Текст книги "Предвестники табора"

Автор книги: Евгений Москвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Ну слышала, конечно, и что? Он грабителей там искал? – спросила Олька.

– Не грабителей, а наводчиков. Слышала о наводчиках?

– Ну слышала.

– А знаешь, кто, оказывается, выяснил, что у этих грабителей есть еще и наводчики?

– Нет. И кто же? Перфильев?

– Его жена.

– Жена?

– Точно, жена, – сквозь решетку деревянной калитки я видел, как Серж с хитрющим видом выставил вперед указательный палец.

– А она-то как об этом узнала?

– Очень просто, – и Серж вкратце рассказал Ольке, как жена Лукаева увидела возле дома на третьем проезде («на этом же проезде, как ты помнишь, молоканка живет»), – какого-то паренька, он все ошивался, высматривал, а ей сказал, что друга своего ждет.

– И ты говоришь, жена сторожа пошла спросить у молоканки, кто живет в том доме? – сказала Олька, когда Серж закончил.

– Точно. Оказалось, какой-то сумасшедший старик. Никакого детского населения. Так что вот откуда ниточка о наводчиках.

– От жены сторожа!

– Да. И от молоканки.

– Это твоей бабушке сам Перфильев рассказал?

– Нет. Перфильев рассказал Лукаеву, а он уже – моей бабке. Терпеть не могу, когда она начинает всякую ерунду пороть, но на сей раз она правду говорила – это я понял. Кстати, Лукаев уже уехал. Ты знаешь?

– Ну конечно знаю!

– Сломал «верхотуру» и уехал, – раздумчиво проговорил Серж и причмокнул губами.

– Так почему он все же это сделал? – осведомился Пашка.

– Ты о «верхотуре»?.. Чтобы отомстить за то, что Макс кинул по дому. Лукаев действительно чокнутый! – Серж повернулся к Ольке, – а ты была права, что он не отступит.

– Когда я такое говорила?

– Вчера.

– Вчера я сказала Максу и Мишке: «теперь будете расхлебывать самостоятельно».

– Ну.

– Вот именно: это, а не то, что ты сказал.

Тут я постучал.

– О, вот-те раз, кто к нам пожаловал! – фыркнул Пашка.

– Ты в карты будешь? – осведомился Серж.

– Я Мишку ищу, вы не видели его? Он уже как полдня пропал – нигде нет.

– Пропал? Ха-ха, ну ты скажешь тоже! Он в доме, – Серж кивнул на занавеску в дверном проеме.

– А почему вы тогда здесь?

– Потому что он просил его не отвлекать – он занят разработкой государства, – сказала Олька.

– Скоро он позовет нас и сделает важное сообщение, – присовокупил Серж.

– Садись, подключайся! – Димка.

– Сначала доиграем кон! – его брат.

– Оль, кто там пришел? Макс? – послышался знакомый голос. Я облегченно вздохнул: это был голос успокоившегося, но очень сильно занятого человека, – так бы я охарактеризовал.

– Да, точно, он.

Занавеска отдернулась, показалась Мишкина шевелюра. Он посмотрел на меня и молча кивнул – так кивают человеку, который нанес обиду, но потом извинился; инцидент исчерпан, но все же не до конца: взаимоотношения вернулись не на прежний уровень, а на ступеньку ниже. Меня это, тем не менее, удовлетворило.

Мишка снова исчез.

– Ты долго еще? – спросила Олька.

– Нет… не знаю.

V

Как только Мишка позвал нас, мы мигом побросали карты (даже Димка по этому поводу не выказал возмущения: он проиграл два последних кона, а в текущем набрал столько карт, что еще чуть – и пришлось бы удерживать их зубами), вошли в дом и расселись кто куда.

– Итак, я говорил вам, что собираюсь сделать десятиминутное объявление, но я столько здесь уже написал… – всю последующую дискуссию Мишка в основном простоял, облокотившись на стол, почти не меняя позы; и чаще всего говорил серьезно, спокойно и даже торжественно. Мишка кивнул на тонкую зеленую тетрадь, которую сжимал в руке, в клетку; похоже, он и правда успел исписать ее почти всю, – …в общем, думаю, это будет несколько дольше. Так что лучше устроить обсуждение. По всем вопросам.

