Текст книги "Очень далекий Тартесс (др. изд,)"

Автор книги: Евгений Войскунский

Соавторы: Исай Лукодьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Мы с Всеволодом лазали по шахтам, ездили в драйвлифтах, досаждали монтажникам своей любознательностью. Нас поругивали. В одном отсеке юнец в лихо сдвинутой на затылок каскетке вежливо попросил нас подержать баллон с вакуумной пастой, пока он что-то там разметит для сварки. Мы держали баллон минут двадцать, вертя головами и дожидаясь юнца, который сразу куда-то уплыл. Потом в отсек стали заглядывать ухмыляющиеся физиономии. Мы отпустили баллон, тут же взмывший к потолку, и двинулись дальше. Всеволод давился смехом, а я все посматривал, не видно ли этой нахальной каскетки.

Тот же громовой голос объявил, что «Борг просит пилота Дружинина прекратить шляться по кораблю и пройти в ходовую рубку».

Рубка, против ожиданий, оказалась не просторнее нашей привычной на «Т-9». То есть, конечно, она была просторней, но больше заставлена приборами. Кроме того, здесь стояло несколько походных коек для монтажников.

В рубке никого не было. Два пилотских кресла возвышались перед главным пультом. Я подплыл к левому креслу и, помедлив, забрался в него и пристегнулся. Попробовал, как лежат руки на подлокотниках, удобно ли расположены клавиши под пальцами.

Ух и удобно же мне сиделось! Я поглядел вправо на пустующее кресло второго пилота. Вот если бы в нём сидел, мирно подрёмывая, один человек, очень уравновешенный человек, я бы чувствовал себя совсем как дома. Н-да…

Кто-то хмыкнул сзади. Я выглянул из-за спинки кресла и увидел Всеволода. А я и забыл о нем. Практикант, выпрямившись, сидел в боковом, третьем кресле. Шея у него была напряжённо вытянута, руки лежали на пульте, как на фортепьянной клавиатуре. «А что, – подумал я, – почему бы и нет?..»

Снова хмыкнули. Нет, это не Всеволод, он сидит тихий, как подопытная мышь. Я посмотрел в другую сторону и увидел голову Борга. Мощная, в белокурых завитках, она торчала из люка в кормовой части рубки.

– Расселись! – сказал Борг, насмешливо щуря глаза.

Всеволод выскочил из кресла, будто катапультированный, и забарахтался под потолком. Я тоже выбрался из кресла, придерживаясь за подлокотник, и спросил:

– Помочь тебе, старший, вылезть?

– Не надо. – Борг оттолкнулся от краёв люка и подлетел ко мне. – Эта чёртова линия меня доконает, кто её только придумал! – проворчал он.

– Какая линия?

– Контрольная линия координатора.

– Старший, – сказал я, – разреши, я проверю её.

– И без тебя обойдёмся.

У Борга вид был утомлённый, над переносицей прорезалась вертикальная складка, покрасневшие от недосыпания веки тяжело нависали над глазами. Не простая это штука, подумал я, взвалить себе на плечи такой корабль.

– Старший, я ставлю корабль на модернизацию, будут менять ускоритель, это не меньше месяца…

– Погоди, пилот. С полчаса назад вызывал диспетчер с «Элефантины». Опять ты чего-то набедокурил, похитил практиканта…

– Просто он не сдал зачёта, – возразил я, – и пришлось задержать его на неделю.

– Стоит тебе появиться, Улисс, как начинается черт те что! – раздражённо сказал Борг. – Какой-то практикант, какой-то дурацкий чемпионат, несданный зачёт… Сгиньте оба с глаз моих долой!

Он вынул из шкафчика бутылку и налил себе вина.

Что было делать? Будь я один, мы бы поладили с ним. Навязался же мне на голову этот настырный практикант!..

– До свиданья, – сказали мы с Всеволодом почти одновременно и направились к двери.

Тут Борг окликнул нас.

– Что с тобой стряслось, Улисс? – сказал он насмешливо. – Тебя гонят, и ты послушненько исчезаешь. Не узнаю.

– Ничего не стряслось. Просто вижу, что тебе не до нас.

Борг залпом допил вино.

– Если тебе так уж хочется проверить линию, то вот лежит тестер. – Он кивком показал. – Надеюсь, практикант и сам доберётся до «Элефантины».

