Текст книги "Восемь месяцев плюс…"

Автор книги: Евгений Примаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Относительно быстро решили вопрос и о назначении министров. В это были непосредственно вовлечены уже работающие заместители председателя. Не буду подробно рассказывать о каждом назначении, подчеркну лишь, что полное изменение состава предыдущего кабинета не стояло в качестве цели. Да и не могло стоять. На ряде постов работали достойные люди, например министр юстиции П. В. Крашенинников – образованный, широко эрудированный юрист и принципиальный человек. Недаром его считают учеником Вениамина Федоровича Яковлева – блестящего специалиста и честнейшего человека. К сожалению, Крашенинников поплатился за свою порядочность – его заменили, но это уже было после меня.

При подборе некоторых новых министров хотели максимально учесть мнение профессионалов. Так, например, до назначения министром культуры В. К. Егорова В. И. Матвиенко опросила десятки литераторов, театральных деятелей, работников музеев, библиотек и других. Такой предварительный опрос полностью себя оправдал и при назначении министра образования и науки.

По отзывам творческих работников, Егоров был одним из лучших министров культуры за многие последние годы. Он оставался в правительстве и после моего ухода. Однако его принесли в жертву, когда понадобилось место для высвобождаемого из руководства государственной телевизионной компанией М. Е. Швыдкого. Вспомнили, очевидно, что до этого назначения он был заместителем министра культуры, а так как, работая на телевидении, свято выполнял любые указания сверху, обижать его было нельзя, и он пошел на повышение.

Хотел бы отдельно остановиться на «проблеме» В. Б. Христенко. В предыдущем правительстве он занимал пост заместителя председателя. Я ему предложил быть первым заместителем министра финансов. Христенко согласился и отлично работал на этом посту, добросовестно взяв на свои плечи всю тяжесть бюджетных взаимоотношений с регионами. Контролируя целенаправленное использование трансфертов, он нашел общий язык с губернаторами, что многим казалось невероятным. Если бы наше правительство просуществовало еще какое-то время, он обязательно был бы предложен на выдвижение. Я искренне обрадовался тому, что этот хороший работник и, как показал восьмимесячный опыт, скромный, но, несомненно, принципиальный человек, умеющий отстаивать интересы дела, был назначен первым заместителем председателя в кабинете Степашина.

В правительство вошли люди, принадлежавшие к различным политическим организациям: КПРФ (двое), Аграрной партии (двое), ЛДПР (один), «Яблоко» (один), «Регионы России» (один). Некоторые из новых министров симпатизировали различным партиям и движениям, но в них не входили. Можно ли было назвать такое правительство коалиционным? Думаю, нет. Прежде всего потому, что все вошедшие в него подчинялись тем единым «правилам игры», которые устанавливались в кабинете. Сразу договорились о полной неприемлемости для любого члена правительства выполнять какие-либо обязательства перед политическими структурами. Не скрываю, руководители многих фракций Государственной думы предлагали свои кандидатуры, но мы ни разу не ставили эти просьбы выше профессионального критерия.

Были попытки и со стороны администрации косвенно воздействовать на меня по некоторым кандидатурам. Например, очень уж хотелось Т. Б. Дьяченко видеть на посту министра здравоохранения вместо представленного мною и в конце концов назначенного В. И. Стародубова другого человека – не медика, да и к тому же достаточно глубоко погруженного в коммерческую деятельность и, по многим отзывам, зависимого от определенных банковских структур. Татьяна Борисовна даже «вступила в переговоры» с моей женой с просьбой повлиять на меня. Жена ответила, что никогда не обсуждает со мной служебные вопросы и не пользуется в этом никаким на меня влиянием.

Разведчики» против журналистов?

Руководителем аппарата правительства – министром РФ стал Ю. А. Зубаков, проработавший со мной до этого десять лет в качестве консультанта в Президентском совете, заместителя директора СВР и заместителя министра иностранных дел. Руководителем Секретариата председателя правительства назначил Р. В. Маркаряна, проработавшего со мной еще больший срок – около 20 лет. Больше никого на руководящие должности ни в правительство, ни в его аппарат с собой не привел. Не могло быть и речи о каком-то местничестве – выдвижении, скажем, людей из Питера, москвичей, тбилисцев или екатеринбуржцев. Кстати, Зубаков родился и вырос в Забайкалье, а Маркарян – в Баку.