– То есть…

– То есть, Серж, вы вполне можете прерывать меня. Но только не навалом. Тема важная как никогда. Я говорил уже вчера – это слышали Макс и Оля – что эта идея: создать в нашем поселке суверенное государство очень и очень любопытна. И что она не оставляет меня – так было вчера. Сегодня, однако, я смело могу утверждать, что она требует скорейшего воплощения. Вы, разумеется, свяжете это с теми неприятными событиями, которые произошли сегодня утром, и будете отчасти правы. Видно, и впрямь нужно было мне сильное побуждение – чтобы я начал действовать. Да, я покривлю душой, если скажу, что разрушение «верхотуры» Юрием Лукаевым не имеет никакого отношения к тому, что я принялся писать теорию государства, – Мишка так и сказал «Юрием Лукаевым» – это я отчетливо помню, – к тому, что я хочу воплотить ее в жизнь. Но гораздо важнее то, что предвосхищало эту теорию, а именно, процесс рисования экю. Во-первых, потому что это символ объединения, и мы будем стремиться к тому, чтобы государственный режим, зародившись в нашем поселке, распространился позже по всему миру…

(Мишка сказал именно «по всему миру» несмотря на то, что экю – валюта, которую предположительно должны были ввести в пределах Европы. Несостыковка – я, однако, передумал прерывать его и акцентировать на этом внимание – экая важность: Европа или весь мир.

– …Во-вторых, еще более важно то, как я рисовал эти экю…

Я вздрогнул, потому что Мишка сделал ударение на слово «как».

Я думаю, ты хотел сказать не «окно», но… «балкон»?

Пурпурный циферблат с золочеными стрелками…

Мой сон…

Мишка угадал его.

– …рисовал, используя весь – какой у меня только есть – талант живописца. И на этом – прошу вас не удивляться – будет строиться весь наш будущий государственный режим… Так… – он перелистнул тетрадь на самую первую страницу, – зачем вообще нужно это государство? Не в плане объединения уже, нет – с точки зрения людей, которые будут в нем жить, – вот что я теперь имею в виду…

– Зачем нужно государство? – переспросил вдруг Серж.

– Нет-нет, наше государство, именно наше – зачем оно?.. Но, кстати, хорошо, что ты вспомнил о более обширных государствах; вот, к примеру, то, в котором мы родились и обитаем по сей день: если есть оно, то зачем нужно еще и наше? Зачем нужно будет наше государство? И я призываю вас посмотреть на людей. Просто посмотреть – все. Более обширные государства устранили хаос, навели кое-какой порядок, сделали людей организованней, лучше, но… все-таки не до такой степени, чтобы те стали совсем положительными.

– Вот этим ты и предлагаешь заняться: сделать людей «совсем положительными»? – снова вступил Серж, намеренно, конечно же, копируя Мишкину терминологию; мне, однако, показалось, что он весьма заинтересован – не до такой степени, если бы это была его собственная идея, но все же шутливости в нем не было ни капли.

– Угадал, – Мишка прищелкнул пальцами.

– Это и есть ответ на вопрос «зачем»?

– Нет.

– Нет?.. Подожди, как это нет? Я не понимаю…

– На самом-то деле… – Мишка опустил глаза; вид у него был интригующий.

Я понял: он намеренно нас запутывал. Втихую упивался своим инициативным положением лидера? Нет, главным для него было стимулировать наши интересы. Как мы сумеем плодотворно выполнять обязанности, которые на нас лягут, если будем заинтересованы меньше его?

– Итак, если мы скажем, что государство нам нужно для того, чтобы установить здесь контроль – нет, это не главная соль; мы установим контроль, да, но качественно отличающийся от того, который установили другие, более обширные государства…

И тут Мишка, выдержав короткую паузу, попал, что называется, точно в цель, в десятку, – но это была моя десятка, именно моя, – меня же так до сих пор и не оставляли мысли о сегодняшнем инциденте с матерью. (Даже любование на экю не помогло).

– Наше государство будет стремиться установить взаимопонимание между людьми, – он снова остановился, а потом повторил еще раз, едва ли не по слогам:

– Взаимопонимание. Да.

