Текст книги "Программист для преисподней"

Автор книги: Евгений Якубович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Работал Виктор в центральной психиатрической больнице. Эта его работа была, разумеется, предметом всеобщего внимания и поводом для всевозможных шуток. Он и сам не раз рассказывал байки и о пациентах, и об обслуживающем персонале, включая и самих врачей. О себе, однако, он говорил по другому. Он был не врач-психиатр, а профессиональный психолог. Он объяснял, что то, чем он занимается – на самом деле не психиатрия, а психоанализ. На Западе есть отдельная область науки, говорил он. Психоаналитики работают совершенно независимо от психиатрических клиник, и занимаются отнюдь не психами, а нормальными людьми, помогая им решать свои проблемы.

Виктор тоже работал не в самой больнице. Это называлось «Кабинет профилактики нервных и психических заболеваний». Последний рубеж для потенциальных клиентов больницы. Человек, попавший к Виктору, мог избежать госпитализации. Для его пациентов это был шанс привести себя в норму без применения неприятных процедур, которые практиковались в больнице. Позже я узнал, что Арик попросил его помочь мне, и он тут же согласился, потому что и сам видел, что я не совсем в порядке.

И вот однажды вечером Виктор подошел ко мне и предложил выйти во двор, покурить на свежем воздухе. Мы вышли и закурили. Как обычно, он выложил из своего неистощимого запаса очередную байку про психов, потом завел разговор о своей работе. Мы успели докурить, прежде чем он перешел к главному. Он предложил мне поговорить о том, что меня беспокоило. Я стал отнекиваться, – мол, ничего не происходит, все нормально. Он стал настаивать. Я попытался отшутиться, – мол, вечно тебе психи мерещатся, успокойся, ты же не работе, а к нормальным людям в гости пришел. Тогда он усмехнулся и сказал: «Или мы с тобой сейчас спокойно, на месте, во всем разбираемся, или я завтра присылаю к тебе на работу официальную бумагу с просьбой отправить их сотрудника товарища Еремина С. Ю. в психиатрический диспансер на обследование. Там и посмотрим, насколько ты нормальный».

Я вспылил, – мол, что за порядки, зачем ты лезешь в мою жизнь? Интересно, что он не пытался меня успокоить или остановить. Наоборот, он заводил меня все больше и больше, пока я не потерял над собой контроль и не ударил его. Вернее, я попытался ударить, но он был готов к этому. Уйдя от удара, он перехватил мою руку и вывернул ее в борцовском захвате. Буквально через секунду, не дав мне опомниться, он сказал «брейк» и сильно оттолкнул меня. За пару секунд я успел прийти в себя и стоял, ничего не предпринимая. Я не совсем понимал, что произошло, только изумленно смотрел на Виктора. Сердце стучало где-то в районе горла, перед глазами плавали круги.

Виктор увидел, что я больше не агрессивен, достал из кармана сигареты и протянул мне пачку. Я достал сигарету и прикурил от протянутой зажигалки. Это помогло, и постепенно я успокоился. Виктор тоже закурил.

– А теперь давай проанализируем, что же у нас происходит, – начал он. – В психологии есть такое понятие: неадекватная реакция. То, что сейчас случилось с тобой – и есть типичный пример той самой неадекватной реакции. Психически здоровый человек не полезет бить морду в ответ на предложение о помощи. Поэтому давай сразу согласимся, что с тобой не все в порядке. Смотри, я не делаю никаких выводов, не ставлю никаких диагнозов. Просто предлагаю тебе самому посмотреть со стороны. Согласись, что у тебя все же есть проблема.

Я сделал вид, что раскуриваю погасшую сигарету, и не ответил.