Перед ними в качестве первоочередной задачи была поставлена задача навести жесткий порядок прохождения документов в аппарате, четкую подготовку заседаний, решений правительства, исключить утечку информации, что превратилось чуть ли не в повседневную практику.

Мы столкнулись с тем, что по коридорам Белого дома слонялись какие-то люди, попавшие туда по неизвестно кем, когда и с какой целью выписанным пропускам. Они беспрепятственно заходили во многие кабинеты, и в результате улетучивалась информация о готовящихся шагах правительства. Не меньший вред наносило и то, что находящиеся лишь на первом этапе своей подготовки документы копировались «неизвестными лицами» и выдавались в некоторых СМИ за уже принятые правительством постановления. На самом же деле часто в этих постановлениях после доработки не оставалось ничего из первоначальных проектов, или, как мы их называли, «болванок».

Ужесточение режима посещения посторонними лицами Белого дома ряд средств массовой информации тут же представили как нововведение «разведчика Примакова» (тем более что и Зубаков, и Маркарян работали со мной в СВР) и даже как противодействие столь желанной гласности. Это совершенно не соответствовало действительности. Более того, я решил каждую субботу собирать корреспондентов, аккредитованных при правительстве, и рассказывать им подробно о готовящихся шагах и о нашей текущей работе. Состоялось несколько таких многочасовых встреч. Они прекратились не по моей вине – отдельные участники вразрез с журналистской этикой начали публиковать те сведения, с которыми их знакомили «не для печати».

Вообще широко распространялись разговоры о моей «неуживчивости» и даже конфронтационности в отношении журналистов. Якобы я озабоченно и досконально прочитываю все, что публикуют про меня, не способен воспринимать никакой критики и «не держу удара». Даже появились побасенки, будто показывал Ельцину подборку расцвеченных разными фломастерами выдержек из статей, написанных против меня. Так описывается в его мемуарах. Это все досужие домыслы.

Конечно, мне бывают неприятны публикации, в которых приводятся ложные сведения или фальсифицируется сказанное мною. И только. Что касается сотрудничества с журналистами, то еще до того, как пришел в правительство, никогда не отгораживался от них. Более того, периодически участвовал в Агентстве ИТАР-ТАСС во встречах за обедом с руководителями средств массовой информации и откровенно отвечал на все их вопросы. Такие встречи проводились даже после того, как один из сопровождавших меня сотрудников обнаружил, что мои ответы, как было обговорено, не предназначенные для печати, тайно записываются в соседней комнате на пленку.

Я сам был в течение 15 лет профессиональным журналистом. Уважаю и высоко ценю самоотверженный, нелегкий журналистский труд, без которого не в состоянии существовать нормальное общество. И несомненно верю в то, что «проплаченные журналисты» вскоре в России станут исключением из правил.

Правительство – могу это смело сказать – было сформировано «не по блату». Позже Г. А. Явлинский заявил в одном из своих зарубежных интервью, что за занятие тех или иных постов были уплачены большие суммы денег. Я сразу же обратился к нему через телевидение с требованием назвать имена и сказал: «Если не назовете их, значит, вы потакаете преступникам». Имена названы не были, а с помощью определенной части СМИ это конкретное обвинение – здесь его автор «попался» – было переделано в обвинение отдельных членов кабинета в «грехах» начала 90-х годов. По этому поводу я направил запросы в Генеральную прокуратуру, Министерство внутренних дел и Федеральную службу безопасности. Из всех трех организаций тогда были получены ответы, не подтвердившие выдвинутых обвинений.

Но все это уже относилось к тому периоду, когда началась развернутая атака на правительство. А на начальной стадии нам казалось, что тяжелейшие задачи, стоявшие перед нами, будем решать в спокойных благоприятных условиях.