– Доберусь, – отрывисто сказал Всеволод.

Громовой радиоголос взорвался у меня над ухом:

«Презренья достоин тот, кто чужие тестеры берет!»

Я отшатнулся от динамика и недоуменно посмотрел на Борга.

Динамик заорал ещё воинственней:

«Корабельны закоулки – не для утренней прогулки!»

Борг усмехнулся.

– Просил их, на радиоузле, не рифмовать. Но они считают, что так лучше доходит. Да и верно, пожалуй… – Он взглянул на Всеволода. – Ну, практикант, лети к диспетчеру. Тебя ждут эти… пенаты и лавры. Ты, оказывается, великий шахматист?

Всеволод пожал плечами. Я сказал, что провожу его до шлюза «Элефантины», а то ещё занесёт его куда-нибудь не туда, но он решительно отказался. Он был напряжён, как кошка перед прыжком. Вернее, как рысь. Глаза горели буйным зелёным огнём на бледном лице.

Ладно. В конце концов, управляться с реактивником он умеет, мимо «Элефантины» никак не пролетишь, а там сигнальные огни покажут, где шлюз.

– Можешь сказать, что зачёт сдан, – отнёсся я к Всеволоду. – Не перепутай скафандр в шлюзе. Ну…

Я стиснул его руку.

Всеволод вышел из рубки, а я взял тестер и полез в люк. Но на душе у меня было всё-таки неспокойно. Примерно час спустя я выбрался из узкого и душного тоннеля обратно в рубку. На одной из коек спал под рыжим одеялом человек – я узнал в нём Василя Гинчева, конструктора. Борга не было. Я подплыл к коробке инфора, установленной у входа, и протянул было руку, чтобы вызвать диспетчера «Элефантины», как вдруг вспыхнул глазок аппарата и мягко пророкотал сигнал вызова. Я нажал кнопку ответа.

Это был Кузьма, он потребовал Борга и ужасно обрадовался, когда узнал, что подошёл к аппарату я.

– Ты мне и нужен, Улисс! – закричал он так, что Гинчев проснулся и заворочался на койке. – Слушай, я сдал документы, особо не придирались, обещают через двое суток затащить в ангар. Тебе тут приготовлена каюта. Или ты останешься на ковчеге?

– Да, останусь здесь. Ты управишься без меня?

– Управлюсь, чего там. Слушай, Улисс…

– Погоди, Кузьма. Практикант побывал уже у диспетчера, не знаешь?

– Да нет же! Затем я и вызвал тебя, тут на меня шипят со всех сторон, уж я не знаю, как отбиваться. Срочно гони его сюда!

Я судорожно глотнул и схватился за шею. Мне не хватило воздуха.

– Ты слышишь? – кричал Кузьма. – Его надо срочно на шарик, срочно! Чемпионат начинается, он должен играть непременно. Ты слышишь? Улисс!

– Ни днём ни ночью нет покоя! – проворчал Гинчев.

– Он уже час, как вылетел на «Элефантину», – выдавил я наконец.

– Уже час? – Голос Кузьмы прозвучал тревожно. – Так где же он?

Вот именно – где? Куда его могло занести? Воображение уже рисовало шальной буксир и человека в десантном скафандре, врезающегося в струю плазмы…

– Улисс, ты где? Почему замолчал?

– Пойду его искать. – Я рванулся к двери.

– Подожди! – завопил Кузьма. – Что ещё за глупости! Здесь экраны, отсюда виднее! Сиди у инфора, Улисс, я переговорю с наблюдателями.

Я опустился на какой-то ящик и уткнул лоб в ладони. Лоб был горячий. Стучало в висках. Черт, не хватало ещё головной боли! Никогда я не чувствовал себя так скверно. Что со мной творится? Как мог я отпустить неопытного юнца одного? Не терпелось схватиться за тестер? А, будь я проклят…

Опять загремел динамик:

«Первой смене – на обед, хочешь кушать или нет!»

Я оглянулся на Гинчева. Он лежал, натянув одеяло на голову.

Хоть бы Борг пришёл! Посоветоваться с Боргом. А что он может посоветовать? Если с этим парнем случится беда… если случилась беда, то… я просто не смогу жить.

Не знаю, по какой ассоциации вспомнился мне давний случай на Венере: Тудор не услышал призыва Холидэя о помощи… проехал мимо… Вздор! Проклятый вздор! Ничего такого во мне нет. Ничего примарского. Просто беспечно отнёсся.

