Текст книги "Программист для преисподней"

Автор книги: Евгений Якубович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Специализация у Вероники была очень узкая: дизайнер мужских галстуков. То есть, человек, который создает рисунки для них. Дело тонкое, здесь должны сочетаться и способности художника, и специальные технологические знания. Галстук – это вам не бумага и не холст. Каждый материал требует своего рисунка. То, что смотрится на натуральном шелке, на лавсане выглядит бесцветно. Для шерстяных тканей нужны совершенно иные узоры.

Художник может рисовать один и тот же пейзаж годами. В дизайне одежды все сложнее и, главное, переменчивей. В отличие от пейзажей, требования моды меняются быстро, и надо восьмым, девятым или специальным тридесятым чувством угадывать будущие тенденции. Поэтому настоящих мастеров единицы. Специализация эта считается жутко престижной. Дизайнер галстуков – элита среди модельеров одежды. К сожалению, элита эта исчисляется дюжиной специалистов по всему миру. Остальные, как и моя Вероника, могут только гордо называть свою профессию. Спрос на специалистов такого профиля, мягко говоря, невелик.

И вот после окончания института Вероника по распределению попала на швейную фабрику. Начальник отдела кадров, человек со своеобразным чувством юмора, ознакомившись с ее делом, отправил молодого специалиста на работу по специальности. Он учел ее весьма узкую специализацию. В общем, назначил он мою Вероничку мастером в цех, шьющий галстуки. Пионерские галстуки. То есть, треугольники из ярко красной материи, которые повязывали на шею школьникам. С формальной точки зрения это были все же галстуки, и отказаться ей было невозможно.

Порой я сочувствую Веронике, когда начинаю задумываться о том, какое потрясение пережила бедная девочка, оказавшись в этом цеху. Воспитанная на престижных выставках модных художников и элитных показах мод в Доме Моделей, она оказалась в обычном производственном цеху с его шумом, вонью, грязью, матом, пьянством и прочими непременными атрибутами производственного процесса. Пережитый ею шок оставил впечатление на всю жизнь. С тех самых пор Вероника испытывает непреодолимое отвращение к любой работе. Промучившись в цеху полтора месяца, Вероника просто перестала ходить на работу. На звонки домой из отдела кадров отвечала ее мама. Через некоторое время звонки прекратились.

Здесь, в Израиле, где галстуки не носят даже члены парламента, Вероникины профессиональные знания по уровню востребованности оказались в самом конце списка: между шахтером угольного разреза и водителем снегоуборочной техники. Остальные виды работ, начиная от несложной, но приятной должности секретарши, и кончая тяжелой, но более выгодной работы кассирши в супермаркете, по-прежнему отторгались ее организмом.

Первые годы в чужой стране, как водится, были тяжелыми. Пока я прошел череду языковых и профессиональных курсов, без которых невозможно устроиться по специальности, пока после множества обманов и разочарований нашел настоящую работу, прошло несколько лет. Однако все мои попытки уговорить Веронику тоже пойти работать, были безрезультатны.

В качестве доводов против ее работы приводились следующие: слабое здоровье, что сразу исключало любую физическую работу; неспособность рано вставать (это если работа начиналась рано); опасность позднего возращения домой (о тех работах, которые заканчивались поздно); приставания хозяина к беззащитной женщине (небольшие офисы или магазины) и прочее.

Когда я напирал особенно сильно, внимание дискутирующих ненавязчиво переводилось на меня. Мне ставили в пример мужей каких-то таинственных знакомых, которые работали на престижных должностях в государственных учреждениях или в крупных частных фирмах. Если верить теще, они зарабатывали в десятки раз больше меня. При этом они с удовольствием помогали своим неработающим женам по домашнему хозяйству. Дискуссия заканчивалась восклицаниями типа «Научись сам зарабатывать сначала!» или «Сам ничего не может, а жену на панель посылает!».

Сейчас из-за стены доносились рыдания Вероники и низкий успокаивающий голос Татьяны Самуиловны.

– Что теперь будет? Что теперь будет? – причитала Вероника.