– Хорошо, – продолжал Виктор. – Теперь второй вопрос. Ты сам знаешь, что невозможно делить мир только на черное и белое, на хорошее и плохое. Всегда есть несколько объяснений. Вот и у нас сейчас есть, по меньшей мере, два варианта. Первый вариант заключается в том, что это была твоя нормальная реакция. Это может означать только одно. Это значит, что ты по своей сущности – очень недалекий человек, который ничего, кроме самых элементарных понятий типа «меня обижают» и «я даю сдачи» понять не в состоянии. Тогда мы вопрос закрываем и к этому разговору больше не возвращаемся. И вообще больше с тобой ни о чем не разговариваем, поскольку наши уровни мышления сильно разнятся. Да и выпивать тебе в таком случае я рекомендую уже не здесь, а прямо возле винного магазина. Там ты всегда найдешь себе подходящую компанию, там тебя все поймут, да и на мордобой никто не обидится.

Я молчал и смотрел на него, ожидая продолжения. Виктор тем временем продолжал:

– Второй вариант более вероятен с моей точки зрения. Твоя реакция действительно была неадекватной. Более того, поправь меня если я ошибаюсь, но это стало неожиданностью для тебя самого, правильно? Ведь ты не собирался устраивать драку, и до последнего момента ты не хотел меня ударить. Кстати, я-то знал, чем дело может кончиться, и поэтому был готов к твоему удару.

– Так, выходит, ты меня специально завел?

– Разумеется. Я хотел, чтобы ты сам убедился, насколько шатко твое психологическое равновесие. Маленький толчок вызывает у тебя целую лавину отрицательных эмоций. А затем следуют, в общем-то, неподконтрольные тебе действия. А это, старик, уже один из симптомов приближающейся болезни.

– Эй, ты хочешь сказать, что я, действительно, – ваш пациент? Или опять заводишь?

Виктор усмехнулся.

– Ни то, ни другое. Ты не знаешь наших пациентов, поэтому и спрашиваешь. Лечить тебя не надо. Пока. И вообще, можно оставить все как есть. С ума ты, скорее всего, не сойдешь, а получишь обыкновенный депресняк. Так многие живут. Будешь мучиться от своих снов, просто станешь больше пить. Трудно сказать, что будет потом. Но точно могу тебе сказать одно – удовольствия от этой жизни ты уже не получишь. С каждым днем, тебе будет труднее просыпаться по утрам, все станет казаться не интересным, не заслуживающим твоего внимания.

– Брось, не надо меня пугать. Я сам знаю, что со мной происходит. Ты можешь предложить мне что-то конкретное или будешь вести душеспасительную беседу о том, что нельзя опускаться и надо брать себя в руки? Учти, я такого наслушался вдоволь.

– Отлично, старик! Именно это я и хотел от тебя услышать. Скажи мне, если я предложу тебе конкретную программу действий, ты согласен ее выполнять?

– Это зависит от того, что ты мне предлагаешь.

– Нет, так не пойдет. Ты меня знаешь, я – профессионал, и то, что я тебе скажу – это не пустой треп, а проверенная годами методика. К тому же ты мне не чужой человек, и я тебе, думаю, тоже. Поэтому ты либо полностью мне доверяешь, либо я исключаю тебя из списка своих друзей.

– Ладно, ладно, ты сам-то не заводись…

– Средство простое, хотя и довольно неожиданное. Начни с того, что сядь за письменный стол, возьми лист бумаги и по пунктам запиши все, что тебя беспокоит.

– Для этого одного листа не хватит. В этот список мне придется внести два года своей службы в Афгане, день за днем, – усмехнувшись, перебил я его.

Виктор задумался, затем сказал:

– Тогда так и поступай. Не торопясь, без излишних подробностей, записывай по порядку все, как помнишь. Все два года. Не выйдет по порядку – пиши, как вспомнишь. Главное – записывай. И поверь, как только ты опишешь на бумаге событие, которое тебя беспокоит, оно перейдет из твоей головы на лист бумаги и останется там. Оно перестанет жить в тебе и терзать тебя. Пусть мучает бумагу: не зря говорят, что бумага все стерпит.

Я не поверил ему и скептически улыбнулся:

– Ты разговариваешь со мной, как со своими психами.

