Текст книги "Очень далекий Тартесс (др. изд,)"

Автор книги: Евгений Войскунский

Соавторы: Исай Лукодьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Глава семнадцатая
«СКОЛЬКО МОЖНО ЖИТЬ В СКАФАНДРЕ?..»

Юпитер обладает странным свойством: трудно оторвать от него взгляд. Смотришь, смотришь на гигантский диск, исчерченный жёлто-бурыми полосами, на Красное пятно, плывущее под экватором, на точечные вспышки-отблески чудовищных молний в толще бешеной атмосферы – и чем больше смотришь, тем сильнее завораживает тебя это первозданное буйство материи.

Но если ты выбился из графика полётов и Управление космофлота бомбит тебя радиограммами, то дивное зрелище начинает нервировать.

Я-то, в общем, не очень нервничал. Даже совсем не нервничал: к чему только не привыкаешь в космофлоте! А вот Кузьма Шатунов, мой второй пилот, места себе не находил.

Он ворвался в кают-компанию, где мы с Всеволодом играли в шахматы.

– Улисс! Самарин требует срочно принять меры к срочному вывозу всего состава станции.

Я взял у него листок радиограммы.

– Преувеличиваешь, Кузьма, – сказал я. – «Срочно» тут один раз.

Всеволод засмеялся. Более смешливого практиканта я никогда не видывал. Достаточно было щёлкнуть у него под носом пальцами, чтобы он начал давиться от смеха.

Кузьма кинул на него сердитый взгляд.

– Что будем делать, Улисс? Ребята говорят, этот маньяк не вернётся, пока не запустит все свои чёртовы зонды. Так может ещё неделя пройти или две.

– Может, – согласился я, делая запоздалую рокировку, которая вряд ли спасала моего короля от атаки Всеволода.

– Так что же будем делать? – повторил Кузьма. И, не дождавшись ответа, посыпал скороговоркой: – Корабль надо на модернизацию ставить, опоздаем – ангар будет занят, жди тогда очереди, а у меня тысячи дел на шарике. И все из-за этого полоумного. Пойду на станцию, попробую с ним связаться.

Он выскочил из кают-компании. Вскоре и мы с Всеволодом влезли в скафандры и вышли из шлюза.

Трехсполовинойсуточная ночь Ганимеда была на исходе. Далёкое маленькое солнце взошло над горизонтом. Оно не очень светило и согревало, но всё-таки это было солнце. Юпитер – в начале левой фазы – висел над нами гигантским сегментом, отбрасывая желтоватый свет на ледяной панцирь Ганимеда. Пейзаж этого спутника дик и неприютен. Нагромождения скал, глубокие расселины, залитые льдом, ледяное крошево под ногами. Разнообразие в пейзаж вносит только Озеро. Это узкая длинная долина, свободная ото льда, вечно затянутая пеленой тумана. Здесь из разлома в коре выделяются горячие газы, они-то и растопили лёд, и размороженная углекислота шапкой висит над Озером.

Прыгая со скалы на скалу, мы шли к станции, расположенной на северо-восточном берегу Озера. Станция – это, в сущности, пещера в горном склоне, коридор с несколькими боковыми отсеками и шлюзом, миниатюрное подобие Селеногорска. Перед станцией была небольшая площадка, переходящая в пологий спуск к Озеру. Здесь и выше по склону стояли башенки солнечных батарей, вездеходы, пёстро раскрашенные датчики гравиметрической, магнитнографической и прочей аппаратуры, которой была набита станция. Решётчатая мачта радиоантенны венчала этот островок человеческой жизни.

На площадке было на редкость многолюдно. Небывалый случай: вторую неделю на Ганимеде толклись обе смены – та, что мы привезли, и та, которую мы должны были вывезти. Я разыскал Крогиуса, начальника прежней смены.

– Четырнадцатый в радиотени, – сказал он. – Придётся подождать часа два.

– Подождём, – сказал я.

– Улисс, – подскочил ко мне Кузьма, – больше ждать невозможно! Давай выгрузим нашу лодку, я слетаю за этим ненормальным.

Его чёрные глаза горели жаждой немедленной деятельности. Крогиус всем корпусом повернулся к Кузьме.

– Привезёшь его силой?

– Да! – крикнул Кузьма.

Крогиус захихикал.