– Успокойся, ничего страшного не произошло. Он просто перенервничал. Ты же знаешь, у него неустойчивая психика. Он сейчас пошумит, покричит и успокоится. Ты сегодня очень правильно сделала, что не стала с ним спорить.

– Зато теперь ты с ним поцапалась.

– Я должна была поставить его на место. А то он совсем зарвался.

– А вдруг ему все это надоест и он уйдет?

– Куда он уйдет? Он абсолютно неприспособлен к самостоятельной жизни. Он уже давно не может жить один без нас.

– А вдруг уйдет? Я что, в тридцать пять лет должна искать нового дурака, который будет меня содержать? Мама, я боюсь. Нельзя было на него так кричать.

– Заткнись, дура. Он может услышать. Я тебе всю жизнь говорила и теперь повторяю. Он просто тряпка, и даже если захочет, то все равно не уйдет от тебя. Просто не сможет принять решение. Он привык, что за него все решаем мы.

Вероника еще немного порыдала, а потом сказала:

– Ты знаешь, я слышала, что здесь, когда разводятся, то даже если нет детей, муж все равно платит бывшей жене алименты.

– Вот и не переживай. Он тебя не достоин, но так уж сложилась твоя жизнь, тут ничего не поделаешь. Поэтому спокойно живи и получай удовольствие от того, что у тебя есть. А его не принимай в расчет. Живи для себя.

– А как же увольнение? Мы же теперь совсем без денег.

– Предоставь это решать ему. В конце концов, он мужчина, пусть сам ищет способы и выкручивается, как знает. Нас это не должно касаться.

За дверью наступило молчание. Тут только я сообразил, что раньше никогда не слышал из гостиной ни одного звука. Мой кабинет имел потрясающую звукоизоляцию. Даже когда в гостиной орал телевизор, я слышал только легкое невнятное бормотание. Однако сейчас я слышал весь разговор так, будто обе женщины стояли рядом со мной. Да и до скандала, вспомнил я, мне было отлично слышно, что говорили по телевизору.

Я даже не стал проверять, закрыта ли дверь. Что-то изменилось во мне. Я понял, что могу не только слышать, но и видеть все, что происходит за стеной. Я попробовал, и отчетливо увидел комнату. Вероника уже не рыдала, а сидя на диване перед телевизором, перелистывала телевизионную программу. Найдя нужную страницу, она удовлетворено кивнула, позвала мать, и они, как ни в чем не бывало, уселись смотреть очередную серию.

Ощущение новых возможностей переполняло меня. Я понял, что могу, не сходя с места, взорвать весь этот дом, весь город, как взорвал уже сегодня дверь, как проколол шины у лимузина. Вместе с ощущением силы пришла и способность принимать решения. Даже если я был идиотом и тряпкой тридцать пять лет, это не значит, что я останусь таким до конца жизни. Решение пришло сразу. Я должен уйти из этого дома, причем – немедленно. Бросить налаженную жизнь, свой уютный кабинет и уйти. Куда угодно. Хоть к черту, хоть к дьяволу. Лучше уж сразу попасть в ад, чем продолжать весь этот бред. Неожиданно я обнаружил, что последние фразы я уже говорил вслух. Я успокоился и тихо прошептал:

– Да, прочь отсюда. Хоть к черту-дьяволу, но только прочь отсюда.

Внезапно стены комнаты пропали. Я продолжал сидеть за своим столом, сжимая в пальцах недокуренную сигарету, но ни стен, ни пола вокруг меня не было. Я парил в какой-то тускло светящейся пустоте. Вокруг мелькали странные блики. Вот они стали приближаться, закрутились в хоровод, вытянулись в светящуюся колонну. Колонна стала изгибаться, трансформироваться. Вот у нее появилась голова, тело, руки и ноги, и… хвост. Затем все на мгновение вспыхнуло, и я снова очутился в своей комнате. Но уже не один. На стуле напротив меня сидел черт. Самый настоящий черт. Весь покрытый черной мохнатой шерстью, с рожками и пятачком вместо носа. Хоть сейчас вставляй в качестве иллюстрации в томик Гоголя. Именно таких чертей всегда рисуют в комиксах. Поэтому моя реакция на появление необычного гостя оказалась совершенно неожиданной для меня самого – я рассмеялся.