Беспечно?..

Больше я не мог сидеть. Ну, скоро ты, Кузьма? Я плавал по рубке, натыкаясь, как слепой, на кресла и койки. Голова болела, будто мне горячими пальцами с силой стиснули виски.

Ну, Кузьма, скоро ты?..

– Что ты мечешься? – услышал я.

Это Гинчев. Выпростался из-под одеяла и уставился на меня. Надо бы что-нибудь принять от головной боли, нельзя же так, продавит сейчас виски…

Замигал глазок инфора. Наверно, и ревун прогудел, но я почему-то не услышал.

– Улисс, ты?

– Да…

– Наблюдатели не видели… – Голос Кузьмы доносился издалека, он прерывался, будто тонул в сером тумане. – Все передвижения фиксируются… на экранах кругового обзора не было…

Я не дослушал. Что-то он ещё объяснял и что-то крикнул Гинчев мне вслед, а я уже плыл по коридору, натыкаясь на людей и автоматы… Лифт… Нет, кажется, шлюз на другом борту. Я остановил кабину и погнал её обратно. Круглое окошечко кабины рассекал надвое красный колеблющийся трос. «Все передвижения фиксируются»… Я упёрся руками в стенку кабины и помотал головой. Стенка была холодная, ледяная прямо, а ладони – я чувствовал это – мокрые. Лифт остановился, дверца, шипя, поехала вбок. Я оттолкнулся, чтобы выйти из кабины, и увидел, как пол, серый и гладкий, вздыбился и стеной пошёл на меня.

…Тёплый ветер овевал лицо. Хорошо! У меня отпуск, и я лежу на пляже, сейчас открою глаза и увижу над собой смеющееся лицо Андры. Мы наденем гидрокостюмы и, взявшись за руки, медленно поплывём под водой…

Я открыл глаза. Надо мной был белый потолок и какой-то блестящий диск.

– Ага, очнулся.

Услышав это, я повернул голову и увидел Борга. Он сидел, сгорбившись, в ногах койки, на которой я лежал. И ещё тут была Дагни. Располневшая, в белом халате и белой шапочке. Она улыбнулась мне, мягким движением потянулась к белому шкафчику и щёлкнула выключателем. Ветер сразу утих, блестящий диск убрался в гнездо в стене.

В каюте стоял резкий и свежий запах, похожий на запах степной полыни. От этого трезвого запаха я окончательно пришёл в себя. Хотел подняться, но Борг властно сказал:

– Лежи. – И протянул мне обрывок плёнки: – Прочти вот это.

«Улиссу Дружинину, – прочёл я. – Старший, извини за самовольничанье, но мне очень хочется здесь поработать. Хотя бы неделю. На чемпионате обойдутся без меня. Всеволод Оплетин».

Я вскинул взгляд на Борга.

– Да, – сказал он, – выходит, парень остался здесь. Эту записку нашёл Гинчев. Он, видишь ли, побежал за тобой. А после того как притащил тебя в лазарет, кинулся в предшлюзовую камеру. Оба ваших десантных скафандра висели там, а к скафандру твоего практиканта была прицеплена записка. Вот и все. Где ты выкопал этого поганца?

Я набрал полную грудь воздуха и медленно выпустил. Теперь мне было легко и покойно.

– Нашли его? – спросил я.

– Десять раз объявляли по трансляции – и в рифму, и без. Не откликается практикант. А так разве найдёшь в этом столпотворении?

– Корабельны закоулки, – сказал я.

Борг усмехнулся.

Тихонько приоткрылась дверь, Антонио просунул голову, спросил громким шёпотом:

– Ну, как он?

– Привет, – сказал я, садясь на койке и нашаривая ногами ботинки.

– Очухался! – Антонио влетел в лазарет. – Что с тобой было, Улисс? Напугал ты нас.

– Ничего особенного, – сказала Дагни. – Немного перенервничал, вот и всё. Улисс, ты всё-таки полежи сегодня, отдохни как следует. – Она повернулась к Боргу: – Больше больных у тебя нет, старший?

– Нет. Этот первый обновил лазарет. Как поживает твой отец, Дагни? Все мастерит игрушки? Счастливый человек, вот кому позавидуешь… – Борг вытащил из кармана платок и, крутя головой, вытер шею. – Ну ладно, Дагни. Будешь говорить с отцом – передай привет от старого школьного друга.