– На Четырнадцатом одно неосторожное движение – и сорвёшься в пространство. Хотел бы я посмотреть на вашу драку.

– Может, он передумал? – спросил я.

– Кто, Олег? – Крогиус изобразил губами сомнение. – Три смены сидит здесь безвылазно. Да нет, он твёрдо сказал, что улетит. Лена! – окликнул он проходившего мимо человека. – Олег тебе твёрдо сказал, что улетит?

– Ах, не знаю! – нервно прозвучало в ответ.

Я подошёл к краю площадки и смотрел, как эта самая Лена спускается по склону к плантациям. На квадратах оттаявшего грунта близ Озера были высажены кустики марсианского можжевельника – самого неприхотливого растения в Системе, с могучими корнями, которым было всё равно, за что цепляться, и крохотными синеватыми листьями. Углекислоты на берегу Озера для них хватало, но все же можжевельник принимался здесь плохо.

Кто-то увязался за Леной – должно быть, астроботаник из новой смены. Я слышал их удаляющиеся голоса:

– Конечно, пробовала. Тоже не годится для подкормки.

– Посмотри, этот, кажется, живой.

– Что? Да, он выгонит третий лист. Ох и намучилась я с ним!

– Хороший мутант. По какому методу ты скрещивала?

– Что?..

– Да брось ты озираться, прилетит твой Олег, никуда не денется. Я спрашиваю, по какому…

Делать было нечего, я пошёл на станцию, там была сносная библиотека. Можно, конечно, продолжить шахматный бой с практикантом, но моё самолюбие было уязвлено постоянными проигрышами. Хоть бы одну партию свёл он вничью – так нет. Никакого почтения к командиру корабля!

В библиотеке я бегло просмотрел каталог микрофильмов. Моё внимание привлекла книга Грекова, отца Робина. Книга эта вышла недавно, я не успел её прочесть. Взяв со стеллажа микрофильм, я вставил его в проектор и начал читать.

«Но есть ещё одно соображение, которое могло бы наконец охладить чрезмерно горячие головы: – писал Греков. – Допустим, разведчики, высланные в направлении центра Галактики, найдут планету, пригодную для освоения. Но если она действительно пригодна, то, скорее всего, населена, и, уж во всяком случае, больше прав для её колонизации имеют ближайшие её соседи. Представьте себе, что на Венеру – в тот период, когда она ещё не была освоена людьми, – прибыли колонисты из другой звёздной системы и сказали: „Это нам подходит, здесь мы будем жить“. Как бы реагировала на такой акт Земля? Очевидно, нельзя сбрасывать со счётов своеобразную этику космического проникновения. Наша Система – на окраине Галактики, вдали от звёздных скоплений. И тут ничего не поделаешь. Хотим мы или не хотим, а развиваться мы должны по-своему…»

Это место я перечитал дважды. Ну вот, теперь уже и этика. В своей Системе – пожалуйста, можно не стесняться, но неэтично высовывать нос за орбиту Плутона. Так, что ли? Да ведь унизительно это, товарищ Греков! Неужели ты думаешь, что, встретясь на планете икс с разумными существами иного мира, мы вступим с ними в драку из-за приоритета?

Не раз приходилось мне схватываться с проповедниками космического изоляционизма. Что ж, придётся схватиться и на этот раз. Я начал обдумывать тезисы будущей статьи. Поменьше язвительности, побольше аргументов…

Тут в библиотеку протиснулся Всеволод:

– Старший, радио от Олега. Он вылетает.

Я взглянул на часы, раскрыл астрономический ежегодник. Ганимед сейчас примерно в тысяче мегаметров от Юпитера, а Четырнадцатый спутник – в ста пятидесяти семи. Скоро он выплывет из-за экватора Юпитера, этот шустрый спутник, которого только большая скорость обращения – десять часов с мелочью – удерживает от того, чтобы плюхнуться в бездонные глубины планеты. Ну что ж, не раньше как утром вернётся Олег на своей десантной лодке.

– Вся станция переживает за Лену, – принялся Всеволод посвящать меня в местные дела. – У неё знаешь как с Олегом? Дружба ещё со школьной скамьи. Они вместе кончили астрофизический и вместе отправились на Ганимед. Они никогда не разлучались, слышишь, старший?

– Не может быть, – проворчал я.