То, что я тотчас же «клюнул» и говорить нечего: я встрепенулся, посмотрел на него горящими глазами – он тоже, наши взгляды встретились, – я покраснел, привстал, потом опять сел. Мне хотелось тараторить; я не знал только, с чего начать: мыслей возникло огромное количество и сразу же, скопом, и все они в первый момент сохраняли равноправие, – так всегда со мной бывало – в минуты крайнего возбуждения.

Мишка однако помог мне.

– Макс, что такое?

– Я-я…

– Пришла в голову какая-то мысль?

– Да.

– Ты не мог бы озвучить ее?

Теперь уже я мог ее озвучить, но вовремя остановился: речь все-таки шла о моей матери.

– Я-я… ну… может быть, мы лучше выйдем, и я все скажу тебе… наедине?

Пашка отреагировал быстрее моего брата.

– Наедине? Хо!..

А Серж тут же прибавил:

– Вот это номер! Больше двух, вслух говорят, дружище!

Но Мишка жестом остановил их.

– Нет-нет, не надо на него давить… – послушай, Макс, сейчас не самое подходящее время, чтобы куда-то выходить. Лучше так поступим: я задам тебе пару вопросов, по самой сути. Чтобы и все остальные тоже самую суть поняли. А то, что не хочешь выносить на общее, останется при тебе, обещаю. Идет?

Я кивнул.

– Хорошо.

– Ты ведь подумал о каком-то человеке, правильно?

– Да.

– Который тебя угнетает и с которым ты как раз таки и хотел бы установить взаимопонимание?

– Вот видите! Это и есть самая суть. Все остальное неважно пока, – он обвел взглядом окружающих, – а что скажете насчет себя? Есть ли такие люди в вашей жизни? Не может не быть.

– Ну еще бы! – мигом откликнулся Серж, – только спроси… меня бесит моя бабка. Она меня достала. Про-о-осто достала! – повторил Серж; его голос сделался пронзительным; хрипотца усилилась; глаза превратились в обиженные ромбики.

– Мне не нравится Геннадий, – важно заявил Пашка…

– Сварщик? – уточнил Мишка.

– Да-да.

– Почему?

– Не знаю… я думаю, почему.

(Поскольку все тоже вслед за Сержем принялись называть своих «недругов», его это, можно сказать, сбило – про свою бабку он некоторое время больше не вспоминал).

Помню, Олька высказалась очень сдержанно. Она не могла так сразу назвать какого-то конкретного человека. В каждом есть, конечно, мелкие недочеты (так она это назвала – словно речь шла о контрольной работе в школе), но недочеты ведь всегда бывают, этого не изменить, «а если бы и появилась такая возможность – изменить, – я бы не стала».

– Почему? – осведомился Мишка.

– Потому что от этого еще больше человека любишь – так мне кажется.

– Замечательно, просто замечательно. И очень умно. Молодец, – Мишку по всей видимости впечатлило ее высказывание, – человеколюбие – вот к чему мы тоже обязаны стремиться в нашем государстве.

Я назвал Перфильева. Мишка, между тем, заметил резонно, что нам следует объяснять, за что именно не по душе тот или иной человек, и если так выйдет, что это лишь ширма, «а на самом деле виновник всему участник нашего собрания», – тогда объяснение будет признано недействительным.

– Верно, – Олька улыбнулась слегка, но ни на Мишку, ни на меня не посмотрела.

Я покраснел с досады и ничего больше не говорил.

– Само собой разумеется, – прибавил Мишка, – что все здесь собравшиеся обязуются и себя изменять в лучшую сторону.

Серж предложил: что если всем нам составить список «человек – негативные качества», но Мишка покачал головой:

– Только не сейчас. Я же просто попросил вас назвать людей, можно сказать, в доказательство того, что эта тема назрела – тема государства. И остановиться сейчас надо на ней, на общих моментах.

Наступила Димкина очередь, но он вместо того, чтобы тоже назвать какого-то человека, обратился вдруг к Мишке:

– А ты сам-то что скажешь?

– В смысле?

