты ведь слышал, да, что случилось пару лет назад? У соседа по гаражу? Отец рассказывал? Кто-то залез к соседу и колеса от мотоцикла утянул.

Мишка сказал, что слышал что-то такое, но мельком.

– Да, украли колеса… Главное, мотоцикл старый такой, еще со студенческих годов. Он в полуразобранном виде стоял, возле двери. Ну и в общем сосед как-то раз попросил твоего отца проинспектировать, в каком состоянии мотоцикл, – Вадик в таких делах ведь эксперт был, ну а если что починить или построить – мастер на все руки.

– Да-да… – тихо поддержал Мишка.

– Ну вот. Так твой отец как посмотрел – так и опешил. Оказалось, лучше всего, что сохранилось у этого мотоцикла, – покрышки. Представляешь? А ведь мотоцикл там почти тридцать лет простоял!.. На одном месте, возле самой двери… Ну Вадик и говорит этому… соседу-то… все вспоминаю, как его зовут, и не могу вспомнить… надо колеса в укромный уголок, едва ли еще как ни экспонат… Все проржавело, развалилось, а они как новые! Но тот не очень-то его послушал, махнул рукой: ладно и так, мол, – чего мне они сдались, если все остальное превратилось за время в хлам. И как Вадик ни убеждал его, тот все отмахивался. Ну и ты представляешь, прошло какое-то время, и их украли. Весь мотоцикл – и каркас, и все внутренности, – все оставили, а колеса утянули. И еще из остальной обстановки кое-что… Но это я уже точно не знаю. Главное, что с тех пор я все боюсь, как бы к нам тоже не залезли.

– Замок я поменяю, хорошо, – заверил Мишка мою мать.

– Сразу за тем, как переоформишь, ладно? Обещай мне. И все нужно почистить и прибрать внутри заодно после… Там ведь еще какой бардак! Ты теперь человек хозяйственный – я надеюсь, на тебя можно положиться.

– Конечно! Все сделаю… я вот только еще о чем подумал. Это уже не касательно гаража. Касательно дачи.

– Если хочешь поехать этим летом с нами к дяде Жене, пожалуйста, это можно без проблем устроить.

– А дедуля как же?

– Что дедуля?.. Дедушка на старую дачу ездит.

– На старую? – откликнулся Мишка даже с некоторым удивлением, будто он и в первый раз не говорил о ней, – сто лет там не был!.. А точнее пять. Вы-то хоть ездите туда?.. Макс мне сказал, что вроде нет.

– Верно, не ездим.

– А дедуля что рассказывает?

– О чем? – в вопросе матери прозвучала настороженность.

– Как там обстановка и все такое прочее… Я вот подумал: надо бы проведать старую дачу-то нашу.

– Да какая обстановка, ничего там интересного нет!

– Ну как же… – Мишка сидел все в той же «позе мыслителя»; разница была только в том, что он теперь теребил нижнюю губу.

– Послушай, у меня ведь времени нет везти вас туда. Это и не планировалось. Мы к дяде Жене как всегда, на все лето. Я ему уже пообещала. Старая дача, что она!.. Хм…

Мать говорила это куда-то в сторону, не глядя на Мишку, как вдруг… обернулась и посмотрела на него в упор, широко открытыми глазами; она все поняла, куда он клонил.

– Нет.

– Что? – серьезно осведомился он.

– Одни вы туда не поедете – даже не рассчитывай.

– Почему же одни. С дедулей можно съездить, я думаю.

– Нет.

…И пошло-поехало. Они не спорили, нет, как бывало прежде, – просто он убеждал ее мягко, но настойчиво, аргументируя каждое слово; поначалу мать отказывалась наотрез. Потом начала задавать вопросы.

– Что вам там делать? Ну вот скажи мне… – она взяла Мишку за руку, – скажи… что вам там делать?

– Ребят нужно проведать, пожалуй.

– Каких ребят?

– Димка, Пашка… Серж… Я не знаю, бывают они еще там.