Черт провел руками сверху вниз вдоль своего туловища, и оказался одетым в белый парусиновый костюм, какие носили полуответственные советские работники во времена НЭПа. Он обиженно пробормотал себе под нос:

– Ну вот, говорил же я им, что не надо отключать шумовые эффекты. Бабахнул бы молнией, напустил облако серы, он бы по-другому запел. А то вишь – сидит, хихикает.

Я не подал виду, что расслышал тираду гостя, но все же, как хозяин, решил больше не огорчать его. Я тут же прекратил глупое хихиканье и сказал:

– Добро пожаловать. Кто вы?

Черт, все еще расстроенный тем, что я не испугался, ответил кратко.

– Черт я, черт. Не узнали что ли?

Я получил сегодня хорошую встряску, и пережил такое количество стрессов, что уже ничему не удивлялся. Ну, появился у меня в комнате черт. Ну, значит ему что-то от меня нужно. Все от меня чего-то требуют, всем я что-то должен. Вот и этому я понадобился. И я, нисколько не смущаясь, ответил:

– Я сам вижу, что черт. Самый что ни на есть классический типаж. А вот как звать вас?

– Кхе, кхе. Вы, однако, меня уже позвали. Потому и явился.

– Я вас не звал!

– А кто только что кричал: «К черту! К дьяволу!»? Не вы ли, а?

– Ну, я. Так ведь с моей семейкой я такое по сто раз на день ору. Если каждый раз, когда я вас поминаю, ко мне будут являться черти, у меня собралась бы уже целая толпа. Или табун, – подумав, закончил я, глядя на ноги своего гостя.

Черт поймал мой взгляд и попытался спрятать копыта под стул. Мне стало неловко.

– Ну, каждый раз было бы слишком здорово, – начал тем временем черт. – Но сегодня вы по-настоящему захотели со мной встретиться. И главное, вы были готовы к такой встрече. Вспомните-ка свои ощущения. Вы сегодня в ударе. Эк вы наворотили с дверью да с лимузином!

– Вы что, с утра следили за мной?

– Что значит следил? Обижаете вы меня. Просто знаю, и все.

– Так, так. Значит, просто знаете. И что вы знаете?

– Мы знаем ох, как много, Александр Леонидович. Ой, как много мы знаем. Но сейчас речь не о нас, а о вас. Итак, вы хотели меня видеть, и я здесь. Что будем делать дальше?

– Даже не знаю. Сегодня со мной творится что-то очень странное, просто черт знает, что творится.

Я прикусил язык, но было поздно. Черт рассмеялся, показав желтые нечищеные зубы.

– Вот именно. Черт как раз и знает. А творятся с вами весьма интересные вещи. И если вы найдете в себе мужество принять мое предложение, то они будут продолжаться и далее. Гораздо более, поверьте мне, интересные вещи. Ну, как, согласны?

– Да на что я должен соглашаться?

– Как на что? Вы хотели попасть в ад, и я вам предлагаю это устроить.

– Эй, погодите, – впервые за все время разговора я испугался. – За что же меня в ад? Допустим, я и грешил, но в конце концов, я пока жив. И к тому же, может быть, я еще исправлюсь, исповедаюсь, что ли, покаюсь перед смертью, в конце концов. Нет, я категорически возражаю!

Черт молчал. Вдруг меня осенила ужасная мысль:

– Или я действительно умер? Перенервничал сегодня и меня хватил инфаркт или удар, а я просто ничего не помню?

Черт усмехнулся.

– Интересный ход мыслей у вас, Саша. Вы простите меня, я так буду вас называть? По-стариковски.

Я молча кивнул. Объятый ужасом от своей догадки, я не смог выдавить из себя даже элементарного «ага».

