Текст книги "Очень далекий Тартесс (др. изд,)"

Автор книги: Евгений Войскунский

Соавторы: Исай Лукодьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Очень далёкий Тартесс

В древние времена это был большой и богатый город, теперь же это бедное, ничтожное, людьми покинутое место, развалин груда... Но в прежние времена этот город в представлении людей имел такое могущество, такой блеск...

Авиен. Морские берега

– Тартесс? Что-то я не слыхивал о таком городе. Или,

может, действие у вас происходит на другой планете?

– Да нет же, читатель, действие происходит на Земле.

Просто об этом городе мало что известно.

– А что же все-таки известно?

– Античные авторы иногда упоминали Тартесс. В древности

это был очень богатый и даже могучий город на крайнем

западе Ойкумены, как называли греки известный им

населенный мир. Тартесс вел в Средиземноморье обширную

торговлю металлами, особенно оловом. Вы, конечно,

представляете, какое значение для бронзового века имело

олово. Тартесситы привозили олово в слитках с Оловянных

островов, или, как их называли греки, Касситерид. Это

нынешняя Англия.

– Неплохие, видно, были мореходы?

– Да, наверное. А в Тартесс за оловом приходили

критские корабли, потом долгое время с ним монопольно

торговали финикияне, а их сменили греки из Фокеи [Фокея -

древнегреческая колония на побережье Малой Азии].

– Позвольте, а где он, собственно, находился, ваш

Тартесс?

– Точно не известно. Но есть предположение, что он

стоял на юго-западном побережье Испании. Может быть, в

устье Гвадалквивира. Уже в наше время немецкий ученый

Шультен производил там археологические раскопки.

– И нашел?

– Нет, читатель, ничего он, к сожалению, не нашел. Если

и остались руины Тартесса, то, скорее всего, они под

водой. Ведь за два последних тысячелетия уровень океана

повысился на два метра. А может быть, опустился берег.

– И Тартесс погиб от наводнения или землетрясения, вы

хотите сказать?

– Понимаете, неизвестно. Есть предположение, что его

разрушили до основания карфагеняне. Они ненавидели

Тартесс, препятствовали его торговле. Даже выставили в

Гибралтаре морской дозор и не пропускали в Тартесс корабли

греков. Факт тот, что с середины шестого века до нашей эры

Тартесс не существует. Что-то там произошло.

– Понятно. И вы, значит, решили на основании этих

весьма скудных сведений...

– Простите, еще один существенный момент. Некоторые

ученые, и не только древние, полагают, что Тартесс имел

какое-то отношение к Атлантиде. Более того, высказывалось

мнение, что Платонова Атлантида – это и есть Тартесс.

– Гм, Атлантида...

– Вас это смущает, читатель?

– Из того, что вы говорили, я заключил, что мне

предстоит прочесть исторический роман, но если там

Атлантида...

– Давайте сразу договоримся: в романе только фон

исторический. Плавания фокейцев в Иберию, битва при

Алалии, козни Карфагена – все это было. Ну а что касается

самого Тартесса – тут мы дали волю фантазии.

– Выходит, это роман лишь отчасти исторический...

– Но главным образом фантастический. Вы правильно

поняли. Ну что ж, дорогой читатель, давайте поплывем в

Тартесс...

1. ОТ ФОКЕИ ДО ГЕРАКЛОВЫХ СТОЛБОВ

Боги благоприятствовали Горгию. Много тысяч стадиев [стадий – мера длины, равная 177,6 метра] отделяли его корабль от берегов Фокеи, но люди были живы и здоровы. Корабельные бока, плотно сшитые деревянными гвоздями и дорогими бронзовыми скобами, не пропускали воды: двести талантов [талант – древнегреческая единица веса – около 26,2 килограмма] свинца пошло на обшивку, чтобы морской червь не источил, не продырявил корабельного днища.

Горгий поднял голову, посмотрел на парус: хорошо ли наполнен ветром. Ходко бежит корабль, шипит вода, обтекая крутые бока. Восточный ветер дует через все Море с берегов Фокеи, несет корабль к Геракловым Столбам.

Диомед, топая босыми ногами, взбежал на высокую корму, уселся, высыпал на доску горсть разноцветных камешков.

– Сыграем, хозяин?

Горгий не удостоил матроса ответом. Задумчиво теребил бороду, вглядывался в холмистый берег, чуть тронутый зарей. Его горбоносое лицо в слабом свете раннего утра казалось оливковым, ночь запуталась в черной бороде.

– Положи рулевое весло левее, Неокл, – сказал он кормчему. И резко добавил: – Еще, еще, не бойся потерять берег из глаз, там для нас чет ничего хорошего!

Громче заговорила вода под кораблем. За кормой розовые пальцы Эос, предвестницы Гелиоса, отошли вправо. Чистый восход, без тучки. Вот так и держать, так и выйдем к Столбам.

Кормчий смочил палец слюной, подставил ветру. Велел справа парус подтянуть, слева отдать.

