Текст книги "Восемь месяцев плюс…"

Автор книги: Евгений Примаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Мы тоже предпочли бы политическое урегулирование силовому. Олбрайт и Иванов достигли согласия по многим ключевым моментам. Осталось расхождение только по вводу международных сил безопасности и в отношении того, что первый шаг должен сделать Белград. Рассчитываю, что на контактной группе завтра удастся расширить поле согласия и сократить имеющиеся расхождения. После этого в конце недели мы проведем встречу политдиректоров, на которой можно будет закрепить достигнутый прогресс.

– Евгений Максимович (по-видимому, Гор решил в конце беседы найти нечто среднее в обращении ко мне – не официальное, и не по имени), у нас нет офицеров связи в отрядах ОАК, и мы не изменили своей позиции относительно ввода в Косово наземных сил: они могут быть развернуты там только в рамках соглашения о мирном урегулировании.

– Заверение, что не планируете наземную операцию, вселяет оптимизм. Я тоже надеюсь на успех предстоящих на этой неделе переговоров.

Так закончился наш разговор с Гором. Дальнейшее развитие событий подтвердило правоту многих выдвинутых мною аргументов. Руководители НАТО твердили, что бомбардировками, уничтожающими гражданскую инфраструктуру Югославии, убивающими и калечащими людей, они «достигли своих целей». Так ли это? Стабилизации в Косово нет. Главной дестабилизирующей силой – теперь вынужденно признают на Западе – является так называемая армия освобождения Косово, которая расправляется с сербским населением, добиваясь отделения края от Югославии и создания «Великой Албании». Сербское население этой исторически сербской территории, принадлежность которой к Югославии не берут на себя смелость оспаривать даже те страны, которые участвовали в вооруженных действиях против Белграда, превращается в беженцев. Нет и не будет при создавшемся положении массового возвращения в Косово и албанских беженцев из Западной Европы, о чем мечтал, в частности, принимавший участие в антиюгославских действиях Бонн.

Косово уже стало «раковой опухолью», метастазы которой распространяются на соседние страны и территории – Македонию, прилегающие районы Сербии. Кое-кто на Западе пытается «смазать» картину, представив дело таким образом, будто резкое обострение обстановки теперь уже и вокруг Косово – это, дескать, предмет отношений между македонскими властями и местным албанским населением. На самом деле к дестабилизации ведут целенаправленные действия албанских экстремистов, базирующихся в Косово.

Тот факт, что президентские выборы в октябре 2000 года выиграл Коштуница, тоже не является результатом ударов НАТО по Югославии. Безусловно, в итогах выборов отразилось широкое недовольство югославской общественности. Но чем? Не политикой, направленной на сохранение территориальной целостности Югославии или его противодействием попыткам диктовать этой стране неприемлемые для нее условия. Результаты президентских выборов свидетельствуют о другом: общество не согласно с методами бывшего президента по руководству Югославией, с отсутствием демократического выбора в созданном им режиме.

Но приведет ли переизбрание президента в Югославии к решению косовской проблемы?

В Косово расположены многонациональные вооруженные силы. Они с трудом контролируют обстановку. Но не будут же они находиться там вечно. А дальше что? Опять придется предлагать Белграду сесть за стол переговоров с национальными косовскими общинами. Между тем у нового президента в Белграде, нуждающегося в самоутверждении в качестве лидера сербов, поле для маневрирования еще меньше, чем у Милошевича. А альтернативой политическому процессу может быть только война, раздирающая на куски теперь уже все Балканы, если в порядок дня станет перекройка карты региона. Так что о достижении внутриполитической цели в Югославии с помощью бомбардировок говорить не следует.

К тому моменту, когда мне позвонил 10 апреля председатель Совета министров Италии, на Западе, в том числе и в странах НАТО, стали нарастать требования прекратить бомбардировки Югославии. Настроения в пользу незамедлительного перехода к мирному решению подогревались тем, что все очевидней становилась несостоятельность курса силового навязывания Югославии условий политического урегулирования. Поэтому внимание многих сконцентрировалось на предложениях, связанных с именем Генерального секретаря ООН, ввести в Косово международные силы с участием российских под флагом Организации Объединенных Наций.