– Бен-бо! После первой смены он уговорил Лену остаться ещё на год, а потом и на третий.

– Ну, и почему вся станция переживает? Он же уговорил её, а не принудил силой.

– Скажешь! – Всеволод прыснул.

– В программу твоей практики не входят ганимедские сплетни.

– Да какие сплетни! Это…

– В твою программу входит космонавигационная практика, самостоятельные расчёты, организация службы, зачёт по устройству корабля. Или, может быть, я ошибаюсь?

– Не ошибаешься, старший.

– Ну, так пойдём, будешь сдавать устройство корабля. Ты готов?

– Подумаешь, «Т-9»! – сказал Всеволод. – Кто не знает «Т-9»!

Ну и задал я ему жару! Несколько часов без передышки мы с ним лазали по кораблю. Я клал ладонь на какую-нибудь магистраль и спрашивал: «А это что?» Я тыкал пальцем в переборку и спрашивал: «А что здесь?.. Как подаётся сюда воздух?.. Аварийное электропитание?» Я велел ему снять крышку главного распределительного щита и вникать в тонкости автоматических приводов. С практиканта пот тёк ручьями. В дерзких кошачьих глазах появилось паническое выражение. Наконец он сдался.

– Нас никогда так не экзаменовали, – сказал он скучным голосом. – Я не автомат и не обязан знать эти системы.

– Ты собираешься летать на кораблях, не так ли? Или, может, ты не будешь летать самостоятельно?

– Буду, – твёрдо сказал Всеволод.

– Тогда возьми спецификации и изучи все до последнего контакта. Когда будешь готов, продолжим зачёт.

Под утро население Ганимеда высыпало наружу встречать Олега Рунича.

Только Всеволод не вышел – он сидел в кают-компании и изучал спецификации.

Десантная лодка Олега мягко села, выпустив длинные лапы упоров. Из лодки вылез человек в скафандре и скачками побежал к площадке. За плечами у него висел туго набитый рюкзак.

– Контакт? – услышали мы его возбуждённый голос. – Контакт! Эврика!

Все пришло в движение. Обе смены ганимедцев взяли Олега в плотное кольцо, загалдели, по рукам пошла какая-то плёнка.

– Типичная запись биомассы.

– Такие уплотнения может дать и эхо.

– Ну да, скажешь! Явный контакт.

– А почему здесь размыто?

– Да не рви плёнку из рук! Ребята, так нельзя! Пошли в лабораторию.

Скафандры оставили в шлюзе станции, но и без скафандров мы с трудом поместились в тесном отсеке лаборатории. Приходилось стоять вплотную друг к другу.

Олег Рунич был ростом мелковат и неширок в плечах. Не сказал бы, чтобы он возмужал за эти три года – с тех пор как я высадил его на Ганимеде. Только вот его мальчишеское лицо обросло рыженькой клочкастой бородкой да кожа стала желтоватой, будто навсегда лёг на неё отсвет Юпитера.

– Ничего неожиданного! – слышал я хриплый голос Олега. – Все прежние зонды не доходили до поверхности, вот и всё. Не пробивали атмосферу. А этот пробил! Вот, смотрите… Нет, дайте большую карту, где она? – Он разложил на столе карту Юпитера и ткнул пальцем в точку южного полушария. – Вот, на двадцатом градусе. Я прощупывал эту полосу, зонд был послан сразу после прохождения Красного пятна, последний зонд. Я уж не ожидал ничего путного, начал сворачивать станцию, готовиться к отлёту – и вдруг сигналы! Контакт!

– Погоди, Олег, – сказал Крогиус. – Записи надо обработать, тогда посмотрим. Такие пики может дать и эхо.

– Какое там эхо! – У Олега был такой вид, будто сейчас он бросится на Крогиуса. – Самый настоящий контакт с биомассой. В океане Юпитера есть органическая жизнь, никаких сомнений. – Он сморщился и схватился за горло. – Дайте попить чего-нибудь…

Лена принесла ему кружку витакола. Олег мигом осушил её.

– Уф-ф… Хорошо! Давно не пил. Я там упустил тубу с витаколом, теперь она крутится вокруг Четырнадцатого. – Олег коротко хохотнул. – Ну ладно. Помогите, ребята, погрузить зонды, десять штук.