Юркий Диомед, управившись с парусом, вернулся на коему. Сгреб пятерней рыжую бородку, состроил за спиной Горгия зверскую рожу. Пожилой кормчий не выдержал, засмеялся. Потеха с этим Диомедом. Вечно кого-нибудь передразнивает. Особенно смешно изображает он аэда. Вытянет руку и, ударяя по ней палочкой, будто плектром по струнам кифары, споет старческим голосом такое, что самый заматерелый разбойник со стыда закроет голову плащом. Про Данаид, например, и их женихов. Или... Да нет, страшно вымолвить. Как только боги терпят, не покарают нечестивца... А однажды обмотался чьим-то длинным гиматием, наподобие женского пеплоса [гиматий – плащ ниже колец; пеплос – длинное, широкое женское платье], подложил за пазуху тряпья и пошел но палубе, кривляясь и вихляя бедрами, к стойлу, в котором томилась последняя корова. Это он изображал Пасифаю, жену критского царя Миноса, воспылавшую страстью к быку. Матросы с хохота валялись, глядя, как Диомед простирает руки к корове, хватает ее за жилистые ноги и корчится на палубе, представляя, как грешная царица рожает Минотавра – получеловека, полубыка.

Помрешь с этим Диомедом.

Горгий тоже усмехался в черную бороду, глядя на выходки Диомеда. В тихую погоду часами играл с ним в камешки.

Но теперь, достигнув берегов Иберии, сделался Горгий молчаливым и задумчивым. Стоя на покачивающейся корме, глядит и глядит на дальний берег, на синее море – не видно ли чужого паруса. Роятся в многодумной голове воспоминания о долгом и трудном пути.

А путь и впрямь был нелегок.

Верно, Пелопоннес обогнули и дошли до Керкиры [Керкира – современный остров Корфу] благополучно. Зато потом...

Семь суток полного безветрия между Керкирой и проливом Сциллы и Харибды [пролив Сциллы и Харибды – Мессинский пролив]. Обессиленные гребцы, обливаясь жарким потом и протяжно стеная, не могли уже вырывать тяжелые весла из будто загустевшей воды. А за проливом противный ветер. Медленнее черепахи полз корабль вдоль италийского берега. Когда же доползли до Питиуссы – Обезьяньего острова, что лежит против Кум, – такое узнали...

Полмесяца назад, как рассказали Горгию, у берегов Кирны [Кирна – древнегреческое название Корсики, на которой находилась фокейская колония Алалия; Кумы – колония древних греков в Италии, близ города Неаполя] боевые фокейские триеры сшиблись в морском бою с несметной флотилией карфагенских и этрусских кораблей. Давно уже карфагеняне точили зубы на фокейских мореходов – не давала им покоя торговля греков с богатым Тартессом. И вот, заключив союз с этрусскими морскими разбойниками, напали они на фокейцев. Яростно обменивались неприятельские корабли градом камней из баллист, сваливались бортами, бились врукопашную на палубах. Разошлись поздним вечером, оставив три с лишним десятка кораблей – жаркими факелами горели они в ночи. Не одолели греков карфагенские воины в открытом бою, но слишком велики были потери фокейцев. Пришлось им отступиться от Алалии, отдать Кирну врагу.

Советовали Горгию поворачивать обратно.

– Все равно не пройдешь в Тартесс. Даже если проскочишь к иберийским берегам, к Майнаке [Майнака – фокейская колония на юго-восточном побережье Иберии], остановят тебя карфагеняне в узком месте, у Геракловых Столбов. Слышь, купец, поклялся Карфаген, что ни один фокейский корабль не достигнет больше Тартесса. Принеси жертвы богам и поворачивай назад.

– Жертвы богам я принесу, – ответил Горгий после долгого раздумья. – Но сворачивать с пути не стану. Запад опасен, но еще большая опасность надвигается на Фокею с востока.

– Персы? – спрашивали колонисты из Кум.

– Персы, – подтвердил Горгий. – Фокее нужно оружие. Много оружия. За этим я и плыву в Тартесс. А дальше – как будет угодно богам.

– Да, да, – кивали колонисты. – Оружие в Тартессе хорошее... О боги, что станется с Фокеей!

Горгий принес богатые дары Посейдону и Аполлону – укротителю бурь – и вышел в море. Упрямо держал на запад. Божественные близнецы Кастор и Полидевк, сияя в ночном небе, указывали ему дорогу. Ужасная двухдневная буря обрушилась на корабль и поглотила бы его, если б не дары, принесенные в Кумах. Она же, эта буря, спасла корабль от этрусских морских разбойников, погнавшихся было за Горгием у острова Ихнусса [Ихнусса – древнегреческое название Сардинии].

Дальше, за Ихнуссой, был долгий и опасный переход до Островного моста – тысяча шестьсот стадий открытого пустынного моря.

Остались позади затаенные в вечерней дымке Мелусса и Кромиусса, населенные дикими балеарами, несравненными метателями камней, ныне подвластными, по слухам, Карфагену. Осталась за кормой Питиусса [Мелусса – Менорка, Кромиусса – Мальорка, Питиусса – Ивиса] – последний из островов Моста.