В начале нашей беседы Д’Алема подчеркнул, что выступает за прекращение бомбардировок, но добавил: «Белград, как минимум, должен согласиться с тем, что заявил Генеральный секретарь ООН. Ведь заявление Аннана – это не ультиматум НАТО, а инициатива третьей стороны, не участвующей в конфликте. Но если бы Белград принял присутствие международных сил под эгидой ООН для обеспечения безопасности беженцев и это поддержала бы Россия, то и со стороны США отношение было бы более позитивным. Все европейские государства поддержали бы такой сценарий, и

Клинтон не смог бы ничего возразить. Вчера в разговоре со мной, – продолжал Д’Алема, – он изъявил готовность подумать. Поддержка такой инициативы с моей стороны, а также Шираком и Шрёдером обеспечена. Полагаю, что России следует поддержать инициативу Аннана и оказать соответствующее влияние на Милошевича. По-моему, это единственный путь, который может вывести к политическому решению, вернуть рассмотрение вопроса под эгиду ООН. Не думаю, однако, что НАТО согласится на прекращение бомбардировок, если в позиции Милошевича не произойдет существенных изменений».

– Но они уже есть. Нужно остановить бомбардировки. Когда продолжаются бомбардировки гражданских объектов, очень трудно пытаться влиять на Милошевича.

– Да, это я понимаю, – сказал Д'Алема, – но будет нелегко убедить американцев. По крайней мере, пока у военного командования НАТО не появится уверенность в том, что ослаблены сербские вооруженные силы. Если я правильно понял вас, Россия считает, что без прекращения бомбардировок трудно поддержать инициативу Генерального секретаря ООН?

– Поездка Кофи Аннана в Белград полезна, – ответил я. – Неделю назад сказал ему об этом. Нужно, чтобы он приехал в Югославию не под грохот бомбардировок. Допустим, я говорю гипотетически, Милошевич принимает план Аннана. Готова ли НАТО в таком случае сразу же полностью отказаться от бомбардировок?

– В этом случае я лично готов потребовать прекращения бомбовых ударов. Но нужна общая позиция. Думаю, что Ширак и Шрёдер поддержат меня.

– Если вы этот «сигнал» нам дадите, то я попрошу нашего президента связаться с Милошевичем – в ход будет таким образом пущена «тяжелая артиллерия».

– Я немедленно примусь за работу, – заверил Д’Алема. – В понедельник состоится совещание министров иностранных дел стран – членов НАТО. Это будет первое политическое коллегиальное совещание альянса после начала кризиса. Это шанс проработать наши идеи, и мы не можем его упустить. Хочу вам также сказать, что в 10 часов по римскому времени у меня планируется телефонный разговор с Ельциным.

– Я в курсе.

– Хотел бы повторить ему все то, что сказал вам. Считаю, что если бы Россия смогла повлиять на позицию Белграда в позитивном плане, то она стала бы одним из главных действующих лиц в политическом урегулировании. Тогда можно было бы перевести переговоры в рамки Совета Безопасности ООН. Такое участие России было бы позитивно воспринято в ООН.

– Хорошо. Будем работать. Спасибо за звонок.

В этот же вечер позвонил Кофи Аннан. Мне было приятно, что он периодически звонил мне в такие критические моменты – и в связи с иракскими событиями, и теперь, на острейшем этапе развития обстановки вокруг Югославии. Я очень уважаю этого человека, который, умело лавируя в такой нелегкой для себя ситуации, заставил считаться с собой даже «сильных мира сего», в течение многих лет рассчитывавших на «карманного» Генерального секретаря ООН. Не всегда это удавалось. Пример Кофи Аннана – яркое тому свидетельство.

Окончание нашего телефонного разговора было таким:

Е. Примаков: Подождем до понедельника, когда состоится встреча министров иностранных дел стран НАТО. Но если не будет увязки прекращения огня в Косово с прекращением бомбардировок, то ничего не получится.

К. Аннан: Понимаю вас. Если такая увязка будет принята сторонами, то можно будет начинать работать с Милошевичем.

П.: Конечно.

А.: Я нахожусь в постоянном контакте со всеми сторонами, советуюсь, как решать эту проблему. Сегодня вечером буду связываться с американцами. Информирую вас по итогам.

П.: Буду рад с вами поговорить, господин Генеральный секретарь.