2. ЧТО ДОСТАЛОСЬ В НАСЛЕДСТВО

Россия под псевдолибералами

А задачи были поистине тяжелейшими. К середине 1998 года в России в полную силу развились процессы, которые толкали страну в пропасть. Падало производство, росла безработица, месяц от месяца накапливались долги по заработной плате бюджетников, денежному довольствию военнослужащих, пенсиям. Забастовки не только захлестывали страну, но принимали все более опасный характер – уже в мае забастовщики начали перекрывать важные железнодорожные и автомобильные магистрали, подвергая угрозе закрытия все еще работающие предприятия. Когда я пришел в Белый дом, на его пороге сидели шахтеры, разбившие здесь палаточный лагерь и стучавшие периодически касками по асфальту, – они требовали выплаты заработной платы. Начал «расшатываться» установленный Центробанком валютный коридор, в пределах которого мог колебаться курс рубля. Угроза взрывного роста цен становилась все более ощутимой.

Есть все основания считать, что это было закономерным результатом курса экономического развития России начиная с 1992 года. Лица, принявшие тогда на себя ответственность за экономическую политику России, как правило, величали себя «либералами», подчеркивали свою связь с «чикагской школой», некоторые представители которой получили на Западе широкое признание и даже были удостоены Нобелевской премии.

Современный либерализм как направление экономической мысли, если говорить тезисно, проповедовал и проповедует свободную конкуренцию при минимальном вмешательстве государства в деятельность хозяйствующих субъектов. Это сводит функции государства к решениювполне определенных и ограниченных задач: снижение налогового бремени, поддержание равных для всех условий конкуренции, что в конечном итоге должно способствовать тому, чтобы предприятия и население сами оптимально распоряжались своими доходами. В свою очередь это призвано расширить внутренний рынок, что создает импульс для развития производства и сферы услуг.

Однако матрица либерального подхода к экономике – так показывает международный опыт – никогда не может сугубо универсально накладываться на «пульсирующую» реальную действительность той или иной страны – без учета ее специфики, истории, уже встроенных в экономику государственных структур.

Доморощенные «либералы» все это в России проигнорировали. Параллельно с разрушением существовавшего хозяйственного механизма они провели шоковую либерализацию цен, приватизацию ради приватизации, так как во главу угла были поставлены ее масштабы, а не связь с ростом эффективности производства. Открытие экономики страны произошло одномоментно: внутренний рынок был распахнут перед жесточайшей мировой конкуренцией, причем вопрос о способности российских предприятий выжить даже не рассматривался. А ведь приспособление отечественного производителя к новым условиям требовало не только принятия соответствующих мер, стимулирующих модернизацию производства, но и снятия внешнеторговых барьеров постепенно, плавно, чтобы дать предприятиям время на оздоровление своей деятельности.

Создание рыночной инфраструктуры осуществлялось, мягко говоря, своеобразными методами. Ярким примером могут служить манипуляции с государственными казначейскими обязательствами (ГКО). Не кто иной, как Минфин, размещал бюджетные средства на беспроцентной основе в избранных коммерческих банках. Банки в свою очередь за государственные - хочу это особо подчеркнуть – деньги скупали ГКО. Баснословные прибыли доходили до 150– 200 процентов годовых. Эти же средства также использовались для дешевой скупки высоколиквидных государственных предприятий. Таким образом, государство лишалось не только собственности, но и финансовых ресурсов. Огромные суммы были вывезены на Запад и осели на счетах в том числе и коррумпированных чиновников, пособничавших такой «технологии».

Развитие рынка ценных бумаг, безусловно, важное и необходимое условие становления рыночной экономики. Но только в том случае, если этот рынок становится инструментом привлечения внутренних и внешних инвестиций в развитие производства. У нас же капитал ушел на высокодоходный рынок ГКО и практически отвернулся от финансирования российской промышленности, сельского хозяйства, транспорта, строительства. Он выступал главным образом в краткосрочной спекулятивной форме. Произошел значительный спад производства и готовой продукции в России. Под ударом оказались люди в первую очередь с низкими доходами. Это больно сказалось и на процессе формирования среднего класса.