Антонио спросил, не хочу ли я перебраться на «Элефантину», потом пожаловался, что, с тех пор как началось строительство этих кораблей, у него «нет ни одного светового ферми свободного времени», пообещал как-нибудь на днях навестить меня.

– Практиканта, как только разыщете, мигом отправляйте в диспетчерскую. Меня уже Самарин о нем расспрашивал, шум на всю Систему. Дагни, пошли, я и так задержал буксир до невозможности. Привет!

Дагни на прощание вручила мне пакетик с таблетками и велела принимать по одной в день в течение недели.

– Ну что, пилот, – сказал Борг, когда мы остались одни, – нервишки стали пошаливать? Ложись, – добавил он. – Велено лежать, так лежи.

Я видел по его взгляду, что он все обо мне знает. Он всегда знал всё, что ему было нужно. Не хотел я добавлять к его заботам собственную душевную смуту, но так уж получилось… помимо воли…

– Я очень одинок, старший, – сказал я, как бы со стороны слыша свой глухой голос. – Я, пожалуй, и не живу. Просто летаю… и жду.

– Что ты называешь жизнью, пилот? И что это значит – «просто летаю»? Может, ты летаешь от нечего делать? Может, в отсеках твоего корабля – не исследователи, обживающие Систему, а едоки?

Я знал, что Борг бывает беспощаден. Сам виноват: не надо было затевать этот разговор.

– Одинок? – продолжал он хлестать меня. – Так найди себе другую подругу. Только помни, Улисс: ты сам избрал судьбу космолетчика. Ты знал, на что идёшь. Я тревожился за тебя, когда ты носился с едоками по Европе, но надеялся, что ты найдёшь силы, чтобы вернуться.

Ещё бы, подумал я. Ещё бы… «Ты сильный, Улисс»…

– И уж если говорить все до конца, то вот что, пилот: хорошо, что вы расстались. Тебе пришлось бы сделать тяжёлый выбор, и я не уверен, что бы ты предпочёл.

– Хватит, старший, – попросил я.

Борг смотрел на меня испытующе.

– Пожалуй, хватит. Конечно, ты не единственным хороший пилот в Системе, но я хотел бы, чтобы именно ты повёл к звёздам этот корабль… Если вообще суждено ему уйти к звёздам, – добавил он, как бы между прочим.

– Что это значит? – Я встревожился. – Разве не принято решение…

– Решение принято, – неохотно промолвил Борг, – решение-то принято… Ты ничего не слышал о новой работе Феликса?

– Слышал что-то о расслоении времени или как там ещё называется… Что-то заумное, но на том же хроноквантовом принципе. А что?

– А то, что надо гнать строительство кораблей изо всех сил. – Борг посмотрел на часы, поднялся. – Сорок четыре минуты я потерял на тебя, пилот. Ну, отлёживайся.

Но я уже натягивал ботинки. Я поискал взглядом клапан утилизатора и, не найдя его, зашвырнул таблетки под койку.

Глава девятнадцатая
ПЛАНОМЕРНОСТЬ И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ…

Я так обрадовался, узнав, что Всеволод живой и невредимый, что разыскать его казалось пустяком. Я ошибся. Не так-то просто найти в огромном корабле среди сотен монтажников человека, который не хочет, чтобы его нашли.

Бригадиры на запросы Борга отвечали, что знать не знают никакого Оплетина, в их бригадах посторонних нет. Рифмачи с корабельного радиоузла изощрялись в объявлениях. Они взывали: «Всеволод Оплетин, поскорей ответь нам!» Они грозили ему всеми карами Кодекса общественного поведения. Они, с моих слов, описывали внешность Всеволода – рост, цвет волос и глаз – и особо подчёркивали его смешливость.

По всему кораблю шли, обрастая живописными подробностями, весёлые разговоры о неуловимом практиканте. Рассказывали, что он якобы натворил каких-то дел на шарике, и теперь вынужден скрываться от праведного гнева пострадавших. Говорили, будто слышали гулкий хохот, доносившийся из шахты водяной цистерны. А двое монтажников приволокли к Боргу упиравшегося юнца и заявили, что он своим визгливым смехом мешал им отдыхать после смены, и они подозревают в нём этого самого Оплетина. Но личность парня была засвидетельствована вызванным бригадиром, а причиной визгливого смеха, как объяснил парень, явился анекдот из жизни космических привидений, рассказанный соседом по койке.