А.: Спасибо (по-русски).

Так закончилась моя «югославская эпопея». Хотел бы при этом особо отметить, что действовал далеко не в одиночку. Осуществлялась координация, согласование вырабатываемых подходов с руководителями, как у нас принято называть, силовых структур. Каждый день, включая воскресенье, в 9.30 в моем кабинете в Доме правительства собирались министр иностранных дел, министр обороны, директор СВР, начальникГенерального штаба и начальник ГРУ. Мы обсуждали ситуацию, инициативные предложения, возможные действия с нашей стороны. И ежедневно наши предложения с конкретными разработками направлялись президенту.

Как я узнал позже, такое мое повседневное общение с «силовиками» категорически не нравилось кое-кому в окружении Ельцина, и это в немалой степени способствовало назначению Черномырдина специальным представителем президента по югославскому кризису. Что касается Виктора Степановича, то он активно включился в миротворческую миссию и, безусловно, сыграл очень важную роль в прекращении ударов по Югославии. Назначение спецпредставителем Черномырдина переложило тяжесть работы на его плечи. Это произошло приблизительно за три-четыре недели до моей отставки. В книге я рассказываю о восьми месяцах нахождения на посту председателя правительства и, вполне понятно, делаю упор на свои беседы, акции. В этой связи, надеюсь, меня не заподозрят в том, что я преуменьшаю значение заявлений, действий президента, назначенного его представителем по югокризису Черномырдина и других.

Вместе с тем надеюсь, что, находясь на посту руководителя Правительства России, кое-какое «наследство» оставил тем, кто с успехом продолжал действовать с целью прекращения бомбардировок, а затем и стабилизации положения в Косово, – к сожалению, к моменту написания книги еще далеко не устоявшегося.

Перечитал написанное и подумал: а не стоит ли сократить все эти пересказы разговоров с руководителями западных стран, Генеральным секретарем ООН? Решил – не нужно. Ведь это живые документы времени. И еще потому, что из этих и других контактов российских и западных политиков создавалась ткань подхода, который при всех имеющихся противоречиях, различиях все-таки вывел в конце концов этот самый опасный со времен Второй мировой войны конфликт из его наиболее острой фазы. Не стоило сокращать, очевидно, и потому, что слишком уж односторонне освещают события некоторые «мемуаристы» в России.

6. «СЕМЬЯ», ПРЕЗИДЕНТ И Я

«Ловушки», расставленные на пути

С какого момента меня стало «обкладывать» близкое окружение президента?

Не могу сказать, что сразу после вступления в руководство правительством я ловил «косые взгляды» из Кремля, хотя уже тогда насторожили разговоры управляемых извне СМИ о том, что нынешней экономической команде не удастся переломить тяжелейшую ситуацию, сложившуюся после 17 августа. Лично меня при этом – пока(!) – никто не трогал. Более того, некоторые полунамекали, а другие вполне прозрачно отмечали, что все войдет «в свое русло», если после небольшой паузы экономические позиции в правительстве займут «настоящие специалисты».

Расчет был вполне определенный: через некоторое время, скажем через пару-тройку месяцев, заменить «левую» часть команды, а меня – «невиновного» или даже «полезного для общества» (ведь я получил широкую поддержку – никуда от этого не денешься) – превратить в «карманного премьера», который не несет ответственности за экономику и согласен работать с совсем другими по своим взглядам людьми, «назначенными» в правительство. Не только не исключаю, но уверен, что такая схема вначале складывалась в головах у ряда кремлевских стратегов.

Приблизительно через месяц после моего назначения председателем правительства Б. Н. Ельцин неожиданно завел со мной, как он сказал, «стратегический» разговор.

– Я хотел бы обсудить ваши перспективы как моего преемника. Что нам следует делать в этом отношении.

Перебирая в памяти эпизоды разговоров с Ельциным, я позже подумал, не была ли эта «стратегическая» беседа проведена с целью прозондировать мою готовность «игратьв команде» даже ценой согласия на то, что из правительства уберут «левых», заменив их на привычных «либералов»? А может быть, это была элементарная проверка моих намерений – не больше? Однако, кто знает, возможно, тогда Ельцин и не лукавил.

Так или иначе, в момент состоявшегося разговора я воспринял сказанное Ельциным серьезно.