– Нашел друзей, тоже мне!

Это и правда был не самый удачный ход, так что тему нашей старой проездной компании Мишка тотчас замял и принялся расписывать моей матери, как усердно мы будем там «помогать дедуле по хозяйству». Затем предложил, «почему бы вам, тетя Даша, все-таки не поехать с нами?»

– Нет-нет, я-то точно туда не поеду…

Мать, конечно, очень сильно боялась обидеть дядю Женю, но ей не стоило опасаться, она все равно бы не смогла этого сделать. Как можно сохранить в себе способность обидеть человека, которому вот уже пять лет непрестанно смотришь в рот… …………………………

…………………………………………………………………………………………

Как я уже упоминал, не имея никакой веры в успех, я особенно не вслушивался в их разговор (восстанавливаю его здесь, руководствуясь «фабулой»); в результате, когда мать, обернувшись, спросила меня: «А ты что скажешь? Ты-то сам туда хочешь ехать что ли?» – я не сразу смог прийти в себя от удивления, а потому ничего не ответил и просто смотрел на нее. По нерешительности, секунду скользившей во взгляде матери, я понял: это не Мишка хватается за соломинку, нет. За какие-то две минуты он сумел изменить свою позицию на прямо противоположную – и теперь уже за соломинку хваталась моя мать. Переборщу я, если скажу, что она буквально молила судьбу, чтобы я только отказался? – но и это я тоже прочел в ее глазах.

Боже, ведь он почти уломал! Все теперь зависело только от меня.

– Макс, – позвал меня Мишка, – очнись… поехали дачу проведаем.

– Вот видишь! – моментально подхватила мать, – он даже и не слушает. Значит, не хочет.

– Он просто улетел в другое измерение, – улыбнулся Мишка.

Он мог сказать, что я ушел в себя, но он сказал именно: «улетел в другое измерение».

– Уж что верно, то верно, – мать покачала головой, – улетать он умеет! И именно что в другое измерение!.. Ну ладно, все… раз он не отреагировал, значит, и не надо. И действительно, что вам там одним делать!

– Не одним, а с дедулей, – снова напомнил Мишка.

– Хо!..

– Там же, наверное, заросло все. Как он один будет все это выпалывать? Мы ему поможем. Я потому и говорю, надо съездить. Вот именно, что надо. Я понимаю, вы боитесь, мы пустимся там в полное распутство…

– Он! – она указала на меня, – не «мы», а он. Ты-то трезвых взглядом человек… наконец-то им стал, и это видно… а он? Будь ему восемнадцать… ну нет, пятнадцать, хотя бы пятнадцать – тогда бы я еще подумала.

Мишка бросил на меня предостерегающий взгляд, незаметный, заговорщический – видно, опасался, что я выпалю матери колкость; я и правда готов был уже это сделать.

– Ну… положитесь на меня.

– Хочешь сказать, он не уломает тебя на какую-нибудь глупость?

– Нет.

– Не верю. Приедете на дачу, и сразу вспомните старое – я же знаю!

– Да Макс даже и не будет стараться меня уламывать, – сказал, между тем, Мишка.

– Ну уж конечно!

– Да-да, я абсолютно в этом уверен, и то, как он недавно отреагировал на ваш вопрос, разве не прямое это доказательство, что не будет? Если бы он только и желал, что вырваться и начать творить бог весть что, знаете, как бы он сейчас тут вас упрашивал! – Мишка глядел на меня и улыбался, – а он просто сидит отвлеченно.

– Верно, – не могла не признать мать; теперь уже в ее голосе звучало явное дружелюбие – по отношению к Мишкиным словам, – отвлеченно. Верно…

– Так что…

Меня, конечно, опять задело: они разговаривают и обсуждают меня так, будто я какой-то музейный экспонат, – но я стерпел.

Гораздо более удивительным было то, что Мишка сейчас вытащит у моей матери согласие. На такое! Теперь уже было понятно, что вытащит. И еще одно…

«Я еду на старую дачу». Как только я ясно сказал себе это, сразу почувствовал неприятное жжение где-то в районе грудной клетки. Что это? Опаска?..