– Так вот, Саша. Во-первых, успокойтесь: вы живы. В каком-то смысле вы сейчас живее всех живых. Вы, безусловно, уже заметили, что с сегодняшнего утра обладаете некими необычными способностями. Вам еще только предстоит узнать ваши новые возможности и научиться ими пользоваться. Поэтому вам сейчас просто опасно находиться среди обычных людей. Вернее, это всем остальным опасно находиться рядом с вами.

В этом была доля истины. По крайней мере, я был все еще жив, что само по себе не могло не радовать.

– И теперь встает вопрос, что же с вами, Саша, делать дальше, – продолжал тем временем черт. – Вы отчасти сами решили его, упомянув, что не прочь отправиться в ад.

Только было успокоившись, я снова занервничал.

– Ну вот, опять вы про ад. Но за что?

– Эк вы заладили: за что, да за что. Да ни за что! Вы неправильно ставите вопрос. Вам следовало бы спросить – почему, зачем, с какой целью?

– Хорошо, считайте, что я спросил, – несколько резко сказал я. Меня уже начало раздражать это хождение вокруг да около.

– Давайте сформулируем это так. Ваше положение на сегодня нельзя назвать завидным. Вам все надоело. Надоело настолько, что вы, наконец, решились изменить свою жизнь. А подсознательно вы еще и горите желанием всем и за все отомстить. Учитывая ваши новые способности, и то, в каком состоянии духа вы теперь пребываете, я даже боюсь загадывать, к чему может привести подобное решение. Поэтому я предлагаю вам альтернативный вариант. Я заберу вас отсюда в такое место, где вы сможете освоиться со своим новым положением, и впоследствии уже обдуманно принять решении о своей дальнейшей жизни. Я обещаю вам, что вы всегда, как только пожелаете, сможете вернуться назад. Если захотите, конечно. В настоящий момент Земля для вас не самое подходящее место. Надеюсь вы меня понимаете?

– Так, давайте-ка я суммирую. Вы предлагаете мне отправиться неизвестно куда, где, если верить вашему обещанию, мне будет лучше. И отправляться я должен имея, опять же, только ваше обещание, что смогу оттуда вернуться. Так? Знаете, меня это не устраивает.

Черт вздохнул. Он тоже начал терять терпение.

– Не надо обижать нас недоверием. Мы, между прочим, всегда выполняем свои обещания. Да, в конце концов, просто рискните! Что вы тут оставляете? Неужели вы не хотите избавиться от всего этого? А по поводу того, куда именно я вас отправлю, то забудьте о предрассудках и не обращайте внимания на название. Названия это всегда лишь условность, поверьте мне. Они ничего не объясняют. Ну же, решайтесь.

Черт выжидающе посмотрел на меня.

– Или вы предпочитаете отказаться от шанса коренным образом изменить свою жизнь? Выбирайте сейчас. Второго раза не будет.

Я помолчал. Мой уютный кабинет уже не представлялся мне идеальной защитой от окружающего меня враждебного мира. Я посмотрел сквозь стену. Вероника, видимо для полной уверенности, консультировалась по телефону со знакомым адвокатом о своем материальном положении в случае гипотетического развода со мной. Теща продолжала смотреть телевизор. Люсия уже успела отдаться дону Альфредо, и теперь шантажировала его своей беременностью. Я принял окончательное решение. Повернувшись к черту, я сказал:

– Договорились. Забирайте меня отсюда. Только перед отправлением я хочу кое-что сделать.

Я отвернулся к двери. Телефонная трубка в руках Вероники внезапно раскалилась докрасна и, растаяв, стекла одной большой каплей на пол. Вероника истерически завизжала и позвала мать на помощь. Но та была занята: сидела с остановившимся взглядом и выпавшей вставной челюстью перед останками телевизора. Вместо новенького «Сони», гордости японской технологии, в углу гостиной стояла обуглившаяся пластиковая коробка. Осколки кинескопа и прочая электронная дребедень ровным слоем покрывали весь пол. Не обращая внимания на изменения, происшедшие с телевизором, развратный дон и очаровательная жертва его страсти все еще продолжали выяснять отношения в пустой коробке. Поспорив пару минут, они замолчали, огляделись вокруг, громко выругались по-испански, и исчезли. Телевизор замолчал окончательно.