– Не упрямься. Я не психиатр, а психолог. Граница тут тонкая, но существенная. Моя задача как раз в том и состоит, чтобы мой пациент не стал впоследствии клиентом психиатра. Сейчас я тебя пытаюсь остановить. Потому что, старик, ты верной дорогой идешь в психушку. Но можешь и остановиться. Я серьезно говорю: тебе надо бороться. Ты же спортсмен. Ты знаешь, что такое постоянные тренировки и чего можно с ними добиться. Так же и здесь. Попробуй писать понемногу. Будет тяжело. У тебя нет навыков, поэтому сначала будет трудно написать и связать даже пару предложений.

– Да не в этом дело. Не писать мне трудно. Уж листок в день я как-нибудь осилю. Я боюсь самих воспоминаний. Вот так сесть и подробно описывать весь этот кошмар?! Нет, я не смогу!..

– А вот этого не бойся. Тебе не будет больнее оттого, что ты честно напишешь о том, что тебя беспокоит. Как только обрисуешь событие, ты сам сформулируешь свой страх, и он уйдет. Он заместится пониманием уже случившегося. Да, это было, это больно. Но это прошло. И пусть оно останется на бумаге. Пусть это прочтут другие. Может быть, ты этим кому-то поможешь, кого-то предостережешь. И он в подобной ситуации уже будет готов и поступит правильно. Подумай, возможно, ты спасешь этим чью-то жизнь. А если ты в чем-то ошибся, то прямо скажи об этом. Опиши, что тогда случилось, выясни, что послужило причиной ошибки, и снова опиши все так, как это могло произойти, если бы ты поступил по-другому. Напиши об этом, и кто-то избежит повторения твоей ошибки.

Он долго еще говорил подобным образом. Я слушал его, и постепенно сам начал загораться идеей. Он подвел меня к мысли о том, что я просто обязан описать все, что со мной случилось за то время. Чтобы не пропало все это без толку, чтобы люди знали, как это было, что происходило со мной и со всеми ребятами, прошедшими через ту войну. Ради тех, кто там остался. Ради тех, кто вернулся, но уже никогда не сможет жить нормальной жизнью. Ради самого себя, ради жены, ради моего пацана, которого я хочу вырастить настоящим мужчиной…

Когда мы уже заходили обратно в дом я, вспомнив, остановился и, обернувшись к Виктору, сказал:

– Чуть не забыл. Прости, что ударил тебя.

Он молча протянул мне руку и мы вернулись к компании, словно ничего не произошло.

Буквально на следующий день я взялся за дело. Виктор оказался прав в первом же своем предположении. Оказалось, что записать на бумаге то, что мысленно так ярко видишь перед собой, очень трудно. Несмотря на то, что помнишь все в малейших деталях, сложно на бумаге написать больше двух-трех фраз подряд. Я позвонил Виктору. Он посоветовал бросить глобальные замыслы и сконцентрироваться на одном-единственном эпизоде, описав его полностью от начала и до конца.

– У тебя приводов в милицию не было? – спросил он меня.

– Нет, пронесло как-то, – ответил я непонимающим тоном.

– Жаль, – задумчиво сказал Виктор.

– Не понял!

– Я говорю, попробуй писать, как будто пишешь объяснительную записку следователю. А еще лучше – как письмо к какому-то другу. Близкому другу, но который ничего не знает про твои военные годы.

Он помолчал и добавил:

– Вот именно. Пиши для нас, ты нам никогда ничего не рассказывал. А потом у Арика, прочтешь все это.

Так и родилась идея. У меня появилась цель: написать книгу об Афгане. И я стал писать. Иногда мучительно долго подбирая каждое слово, а иногда слова сами просились на бумагу. В такие моменты я просто не успевал записывать и старался писать как можно быстрее, не обращая внимания на то, что строчки налезали друг на друга; делал сокращения, писал настолько неразборчиво, что на следующий день уже с трудом мог понять собственные записи.