Я понял, что совершенно не горю желанием ехать туда; предпочел, однако, помалкивать про это, – во-первых, потому что иначе это означало бы дать слабину – нет, не такой я трус, чтобы никогда там больше не появиться! (Стоп… трус? С чего это вдруг мне пришла мысль именно о трусости?..) Во-вторых, еще страшнее оказались бы для меня Мишкины расспросы – в том случае, если бы я открыто заявил, что ехать не хочу, – думаю, я поставил бы себя в положение того несчастного школьника, о котором нам рассказывала учительница в начальной школе: он входит в класс с позеленевшим от горя лицом, и все его одноклассники начинают выспрашивать: «А что у тебя случилось? Что стряслось?.. Расскажи!.. Ты какой-то расстроенный… ты себя плохо чувствуешь?» и т. п. Слова, слова… сыплющиеся со всех сторон, они заставляют окончательно пасть духом, разреветься и выбежать вон…

Слава Богу, я хотя бы имел еще возможность, шанс не поставить себя в такое положение!.. «Не говори ни слова – и только. Мы поедем на дачу… на нашу старую дачу – пускай! О Господи, я справлюсь… будет тяжело, но все лучше, чем выдать себя сейчас».

Паршивее всего было то, что когда я говорил себе, что все эти мысли чертовски глупы, я никак не мог избавиться от впечатления, будто убеждаю себя в этом. В результате решил убеждать себя в чем-то более прозаичном: «Не переживай, лучше подумай о том, что коттедж дяди Жени у тебя уже в печенках сидит, как и все остальное с ним связанное; как и сам дядя Женя…»

Пускай, это и не имело отношения к тому, что теперь во мне происходило, а все же мне сразу стало значительно легче.

Мишка, тем временем (дабы блистательно завершить начатое), ослабил притязания: снова вернулся к теме гаража, все говорил про то, что «надо обязательно все четко переоформить; а потом замок сменить и… слушайте, а с подвалом там как дела обстоят? Там же, небось, подвал давно подтекает, да? Макс что-то такое сказал… (Я ни разу и слова ему не говорил по поводу подвала и вообще ничего о гараже). Да-да, подвал… и это тоже решим – досками потолок заделаем».

Мать предприняла последнюю попытку, чтобы, так сказать, спасти себя от «опрометчивого разрешения»:

– Разбирайся с гаражом, заканчивай, а потом приезжай к нам на дачу, погостить. Ты, между прочим, дяде Жене очень понравился.

– Понравился, говорите? И мне тоже так показалось… – лицо Мишки приняло нерешительное выражение.

– Да-да… Он мне и на поминках об этом говорил. Ладно, все. Поедешь к нам в гости, в наш загородный дом – и точка.

Вот тут-то он и уложил мою мать на обе лопатки: если он отправится к дяде Жене, то ему придется задержаться там не меньше, чем на неделю, – иное было бы просто неприличным, – «а на неделю я не могу, я же и летом работать продолжаю, так что… наша родная дача выглядит гораздо предпочтительнее: поедем туда на выходные, в пятницу вечером… в понедельник утром уже вернемся – мне во второй половине дня на работу».

На работу. Ему надо на работу – перед таким аргументом мать уже не могла устоять!

До сих пор мною владела резкая смена настроения – одного на прямо противоположное, – только теперь это все чаще касалось идей, рождавшихся в моей голове.

«Да будет тебе пилить его, – сказал как-то дядя Женя моей матери, – ну засмеялся человек ни с того, ни с сего – что здесь такого? Может быть, переходный возраст раньше наступил».

Мать ответила ему, что у меня больше половины жизни – с пяти-шести лет – переходный возраст, – «я же помню все его младенческие маразмирования и закидоны. А теперь подростковые начинаются. Психоз – ни конца, ни края ему нет».

«Психоз!.. Ну, не преувеличивай», – дядя Женя, помнится, нахмурил бровь. (Только одну).