– Ну вот, – сказал я удовлетворенно черту, который с любопытством и, как мне показалось – с одобрением наблюдал за моими действиями. – А вы боялись. Обошлись самой малой кровью.

Я еще раз осмотрелся вокруг, глубоко вздохнул, взмахнул рукой и сказал:

– Поехали!

Глава 3

– Наше дело дрянь, -

начал Швейк слова утешения.

(Я. Гашек. Похождения Швейка)

Лязг засовов, щелканье бесчисленных замков, грохот тяжелых стальных дверей. Звуки гулко разносятся в пустоте огромного бетонного помещения. Они сливаются с шарканьем тысяч ног, жалобным бормотанием не совсем проснувшихся заключенных и раздраженными криками охранников. Начинается обычный тюремный день. Наконец, заключенные вышли из камер и выстроились в шеренгу вдоль прохода. Из конца в конец здания пронеслась перекличка. Все в сборе. Можно начинать. Из мощных динамиков под потолком раздался бравурный марш, исполняемый на расстроенном рояле. Слащавый до приторности, бодрый голос диктора объявил:

– Доброе утро, дорогие товарищи! Московское время – шесть часов утра. Уважаемые радиослушатели, приготовьтесь, мы начинаем утреннюю гимнастику.

Из динамиков послышался хор мальчиков, которые неслаженно, отчаянно фальшивя, запели «На зарядку, на зарядку, становись!». По рядам прошло шевеление. Не дожидаясь команды, заключенные приняли исходное положение для упражнения номер один. Все поставили ноги на ширину плеч, а руки подняли вертикально вверх.

Порядок упражнений все знают наизусть. Он никогда не меняется, как и сами упражнения. Как и все, что происходит в тюрьме. Администрация делает все возможное, чтобы каждый день, который осужденные проведут в тюрьме, ничем не отличался от других. И, конечно же, служащие изо всех сил стараются, чтобы этот день справедливо мог считаться самым скучным и неприятным в жизни заключенного. Точнее не в жизни, а после жизни. Потому что заключенных в этой тюрьме никак нельзя назвать живыми. Это лишь души. Сама же тюрьма – не что иное, как место их постоянного пребывания в аду. Полное название ее «Восточно-европейское отделение Ада, XX век, филиал 48572/594 РБ». Контингент заключенных характеризуется следующим образом. Состав – русские. Официальное вероисповедание – православные. Истинное вероисповедание – мистический атеизм. Партийность – нет. Уголовная ответственность – нет. Степень греховности – от очень низкой до средней низкой. Тип прегрешений – бытовые грехи без предварительного сговора. Время поступления – 1985/2000 гг. Мера наказания – принудительный просмотр телевизионных программ с углубленным изучением рекламных роликов.

Хор мальчиков допел куплеты о зарядке, и диктор начал руководить гимнастикой. Заключенные с ожесточением принялись размахивать руками, приседать и подпрыгивать на месте, стараясь попасть в такт музыке. Музыкант был явно не из первой десятки мировых талантов. Кроме того, у него полностью отсутствовало чувство ритма. Он легко и ненавязчиво пропускал ударные доли, и творчески менял размер исполняемых им шедевров. В середине вальса он мог внезапно перейти на польку; марши он играл в ритме босанова, а некоторые упражнения заключенные выполняли в ритме аргентинского танго. Несмотря на такой странный аккомпанемент, физзарядка проходила необычайно слаженно. Четыре сотни рук и ног поднимались и опускались как шестеренки часового механизма. Команда чемпионок мира по синхронному плаванию заплакала бы от зависти, увидев такую сработанность сотни фигур.

Внезапно музыка прервалась на середине мелодии, голос диктора умолк. Заключенные застыли на месте с поднятой вверх правой рукой. Вдоль строя, цокая копытами по кафельной плитке пола, прошел охранник. Здоровенный черт в мундире тюремного надзирателя и с сержантскими нашивками на погонах, небрежно покручивая в руке кончик собственного хвоста, осматривал своих подопечных. Возле одного из них он остановился. Невысокий плюгавенький мужичонка лет шестидесяти впопыхах перепутал команду, и вместо правой руки поднял левую. И теперь, выделяясь из строя, он стоял страшно перепуганный и «ел глазами» подошедшее начальство.