Методика Виктора работала великолепно. Мои воспоминания переставали быть источником ночных кошмаров. Я уже не избегал их. Наоборот, я тщательно проходил каждый эпизод и до мелочей описывал его. Теперь я смотрел на это, в основном, как на материал для моей будущей книги. Я стал лучше спать по ночам, кошмары мучили меня все реже. Описанное на бумаге уже не тревожило меня, и я спешил писать еще и еще. Я чувствовал облегчение с каждой новой страницей. Нервное состояние сменилось такой эйфорией, что это стали замечать окружающие.

Через пару недель у Арика мы вновь увиделись с Виктором. По возникшей традиции мы вышли покурить. Я поделился с ним своими успехами. Однако он не спешил разделить мой восторг:

– Теперь будем лечиться дальше, – сказал он очень серьезно.

– Ты что! – удивился я. – Я не был таким здоровым уже тысячу лет!

– Это еще не здоровье. Ты изменил знак своего эмоционального состояния с минуса на плюс. Но нервное напряжение все равно осталось. Если ничего не делать, ты просто сгоришь на своем сегодняшнем энтузиазме, и в результате опять скатишься в депрессию.

– А что же делать? Ты меня пугаешь. А мне так классно сейчас!

– Вот и хорошо. Пусть и будет классно, только мы это состояние тебе закрепим. Чтоб оно держалось не на нервном всплеске, а стало твоим нормальным состоянием.

– А как это сделать?

– Дадим выход накопившейся энергии. Будем делать настоящую книгу из твоих записей. Я поговорил со стариками – Илья с Владимиром берутся редактировать твои труды. Завтра же отнеси им то, что у тебя готово, и оставь, пусть посмотрят. На ближайших посиделках они скажут тебе, что делать дальше.

Так мы и поступили. Всю неделю, пока мои записи были у «стариков», я не находил себе места. Жена начала ворчать на Виктора, что он опять меня нервирует. Однако это было совсем другое беспокойство. По крайней мере, жить оно мне не мешало. И вот через неделю произошло первое публичное чтение моих записей. Илья прочитал один из моих эпизодов. Я почти не узнал написанное. Это были не мои торопливые записки, где мысли путались и перебивали друг друга. Это был настоящий рассказ, написанный от третьего лица беспристрастным наблюдателем. Мои редакторы убрали весь ненужный накал, составляющий основу моих записей, изложив все отточенным литературным языком. И все же это была та самая история, которую я пережил когда-то. Но теперь она не пугала и не беспокоила меня.

Рассказ приняли очень хорошо. Затем, как водится, поднялся общий треп. Скоро все забыли, с чего начали, и заехали совсем в другую сторону. Все принялись обсуждать какой-то новый фильм, ассоциируя его с моим рассказом. Илья пробрался ко мне и потихоньку спросил:

– Ну, как?

– Здорово. Мне никогда так не написать.

– Ого, вот уж не знал, что у тебя литературные комплексы!

– Да нет, причем тут комплексы? Просто я сравнил, как ты пишешь, и как это делаю я.

– А-а, вот ты о чем. Скажи мне другое. Тебя устраивает, как это выглядело сегодня? Или я неправильно выбрал стиль?

– Нет, мне очень понравилось.

– Отлично. Тогда я предлагаю тебе писать в соавторстве.

– Мне? В соавторы? С тобой? Ты же – профессионал, а я так, погулять вышел…

– Смотри, я в состоянии лишь литературно оформить твои записи. Да, я – профессионал, и поэтому оставь мне все техническую работу. Практически же это будет твоя книга. Книга твоих воспоминаний. Просто в литературе есть свои правила и законы. Ты продолжай писать так, как тебе удобно. Я пониманию все, что ты пытаешься сказать в своих записках, и постараюсь все сохранить. Просто форму подачи приведу в соответствие с законами литературы. Буду писать как сегодня: от третьего лица и без лишнего накала страстей. Ну и, естественно, почищу и отредактирую текст. Так что это не я тебя, а ты меня возьмешь в соавторы. Так оно обычно и делается. По рукам?