– Лукаев, да? Я про твоего недруга…

– После того, как мы введем в поселке новый государственный строй, результаты не заставят себя долго ждать, вот увидите, – Мишка заморгал глазами и смотрел теперь куда-то вниз – очевидно, не желая ни с кем встречаться взглядом; у него еще слегка покраснели щеки, в остальном же он был абсолютно спокоен, – все те люди, которые вызывают сейчас неприятие, станут нашими хорошими друзьями.

Димка заявил:

– Что ж, раз ты не хочешь назвать Лукаева, тогда я это сделаю. А то даже смешно получится, если никто его не назовет.

Этого, однако, почти никто не услышал, потому что одновременно с ним Серж нетерпеливо осведомился у Мишки:

– Как? Как это сделать?

– Вот об этом, Серж, я как раз и хотел поговорить. Только сразу прошу вас набраться терпения.

ТЕОРИЯ ГОСУДАРСТВА

1. Денежная единица: экю

Примечание: экю – символ объединения. Наше государство призвано стать эталоном, ориентиром, основой, наконец, единого миропорядка.

– Можно сказать, это будет нечто, вроде эксперимента, – читал Мишка из тетради, – но тут же возникает вопрос: чем мы лучше других экспериментаторов? Огромное количество людей и до нас уже делало попытки отыскать идеальное государственное устройство. Мы, однако, находимся в выигрышном по отношению к ним положении: свой эксперимент мы будем проводить на совсем небольшой территории, т. е. в нашем поселке. Позже, если эксперимент увенчается успехом, результаты распространятся на весь 138 мир. Естественным образом – ну, вы понимаете. Какие возможности открывает малая территория? Первое, что приходит на ум: мы, правящая верхушка, сумеем оказывать на людей непосредственное влияние. Здесь, однако, необходимо сохранять осторожность и не увлекаться: во-первых, не забывать о гуманности; во-вторых, помнить, что впоследствии – когда наш режим распространится по всему миру – возможность непосредственного влияния окажется утраченной. (Вот почему, Серж, я говорил тебе, что следует повременить пока со списком, который ты хотел составить). Каждый факт нашего непосредственного влияния на людей должен быть четко обоснован и выверен. Но полагаю, речь идет о неких корректировках в случае какой-либо формы отклонения человека от… я назвал это здесь «универсальным стержнем», – Мишка кивнул на тетрадь, – хотя можно это как угодно называть. Государственный режим, общая деятельность жителей нашего поселка… словом, те фундаментальные изменения, которые будут введены для всех.

– И какие же это? – осведомился Серж.

Мишка улыбнулся. Очень хитро.

– Я же сказал позже… Сначала я хотел обсудить государственные границы.

2. Территория

1) поселок;

2) на юго-востоке до караульного помещения (когда Мишка озвучивал постановление, он осведомился попутно: «там юго-восток у нас, кстати?»); (дорога в город по выходе из леса государству уже не принадлежит, однако используется в качестве торгового пути);

3) горка от главных ворот, по которой машины приезжают и уезжают, и далее до середины бетонной дороги (другая половина принадлежит ближайшей деревне);

4) леса и поля, окружающие поселок за его ограждением.

Отмечу: для того, чтобы принять это простейшее и размытое (хотя таковым оно тогда нам не казалось) постановление, потребовался час с лишним.

Прежде всего, потому что представлялось разумным (всем, кроме Мишки) и даже очевидным совместить государственные границы с поселковым ограждением.

– Так проще всего, – сказал Пашка.

– Проще?.. – откликнулся Мишка. – Кому же достанутся окружные леса? Они принадлежат поселку, нам – садоводы частенько ходят туда за грибами.

– И пусть ходят, – согласился Димка, – что тут такого?

Мишка покачал головой.

– Нет, Дим. Мы же серьезными вещами занимаемся, понимаешь? Это государство. Государство. Ты что, свободно, пешочком, можешь пересечь границу России, и тебе ничего за это не будет?

– Нет, не будет! – игриво ответил Димка и заржал.

– Если мы объявим, что окружной лес – территория чужая, то жители нашего государства появляться там не смогут.

– А мы сможем? – спросил Димка.