Мать смотрела на меня, презрительно сощурив глаза. (Правый был сощурен чуть больше).

«Когда ж ты, наконец, станешь нормальным человеком!»

Мишка, когда сам стал свидетелем, разумеется, отреагировал иначе.

Сразу за тем, как ему удалось-таки уломать мою мать с этой поездкой на старую дачу, у меня, наконец, появилась возможность утащить его в свою комнату.

Больше всего мне, конечно, хотелось показать ему пару глав из нового романа, который я теперь писал.

В коридоре я, сам не знаю, почему, принялся яростно, заливисто хихикать – даже с каким-то истерическим оттенком – что, учитывая мое недавнее, совершенно спокойное настроение, конечно, Мишку удивило.

– Что с тобой такое?

– Ни… ничего… – стараясь остановить смех, я принялся прикрывать рот рукой, но от этого смеялся только еще больше, потому что меня смешили уже сами эти «насильственные действия» над собственными губами.

Мишка и сам уже стал смеяться.

– Сидел, витал, и вот тебе раз – вернулся на землю.

– У меня… так… бывает… – эту короткую фразу я выговорил в три этапа, так и продолжая перемежать слова истерическим хохотом.

– Вернулся с другой планеты, и твое сознание не выдержало земного притяжения.

– С другой планеты… хаха-хахаха… ха-ха.

Это еще бы долго продолжалось, если бы Мишка вдруг не спросил:

– Или ты радуешься тому, что мы поедем на старую дачу?

Я моментально перестал смеяться.

– Нет, не поэтому.

– Ага!.. Так ты не рад? Я так и понял!

– Рад… – поспешно отмахнулся я; мы уже были в моей комнате, – просто… – и снова я принялся ржать, – …просто я хотел… показать тебе… свой роман.

– Отличная идея! Как раз хотел тебя о том же просить… ну а что тут смешного? – смотря на меня, Мишка улыбался уже недоверчиво.

– Ничего… ну просто… нет, не могу объяснить.

– Ладно, где твой роман? Ты от руки его пишешь, в тетрадь?

– Ну а как же еще!

– У меня есть печатная машинка. Могу подарить тебе, она мне не нужна.

– Дедушка обещал мне привезти нашу печатную машинку, с дачи.

– Это еще досоветская, что ли, которая? Она ж тяжеленная!.. Надо будет найти ее там, как приедем.

– А это идея, слушай! Классно!

– Попечатаем. Ну а тут в городе я тебе лучше свою отдам, хочешь?

– Хочу!

– Ну, где рукопись-то?

Я протянул ему толстую тетрадь.

– Что же ты, всю исписал ее?

– Ну а как же! Это же роман! Он должен быть большой.

И тут Мишка принялся поддразнивать меня и раззадоривать, как прежде, говорить таким пафосным распевным голоском и важно повторять одни и те же слова: «Хо-хо, всю исписал! Рукопись, значит, у него такая!.. Ру-у-укопись…»

Я побледнел.

– Миш, прекрати.

– Что?

– Я сказал – прекрати.

– Ты обиделся? Извини, – Мишка смотрел на меня с тревогой; он сжимал тетрадь в руке, но так до сих пор и не открыл ее, – слушай: клянусь, я серьезно воспринимаю твое творчество… не так, как твоя мать.

– При чем здесь моя мать?.. Нет-нет, я не поэтому, вообще не поэтому…

– А в чем дело?

Я сказал ему, что я не тот уже, что прежде, и не надо разговаривать со мной, как тогда…

– Как пять лет назад?

– Да, как пять лет назад. Ладно? Не будешь? Обещаешь?

«Нарисуешь мне купюры? Обещаешь?» – скользнуло у меня в голове.

– Конечно, – ответил Мишка, – я, на самом деле, прекрасно вижу, что ты повзрослел… скажи, а ты пишешь детективы, да?

– Да.

– Видимо… не про Стива Слейта, уже?