– Фантастика! Конечно, договорились. Я, честно сказать, думал, что вы вообще выбросите это все в мусор.

– С ума сошел. Отказаться от такого материала?! Ты мне другое скажи. У тебя есть время на это? Нам ведь предстоит большая работа.

Внезапно в разговор вклинился Виктор. Мы не заметили его, а он был рядом и слушал весь разговор:

– Только не загони его, Илья. Я же знаю тебя, энтузиаст ты хренов, сам не успокоишься, пока не сделаешь задуманное и других заездишь. И никаких возражений. График работы я вам составлю сам, и стану лично контролировать выполнение. И чтобы без социалистических обязательств. Вас никто не гонит. Работайте потихоньку, в кайф. Понятно? – голосом прапорщика закончил Виктор.

– Так точно, вашбродь! – не сговариваясь, хором ответили мы с Ильей. Потом переглянулись, и так же дружно заржали.

– Однако, как вы уже спелись, – удивленно заметил Виктор. Он спрятал руку за спину, и через секунду протянул нам наполненный бокал – один на двоих:

– Ну, за вашу книгу, старики!..

Следующий месяц я жил так, как жил, наверное, только в раннем детстве: радуясь каждому дню. Утреннее пробуждение перестало быть проблемой, я вскакивал как заведенный, готовил завтрак и будил все семью, искренне не понимая, как они могут валяться в постели. Я стал замечать вещи, на которые никогда раньше не обращал внимания; все вокруг радовало меня. Я получал удовольствие даже от таких, казалось бы, утомительных и непривлекательных для мужчины занятий, как уборка дома и возня на кухне.

По вечерам я запирался на кухне и продолжал писать. Один-два раза в неделю приходил Илья, чтобы забрать написанное мною, и показать свой вариант. Не обращая внимания на окрики Виктора, мы работали как сумасшедшие. Мое отношение к Илье со «снизу вверх» постепенно сменилось на «ты ничего не понимаешь!». Он тоже перестал бояться травмировать меня и, ничуть не смущаясь, в запале орал «да кто ты такой?!». Предусмотрительный Виктор заранее объяснил мне, что такой уж у Ильи характер, и для него это – обычный стиль работы, иначе он не может. Поэтому я даже обрадовался, когда этот неврастеник в первый раз накричал на меня. Короче говоря, у нас установилась нормальная творческая обстановка, как объяснял Илья, когда он, оторавшись, успокаивался и закуривал очередную сигарету.

Каждую новую главу мы обязательно читали у Арика. Народ всерьез подключился к процессу написания, при встречах меня первым делом спрашивали, как продвигается книга. Обсуждения написанного стали традиционными и проходили уже не так, как после первого чтения. Критиковали, как было принято в этой компании, невзирая на лица. Когда что-то удавалось, то от души хвалили, но никаких огрехов не прощали, ругаясь до одури. Оказалось, что не только у Ильи, но и у большинства в той компании был такой стиль работы. Я лично не кричал, и вообще старался не вмешиваться в споры, предоставляя Илье орать за нас обоих. Я больше слушал, понимая, что если мы пробьемся через эту ураганную критику, то книга выйдет настоящая.

Неожиданно все закончилось. Хотя, если задуматься, то это было закономерно. Просто задуматься в нужном направлении никто из нас и не удосужился. Все, о чем я писал, было основано на моем личном опыте или рассказах людей, которым я доверял. Я писал только правду и искренне считал, что этого достаточно. Ни о каких обобщениях, ни о какой критике высшего руководства, или, упаси бог, самого советского строя, в моей книге и речи не было! Да и могла ли быть? Я же никогда не задумывался над этим! У меня была своя конкретная цель: избавиться от груза воспоминаний. Даже пройдя ту войну, я оставался законопослушным советским гражданином, который с детства был приучен не обсуждать, где и как он живет.