Черт внимательно посмотрел на заключенного и на его руку. Подошел к соседним заключенным, осмотрел их, затем вернулся обратно. Не будучи в себе до конца уверенным, черт достал из кармана листок с какими-то рисунками и внимательно его рассмотрел. Шевеля губами от напряжения, он сравнивал нарисованное на листке со стоящим перед ним и, наконец, принял решение. Подошел вплотную к заключенному и рявкнул.

– Имя?

– Федотов Александр Петрович, русский, православный, земной возраст – 62 года, дата поступления – 12 сентября 1988 года, категория прегрешений – 2А, не был, не состоял, только по праздникам, женат, двое, с соседкой три раза, – привычно отбарабанил заключенный.

– Придурок? – зычно поинтересовался охранник.

– Никак нет, умственно здоров!

– Так чего ж ты, сукин сын, левую руку поднял, когда все правую подняли, а? – заорал на него сержант. – Умного из себя корчишь? Разнообразия захотелось? Так я тебя для разнообразия запру в карцер на неделю, будешь там на собственную рожу пялиться. Сразу научишься разбирать, где левая рука, а где правая!

– Виноват, гражданин начальник, больше не повторится! – выпучив глаза от напряжения, заорал изо всех сил проштрафившийся Александр Петрович. Этим он, видимо, здорово угодил сержанту потому, что тот, явно подобрев, сказал:

– Ладно уж, сегодня прощаю.

Черт обернулся к остальным душам.

– А вы чего зенки выпятили, рты раззявили? Развлечение себе ищете? Цирк здесь вместо зарядки устроили! А ну, продолжать гимнастику!

Из динамика раздалась музыка и заключенные, как в детской игре «замри-отомри», снова задвигались, как будто ничего и не случилось. Только по рядам промелькнули усмешки: худо-бедно, а обманули сегодня чертей, уже с утра получили новые впечатления. У заключенных свои радости, а уж у заключенных навечно вырабатывается совершенно другая система ценностей. Зарядку закончили уже без прежнего ожесточения.

После зарядки раздалась новая команда. Заключенные, выстроившись в ряд, замерли по стойке смирно, сделав равнение направо. Из двери в конце коридора вышел начальник тюрьмы. Он был в черном, стилизованном под военную форму и отделанном серебром костюме, который плотно облегал его. Фигура у черта была в полном порядке. Весь его внешний вид говорил о правильном регулярном питании и размеренном образе жизни. Отсутствие лишнего жира подсказывало, что начальник тюрьмы не чуждается регулярных физических упражнений и, пожалуй, не брезгует иногда попариться в сауне или, что более вероятно, в русской баньке. Выглядел он чрезвычайно элегантно на фоне пузатых, ухмыляющихся охранников в мятой серой форме, и заключенных в классической полосатой одежде, делающей их похожими на поставленные на попа матрасы. Начальник тюрьмы вышел на середину площадки в центре здания и осмотрел своих подопечных. Следя за его перемещениями, заключенные сделали равнение на середину. Удовлетворенно оглядев строй, начальник тихо спросил:

– Ну что, сукины дети, довольны жизнью?

– Так точно, дорогой гражданин начальник тюрьмы! – грянули в ответ сто глоток. Заключенные кричали что есть сил. Начальника этот грохот не удивил. Он одобрительно покивал головой, прислушиваясь к эху, которое еще минут пять металось по гулкой каменной коробке. Черти любили, когда заключенные отвечают громко.

– Хорошо. Рад слышать, что мои труды не пропали даром. Приятно видеть здесь столько душ, которые ценят мою заботу о них, – продолжал начальник в наступившей тишине. – Ведь вы цените мою заботу, а, мерзавцы?