– Ты что, – сказал Крогиус, – собираешься обратно на Четырнадцатый?

– Ну, ясно. Где Ференц? Надо проверить дыхательный прибор…

Тут все заговорили разом, а громче всех – мой Кузьма. Он потрясал у Олега под носом пачкой радиограмм. Ребята из новой смены тоже ярились: надоела толчея на станции, пора начинать нормальную работу. Ждали, ждали Олега, а теперь снова ожидать? Ну нет! Они и сами умеют забрасывать удочки в океан Юпитера. Пусть Крогиус со своей сменой сегодня же уберётся с Ганимеда.

Мимо меня прошла Лена, она проталкивалась к двери. Её худенькое личико было прозрачно-бледным, напряжённым, уголки губ горько опущены.

– Да не могу я улететь, – говорил Олег, удивлённо вздёрнув брови. – Как вы не понимаете…

– И понимать нечего, – отвечали ему. – Собирай вещички, не задерживай свою смену.

– Мы тут сами разберёмся, что за рыбки плавают в Ю-океане.

– Не ты один планетолог на свете.

Кузьма протиснулся ко мне:

– Почему молчишь, Улисс? Назначь время отлёта, и дело с концом.

Действительно, это было проще всего: отлёт корабля, назначенный, скажем, через час, автоматически прекратил бы спор. Но я медлил. Не хотелось директивно вмешиваться в их дела.

Я медлил, а спор между тем разгорался все сильнее. Теперь он шёл не только об океане Юпитера с его гипотетическим населением, но и о процессии оси планеты, и о веществе Красного пятна, и о перспективах приспособления Ганимеда и других больших спутников для нормальной жизни. Новая смена планетологов, по-видимому, считала, что все предыдущие смены работали не то чтобы мало, но нерешительно, с подобным темпом освоение Ю-системы затянется ещё на десятилетия, и потомки не простят такой медлительности.

Ох, уж эти потомки! Чуть что неладно у нас, так сразу – «потомки не простят». Я и сам употреблял эту фразу неоднократно, она ведь так легко срывается с языка. Потомки как бы смотрели на нас из своего грядущего далека суровым, осуждающим взглядом…

– Старший! – услышал я голос Всеволода и обернулся.

Практикант стоял в открытой двери, на нём был скафандр с откинутым шлемом. По его лицу было видно, что что-то произошло. Мелькнула мысль о коротком замыкании или рассогласовании ускорителя – мало ли что мог натворить в корабле любознательный практикант.

Я вышел к нему в коридор.

– Она тронулась, – бурно зашептал Всеволод. – Я шёл на станцию и вижу, она возится у лодки…

– Погоди. – Я прислушался к каким-то прерывистым всхлипываниям, они доносились из жилого отсека наискосок от лаборатории.

Я распахнул дверь и увидел Лену. В скафандре с откинутым шлемом она ничком лежала на койке, уткнувшись носом в мокрую подушку. Она тряслась от сдерживаемых рыданий, кусала подушку, её русые волосы были растрёпаны.

– Возилась у лодки, – громким шёпотом сказал Всеволод, – по-моему, хотела открыть шлюз, я побежал к ней, а она как увидела меня, так сразу кинулась на станцию…

– Позови врача, – сказал я.

Лена услышала это. Встрепенулась, глянула на меня заплаканными, опухшими глазами, замотала головой.

– Не надо! – выдохнула она. – Никого не надо… Ничего мне не надо…

– Успокойся. – Я протянул руку, чтобы погладить её по голове, но Лена отбросила мою руку.

Тут вошёл врач из смены Крогиуса, а за ним врач из новой смены.

– Уйдите! – закричала Лена отчаянным голосом и забилась в угол, как зверёныш. – Никого не хочу видеть!..

В коридоре у открытой двери толпились встревоженные ганимедцы. Я вышел из отсека и притворил дверь, загородив её спиной.

– Космическая болезнь? – негромко спросил Крогиус.

Я пожал плечами.

– Сколько можно? – доносился из-за двери голос Лены, прерываемый рыданиями. – Сколько можно жить в скафандре?..

Олег протолкался вперёд, я посторонился и пропустил его в отсек. Вид у него был растерянный, он нервно теребил чахлую бородёнку.

Послышались приглушённые голоса, звякнуло что-то стеклянное, потом стало тихо. Так тихо, что было слышно, как в машинном отсеке включилась и загудела регенерационная установка.