Возможно, в глубине души такие мысли появлялась у Арикиных гостей. Никто вслух их не высказал – но, вероятно, привкус опасности, ощущение причастности к таинственному диссидентству, придавали особую остроту всему происходящему. Они упивались собственной смелостью и значимостью. Ведь даже в самом безобидном изложении тема была слишком скользкой. Но кто-то из присутствующих всерьез задумался над этим, и назвал написанное другим, более реальным словом – антисоветчина. Кто именно это был? Был ли он настоящим стукачом или просто, вовремя спохватившись, решил донести сам, чтобы его не загребли заодно со всей компанией? Я так и не знаю этого, и впоследствии выяснять не стал. Уж больно не хотелось разочаровываться ни в ком из своих…

Короче, однажды ко мне пришел невысокий человек в аккуратном сером костюме и, показав удостоверение, попросил разрешения пройти в дом. Как будто я мог ему отказать, с таким-то удостоверением! То, какое он выбрал время для визита, показывало серьезность его намерений. Дома я был один, жена только что ушла с ребенком и должна была вернуться не раньше, чем через час. Мы устроились в креслах, и я стал слушать. Посетитель повел неспешный разговор. Он говорил ровным голосом, негромко; речь его, похоже, была накатана и отшлифована десятками подобных бесед.

Я не запомнил, что именно он говорил мне. Видимо, так и задумывалось. Из всего потока слов я должен был понять одно единственное: начав писать свою книгу, я совершил серьезное преступление. Я выступил против системы, и система включила защитный механизм. За одно то, что я осмелился на попытку противостояния, этот механизм раздавит меня всмятку. Конечно, внешне все это выглядело совершенно иначе. Визит свой мой гость объяснял исключительно заботой об обществе. В его вывернутой логике общепринятая ложь о событиях в Афганистане выглядела благом. В этом зазеркалье были перепутаны понятие правды и лжи, чести и бесчестия, добра и зла. Но именно по законам зазеркалья и жила вся страна, именно на страже этих законов и стояла его организация.

Незаметно для самого себя, я начал оправдываться. Я стал объяснять, что не преследую никаких целей, кроме описания эпизодов, в которых лично участвовал. Я повторил все доводы Виктора, которые он приводил, уговаривая меня написать эту книгу. Гость внимательно слушал, кивая головой. Когда я выговорился, он сказал:

– Что ж, я вас понимаю. Поэтому и пришел к вам домой, и мы беседуем здесь, а не в моем кабинете. Я уже догадывался, а теперь окончательно убедился, что вы не сами это придумали. Вы поете с чужих слов. Со слов людей, которые враждебно относятся к нашему строю. Я не виню вас. Вы стали жертвой людей, которые ни во что не ставят достижения нашей великой страны. Этим людям вообще чужды идеалы нашего общества. Ради удовлетворения своих мелкобуржуазных интересов они и вас втянули в круг своей преступной деятельности. Но вы, Сергей Юрьевич, как патриот своей страны, как настоящий русский человек, должны покончить с этим, и решительно отмежеваться от таких людей.

Эта речь продолжалась еще очень долго. Из гладких официальных фраз я понял главное. Мне предоставлялась возможность свалить все на Виктора с Ильей, а заодно подставить Арика со всей компанией. В этом случае меня простят и оставят в покое. Тем более (как все время подчеркивал гость), отношение ко мне со стороны его всемогущей организации, в общем-то, сочувственное. Они с пониманием относятся к моему теперешнему состоянию. Они знают, что я много пережил, и помогут преодолеть эти временные трудности. Гость намекнул на возможность лечения в привилегированной клинике, на путевки в реабилитационный центр в Крыму, на другие льготы, которые мне будут положены как ветерану, исполнявшему свой интернациональный долг.

Я понял, что мне предоставляется право выбора. Либо взять все на себя и отправиться в тюрьму по статье «антисоветская пропаганда», либо проходить по тому же процессу, но – свидетелем. Работу над книгой я должен прекратить в любом случае, а все уже написанное немедленно сдать, вместе с распиской, что ничего больше не у меня не осталось. Выбор был, конечно, небогатый.