– Так точно, дорогой гражданин начальник тюрьмы! – снова рявкнули в ответ осужденные. Испуганное эхо подскочило к потолку и, решив отсюда удрать, заметалось по зданию, ища выход. Выход оно не нашло, и понемногу успокоилось.

– Жалобы, пожелания имеются? – ехидно улыбаясь, продолжал черт.

– Никак нет!!! – прогремело в тюрьме. В этот ответ заключенные, кажется, вложили весь остаток сил. Громче кричать было уже невозможно. Несчастное эхо отказалось от попытки удрать, и теперь, забившись в угол, долго жалобно повторяло на все лады «Никнет, никнет, ник…», и, утомившись, смолкло.

– Это хорошо, что нет жалоб. Вы, скоты, должны помнить, что здесь вам не санаторий, и даже не каторга. Здесь вам Ад, а не курорт. А я для вас царь, бог и отец родной. М-да, вот именно. Отец родной.

С этими словами начальник тюрьмы повернулся и отправился в свой кабинет. За его спиной раздались зычные команды надзирателей.

– Нале-во! Ряды вздвой! На занятия по теоретической подготовке, повзводно, шаго-ом марш!

Заключенные с исключительной четкостью, достигаемой лишь многолетними регулярными тренировками, выполнили команду. Отбивая шаг, они направились в учебные классы, где расселись за партами.

Завтрака, равно как и обеда с ужином душам в тюрьме не выдают – физической потребности нет, а просто баловаться не разрешено. Это там, наверху, может и накрыты праздничные столы. Так ведь то – для блаженных, для праведников безгрешных. А местный народишко свое уже выпил-съел на Земле. Поэтому столовая в тюрьме не предусмотрена. Распорядок дня у заключенных насыщенный. «Вам время нельзя терять ни минуты, – всегда приговаривает старший надзиратель. – Ведь у вас впереди всего-навсего вечность!..» Тут вся команда надзирателей начинает хохотать. Этот хохот входит в отработанную программу мучений. Такая шутка способна испортить настроение заключенному на неделю вперед.

Занятия в классах, как и упражнения утренней зарядки, проходят по раз и навсегда заведенному порядку. Сначала – стиральные порошки. На доску вывешивается красиво оформленный стенд с основными параметрами всех марок стиральных порошков. Данные приведены относительно стирального порошка «Обычный». Схемы вычерчены разноцветными красками, чтобы грешники вызубрили наизусть все загогулины каждой кривой. Преподаватель, пожилой черт, с небольшой плешью между рогами, выкрикивает название стирального порошка. В ответ весь класс хором скандирует его рекламу. Затем следует индивидуальный опрос. Преподаватель поднимает грешника и спрашивает, почему он выбрал именно эту марку. В подтверждение своего ответа, грешник должен процитировать историю из рекламного ролика, о том, как он однажды испачкал одежду, и этот порошок его спас.

Покончив со стиральными порошками, переходят к жевательной резинке. Дежурный меняет плакат на доске. Теперь это «Правила обмена жевательной резинки типа «обычная» на меньшее количество жвачки фирменной». Процедура изучения жевательных резинок ничем не отличается от методики, разработанной для порошков. Принцип минимального разнообразия в тюрьме соблюдается свято. Учащиеся зубрят тексты из рекламных роликов, а затем хором орут их преподавателю, который строго следит, не пропустил ли кто словечко. Наказание всегда одно: карцер. После жвачки следуют шампуни, зубные пасты и детские подгузники. Принципы и эффективность действия последних рассматриваются со всеми возможными подробностями, включая цвет и запах.

После памперсов переходят к наиболее сложному предмету. Дежурный раздает всем небольшие брошюры под названием «Аэродинамические свойства крылышек у женских гигиенических прокладок». Предмет сложный. Брошюра напичкана математическими формулами. Здесь сделано послабление. На вопрос преподавателя достаточно найти нужную страницу и вслух прочитать ответ. Тем не менее, аэродинамика среди заключенных считается самым тяжелым предметом. Поэтому, разумеется, администрация отводит на его изучение наибольшее время.