– Действительно! – проговорил кто-то из новой смены. – Держал её тут три года, варвар, а теперь и на четвёртый…

– Да ничего подобного, – сказал Крогиус, раздражённо скривившись. – Что значит «держал»? Ничего он не держал, она сама оставалась, и все было хорошо. Просто нервы сдали.

– Ну, теперь-то он улетит.

– Теперь конечно, – сказал Крогиус.

…И вот мы летим. Жёлтый исполосованный сегмент Юпитера на экране был теперь похож на ломоть дыни. Земли пока не видать – она сейчас обращена к нам ночной стороной. В чёрном пространстве спокойно горят звезды.

Я сижу в своём кресле и поглядываю на коробку сигнализации, связанную с наружными датчиками. Мы проходим вблизи запретной зоны – космической свалки радиоактивных отходов. Все в порядке, уровень радиации в норме.

Все в порядке. Моему второму пилоту не сидится на месте. То он хватает тестер и лезет за главный щит, то вычисляет путевые программы, должно быть, на полгода вперёд, то носится где-то по кораблю. Как это говорится – с лёгким вздохом? С лёгким вздохом я вспоминаю Робина – невозмутимого, дремлющего в кресле, каждые десять минут открывающего глаза, чтобы взглянуть на приборы.

Практикант усердно изучает спецификации и на память вычерчивает схемы. Зачёта у него я все ещё не принял, и он, кажется, начал меня побаиваться. Правда, это не помешало ему сегодня после обеда разгромить меня на семнадцатом ходу. Больше играть с ним в шахматы не буду: я человек самолюбивый.

Припоминаю книгу Грекова и начинаю обдумывать антистатью. С некоторых пор я пишу статьи и ввязываюсь в полемику по космическим проблемам. Строго говоря, статей было напечатано всего две, но написал я их куда больше. К достоинствам моего стиля можно отнести краткость – и больше, пожалуй, ничего. Я побиваю противников, так сказать, лапидарностью изложения.

Да, так вот. Этика космического проникновения, дорогой товарищ Греков, заключается не в вилянии хвостом перед гипотетическими инопланетными соперниками, а в разумном сотрудничестве с ними. Дело не в том, кто первый застолбит новенькую планету, а… как бы это сформулировать, чёрт возьми…

Мысли рассеиваются. Вернее, снова устремляются к сумрачному миру Ганимеда. Ну что тебе Ганимед? – уговариваю я сам себя. Замена на станции произведена, груз доставлен. Все в порядке. Все в порядке, если не считать того, что мы выбились из графика, – ну, от этого ни один пилот не гарантирован.

Скоро ужин. Надо бы сварить кофе, хороший такой чёрный кофе, пахнущий осенними листьями и бразильскими карнавалами. Может, ей полегчает от этого кофе.

Хоть бы раз увидеть улыбку на её худеньком замкнутом лице! Героические усилия Крогиуса и других ребят разговорить Лену, заставить улыбнуться шутке безрезультатны. Односложно ответит на вопрос, взглянет отсутствующим взглядом – и уйдёт в свою каюту.

Да, надо сварить ей пряный крепкий кофе из моего личного припаса. Я вожу его с собой на случай всяких передряг. В бортовой паек такой кофе, естественно, не входит.

Интересно, что поделывает сейчас Олег Рунич? Вопрос несложный. Сидит, должно быть, на Четырнадцатом, сидят и смотрит, как полыхают под ними молнии в бурожелтом одеяле Юпитера. И ждёт, маленький бородатый упрямец, ждёт, не вздрогнет ли самописец от сигнала, посланного регистратором биомассы из аммиачного океана…

Глава восемнадцатая
ПРОПАВШИЙ ПРАКТИКАНТ

Корабль подплывал к «Элефантине». Миновали стартовую зону ходовых послеремонтных испытаний. По левому борту проплыл серебряным огурцом спутник инфор-глобус-системы.

«Элефантина» была обращена к нам ребром и закрывала своим корпусом то, что нам хотелось увидеть больше всего. Мы видели только основание (а может, верхушку) толстой колонны, торчащее из-за тора «Элефантины». И ещё мы видели белые вспышки сварочных аппаратов.