Мой гость все говорил и говорил. Монотонный голос и привычные до отвращения газетные формулировки создавали некий медитативный фон. Я почувствовал, что впадаю в оцепенение. За спиной моего собеседника появилось мерцающее облако. Оно постепенно становилось более плотным, темнело, обретало контуры. Наконец, облако перестало светиться, превратившись в висевшую в воздухе дверь. Она открылась с громким скрипом, который, впрочем, КГБшник не услышал. Из двери выпрыгнул маленький, хулиганистого вида чертенок. Дверь с противным визгом тут же захлопнулась за ним и исчезла. А чертенок принялся веселиться: он бегал вокруг кресла и корчил мне рожи; схватил с пола упавшую авторучку, оседлал ее и принялся скакать на ней вокруг кресла.

Я потряс головой и протер глаза. Чертенок не исчез. Он остановился, слез с ручки, взял ее «на караул», и выжидательно замер, отдавая мне честь. Мой гость перестал говорить и посмотрел на меня:

– Вам нехорошо?

– Нет, нет, продолжайте, пожалуйста, я внимательно вас слушаю, – ответил я.

Он опять заговорил. С первыми же его словами чертенок продолжил свои выходки. Теперь он разыгрался вовсю: забрался на КГБшника и стал отплясывать нечто неприличное у него на голове. Тот, ничего не замечая, продолжал говорить. Окончательно распоясавшийся чертенок свесил хвост, и принялся кисточкой щекотать ему нос. КГБшник чихнул, не понимая от чего. Я не выдержал и засмеялся. Чертенок радостно завопил и исчез. В тот же миг мой гость замер с открытым ртом на середине слова. Я огляделся. Всякое движение в комнате прекратилось. Маятник настенных часов остановился в верхней точке и, похоже, не собирался опускаться. Занавеска на окне застыла красивой волной. Вокруг стояла неестественная тишина. Впрочем, как раз тишина длилась недолго. Позади меня раздалось негромкое «кхе, кхе…».

– Здравствуйте, уважаемый Сергей Юрьевич! – произнес голос за моей спиной.

Я обернулся, но никого так и не увидел.

– Вы не туда смотрите, – послышалось вновь.

Я повернул голову обратно и увидел, что в кресле, которое только что занимал чекист, теперь сидел черт. Это был не тот нахальный чертенок, который только что тут отплясывал и всячески хулиганил. Это был серьезный солидный черт, одетый в строгий костюм – «тройку». Из жилета торчали большие серебряные часы на цепочке, тянувшейся из кармашка через весь живот к противоположному краю жилетки. Между рогами просвечивала лысина. Это был наш общий знакомый – Евлампий.

Разговор с чертом вначале был односторонний. Черт, расположившись на месте КГБшника, начал издалека. Он подробно описал мне все варианты дальнейшего развития событий. По его словам выходило, что как бы я не поступил, конец будет один – предательство, психушка, самоубийство; либо – тюрьма, больница, самоубийство. Было еще несколько вариантов, но все кончались одинаково: самоубийством. Чего-чего, а красок для описания моего будущего он не жалел. Я был настолько подавлен случившимся, что только кивал ему в ответ. Наконец, Евлампий почувствовал что материал готов, и приступил к главному. Он сделал драматическую паузу и после сообщил, что на самом деле выход имеется, по каковой причине он, собственно, и находится здесь. Он предложил отправить меня в такое место, где меня не найдет даже КГБ, и где я буду в полной безопасности.

– Уж не к себе ли вы хотите меня забрать? – поинтересовался я.

– Совершенно верно, абсолютно верно, – обрадовано подтвердил Евлампий. – Надеюсь, вы понимаете, что там они вас не достанут?

– Да уж, там меня никто не достанет. А чем же это лучше обещанного вами самоубийства?