– У меня нет президентских амбиций, и вообще считаю, что не смог бы по-настоящему работать во главе правительства, если бы нацелился на президентскую гонку – таков был мой ответ. – Цель моей нынешней деятельности, – добавил я, – во многом не согласуется с интересами глав регионов, а успех в определенном плане зависит от давления на целый ряд руководителей субъектов Федерации. Я не думаю, что все они одобрительно относятся к идеям укрепления центральной власти, жесткого контроля за использованием трансфертов из федерального бюджета, к требованию отмены всех местных постановлений и решений, противоречащих Конституции Российской Федерации и ее законам, усилению борьбы с антиобщественными явлениями, особенно в экономике. А в случае прицела на участие в президентских выборах необходимо было бы мое «соглашательство» или хотя бы отказ от жесткости в постановке острых вопросов. Я на это пойти не могу, поскольку это не соответствует задачам правительства.

Тогда Ельцин разговор прервал. Позже он возвратился к нему, но совершенно в другом ключе…

Пожалуй, то была первая «ловушка» на моем пути как руководителя кабинета. Я ее обошел, не только отказавшись играть не по своим правилам, но заявив во всеуслышание, что уйду в отставку, если снимут Маслюкова или Кулика.

Не знаю, стало ли это основной причиной того, что ни Маслюкова, ни Кулика не тронули вплоть до моего собственного увольнения в мае 1999 года. Возможно, на первых порах окружение Ельцина не хотело осложнять отношения с левой частью Думы, которая в то время представляла собой большинство. А в последующем кремлевские стратеги пришли к выводу, что моя «инициативная» отставка в связи с увольнением представителей левых сил, которые к тому же хорошо зарекомендовали себя в качестве профессионалов, – не лучший вариант. Такая «смена караула» будет более болезненной и вызовет большее сопротивление в обществе, чем спокойная замена самого председателя правительства, пусть неплохо решившего тактические задачи, но теперь, дескать, уступающего место тому, кто больше подходит для достижения стратегических экономических целей. Так в общем позже публично и разъяснил президент решение, которое он принял в мае 1999 года.

Конечно, мне помогало при обходе первых «ловушек», что не был одиозной фигурой. Не был я связан с какими бы то ни было финансовыми или коммерческими структурами, имел «прозрачные» доходы и исправно платил налоги. Хотя и работал при разных, как говорится, режимах, но сохранял свое лицо. Все это было широко известно.

Тогда выбрали другой «ракурс» атаки. В некоторых СМИ излюбленной темой стала моя «экономическая несостоятельность»: дескать, никогда не занимал никаких хозяйственных должностей. Во время одной подобной дискуссии по радио мой внук (уже окончивший университет) – тоже Евгений Примаков – не выдержал и, воспользовавшись обращением к слушателям звонить по телефону в студию, выступил в прямом эфире и напомнил, что я закончил аспирантуру экономического факультета МГУ, стал кандидатом, а затем доктором экономических наук, в течение ряда лет руководил Институтом мировой экономики и международных отношений, в деятельности которого одно из главных мест занимало изучение экономического зарубежного опыта с выходом на его практическое применение в народном хозяйстве СССР. Был избран академиком АН СССР по отделению экономики.

Выступил он в мою защиту с «открытым забралом», представившись. Я был очень тронут не только поступком внука, но и тем, что узнал об этом не от него, а из заметки, опубликованной в газете.

Между тем мои оппоненты, которые постепенно «перерастали» в категорию противников, пошли еще дальше. Соглашаясь с тем – невозможно было отрицать очевидную истину, – что правительство стабилизировало политическую ситуацию, которая могла перерасти в «выяснение отношений» на улицах, они начали обвинять и меня, и кабинет в целом в бездействии в области экономики. Авторам таких оценок было невдомек, что если бы мы безучастно относились к параличу экономики, – а именно в таком состоянии она находилась, – более того, не принимали бы решительных и продуманных, взвешенных мер в экономической области, способных одновременно дать результат и в социальной сфере, то наше правительство попросту не смогло бы удержать политическую ситуацию в России.

Мои отношения с «левыми» не переставали занимать умы «семьи» и после того, как было решено пока не трогать тех, кто окрашен в их цвета в правительстве. Ельцину его окружение все время твердило, что коммунисты мною чуть ли не манипулируют и, возможно, я даже не сознаю этого.