– Мы тоже жители нашего государства, Дим, – терпеливо ответил Мишка.

– Значит, нет?..

Чуть позже Мишка озвучил, наконец, что резоннее было бы и лес относить к государственной территории. Это вызвало большое неприятие у Пашки: «отец все время заставляет меня ходить с ним в лес, а я не хочу, так что было бы лучше…»

Димка тотчас разинул на него рот:

«Что ты имеешь против леса, паяло?»

Конечно, и меня это тоже возмутило, но я промолчал – лучше, когда начнется голосование, просто проголосую за расширение границ.

Мишка призвал их к порядку и напомнил, что просил не перебивать его хором.

– Мы не хором.

– Также, пожалуйста, Дима я попросил бы тебя обходиться впредь без оскорблений. Мы на заседании и решаем важные государственные вопросы… – заявил Мишка намеренно официальным тоном.

– Я ему за такие обзывательства, знаешь, что…

– Помолчи, Паш, и ты тоже. Дай договорить, – ей-богу, в этот момент мне показалось, что Мишка сейчас потребует у Димки извиниться перед братом; но нет:

– Я настоятельно рекомендую расширить границы.

– Я против! – тут же взвился Пашка, – а давайте проголосуем!

Проголосовали: двое против (Пашка и Серж), остальные за.

Разумеется, Пашку результат разозлил чрезвычайно.

– В любых голосованиях нужно прислушиваться к меньшинству! – заявил Серж…

…И т. д.: реплика за репликой, наслоение реплик, только убивающих время – больше ничего.

Как вчера, когда, готовясь играть в «салки на великах», мы долго-долго пытались разделиться на водящих и угоняющих.

Завершая разговор о территории, Мишка сказал:

– Представьте теперь, что мы встретили в поселке или где-то в лесу незнакомого нам человека. Что если это не гражданин нашего государства?

– Надо потребовать у него доказательств. Что он живет в поселке, – сказал Серж, – если не возражаешь, я хотел бы этим заниматься.

– То есть, ты хочешь заниматься охраной территории? Вместе с Перфильевым?

Я вздрогнул, услышав эту фамилию.

– Нет, я хочу один!.. Ну или с Пашкой… Охрана только в таком виде будет существовать?

– Ну не будем же мы выставлять отряды по периметру – народу не хватит, даже если всех жителей поселка привлечь… Хорошо, раз ты так хочешь, мы предложим Перфильеву отставку, – говоря это, Мишка незаметно подмигнул мне.

О боже, так он все-таки на моей стороне! Перфильева в отставку! Наконец-то справедливость!.. – поначалу я даже вздохнул с облегчением…

Но согласится ли он?

– … только ради тебя, Серж. Если же он упрется, будете выполнять эти обязанности на пару.

3. Государственный режим (касательно основной деятельности граждан): прежде всего, необходимо развивать в людях творческое начало. Как известно, однако, творчеством много не заработаешь, – а все сегодня стремятся заработать, «перспективы ведь какие открылись! И многие, главное, стремятся быть специалистами узкого профиля – чтобы проще и быстрее было продвигаться по карьерной лестнице».

Помню, я выкрикнул:

– Это просто отвратительно! Необходимо это искоренить.

– Гораздо эффективнее поставить людей в такое положение, чтобы им ничего не оставалось, кроме как соединить творчество с узкопрофильной деятельностью, – отреагировал Мишка, – чтобы это и был единственный способ заработать. И чтобы, в то же время, это доставляло им удовольствие.

Серж с недоверием покачал головой.

– Это невозможно сделать… чтобы всем? Нет…

– Ха-ха… это как посмотреть. То, что я придумал, решает проблему.

Все жители поселка-государства будут рисовать денежные знаки, чтобы обменивать их на продовольствие.

Все, конечно, после такого заявления опешили.

– Как так? – спросил кто-то из нас.

– Да так же! – упиваясь нашим недоумением, Мишка так и подскочил на месте и в полном экстазе принялся крутить ручкой перед искривленным лицом.

Совершенно неподражаемая улыбка-маска!