Иногда ссылаются на пример 1997 года, представляя его чуть ли не переломным, более того, результатом предшествовавшей «правильной экономической политики». Действительно, в первой половине 1997 года произошел рост курса акций, сопровождаемый снижением доходности ГКО до 25-30 процентов. В результате остановилось падение производства. Но уже с осени 1997 года начался обратный процесс снижения курса акций и сильного повышения ставок рефинансирования – до 60 процентов. Доходность ГКО одновременно повысилась до 60-100 процентов. Сыграло свою роль падение мировых цен на нефть. Но не обошлось и без сговора участников рынка государственных ценных бумаг. К июлю 1998 года спад промышленного производства достиг рекордной с 1994 года цифры – 9,4 процента!

Я не думаю, что с самого начала авторы курса на «шоковую либерализацию» руководствовались корыстными интересами. Е. Т. Гайдар, например, возглавивший этот курс в России, прошел через серьезную эволюцию от содержательных, смелых по тому времени статей, опубликованных в горбачевский период и посвященных преобразованию существовавшей экономической системы, до вывода о необходимости ее ликвидировать без тесной, органичной увязки с созданием подлинно рыночных инфраструктур, с тем чтобы отмирание старого способствовало рождению здорового нового. «Цель оправдывает средства» – этот большевистский лозунг хоть и не провозглашался открыто, но отражался в полном равнодушии в отношении непомерных издержек, неисчислимых трудностей и людских страданий. Главное виделось в том (я считаю, что во всяком случае Гайдар по-своему честно видел главное в такой цели реформы), чтобы пройти точку «возврата». А что будет за этой «точкой», его и его сподвижников мало интересовало. Все, дескать, «уляжется».

Само собой курс реформ, несомненно, способствовал появлению среднего класса, предпринимательской социальной прослойки. Однако, будучи осуществляемым в весьма специфической форме, он еще в большей степени инициировал невиданно быстрое обогащение кучки людей – впоследствии некоторых из них назвали в России олигархами’. Им удалось буквально за считанные годы сколотить миллиардные состояния прежде всего на эксплуатации богатейших сырьевых ресурсов России. Казалось бы, все, что от Бога, должно принадлежать всему обществу. Лоббируя интересы «кучки олигархов», псевдолибералы перераспределили в их пользу российские сырьевые богатства. Поддержка олигархам обеспечивалась при приватизации: победитель «конкурса» определялся заранее; под предлогом необходимости закрыть дыры бюджета государственное имущество переходило в его собственность по явно заниженной цене.

Олигархи в свою очередь делали все, чтобы и дальше сохранить у власти тех, кто помогал им «снимать сливки», а не честно зарабатывать на росте производства, развитии сферы услуг. Они протянули щупальца в окружение Ельцина, способствовали его переизбранию в 1996 году и в результате сами или через своих представителей непосредственно участвовали в выработке выгодной им экономической и кадровой политики.

Е. Гайдар в книге «Государство и эволюция» обосновывал необходимость «обмена власти на собственность». Итогом курса, проводимого в 90-е годы, стал не отход от власти в «обмен» на собственность, а сращивание государственной власти с собственностью уже на новой, посткоммунистической основе. Процесс этот в конце концов в наиболее контрастном виде проявился в непосредственном окружении президента, который, не исключаю этого, возможно, и не был посвящен во все детали.

Стало очевидно, что те, кто в 90-е годы формулировали и проводили в жизнь экономический курс России, отнюдь не отказались от совершенно несвойственных, а подчас и противоположных либеральному подходу целей и методов. Среди них в первую очередь высокие налоги. Не обошлось и без государственного вмешательства, но прямо противоположного решению задачи создания равных условий конкуренции для всех хозяйствующих субъектов. Вместо этого властью осуществлялась выборочная поддержка отдельных предприятий путем установления эксклюзивных экспортных квот, особенно на нефть, освобождения от уплаты таможенных пошлин, налоговых льгот, скидки отдельным перевозчикам по линии МПС, предоставление целевых кредитов и так далее. Все это не имело ничего общего с поощрением тех, кто находится на острие научно-технического прогресса, или на первых порах тех, кто вкладывает средства в производство остро необходимой обществу продукции.