Когда я был здесь последний раз, строительство кораблей «СВП» – синхронизаторов времени-пространства только начиналось: собирали стапели, принимали первые секции. Теперь, спустя полтора года, монтаж, как я знал, был закончен и шли заключительные работы – главным образом внутри кораблей.

Ох и не терпелось же мне увидеть их! А Всеволод просто прилип к иллюминатору. Достанется мне ещё за этого непутёвого практиканта…

Грузовой буксир, выбрасывая из сопла бледную плазму, пересёк мой курс, к буксиру была пристыкована уродливая конструкция. «Что ещё за самодеятельный театр?» – подумал я и включил автомат вызова. Диспетчер «Элефантины» сразу ответил, и я в энергичных выражениях высказал ему то, что думаю о здешней организации службы полётов.

– Успокойся, Улисс, – официальным голосом, показавшимся мне знакомым, отозвался диспетчер. – У тебя на курсе чисто. Займи зону "Д" и останься на орбите.

– Это ещё почему? – рявкнул я. – Мне надо ставить корабль на модернизацию.

– Знаю, – отрезал диспетчер. – Ангар занят. Придётся подождать двое суток.

– Костя, это ты? – спросил я неуверенно.

– Это я.

– Так что же ты измываешься надо мной? Не можешь сказать по-человечески…

– Я говорю по-человечески: ты вышел из графика, и ангар занят. Займи место в зоне "Д", а сам немедленно явись в диспетчерскую. И прихвати своего практиканта. Выключаюсь.

Вот так. Стоит приличному парню попасть в диспетчеры космофлота – и можно считать, что он потерян для нормального общения. С отвращением, свойственным, скажу откровенно, всем пилотам Солнечной системы, я представил себе диспетчерскую с её цветными графиками, телеэкранами, сигнальными мигалками и писком радиовызовов. Среди многих мест, от которых мне всегда хотелось держаться подальше, диспетчерские идут за номером один.

Кузьма ярился, в сердцах махал то правой, то левой рукой. У него всегда было полно каких-то сверхсрочных дел на шарике, и он плохо переносил задержки. Всеволод насторожённо глядел на меня своими зеленовато-кошачьими глазами.

– Слышал повеление? – сказал я ему. – Ничего не поделаешь, друг, придётся отвести тебя за ручку к диспетчеру.

Всеволод промолчал.

Я начал маневрировать, выходя в назначенную зону, и тут мы увидели один из строящихся звездолётов, хорошо освещённый солнцем.

У меня дух захватило оттого, что я вижу это чудо не на конструкторском экране и не на чертёжных листах, а воочию. Нельзя сказать, чтобы он был красив, этот чудо-корабль. Большие корабли дальних линий, не приспособленные для посадки на планеты с атмосферой, вообще не отличаются красотой форм. Неопытному глазу они предстают как нагромождение трудно понимаемых геометрических сочетаний. Ну, а корабль «СВП», наш хроноквантовый гигант, был похож на нагромождение нагромождений.

Я хорошо помнил, как Борг, закрепив на экране найденную предварительную компоновку звездолёта, его внешнего облика, позвал нас полюбоваться. Я заметил, что корабль не очень-то красив. Борг свирепо хмыкнул и сказал: «Ты, пилот, кажется, чтишь Фритьофа Нансена. Не помнишь ли, что заявил Нансен о своём корабле, специально спроектированном для полярных исследований?» Я признался, что не помню. "Надо помнить, – отчеканил Борг. – Нансен сказал: «Форма корабля, на которой мы наконец остановились, многим, быть может, покажется некрасивой, но что она была хороша и целесообразна, думается, показало наше плавание».

Если свести облик звездолёта к простейшей, основной схеме, то получится, пожалуй, сочетание трех толстых, согнутых под тупым углом колонн с зажатым между ними конусом и двумя парами колец.

Скорей бы наше плавание во времени-пространстве подтвердило целесообразность этой формы…

Второй звездолёт плыл по той же орбите, что и первый, но значительно дальше от нас.

– Да-а, – сказал Кузьма, – ничего себе ковчег. Впечатляет.

Он включил огни, обязательные для стояночной орбиты, и вопросительно взглянул на меня.

– Да, – сказал я, поднимаясь. – Одеваться и выходить.