Я без устали рыскал по кораблю, заглядывал во все закоулки. Но поиски были напрасны. Вначале это даже забавляло меня. На вторые сутки стало раздражать. На третьи – я махнул на практиканта рукой. В конце концов, я ему не нянька-робот. Сам объявится, когда захочет.

В начале четвёртых суток – мы с Гинчевым как раз возились с наладкой координатора – меня срочно вызвал Борг.

– Ты, кажется, неплохо освоился с кораблём, пилот?

– Лишь в той степени, чтобы не заблудиться, – ответил я.

– Вот-вот. Большего пока от тебя и не требуется. Сегодня в шестнадцать прилетят Самарин и Греков. Не то инспекция, не то комиссия – ну, все едино. У меня времени нет совершенно. Хочу тебя попросить: ты их встреть и сопровождай. Как-никак Самарин – твоё начальство. А объяснения давать буду я.

Я спросил, как это он будет давать объяснения, не сопровождая их, но Борг сказал: «Значит, договорились», и погрузился в чертежи, мигом забыв обо мне.

Гостям повезло: как раз сегодня включили для испытания искусственную тяжесть, и можно было осматривать корабль, не ощущая неудобств невесомости.

Я встретил гостей у шлюза. Мы обменялись приветствиями и рукопожатиями, а Антонио, сопровождавший комиссию (начальник «Элефантины» был в отпуске, и Антонио временно исполнял его обязанности), подмигнул мне.

Самым любезным тоном, на какой только был способен, я пригласил гостей пройти по кораблю. Самарин, зажмурив один глаз, посмотрел на меня и обратился к Грекову:

– Видал, какие обходительные у меня пилоты? Прямо душа радуется!

– Улисс всегда был образцом доброжелательности, – спокойно ответил Греков, причёсывая свои сильно поредевшие волосы.

Он сказал это точь-в-точь, как сказал бы Робин. И голоса у них были на редкость похожие. Я вдруг проникся этой самой доброжелательностью к Грекову.

– Образцом своевольничания, – поправил Самарин. – Он считает, что инструкции писаны не для него. Он преспокойно оставляет на Ганимеде ошалелого планетолога, хотя прекрасно знает, что обязан вывезти всю смену до единого человека…

– Не совсем так, старший, – вставил я.

Но он не дал мне договорить.

– Он прячет здесь практиканта, хотя прекрасно знает, что у Самарина инфор не умолкает от вызовов с Земли и подпрыгивает от причитаний практикантской мамаши, и наконец Самарин вынужден бросить все дела и самолично лететь… – У Самарина не хватило дыхания.

Я немедленно воспользовался паузой и начал объяснять, как было дело. Но тут послышалось жужжание, и в предшлюзовую камеру влетело нечто странное, помесь кофемолки с игрушечным самолётиком, что ли, яркокрасного цвета. Потыкавшись носом в стены, самолётик этот сел на толстую воздушную магистраль под потолком. Мы молча на него смотрели. Что-то в нём вспыхнуло, раздался шорох, а затем голос Борга отчётливо произнёс:

– Уважаемая комиссия, вы находитесь на борту строящегося корабля, предназначенного для межзвёздных полётов. Принцип, на котором основана конструкция…

«Ай да Борг!» – подумал я с весёлым изумлением. Греков слушал с невозмутимым видом, а Самарин усмехался и покачивал седой головой.

Покончив с общими сведениями, голос Борга пригласил следовать дальше. Самолётик отклеился от магистрали и, зажужжав энергатором, бодро выпорхнул в коридор. Мы двинулись за ним.

– Попрошу Борга, чтобы он и мне сделал такую штуку, – сказал Самарин. – Для разговоров с инспекторами.

Мы переезжали с яруса на ярус, переходили из отсека в отсек. Всюду кипела работа, сновали автоматы, нагруженные облицовочными плитами, а некоторые помещения пустовали – там все уже было закончено. Самарин все более оживлялся. В машинном зале, выслушивая заочные объяснения Борга, он осматривал все с жадным любопытством, какое более приличествовало бы новичку вроде Всеволода, а не многоопытному космическому волку. Я слышал, как он бормотал по-русски:

– Славно. Славно…

Греков записывал что-то в блокнотик и помалкивал.