По признаку близости к власть имущим предоставлялись государственные кредиты и другие привилегии коммерческим банкам, получающим право обслуживания государственных программ, в том числе таких масштабных и прибыльных, как, например, торговля оружием.

Финансирование дотационных районов России – а к моменту назначения нашего правительства таких было 83 из 89 – осуществлялось из федерального бюджета на основе субъективных решений центральных властей. Так, например, я был ошарашен, узнав, что среди группы «депрессивных» территорий числится город-курорт Сочи, где отдыхает высшее руководство страны, и в этой же группе отсутствует Брянская область, население которой в наибольшей степени пострадало от чернобыльской трагедии.

Положение усугубилось «мягким» отношением к неоправданным бюджетным расходам. Достаточно назвать цифру представителей различных министерств, ведомств, центрального правительства в субъектах Федерации (не считая правоохранительных органов) – более 300 тыс. человек, не только получающих зарплату из федерального бюджета, но и использующих оплаченный автотранспорт, квартиры и так далее и тому подобное.

Акцент на макроэкономическую политику для российских либералов был скорее самоцелью. Во всяком случае макроэкономическое регулирование не служило созданию условий для развития реальной экономики (производство падало), не приводило к позитивным сдвигам в социальной области (жизненный уровень населения снижался, не были начаты реформы здравоохранения, пенсионной системы). Характерен такой пример: в рыночной экономике считается, что снижение инфляции до 30-40 процентов предполагает оживление производства, рост инвестиционной активности. У нас уровень инфляции был значительно ниже этой пороговой цифры, а производство продолжало падать.

Естественно, все это усиливало социальную напряженность. Либералы пытались «выпустить пар»*, прибегая к займам из-за рубежа, которые превратились в незаменимую подпорку уродливой экономики, по сути посадили всю страну «на иглу».

В целом реформы так называемых либералов дорого обошлись России. Была создана модель экономики, которая характеризовалась дисбалансом между отечественным производством и потреблением. Страна существовала главным образом за счет экспорта сырья и импорта продовольствия и готовой продукции. В результате низких масштабов загрузки мощностей предприятий резко сократилась отдача основного капитала и его реальная стоимость. Потребности развития не покрывались инвестициями, уровень которых оставался крайне низким, не обеспечивающим даже простого воспроизводства основного капитала и пополнение собственных оборотных средств. В таких условиях особенно болезненно сказалась достигшая огромных масштабов утечка российских капиталов за границу, многократно превысившая внешние заимствования.

Натурализация, низкий уровень денежного обращения стали отличительной чертой хозяйственных связей.

Нужно сказать вполне определенно, что курс, принятый псевдолибералами в области экономики, дал простор коррупции, экономическим преступлениям, произволу государственных чиновников.

Результаты 17 августа

Миллиарды, сотни миллионов долларов, присвоенных незаконным путем, украденных в результате махинаций, выкачанных заграницу, – все это неимоверно утяжеляло переход к рыночным отношениям, делало его еще более болезненным для основной массы населения. Становление рыночной экономики, неизбежно сопровождаемое инфляцией, спадом производства, снижением жизненного уровня, было совершено другими странами в относительно короткий период. Россия стала «чемпионом» не только по глубине бед и болезней, переживаемых при переходе к рыночным отношениям, но и по тому затянувшемуся периоду, в течение которого люди, общество в целом испытывают неимоверные трудности. В немалой степени этому способствовало принципиальное нежелание псевдолибералов бороться с экономической преступностью.

К середине 1998 года стало ясно, что экономический курс «либералов» завел страну в тупик. Именно в таких условиях 17 августа был объявлен мораторий на выплаты держателям ГКО и облигаций федерального займа (ОФЗ). Этот шаг катастрофически усугубил многочисленные негативные процессы и явления в экономической, социальной и политической сферах России.