– Отказаться они от этого не смогут, потому что тогда помрут с голоду! Неужели вы не видите, что эта просто гениальная фишка. Кажется, это узкопрофильная деятельность, специализация. А на самом-то деле, живопись – это огромный мир, постигая который человек приобретает важную добродетель – разносторонность.

– Это идея мне нравится, – признала Олька.

– Нет, подожди-ка, я не понимаю… – вступил Серж, – деньги всегда печатаются по образцам…

– В том-то и дело, что теперь не будет никаких образцов, – в восторге перебил его Мишка.

– То есть, все будут рисовать купюры, как им вздумается? Любого достоинства?

– Нет, вот здесь, конечно, мы выставим ограничения. Думаю, максимальное достоинство купюры – сто экю. Вообще говоря, возможные достоинства будут устанавливаться законодательно.

– Нет, а… ну ладно, и дальше что?

Все будут проявлять максимальные старания в рисовании экю, потому что если художественные достоинства окажутся неудовлетворительными, купюра к обмену допускаться не будет.

– Кто же объективно это оценит? – спросил Серж.

– Государственная комиссия, конечно, – важно ответил Мишка, – верховная власть.

– Все будут рисовать одни стольники, чтобы побыстрее разбогатеть, – заметил Димка.

И тут Мишка озвучил еще один тезис:

К художественным достоинствам купюр большего достоинства предъявляются большие требования, и наоборот.

– Это и решит проблему, – заключил Мишка.

Пауза.

– Я все-таки… не понимаю, как эта система может изменить людей в лучшую сторону, – сказал, наконец, Серж, – я прямой связи не вижу.

– А вот в том-то и дело, что здесь ее нет. Любые меры, направленные на нейтрализацию конкретного недостатка, оказывают на человека воздействие поверхностное и не меняют его коренным образом. Иное дело фундаментальное воздействие – меняется само сознание человека, его мировоззрение, отношение к жизни.

– Люди будут только и делать, что рисовать деньги, – Серж говорил утвердительно и, по всей видимости, стараясь поймать Мишку на какой-нибудь логической неувязке.

– Люди будут посвящать себя творчеству – то количество времени, которое сочтут нужным.

– Все станут одухотворенными и добрыми.

– Ну… в упрощенном смысле, да.

– Нереально, – заявил Серж, – обязательно найдется кто-то, кто выбьется из общей массы.

– И не один, – поддакнул Пашка.

– Точно. И не один.

– С этим я, конечно, согласен.

– Здесь-то мы и будем делать внушение. А возможно и… – Серж многозначительно постучал кулаком правой руки о ладонь левой.

– Нет-нет.

Серж поджал губы. Мишка продолжал:

– Воздействовать мы будем гуманно и опосредованно. Как это будет выглядеть на практике? Приведу пример. Предположим, нам не нравится, как ведет себя какой-то конкретный человек. Разумеется, мы должны дать понять, что не удовлетворены. Но как это сделать? Не напрямую, потому что это может вызвать конфликт… – Мишка перевернул страницу в тетради, – …я здесь даже записал способ – на мой взгляд, совершенно потрясающий… Мы более внимательно начинаем относиться к творчеству человека, которого хотим изменить. К его купюрам то есть.

– Он это почувствует и вынужден будет подчиниться нашим требованиям, – сказал Серж.

– Нет, еще тоньше… Каким требованиям? Напрямую мы ничего не будем говорить. Мы назначаем вспомогательную литературу о живописи, которая должна помочь ему состояться как художнику – так мы скажем. Затем просим его высказать какие-то свои соображения о прочитанном. Он высказывает. «Нет, – говорим мы, – на самом деле ваша позиция неверна». И излагаем иную. Затем прибавляем ко всему прочему, что люди, которым свойственна его – неверная – позиция, присущи также кое-какие негативные качества: первое, второе, третье… называем те как раз, которые нас в нем и не устраивают. Они-то, мол, и препятствуют тому, чтобы правильно оценить творчество вообще и живопись в частности.

– То есть мы делаем намек.

– Именно. В результате же человек поймет, наконец, что ему следует измениться – сам. А свобода его никаким образом при этом нарушена не будет.

– То есть это тактика придирок, – установил, наконец, Серж.

– Повышения требований – я сказал.