Скафандры, распяленные на креплениях, были серые, как осеннее небо Земли: автоматика цвета включалась после надевания скафандра, меняясь в зависимости от внешних условий. Вот марсианский скафандр с кислородным обогатителем вместо баллонов. Вот венерианский – с громоотводом на шлеме и трубчатыми охладителями вокруг толстенных подошв. Давненько я им не пользовался, да и, наверное, уж не воспользуюсь никогда: я теперь пилот дальних линий, а в перспективе у меня – сверхдальняя, упирающаяся в Неизвестность…

– Значит, в диспетчерскую? – скучным голосом спросил Всеволод.

– Куда же ещё! – бодро откликнулся Кузьма.

Мы принялись натягивать десантные скафандры, самые тяжёлые из всего набора: с терморегулировкой широких пределов, со встроенным маневровым реактивником, с катушкой троса на левом плече и массой карманов для инструментов.

– Вот что, Кузьма, – сказал я, – слетай-ка сам в диспетчерскую, ты с ними умеешь разговаривать лучше, чем я. Держи. – Я протянул ему сумку с бортовыми документами.

– А ты?

– Мы с Всеволодом покрутимся немного вокруг ковчега. Или ты предпочитаешь диспетчерскую? – Я посмотрел на практиканта.

– Бен-бо! – воскликнул тот, глаза у него загорелись хищным блеском.

Кузьма покачал головой:

– Нарвёшься на неприятности, Улисс. Увезли парня с Луны, а теперь ты хочешь…

– А что поделаешь, – перебил я его, – если попался тупой практикант, который никак не может сдать зачёт.

Всеволод залился жизнерадостным смехом.

– В общем, – заключил я по-русски, – семь бед, один ответ.

Не я это придумал. Зачёт у Всеволода я мог бы принять давно. Но ему до смерти хотелось побывать на «Элефантине», чтобы посмотреть на строящиеся звездолёты, и он упросил меня взять его с собой – под предлогом, что зачёт ещё не сдан. Мне отнюдь не хотелось осложнять себе жизнь – и без того она не слишком гладкая, – но практикант начинал мне нравиться, и… В общем, я заглянул к руководителю практики курсантов. Тот удивился, услышав, что Всеволод Оплетин не сдал зачёта по устройству корабля. «Да, не сдал, – повторил я, глядя в сторону. – Придётся задержать его ещё на неделю». Руководитель практики заколебался. «Что-то не похоже на Оплетина, – сказал он. – Ещё на неделю? Он должен выступать в студенческом шахматном чемпионате. Знаешь, Улисс, я свяжусь с деканатом, посоветуюсь, как быть». Но я не стал ждать, пока он посоветуется с деканатом. Спустя полтора часа я получил от диспетчера, ничего не знавшего об истории с практикантом, разрешение на старт и, покинув лунный космодром, повёл корабль к «Элефантине».

Семь бед, один ответ.

Мы вышли из корабельного шлюза, держась за поручни, и я запер наружную дверь на ключ. На Земле давно отказались от замков, но наша инструкция неумолима: покидая корабль на орбите, запирать шлюз на ключ. Потому что когда-то где-то кто-то по ошибке забрался в чужой корабль и угнал его с орбиты.

Помните старый анекдот времён освоения? Корабль на орбите спутника, в корабле – двое. Один, по программе, выходит наружу, на привязном фале. Сделал что надо, подтянулся, стучится в дверь шлюза: открой, мол. А второй спрашивает: «Кто там?» Я, в общем-то, ничего смешного в этом анекдоте не находил.

Ключ я положил в специальный карманчик и застегнул его. Второй такой же ключ был у Кузьмы.

Помню, как страшно было мне когда-то впервые оттолкнуться от надёжной стенки корабля и уйти в чёрную пустоту, где нет ни верха, ни низа. С годами приходит опыт, вернее, привычка. Я оттолкнулся с таким расчётом, чтобы реакция толчка понесла меня в нужную сторону. И тут же увидел, как Всеволод крутится волчком далеко от меня. У него-то привычки ещё не было. Ах ты горе моё! Маневрируя, я подплыл к нему и схватил за руку. Пришлось порядком повозиться, пока мы перестали кувыркаться.

– Пусти, теперь я сам, – сказал Всеволод. Глаза у него за стеклом шлема были дико выпучены.