Я думаю, что авторы решений 17 августа не предвидели их реальных последствий, а посоветоваться с представителями других экономических направлений посчитали для себя абсолютно необязательным, ну, если хотите, унизительным. Вообще это, к сожалению, характерная черта всех «реформаторов», выплеснутых событиями 90-х годов на ведущие экономические позиции в России и не имевших до этого серьезного опыта работы. Им свойственно явное пренебрежение чужим мнением у себя в России, «экономическое самолюбование», которое открывало им путь не только к самоутверждению – это было бы еще полбеды, – но и к бездумному, в конечном счете безответственному экспериментированию в масштабах огромной страны.

Решения 17 августа были трагической ошибкой. Но для всех ли, кто участвовал в их подготовке? До сих пор не нахожу ответа на закономерный вопрос, почему накануне этих решений, летом 1998 года, на 4 млрд долларов были размещены евробонды по весьма высоким ставкам? Почему бывшее руководство Центробанка накануне неизбежной девальвации выразило готовность брать и тратить в тот момент дорогие доллары?

Был ли осведомлен о готовившихся решениях правительства и Центрального банка президент? Позже я узнал, что к нему пришли несколько человек и в общих чертах сказали о готовившейся акции. Но при этом успокоили: казна получит дополнительно свыше 80 млрд рублей, чуть-чуть упадет рубль и чуть-чуть может увеличиться инфляция, но одномоментно, а через короткий срок негативные результаты уйдут, все станет на свои места, в то время как бюджет получит столь необходимые средства.

Не знаю, сказали ли об этом Ельцину или нет, но о подготовке совместных решений правительства и Центробанка был осведомлен и МВФ. Кстати, в последующем, при встрече с заместителем директора-распорядителя МВФ, попытавшимся говорить с нами как бы «свысока», я прервал его, сказав, что с представителем МВФ (об этом я узнал от М. М. Задорнова) был своеобразный проговор перед принятием решения 17 августа, и нечего теперь представлять себя в качестве «высшего судьи», полностью отстраненного от случившегося.

Когда проявились ошеломляющие результаты сделанного, Ельцин в разговорах со мной, правда не называя ни одной фамилии, не стеснялся в выражениях по поводу авторов решений 17 августа.

Как руководителю правительства мне представлялось, что необходимо показать непричастность Ельцина к событиям, положившим всю российскую экономику навзничь. Поэтому в ответ на заданный мне одним из журналистов вопрос, был ли президент в курсе готовившихся акций, ответил отрицательно. Сразу же крайне болезненно отреагировали на мое высказывание в окружении Ельцина, очевидно подозревая меня по уже существовавшей в то время схеме в том, что я пытаюсь показать президента «отчужденным» от реально происходящих в России событий, недостаточно вовлеченным в ключевые вопросы экономической политики. А я-то старался…

Возможно, подоплека такой негативной реакции «семьи» была другой: опасались, что признание непричастности Ельцина уберет тот щит, которым они могли бы прикрыться.

Между тем реальная «цена», которую заплатила Россия и россияне за по меньшей мере непрофессиональные решения от 17 августа, была огромной.

ВВП. Его объем, несмотря на оптимистические прогнозы, начал сокращаться еще до событий 17 августа: в мае 1998 года – на 4,5 процента (наибольшее сокращение с конца 1994 года), в августе – более чем на 8 процентов, а в сентябре – уже до 10 процентов.

Промышленное производство. Его спад в июле составил 9,4 процента, а после событий 17 августа – в сентябре достиг 14,5 процента.

Объем инвестиций резко сократился – на 23-25 млрд рублей. Возросли неплатежи.

Банковская система оказалась в полном параличе, попросту перестала функционировать. Только прямые потери коммерческих банков от решения 17 августа составили порядка 45-48 млрд рублей. Косвенные превзошли эту сумму еще миллиардов на 10 в результате девальвации рубля и выплат по «форвардным» контрактам, заключенным на основе существовавших в то время официальных обязательств Центробанка поддерживать обменный курс рубля в пределах 5,25-7,15 за один доллар США. Общие потери банковской системы России оценивались Отделением экономики Российской академии наук в 100-150 млрд «докризисных» рублей.