Через пару месяцев после моего вступления в должность Ельцин сказал мне: «Вас обволакивают «левые», которые, находясь в правительстве, выполняют указание ЦК КПРФ».

– Вы меня неплохо знаете, – ответил я. – При всех своих недостатках я никогда не «ложился» ни под Горбачева, ни под вас. Что касается «левых» в правительстве, то они находятся в нем в личном качестве. Нужны примеры? Пожалуйста. Маслюков выступает против импичмента президенту, в то время как КПРФ занимает противоположную позицию. «Левые» в правительстве открыто предлагают незамедлительно ратифицировать в Государственной думе Договор по СНВ-2.

По-видимому, наибольшее впечатление на Бориса Николаевича произвели мои слова: «Позвольте, но Маслюков в моем и Черномырдина присутствии отказался от вашего предложения занять пост руководителя правительства. Если бы Маслюков выполнял, как вы говорите, волю своего ЦК, разве он не согласился бы возглавить кабинет и стать второй фигурой в государственной иерархии?»

– Неужели меня так неправильно информируют? – президент поднял на меня тяжелые глаза, в которых отсвечивали недоумение и гнев.

Может быть, в свете этого эпизода читатель поймет, почему я не единожды вынужден был повторять: в случае если без моего согласия произойдут «изъятия» из правительства, уйду в отставку. В немалой степени такие повторы были связаны и с постоянно появляющимися в СМИ сообщениями со ссылкой на информированные источники о предстоящих заменах в правительстве.Но в то время я надеялся, что президент играет самостоятельную роль и может противостоять таким козням.

Меня подозревали (и уж точно очень этого боялись) в «сращивании» с КПРФ, хотя стремления к такому стратегическому союзу не наблюдалось ни с одной стороны. Были контакты с руководителями КПРФ, во время которых происходил обмен мнениями главным образом о социальных и экономических проблемах. Со своей стороны коммунисты никогда не информировали меня – может быть, это и к лучшему, я абсолютно не упрекаю их в этом – о своих акциях, намерениях, планах, перспективах. Когда мною или моими коллегами высказывались пожелания «пропустить» или ускорить прохождение через Думу необходимых нам законопроектов, мы наперед знали: нам пойдут навстречу в том случае, если это не столкнется с узкопартийными интересами. Так было и тогда, когда мы просили отказаться от идеи импичмента президенту, так как затеянная кампания мешала правительству стабилизировать политическую ситуацию, что было крайне важно, ужесточала линию Кремля, что было крайне нежелательно.

Правда, и с моей стороны не проявлялась готовность положительно откликнуться на некоторые пожелания, высказываемые руководителями компартии, например о смещении с занимаемых постов А. Б. Чубайса – председателя правления РАО «ЕЭС» и Сергея Генералова – министра энергетики. У меня были другие соображения на сей счет. Поэтому, когда я пригласил Чубайса и попросил его отказаться от проведения политических совещаний его правых единомышленников в служебных помещениях РАО «ЕЭС», я действовал не по чьей-то указке, а стремился отдалить правительство и его структуры от политической борьбы. Хотел также, чтобы не «подставлялся» сам Чубайс – сильный и нужный менеджер. Такая оценка не означает, что разделяю идеи и политические подходы Чубайса или одобряю практику приватизации, проведенную под его руководством.

Был рад, что Чубайс согласился со мной и честно сдержал данное им слово.

Что касается Генералова, то, работая с ним в правительстве, убедился в том, что это способный человек, чувствующий сложную обстановку, понимающий суть стоящих перед министерством проблем и готовый решать их на профессиональном уровне.

Возглавляемый мною кабинет придерживался центристских или, точнее, левоцентристских взглядов, и это создавало почву для определенного сближения с левыми силами. Но оно могло произойти лишь в том случае, если бы компартия сделала упор на необходимость единства всех «государственников», патриотов, осознав и отразив в своих документах, что нет возврата к командно-административной модели общественного и экономического устройства, которая существовала, когда КПСС была у власти.