Мы шли узким проходом между машинным залом и камерой плазмотрона – и вдруг остановились. Из люка волновода высунулись две голые ноги в теннисных туфлях. Работая ногами, как велосипедист, их владелец, повидимому, пытался вылезть на потолок. Наконец он разобрался в направлении искусственной тяжести и перестал сучить ногами. Показалась верхняя половина туловища, затем человек прыгнул вниз, мягко спружинив и вытянув из люка пучок цветных дейропластовых трубок.

Это был Всеволод. Грязный, потный, в одних плавках и синей купальной шапочке. Он оторопело уставился на нас, шумно и часто дыша.

– Привет, – сказал я и на всякий случай шагнул вперёд, чтобы преградить ему путь к бегству. – А ну, поворотись-ка, сынку, – добавил я, развлекаясь.

– Оплетин? – догадался Самарин. – Вот ты какой! – Он зажмурил один глаз. – Одно у меня утешение: когда тебя произведут в пилоты, я буду попивать кокосовое молоко на берегу Маклая. Я буду посылать сочувственные радиограммы своему преемнику. Я буду смеяться сатанинским смехом, читая в газетах о твоих художествах. Что ты сказал?

– Ничего, старший. – Всеволод потупил свои нахальные глазки и принялся старательно растирать масляное пятно на животе. – Я просто откашлялся.

– Ах, ты просто откашлялся! – Самарин понимающе закивал. – А я-то, старый дурак, подумал, что ты пожелал выразить сожаление.

– Я сожалею, старший…

– Не лицемерь! Ни капельки ты не сожалеешь. Ни на вот столько! – Самарин выдернул из седого виска волосок и показал его Всеволоду. По-моему, никакого волоска не было, а был, так сказать, символический жест. – А вот я очень сожалею, – продолжал он, – сожалею, что ты по моему недосмотру попал на практику к Улиссу. Правда, я совершенно не знал тебя. Вас с Улиссом надо держать на расстоянии не менее мегаметра друг от друга. Что?

– Ничего… – Всеволод тщательно растирал пятно, размазывая все шире. Вдруг он вскинул взгляд на Самарина. – Старший, Улисс тут ни при чем. Улисс, правда, согласился показать мне этот корабль… я очень просил его… Но не более того. Я сам остался здесь, вопреки этим… указаниям…

– Ага, «вопреки указаниям»! А тебе не приходило в голову, что «эти указания», которые тебя, как я погляжу, очень стесняют, были придуманы опытными людьми, чтобы в космофлоте был хоть какой-нибудь порядок? Ты что же, и дальше думаешь поступать «вопреки указаниям»?

– Я этого не думаю, – серьёзно ответил Всеволод.

– Очень мило с твоей стороны, – ворчливо сказал Самарин. – Почему у тебя такой дикий вид? Разве здесь нет автоматов для протягивания проводки?

– Автоматы есть… Просто так интересней…

Самарин оглянулся на Грекова:

– Видал? Ему интереснее протирать каналы собственным брюхом!

– Когда-то один физик точно так чистил трубу спектрографа, – спокойно заметил Греков. – Он загонял туда кошку.

Всеволод напрягся и крепко сжал губы. Я видел, что он прилагает героические усилия, чтобы не покатиться со смеху.

Тут в проходе появился монтажник в лихо сдвинутой набекрень каскетке. Он пятился спиной к нам, вытягивая из-за угла коридора толстый шланг. Задрав голову к люку, из которого вылез Всеволод, монтажник крикнул:

– Алло! Скоро ты там?

– Да здесь я, – сказал Всеволод.

Монтажник резко обернулся.

– А! – Он мигом оценил обстановку. – Попался, значит.

Я присмотрелся и узнал в нём того самого шутника, который попросил нас подержать баллон. Удивительно, как тяготеют друг к другу все непутёвые парни!

– Зачем ты прятал его? – спросил я, сознавая, что вопрос, в общем-то, риторический.

– Никто не прятал. – Монтажник кинул на меня взгляд, исполненный несправедливо поруганной добродетели. – А если человеку интересно поработать, так пусть он поработает. Я так считаю. Нельзя заставлять человека играть в шахматы, если ему хочется поработать.