– Шутишь! Конечно нет! Забудь об этой ерунде раз и навсегда!

– Хорошо. О ком же ты пишешь?

– У меня теперь свой собственный герой, мною придуманный. Зовут его Мизаретта. Он работает в полиции, инспектор.

– Ага! Значит, дело-то не в России происходит?

– Нет, в Англии… но сам Мизаретта – итальянец. Это плохо?

– Кто сказал?.. Слушай, а что он делает? Сражается с преступниками, вступает в перестрелки…

– Нет-нет-нет, ничего подобного! Он распутывает самые невероятные и сложные преступления. Мозгами.

– Ага! Это уже интересно.

– Вот черт!..

– Что такое?

– Ты вспомнил про Слейта, мне теперь даже стыдно стало.

– Из-за чего? – удивился Мишка.

– Поверить не могу, что я писал когда-то такую ахинею!.. «Он ударил его левой ногой в правое ухо, потом перекувырнулся через себя и нанес удар рукой в нос». А потом, помню, все соображал, чем бы заменить слово «удар» в этом предложении. Ведь еще раньше там было «ударил».

Мишка рассмеялся.

– Правда, такое было?

– Я тебе говорю. А знаешь, что еще меня занимало? Сколько нужно калькуляторов в офис Слейту – хватит ли двух… Ну, для оборудования.

«Ну а главное-то что, главное? Офис, калькуляторы – все это мишура; в них и толики смысла не было. Что будет интереснее всего Мишке знать, именно ему? Ты пытался реализовывать его теорию государства», – услышал я внутренний голос; но о государстве благоразумно промолчал.

– Пф-ф-ф… – прыснул Мишка, – зачем ему калькуляторы?

– Вот и я о том же!.. Ладно, все, не будем!.. Теперь я пишу настоящие детективы, высококачественные.

Мишка собирался уже открыть тетрадь, чтобы начать читать, как вдруг я схватил его за руку.

– Нет, послушай. Подожди чуть. Давай я тебе прежде расскажу пару классных фишек из романа. А то, может быть, ты, как начнешь, тебе станет неинтересно, и ты бросишь, а если будешь знать эти фишки, я уверен, все будет нормально – до конца дочитаешь.

– Ну давай, рассказывай.

– Смотри… – я подвел его к окну и отдернул занавеску, – видишь кирпичную будку?

– Ну, вижу… электроузел. Там рубильники.

– Да знаю я это и так… я про другое. Эта будка стала в моем романе прототипом преступного логова. Навеяла идею, понимаешь?..

– Ага.

– Так вот. По сюжету романа в этой будке творятся темные дела. И знаешь, кто ими занимается? Врачи! В будке, по сути дела, и нет уже никаких рубильников, но электропровода остались – они подсоединили к ним электрошок; переоборудовали будку под штаб, понял?

– Нет, не понял. Ничего не понял пока.

– А еще когда эти врачи ездят по Лондону, их машина скорой помощи оставляет колесами зеленый слизистый след.

– Что?.. Почему?

– Ага!.. Стало интересно! Вот теперь читай.

В комнату заглянула мать.

– Эй, Миш, твоя мама звонила, просила передать, чтоб ты немедленно домой шел.

Мишка поглядел на меня и развел руками – мол, что делать.

– Придется, идти.

– Но ты же обещал почитать мой роман!

– Что ж поделаешь! Бери его на дачу, я там почитаю.

– Нет, читай сейчас, – возразил я капризно.

– Ну прости… не могу… да я же, знаешь, и не понимаю ничего в этом деле: где хорошо написано, где плохо, – не разбираюсь, так что вряд ли сумею дать тебе какие-то ценные комментарии.

– Дачу мы еще с тобой обсудим, Миш, – вставила мать, – раз уж вы поедете, я проинструктирую тебя.

– Дедушка сам проинструктирует! – возразил я.

– Ну уж нет, он скажет мне, что там нужно будет сделать, – я поговорю с ним – а потом передам вам. Чтобы это была моя просьба, моя.