– Нет, я не верю…

– Во что? – осведомился Мишка уже с вымученной интонацией; тряхнул тетрадью, которую сжимал обеими руками.

– Прямо так уж люди тебя послушают и изменятся – по мановению волшебной палочки. Если хочешь изменить человека, надо действовать на него более жестко, – продолжал Серж, – вот, к примеру, моя бабка. Ее ничего не изменит, пока ей молотком по голове не постучать.

– Но это противоречит основам гуманизма, – возразил Мишка, – вся соль нашего эксперимента…

– Я все прекрасно понимаю. Я просто не вижу, какими средствами ты собираешься подчинить себе людей.

– Не подчинить, но повести за собой, – заметил Мишка.

– А это он умеет, – ухмыльнулась Олька.

– Государственный кодекс решит все проблемы, мне кажется. В соответствии с ним и ты, Серж, между прочим, будешь выполнять свои… полицейские функции, – думаю, Мишка собирался сказать «охранные функции»; слово «полицейские» пришло ему, видимо, в последний момент; само собой.

Серж, однако, на это слово вообще не обратил никакого внимания; видно, воспринял его как естество.

– Кодекс? Что ж ты раньше молчал… Но видишь как опять ты говоришь: «все проблемы»… Ну ладно, я хочу послушать.

Конечно, в этот момент стало уже ясно, что Серж решит пойти «оппозиционным путем».

4. Кодекс.

И то, что Мишка не сказал по части кодекса ничего конкретного (здесь, по сути дела, вообще не было ни одного постановления), только еще больше, конечно, ускорило это решение.

Снова Мишка принялся говорить о фундаментальных преобразованиях; призывал действовать как можно более гуманно и не спешить. Как обрести власть над жителями поселка? («Обрести, а не завоевать», – Мишка это подчеркнул). Сделать так, чтобы они во всем подчинялись нам? Через авторитет. Авторитет же я предлагаю обрести следующим образом: составить хороший и логичный государственный кодекс.

– А что в нем будет? – спросил Серж.

– Прежде всего, я намерен описать новый режим. Более детально, а не так, как в этой тетради.

– Миш… – попытался вмешаться Пашка, но на первый его зов Мишка с Сержем не обратили никакого внимания.

(Дело в том, что Пашка и Димка опять принялись спорить – на сей раз, по поводу игры в ноус:

«Ну-ка пойди и убери этот чертов стол с шайбами из моей комнаты, поэл?» – командовал Пашка.

«Да щас тебе!»

«Не „щас тебе“, а быстро! Кто тебе разрешал его ставить туда без спроса?»

«Ну прямо, я буду у тебя разрешения спрашивать! Мы играли с отцом после обеда. И он сказал, что еще хочет с тобой поиграть».

«Я не буду играть в ноус. Дебильная игра. Как только новый государственный режим вступит в силу, я запрещу играть в ноус».

«Да щас тебе! Я не позволю…»

«А кто ж тебя спросит! Я буду на государственной службе – вершу, что хочу. А если помешаешь мне, я тебя в тюрягу засажу».

«Да щас тебе», – в третий уже раз повторил Димка).

– Но я же говорю, что простого описания режима недостаточно. Что еще там будет? – сказал Серж.

– Миш, послушай… – настойчиво позвал Пашка во второй раз.

– Ну что такое?

– Я поддержу твой кодекс, если там будет статья о запрещении ноуса.

– Что ты имеешь против ноуса, паяло? – возопил Димка.

– Заткнись, – коротко бросил в его сторону Пашка.

– Паш, мы уже говорили, что наше государство не для удовлетворения чьих-либо эгоистических потребностей.

– Ты запомни, у него нет никакой конкретики, – подмигнул Пашке Серж.

Затем он повторил спокойно:

– Так что еще будет в кодексе?

– Я… не решил еще… – уклончиво отвечал Мишка.

– В любом случае, как я понимаю, все будет исходить из тех тезисов о государственном устройстве, которые мы уже утвердили, правильно?

– Ну… да. Они же конституционные, понимаешь? Фундаментальные.