Страхи ложные

Вскоре после своего назначения я почувствовал, что окружение президента, с одной стороны, хотело, чтобы я находился на дистанции от Кремля, не участвовал в подготовке и принятии президентских решений, а с другой – опасалось моей самостоятельности. Это противоречило моим взглядам: я привык к «командной игре», но никогда не соглашался на роль «марионеточного деятеля».

С первых же дней в правительстве я подчеркивал (собственно, так же делал, будучи и директором СВР, и министром иностранных дел), что те или иные мероприятия кабинета либо обговорены с Ельциным, либо осуществляются после получения его санкции. Не всегда это соответствовало истине, часто потому, что президент оказывался малодоступен из-за своего физического состояния.

Такая линия вначале поддерживалась Ельциным. Он несколько раз звонил мне по телефону (часто подобные звонки приходились на ночное и раннее утреннее время) и говорил: «Больше берите ответственности на себя».

Я это делал, не переставая подчеркивать роль президента. Однако вскоре у Ельцина появились сомнения – его целенаправленно информировали о том, что я «веду свою партию».

Ничего у меня не получилось и со стремлением участвовать в обсуждениях, призванных найти оптимальные решения для президента, к сожалению все больше отходящего по состоянию здоровья от самостоятельного руководства страной. В октябре 1998 года я пригласил к себе Татьяну Дьяченко – дочь Бориса Николаевича, которая играла в «семье» роль скорее не идеолога-стратега, а исполнителя, так как больше, чем другие из окружения, имела к нему доступ и знала, когда можно у него подписать ту или иную бумагу или получить нужную резолюцию.

Мы встретились в моем кабинете в Доме правительства. У меня не было никакой предвзятости по отношению к ней. Я начал разговор со слов: «У нас с вами общая цель – сделать все, чтобы Борис Николаевич закончил свой конституционный срок в кресле президента. Досрочный его уход в нынешних условиях не соответствует интересам стабилизации обстановки в России. Давайте думать вместе, как этого достичь лучшим образом. Нужно думать и о тактике. Необходимо показать стране, миру, что президент работает бесперебойно и эффективно. Если вы разделяете сказанное мной и не сомневаетесь в моей искренности, то почему замкнулись в узком кругу? К тому же я не новичок в анализе ситуаций, прогнозных оценках, выработке вариантов».

– Да что вы, Евгений Максимович. Мы так вас уважаем.

К этому был сведен ответ на высказанные мною недоумение и предложение работать вместе. Так была захлопнута дверь, которую я пытался открыть. Мотивы могли быть только одни: окружение президента понимало, что не соглашусь играть в оркестре, дирижируемом олигархами.

Однако это было бы полбеды, если бы одновременно не стремились отдалить Ельцина от меня. Представляется, что «семья» делала так потому, что у нас с ней различные «группы крови», но еще и потому, что опасалась моих встреч с президентом, во время которых он мог получать реальную информацию, во многом не совпадавшую с оценками его окружения.

Помню, когда Бориса Николаевича в конце ноября положили в Центральную клиническую больницу (ЦКБ) с диагнозом «пневмония», я несколько раз ставил вопрос о том, чтобы навестить его и доложить об обстановке. Каждый раз мой визит откладывался. Наконец, когда я попал к Ельцину, он раздраженно (сказывалось нашептывание со стороны «семьи») спросил: «Почему вы в последнее время избегаете встреч со мной?»

– Побойтесь Бога, Борис Николаевич, я все время ставлю вопрос о встрече, но ее откладывают, ссылаясь на мнение врачей. Не рекомендуют даже звонить вам по телефону.

– Вызовите немедленно Анатолия Кузнецова, – отреагировал на мой ответ президент, – и, уже обращаясь к этому совершенно непричастному к составлению графика посещений Ельцина человеку, с металлом в голосе сказал: – Каждый раз соединять меня с Примаковым по телефону и, как только он об этом попросит, приглашать на встречу.

Мое замечание о том, что Кузнецов тут ни при чем, а все в этом плане определяется Татьяной Дьяченко, осталось без внимания.

– Ну как? – спросила она меня в коридоре, когда я вышел из палаты.

– Борис Николаевич недоволен тем, что редко с ним вижусь, – ответил я.

– Но часто после встреч с вами он чувствует себя хуже. Вы уж постарайтесь не огорчать его, – сказала Татьяна Борисовна.