– Ладно. – Я осторожно отпустил его руку. – Ну, разом включаем реактивники. Старт!

Мы понеслись, выходя к ближнему звездолёту со стороны Солнца. Неподалёку от него висел полуразобранный, уже ненужный стапель, похожий на обглоданный скелет гигантской рыбы. Там вспыхивали молнии резаков: стапель резали, чтобы по частям отбуксировать к «Элефантине», а может, на Землю, на переплавку – не знаю.

У корпуса звездолёта тоже работали, я разглядел монтажные капсулы, присосавшиеся к одной из толстых колонн. Я покрутил ручку рации, чтобы послушать разговоры монтажников. Я любил эту превосходную профессию. Не будь я пилотом – непременно стал бы космическим монтажником.

В шлемофонах возник добродушный бас:

– Чего ты дёргаешь? Ровнее держи!

– Ровнее не бывает.

– Двенадцать вакуум-накладок полагается на этот стык, сорок расшвыряли по всему космосу – дьявол с ними, а где остальные триста штук?

– Ну и колпак ты привариваешь, Джереми! Где ты его раздобыл? Мой прадедушка носил точно такой на голове. По праздникам.

– Шевели, шевели манипулятором, не обожжёшься.

– Кому тут не нравится колпак?

– Да нет, старший, это я так. К слову пришлось.

– Он всегда вспоминает прадедушку, когда хочет увильнуть от работы.

Раздался смех.

Я велел Всеволоду выключить реактивник. Инерция донесёт нас до звездолёта. Мы приближались к нему сверху.

– Эй, в корме! – услышал я весёлый голос. – Смотрите, к нам летят пришельцы из космоса!

– А верно, две фигуры! Это инспекция из космофлота.

– Почисть экран от плесени! Разве инспекция разъезжает в десантных скафандрах?

– Где ты видишь инспекцию?

– Ага, испугался? Растерял накладки, теперь собирать заставят.

– Эй, пришельцы! Кто такие, отзовитесь!

Я прокашлялся и ответил:

– Пилот Дружинин. Будущий пилот Оплетин. Разрешите к вам на огонёк?

– Пилоты? Как, ребята, пустим пилотов? По-моему, пусть они себе летят дальше.

– Хватит трепаться, Виктор. Свяжись-ка с Боргом и доложи, что прилетел Дружинин.

Да, не туманная мечта, не листы чертежей – это был всамделишный корабль. Металл и пластик, полы и стены, каюты и лаборатории, водяные цистерны и оранжерея, вспомогательные ионные двигатели и двигатель основного хода – хроноквантовый.

Хроноквантовый двигатель! Чудо века, поразительное детище новейшей математики! Ещё недавно это казалось фантазией: Время, сдвинутое из нормального течения и совмещённое с Пространством. Время, не существующее для обычного измерения. Да и с точки зрения классической Эйнштейновой физики на этом энергетическом отрезке не будет существовать и сам корабль! Пятое состояние вещества, как утверждают эти горячие головы, молодые последователи Феликса Эрдмана…

В звездолёте царила весёлая сутолока. Искусственная тяжесть ещё не была включена, и мы, отталкиваясь от потолков и переборок, плыли по коридорам, заваленным монтажным инструментом, облицовочными плитами, мотками проводов. Сновали нагруженные автоматы, светились швы разогретого пластика, шумно вздыхал в магистралях сжатый воздух. Пучки проводов и трубок автоматики, волноводные, газовые, пневматические линии тянулись вдоль стен мегаметрами, опоясывали, перекрещивали звездолёт по всем направлениям. Пахло клеем, сваркой, красителями. Тут и там вскипал смех, слышались весёлые перебранки, возникали споры у набросанных на стенах монтажных схем и расчётов. Были на стенах и другие надписи – язвительные двустишия в адрес снабженцев и бригадиров, ответные двустишия, карикатуры (в одной из них мы узнали Борга, почему-то он был нарисован с крылышками и присосами вместо ног). Жаль, что скоро плиты внутренней облицовки навсегда скроют эти следы кипучей жизни.

Громовой голос объявил по корабельной трансляции, что сегодня душ левого борта работать не будет. В ответ посыпались высказывания, из которых можно было понять, что некий Ромуальд «опять запорол ионизатор» и за это его следует наказать принудительным просмотром телефильма «Гончие псы».