– Скажи мне, в таком случае, как с помощью них ты собираешься найти ребят, которые вскрывают дома в нашем… государстве, да. Они же нарушают закон, и здесь нужны конкретные меры. Явно.

– Необходимо сначала записать этот закон, – настойчиво порекомендовал Мишка.

– А потом-то что? Что потом?

– Ну, например, мы могли бы выйти на их след с помощью охраны государственных границ. Постоянные проверки…

Серж быстро покачал головой (весь его вид говорил: «теперь-то я нащупал слабое место, уже абсолютно точно, и каждая новая твоя попытка только еще больше обличает несовершенство этой теории»).

– Не годится. Нужно заняться расследованием этих ограблений, – сказал Серж.

Я навострил уши; в груди у меня заколотило; я пялился на Мишку: что он ответит? Поможем Стиву Слейту в поимке грабителей… и Хадсона. Он же, по всей видимости, их заправила.

– Стоп-стоп… заняться расследованием, говоришь?.. Хм… похоже, ты Энид Блайтон начитался!

– Слушай, ну хватит уже, а? – воскликнул Серж в сердцах, – ну хорошо, если ты настолько аморфен, я возьму дело в свои руки. Кто со мной?

– Я! – выкрикнул Пашка.

Я колебался.

– А ты, Максим, что скажешь? Твое мнение? – Серж обратился очень официально – ну точно на манер того, как Мишка говорил весь вечер.

Я решил, что еще остается шанс убедить Мишку в проведении расследования.

Когда Серж понял, что я все-таки не скажу ни слова, перевел взгляд на Димку.

– Ну ладно… а ты?

– Не знаю, можно попробовать, – отвечал тот.

– Хорошо. Остальные, как я полагаю, – он посмотрел на Ольку, – на стороне Мишки. Ладно, а я займусь расследованием. И еще составлением списка. Пороков моей бабки – начну с нее. Затем придумаю способы, как ее перевоспитать. Индивидуальные рецепты.

– Как знаешь, – ответил Мишка как бы между прочим – будто и не слушал последнего голосования, и результаты были ему неинтересны (но я заметил, как в какой-то момент он бросил на Сержа косой, недружелюбный взгляд); теперь Мишка прочитывал в тетради какой-то абзац и старательно грыз ноготь.

Тут наше собрание самым неожиданным образом оказалось прерванным: с улицы послышался настойчивый оклик в нос, три слога на одном тоне с другого конца проезда:

– Сережа!

Серж подпрыгнул, как ужаленный, – это была его ненаглядная бабка, против которой он совсем недавно строил контрпланы. Он вышел из домика (дверь все время оставалась отворенной).

– Я здесь.

– Ну-ка домой!

– А что случилось?

– Я сказала: до-мой!

Серж повернулся к нам.

– Мне пора. К завтрашнему дню я много чего сделаю – вот увидите; это насчет бабки. А насчет ограблений – прежде, чем я начну, подумай еще раз, не хочешь ли присоединиться, Миш.

Пашка встал.

– Сегодня не выйдешь уже что ли?

– Не знаю. Посмотрим.

– Я с тобой пойду.

– Проводим их? – предложила Олька.

Выйдя на проезд, я вглядывался в удаляющуюся фигуру Сержа; его бабка стояла возле садовой калитки, ведущей на их участок, – ее живот выпятился, плечи, напротив, подались назад, – Серж очень спешил, едва ли не подскакивал на ходу каждый раз, когда одна из рук Родионовой, упертых в бока, взмывала вверх – совершить безмолвное, настойчивое мановение-призыв, которое можно было перевести одним-единственным образом: «Ко мне!»

От этой картины по моей спине заскользила холодная струйка.

Пашка неверными шагами плелся следом за своим другом; Димка остался с нами.

Родионова перестала махать своему внуку, только когда он был уже метрах в пяти от нее, – она медленно отворила калитку, но входить не стала, – собиралась пропустить Сержа вперед.

Мой брат не обращал никакого внимания на эту картину – разговаривал с Олькой.

Она спросила его:

– Ты тоже уходишь?

– Не знаю. Наверное. А что еще обсуждать? Я хочу кодекс начать делать.

– Сегодня?..

– Не знаю… лучше завтра и при твоем участии.