– Во-первых, это не так больно, и совсем не страшно. Во-вторых и в главных, вы же останетесь живы.

– Не понял…

– Я заберу вас в Ад живым – таким, какой вы есть сейчас. Поживете у нас, поработаете, а в свободное время допишете свою книгу. Вы, по-моему, уже достаточно подкованы в литературном деле, чтобы закончить ее самостоятельно, без Ильи.

– Живым? Поработать?

– Ну да. Не вы первый, не вы последний. Нам нужны живые люди из современного мира, а то мы, знаете, как-то не поспеваем за вашим, так называемым, прогрессом. Будете у нас, кхе кхе… консультантом.

– Все равно не понимаю. Какая разница, попаду я к вам живым или мертвым, все равно ведь это – Ад!

– Экий вы непонятливый. Вы же не как грешник туда попадете, а как служащий. Поверьте, это очень большая разница. Поживете у нас, приведете себя в порядок. А там, глядишь, и здесь все образуется и вы сможете спокойно вернуться.

– Ага, так это временно, только переждать весь этот кошмар?

– Ну да, я же об этом вам и толкую.

Я почувствовал, что у тупика, в котором я оказался, похоже, действительно имеется выход. Но потом я вспомнил о другом:

– Хорошо, допустим, я спрячусь. А что будет с остальными? Их же все равно посадят. И все это из-за меня. Я не могу их предать, Евлампий, это не по-мужски.

– Ваши чувства делают вам честь. Должен признаться, что по роду своей деятельности я чрезвычайно редко встречаю подобное отношение к людям. Лично я считаю излишним заботиться о других, а ваш подход, с моей точки зрения, граничит с откровенной глупостью. И кому, скажите, станет легче, если вместе с Ильей арестуют и вас? Только КГБ и порадуется.

– Как хотите, но я все решил. Я остаюсь.

Евлампий заерзал в кресле. Было видно, что ему очень не хочется заканчивать встречу подобным образом. С минуту он отчаянно, с хрустом, грыз коготь на указательном пальце, затем обреченно махнул рукой и сказал:

– Ладно, уговорили. Хотя я категорически отказываюсь вас понимать. Давайте заключим договор. Если я устрою все так, что никто из ваших друзей не пострадает, вы отправитесь со мной?

Я кивнул. Выхода у меня не было. Евлампий поднялся из кресла:

– Хорошо, тогда ждите меня здесь.

С этими словами он исчез. Черт отсутствовал примерно минуту, затем появился вновь. Выглядел он неважно. Лацкан дорогого пиджака был оторван и висел на нескольких нитках, рукава по локоть были мокрые. Он снова уселся в кресло, кисточкой на хвосте вытер пот со лба и произнес:

– Эх, не цените вы мою заботу. Пришлось, однако, повозиться. Слушайте меня внимательно. Я кое-что исправил в событиях прошедшего месяца. В тот вечер Виктор с вами не разговаривал, его вообще не было у Арика. Его послали в командировку, а вы так с ним и не виделись больше. Соответственно, никакую книгу вы не писали. Ее нет и никогда не было. И сегодня, разумеется, к вам никто не приходил. Не за чем. Дела вашего тоже не существует. Все ваши друзья в целости и сохранности.

Я ошарашено покачал головой. Это надо было переварить. Визит КГБшника меня не застал врасплох, такое могло случиться с каждым. Но вот так, сидя у себя дома, обсуждать с чертом изменение прошедших событий?! Внезапно я увидел на столе свою рукопись. Чекист заставил меня достать ее еще в самом начале разговора.

– Но вот ведь она, моя книга, никуда не делась! – воскликнул я.

– Конечно. Для вас она сохранилась. Я же обещал вам, что у вас будет возможность ее дописать. Так что берите ее и отправляемся. Я свое обещание выполнил, теперь – ваша очередь.

Я обвел глазами комнату, прощаясь с прежней жизнью. Потом все потемнело, и я оказался в кабинете нашего общего начальника, Тихона Велесовича…