После занятий в классах преподаватели уходят, и в тюрьму в этот день больше не возвращаются. Их сменяют надзиратели. Заключенных отводят в кинозал. Наступает время основного наказания, которое состоит в просмотре телепередач и сериалов. Программа рассчитана умело, и буквально с первых дней заключенный начинает испытывать непреодолимое отвращение к тому, что ему показывают. Как легко можно догадаться, показывают всегда одно и тоже. Программы составлены индивидуально, в соответствии со вкусами грешника.

Перед началом курса наказания, когда грешник только попадает в тюрьму, его отводят в кабинет к начальнику заведения. Это тот самый элегантный черт в черном, которого мы уже видели после утренней гимнастики. Старый опытный черт любезно усаживает перед собой новоприбывшего грешника и заводит с ним неторопливую беседу. А много ли вам доводилось смотреть при жизни телевизор, а что вам там нравилось? А что, по вашему мнению, следовало бы убрать с телевидения или вообще запретить? С истинно дьявольской хитростью черт выясняет вкусы грешника, все его пристрастия. Основываясь на этой информации, для него и составляют личную ежедневную программу телепередач.

Программа включает в себя наиболее раздражающие грешника передачи и сериалы. На случай, если заключенный решит обмануть и попытается полюбить показываемые ему передачи, существует простая, но действенная система. Все передачи показывают с самого начала, но никогда не доводят до конца. Если в передаче участвует несколько гостей, то ни одному из них не дают закончить свое выступление. Из сериалов показывают всегда одну и ту же серию, что-нибудь из середины. Серию подбирают так, чтобы зрителю стала ясна завязка сюжета, и ни в коем случае не было понятно, чем все кончится.

Для футбольных болельщиков показывают матчи, но тоже не до конца. Трансляция обычно прерывается после удара по поворотам на последних минутах матча, при счете 0:0. Камера следует за мячом, но вместо ворот на экране оказывается реклама подгузников, и взгляд упирается в детскую перепачканную попку. По этому поводу надзиратели тоже шутят с заключенными, но автор не решается повторить их шутки.

Заключенные сидят в общем кинозале и смотрят на большой экран, установленный перед ними. На качество звука или изображения жаловаться не приходится. Несмотря на то, что экран один, каждый заключенный видит на нем именно ему предназначенные передачи и фильмы. Этим преследуется двойная цель. Во-первых, это безумно раздражает заключенных. Во-вторых, облегчает контроль за ними. Не стоит, конечно, и говорить о том, что просмотр всей программы обязателен. Отвод глаз от экрана на угол более десяти градусов считается нарушением режима. Наказание все то же: карцер.

Мы уже не раз упоминали о карцере. Что же там происходит? Чем можно достать бестелесную душу, которой не страшны ни холод, ни голод? А между тем заключенные его очень боятся, и старательно выполняют все распоряжения тюремного начальства под страхом этого наказания.

На первый взгляд, в карцере нет ничего особенного. Заключенного усаживают в кресло перед экраном и оставляют наедине с изображением. В отличие от кинозала, где души могут, по крайней мере, украдкой отвернуться от экрана и перекинуться парой слов с соседом, в карцере заключенный зафиксирован так, что ни на мгновение не может оторвать взгляд от экрана. На нем грешнику показывают его самого, сидящего перед телевизором. Эти кадры сняты со стороны телевизора, еще при жизни заключенного. Таким образом, грешник видит со стороны самого себя, смотрящего телевизор. Внизу показаны дата и время.

Первые пять минут заключенному даже интересно. Он недоумевает, а в чем собственно состоит наказание – ведь всегда приятно и любопытно поглядеть на себя со стороны. Постепенно зрелище самого себя, неподвижно сидящего и уставившегося в одну точку, начинает раздражать. Человек, смотрящий на экран телевизора, в большинстве случаев выглядит, скажем так, непривлекательно. У него остановившийся взгляд, тело неподвижное. Иногда он что-то бормочет, неожиданно по-дурацки хихикает. Часто в это время он ест – неопрятно, не глядя в тарелку, или механически забрасывает в рот из пакета орешки и чипсы.