– Если каждый будет делать только то, что захочется, – грозно начал Самарин, но тут же перебил самого себя: – Ладно, оставим это для институтов общественного мнения. Значит, так. – Он надвинулся на Всеволода и упёр ему палец в ключицу. – Сию же минуту ты пойдёшь под душ и приведёшь себя в порядок. А чтобы ты снова не сбежал, с тобой пойдёт…

– Я не сбегу, – быстро сказал Всеволод.

– Хорошо. Ровно через час изволь быть в шлюзе. Антонио, ты сможешь отвезти его на «Элефантину»?

– Конечно.

– И с первой оказией отправь его на шарик. А с меня хватит. Где это видано, чтобы начальник космофлота бросал дела и гонялся за дурно воспитанным практикантом?

За ужином Борг выставил бутылку темно-красного вина. Самарин и Греков налили себе по бокалу, а я отказался.

– Напрасно, пилот, – сказал Борг. – Это вино не опьяняет, а взбадривает. Посмотри, что написано на наклейке: «…впитало в себя всю щедрость солнца Андалузии».

– Солнце Андалузии, – повторил Самарин. – Сколько хороших мест на Земле!..

Я взглянул на него. Лицо старейшего пилота Системы выглядело необычно. На нем словно бы разгладились жёсткие складки, и все морщины сбежались на лоб. Одна седая бровь поднялась выше другой. О чем он думал? Пилоты моего поколения, да и те, что постарше, вряд ли могли представить себе космофлот без Самарина. Никто никогда не принимал всерьёз его воркотню о всяких там островах в Тихом океане – это было так же привычно, как учиняемые им разносы, на которые никто никогда не обижался.

Самарин медленно повернул ко мне седую голову.

– Чего ты на меня уставился? – спросил он сердито. – Не хочешь отведать хорошего вина – дело твоё. А я вот выпью. Я человек старомодный и возьму вот сейчас и произнесу тост. – Он поднял бокал до уровня глаз, как бинокль, и сказал: – За этот корабль. За тех, кто его сконструировал и построил.

Борг усмехнулся, выпил и склонился над тарелкой супа. Железный, непреклонный Борг. Я вспомнил тот далёкий-далёкий вечер, когда Борг вызвал меня к Феликсу и потребовал повторить то, что я перед этим нёс на Совете. Кажется, мы говорили о Нансене. Да, да, о Нансене…

Здесь надо было что-то додумать до конца. Я хлебал суп, пахнущий мятой, и думал о своей нескладной жизни. Наверное, я наделал немало ошибок. Я лез напролом и бывал нетерпим, и Робину – ох, как часто! – приходилось дёргать меня за штаны. Чего же мне надо? «Он не хочет жить, как все», – сказала тогда Ксения. Не хочу или не могу? Нелегко в этом разобраться.

Жить, как все. В сущности, так просто: живи, как живётся. Дом, семья, любимая профессия. Книги. Книги? Не от них ли моя неустроенность? Не слишком ли я увлекался в детстве книгами о путешественниках прошлых времён? Не знаю, почему так поразил моё воображение Фритьоф Нансен. Потратить больше года для того, чтобы с нечеловеческими муками пройти во льдах несколько географических градусов… Да и один ли Нансен! А капитан Скотт, а Седов, а тысячи других пионеров, не пожелавших «жить, как все»… А героическая эпопея Дубова на Венере…

Кто-то всё равно должен идти дальше. Человечество утратит нечто очень важное, если все будут «жить, как все».

В конце концов, не обязательно идти именно мне. Важно, чтобы кто-то пошёл…

«Приёмщика груза просят к шлюзу», – объявил динамик.

По кают-компании прошло движение. Монтажники наскоро заканчивали ужин, громко переговаривались, один за другим направлялись к выходу.

– Последнюю партию оборудования доставили, – сказал Борг и посмотрел на часы. – Надо бы мне слетать на второй корабль… Ну, да ладно, управятся без меня. Все-таки не каждый день у нас такие гости.

– Когда примерно думаешь закончить работу? – спросил Самарин.

– Зачем же примерно? Есть график. Через семнадцать суток.

– График есть и у меня. – Самарин принялся за второе. – Но, кроме него, есть ещё пилоты, которые с ним не в ладах. Вот сидит первый, – он кивнул на меня, – человек, выходящий из графика.

– Что-то Анатолий помалкивает, – сказал Борг. – Налить ещё вина, Анатолий?