Эти потери распределились между банками далеко не пропорционально. Некоторые из них смогли, обходя закон, тем или иным путем вывести часть своих активов за рубеж либо переправить их в другие банковские структуры. Но факт остается фактом: в первой половине сентября в стране практически прекратились платежи. В результате даже некоторые железные дороги остановили перевозку грузов. Появилась реальная угроза полного паралича всей национальной экономики.

Инфляция в первую неделю сентября превысила 15 процентов, а за сентябрь в целом, несмотря на пожарные меры правительства, все же составляла более 38 процентов. Такой скачок выглядел особенно контрастно на фоне 11-процентной инфляции за весь 1997 год. По сути страна входила в режим гиперинфляции.

Доходы населения. Неуправляемая трехкратная девальвация рубля буквально взорвала потребительские цены. В результате реальные доходы населения понизились в сентябре 1998 года на 25 процентов (т. е. на четверть!) по сравнению с 1997 годом. Произошло резкое обесценение рублевых сбережений граждан. Многие вообще потеряли свои сбережения в обанкротившихся банках или утратили часть при необходимом переводе вкладов в Сбербанк.

Импорт после 17 августа пошел на убыль. В условиях зависимости страны от ввоза продовольствия, медикаментов возникла угроза обеспечению населения товарами первой необходимости.

Бюджет. Во много раз сократились доходы федерального и местных бюджетов. По оценкам, потери консолидированного бюджета составили до 50 млрд рублей.

Фондовый рынок. Обесценились акции предприятий. На практике – мы с этим столкнулись – это означало возможность покупки иностранцами высоколиквидных российских предприятий во много раз дешевле их реальной стоимости.

Созданная Советом Федерации специальная комиссия по расследованию итогов решений 17 августа оценила общий ущерб, нанесенный экономике страны, более чем в 300 млрд «докризисных» рублей. Руководитель Отделения экономики РАН академик Д. С. Львов считает, что по важнейшим показателям социально-экономического развития Россия была в результате событий, последовавших за этими решениями, отброшена на 15-20 лет назад.

Пожалуй, самым серьезным последствием решений 17 августа стал тотальный кризис доверия. Недоверием оказались поражены все звенья экономической системы: будь то отношения между поставщиками и потребителями, должниками и кредиторами, менеджерами и собственниками, населением и правоохранительными органами, между различными ветвями и «этажами» власти. Односторонний мораторий на выплату долгов по государственным бумагам, провозглашенный 17 августа, окончательно подорвал веру и за рубежом, и внутри страны в возможность стабильного сотрудничества с государственными финансовыми структурами и коммерческими банками России.В результате всего этого в стране создавалось довольно широкое недоверие к самой идее перехода к рыночным отношениям.

Официальные круги на Западе явно поддерживали ту линию, которая осуществлялась в экономике России в 90-е годы. Судя по всему, превалировала точка зрения, согласно которой любой масштабный отход от командно-административной системы советского периода к рыночной экономике является абсолютным благом вне зависимости от форм и методов, порождающих конкретные результаты такого перехода. Не могу исключать того, что на Западе были и такие силы, которые уклонялись от критики курса псевдолибералов, так как делали ставку на сохранение России, переходящей к рынку, на долгие годы в качестве сырьевого придатка государств, вступивших в постиндустриальный период своего развития.

Отсутствие критики руководителями западных стран экономической политики в России 90-х годов было связано и с политическими мотивами. Трудно представить, что западные лидеры случайно вывели эту тему из разговоров с российскими руководителями и теми, кто стоял у руля российской экономической политики. Просто не хотели раздражать «брата и друга Бориса»? Навряд ли, хотя и это имело место. Причина, как представляется, была более глубокой. На Западе, очевидно, опасались, что такая критика может объективно усилить позиции «государственников» в России, даже таких, которые являются твердыми сторонниками рыночных реформ, приватизации, но осуществляемой продуманно, в интересах роста эффективности производства. Опасались, так как проецировали рост влияния «государственников» на внешнюю политику, которая в таком случае неизбежно усиливала бы функцию защиты российских интересов. Мне представляется, что нежелание искать и развивать контакты именно с такой категорией политиков в России было серьезной ошибкой западных деятелей, обладавших властью.