На первые месяцы моего премьерства пришлась череда болезней президента, и мне по его поручениям пришлось заниматься многими высокими гостями – проводить с ними переговоры, устраивать в их честь приемы. Все это не оставалось незамеченным в обществе. Особенно много говорилось о том, что Председатель КНР Цзян Цзэминь посетил Ельцина в больнице и пробыл у него чуть больше получаса, а остальное время пребывания в Москву пришлось на встречи, в которых российскую сторону представлял я.

16 октября президент отменил свою поездку в Малайзию, где был запланирован саммит государств Азиатско– Тихоокеанского региона. Россия должна была быть представлена на этой встрече, первой после того, как нас наконец-то приняли в состав Азиатско-Тихоокеанского экономического сообщества (АТЭС). Вместо президента в Малайзию полетел я. Через 10 дней был отменен визит Ельцина в Австрию. Вместо него с однодневным визитом для встречи с руководством ЕС полетел председатель правительства. Несколько позже был отменен запланированный на 6-7 декабря визит президента в Индию. Туда также прибыл я. На мои плечи переложили основную тяжесть визитов в Москву Шрёдера, Нетаньяху и других.

Тема передачи некоторых функций президента председателю правительства стала распространяться. В средствах массовой информации промелькнуло сообщение о том, что во время беседы с редакторами ведущих органов печати и телевидения руководитель администрации президента В. Юмашев, сославшись на нездоровье Ельцина, говорил о возможности перехода части полномочий президента главе правительства. Думаю, не случайно Ельцин, несмотря на объявленные более поздние сроки возвращения из больницы, 20 октября неожиданно приехал в Кремль. Тут же пригласив меня, он задал вопрос, готов ли я подтвердить, что не буду выдвигаться на пост президента (?!).

– Я многократно говорил об этом.

– Ну, тогда скажите еще раз перед телевизионными камерами.

– Пожалуйста, еще раз заявлю.

Вошли телевизионщики. Мы с Борисом Николаевичем стояли бок о бок. Услышав мои слова о том, что не намерен участвовать в президентской гонке, Ельцин одобрительно кивнул головой, потом сказал, что полностью одобряет деятельность правительства.

Через некоторое время началось уже видимое обострение отношений с президентом. Расскажу все по порядку. В ноябре, во время одного из докладов Ельцину, сказал ему, что стабилизации обстановки в стране помогло бы принятие закона, в котором гарантируется безопасность и определяются условия жизнедеятельности российского президента, уходящего в отставку.

– Понимаете, мне неудобно вносить проект такого закона, – сказал Ельцин.

– Согласен с вами. Могу законопроект внести я.

После этого разговора развивались события, которые

свидетельствовали о необходимости посмотреть на проблему политической стабильности в обществе шире, не ограничиваясь гарантиями президенту после конституционного срока его нахождения во власти.

Широко распространялись предположения о настрое Ельцина на запрет КПРФ, введение чрезвычайного положения, срыв предстоящих президентских выборов. Позже в мемуарах Ельцина прямо сказано, что все это он намеревался предпринять.

22 января 1999 года я направил идентичные письма председателям двух палат российского парламента, в которых, в частности, говорилось:

«Сегодня чрезвычайно остро встал вопрос об обеспечении политической стабильности в стране в предвыборный период. Без этого невозможно преодолеть последствия социально-экономического кризиса, решать вопросы восстановления и развития экономики страны, вернуть доверие людей.

В такой сложный для страны период считаю очень важным принять все необходимые меры для укрепления институтов государства и обеспечения согласованных действий федеральных органов государственной власти. С этой целью предлагаю выработать согласованные правила поведения Президента, Федерального собрания и Правительства Российской Федерации и совместно принять пакетное решение».

В совместном заявлении предлагалось изложить систему добровольно взятых на себя обязательств, действующих до новых президентских выборов: президент не распускает Думу и не использует право отставки правительства, правительство не ставит в Государственной думе вопрос о доверии, что также может повлечь за собой роспуск Госдумы. Дума в свою очередь отказывается от импичмента (кампания набирала силу). Внесение поправок в Конституцию РФ может осуществляться лишь на основе согласованной позиции. К письмам я приложил и проект закона о гарантиях неприкосновенности лицам, занимавшим пост Президента Российской Федерации.