– Налей, пожалуй, – ответил Греков.

– Не нравится тебе корабль?

– Нет, корабль хорош. – Греков пригубил вино. – Но я прикинул расход энергии и материалов – немалые цифры.

– Если хочешь, могу назвать точные цифры.

– Не надо. Об этом ещё предстоит разговор на Совете.

– Опять будешь голосовать против?

– Да.

– И опять останешься в меньшинстве.

– Возможно, – спокойно согласился Греков. – В декабре кончается мой срок. Выйду из Совета – вам легче станет.

– В декабре? – Борг грудью налёг на стол и сцепил руки вокруг своей тарелки, словно оберегая её от покушения. – Чего же я, в таком случае, гоню изо всех сил? Растяну-ка лучше до декабря.

– Дружески советую, Ивар: постарайся закончить монтаж как можно скорее. Дорог каждый день.

Самарин сказал:

– Насчёт расхода энергии – не знаю, кто расходует больше, чем ты на сеансах космической связи.

– Тут ничего не поделаешь, – возразил Греков. – Это расход оправданный.

– Гм! Особенного толка от связи с Сапиеной пока не наблюдается.

– Это неверно. Мы накапливаем информацию и учимся понимать друг друга.

– Ну, и что практически ценного узнали мы за последние, скажем, полвека? Можешь не отвечать. Минимум сомнительно расшифрованных сведений о составе атмосферы и… – Самарин, не закончив, махнул рукой.

Я вспомнил сеанс связи, на котором несколько лет назад мне довелось присутствовать. Вспомнил, как Дед расхаживал по аппаратной, гордый и довольный тем, что первую практически ценную информацию послали с Земли на Сапиену, а не наоборот.

– Старший, – сказал я, – помнишь, Сапиена запросила способ добывания огня…

– Помню ли я? – перебил Греков, повысив голос и в упор взглянув на меня. – Ты спрашиваешь, помню ли я? Да откуда, собственно, ты свалился, Улисс?

– С Юпитера. Я был в рейсе и давно не читал газет. Что-нибудь произошло?

Греков отодвинул тарелку и подпёр кулаком тяжёлый подбородок. Теперь его голос опять звучал ровно, монотонно, как обычно:

– Около четырех месяцев Сапиена молчала. Потом вдруг посыпались передачи, одна за другой. Один и тот же запрос: можете ли сообщить способ добывания огня? Наш ответ, посланный шесть лет назад, естественно, ещё не дошёл. Теперь мы несколько раз продублировали его. Что произошло на Сапиене? Хотел бы я знать…

– Их сигналы приходят с опережением? – спросил я.

– Каждый раз все с большим временным сдвигом. Да, конечно, – предупредил он мой следующий вопрос, – мы попросили Феликса разработать систему синхронизации для дальней связи. Группа ребят из его института сейчас у нас на узле.

– Полагаю, ты подсчитал, сколько энергии будет пожирать новая система? – спросил Самарин.

– Это подсчитано. Придётся поставить в Селеногорске ещё один реактор.

– Послушай, Анатолий, – сказал Борг, – а не приходило ли тебе в голову, что если сигнал приходит с опережением, то, может быть, источник сигнала приближается к нам?

– То есть как? – Греков уставился на Борга. – Ты хочешь сказать, что Сапиена…

– Нет, конечно. Сапиена-то на месте, но, может, их передатчик установлен на корабле, летящем в направлении нашего Солнца? Ты уверен, что вы полностью понимаете их код?

– Такой уверенности нет, – сказал Греков. – Но есть экспериментально подтверждённые расчёты Феликса… Да что толковать, – прервал он самого себя, – ты же сам построил хроноквантовый двигатель, основывающийся…

– Правильно, – мотнул головой Борг. – Уверенности нет. Но есть корабль, даже два. Надо лететь к Сапиене – вот тебе простейший путь обрести уверенность. Надо лететь к Сапиене, – повторил он.

– Я против такого полёта.

– Почему? – спросил я.

– Прежде всего потому, что он смертельно опасен. Ты сам говорил мне, Ивар, что вероятность опасности была оценена неточно и Улисс с Робином чудом возвратились из того безумного полёта.

– Да, говорил, – согласился Борг. – Но теперь-то в конструкцию двигателя внесена существенная поправка. Опасность мы оцениваем теперь не выше нормы, обычной для любого рейса внутри Системы.