И вот открылся взглядам фокейцев скалистый берег Иберии. Не это ли сказочная Гесперия, Вечерняя страна, дальний край Ойкумены, омываемый таинственной рекой Океаном, овеянный древними легендами? Где-то там, как говорили в старину. – Элисий, обиталище душ умерших.

Сам Горгий, хоть и немало поплавал на своем веку, ни разу не забирался так далеко, на крайний запад Талассы [Таласса – море (греч.)]. Но многоопытный кормчий Неокл дважды хаживал в Тартесс, потому и выбрал его Горгий. Уверенно довел Неокл корабль до стоянки под высокой, как башня, скалой.

Это был Гемероскопейон – «Дневной страж» – первая фокейская колония на иберийском побережье. Здесь уже знали о морском сражении у Алалии – скорбную весть принес заезжий купец-массалиот [Массалия – древнегреческая колония, основанная фокейцами на том месте, где теперь стоит Марсель]. Впрочем, немногочисленные жители колонии были взбудоражены другим событием: дочь местного правителя выходила замуж за вождя соседнего иберийского племени. «Эти уже никогда не вернутся на родину», – подумал Горгий, глядя на колонистов, на их бурные приготовления к свадьбе. И хотя сам он был родом не из Фокеи, ему стало грустно.

Дожидаться свадьбы Горгий отказался. В небольшом храме Артемиды принес он в жертву последнюю из взятых с собой коров – все равно собиралась она околеть от жары и качки, а солонина подходила к концу. Всемогущим богам пожертвовали коровью утробу и тощие ноги, остальное зажарили, поели вдоволь свежего мяса, запили вином. Гребцы и матросы повеселели.

Последняя стоянка и отдых были в Майнаке.

Издали, с моря, это поселение, окруженное стенами и утонувшее в буйной зелени, казалось беззаботно дремлющим под жарким синим небом, на фоне желтоватых гор. Но, сойдя на берег, Горгий понял, что дремотный покой был обманчив. Здешние колонисты сильно опасались, что теперь, когда фокейский флот, по-видимому, надолго покинет западную часть Моря, Майнака станет добычей карфагенян. Уже дважды входили в широкую бухту карфагенские корабли – к берегу, верно, не приближались, но стояли подолгу, высматривали что-то. По всему видно, собираются запереть Майнаку с Моря.

Массалиотский купец – тот самый, что перед Горгием побывал в Гемероскопейоне, – сидел в винном погребе, пьяный и всклокоченный. Проливая вино на дорогую хламиду, выкрикивал непристойности, грозился до основания разрушить Карфаген, а заодно Майнаку – это прибежище скотоложцев и трусов.

– Уже десять дней наливается вином и богохульствует, – хмуро сказал Горгию здешний старейшина. – Продолжать путь в Тартесс морем опасается и по сухопутью идти не хочет, а в Массалию возвращаться тоже не желает. Видывал я упрямых ослов, но таких...

Массалиот, услышав это, повернул голову и выпучил на Горгия бессмысленные глаза.

– Хватайте его! – закричал, тыча пальцем и пытаясь подняться. – Это кар-р-фагенская собака! Рубите его!

Диомед, сопровождавший Горгия, подскочил сзади к массалиоту, защекотал его под мышками. Тот взвизгнул, захохотал; отбиваясь, опрокинул пифос с вином.

Горгий вышел на улицу, под тень шатрообразных пиний, утер пот ладонью. Старейшина покосился на его горбоносый профиль.

– Долог ли сухой путь в Тартесс? – спросил Горгий.

– Дорога идет через горы. – Старейшина вяло махнул рукой в сторону гор. – Потом надо спуститься в долину Бетиса [Бетис – древнее название Гвадалквивира], она и приведет к Тартессу. Если на лошадях, то доберешься за десять дней. На быках – за двадцать.

– А морем?

– Не советую тебе идти морем. У Столбов...

– Сколько, я спрашиваю, плыть морем? – резко прервал его Горгий.

– Пять суток корабельного бега, – недовольно сказал старейшина.

Несколько дней отдыхали в гостеприимной Майнаке, ели свежую баранину и пили много вина. Горгий размышлял. Как-то утром поймал массалиотского купца в минуту просветления, предложил вместе плыть к Тартессу.

– Ты, как видно, не очень дорожишь своим товаром, горбоносый фокеец, – ответил заносчивый массалиот. – У меня же в трюме не коровий навоз. Нам с тобой не по пути.

И Горгий решился. В ранний предрассветный час вывел корабль из майнакской бухты, направился к Геракловым Столбам.

Гелиос уже над головой – полдень. Ветер поутих, обвис парус. Кормчий велел келевсту – начальнику гребцов – усилить греблю: следовало до темноты пройти узкое место, Столбы. Бойчее засвистала флейта, длинные весла вспахали синюю воду вдоль бортов корабля.

Остро посматривая на скалистые берега, что тянулись справа, Горгий вел негромкий разговор с пожилым кормчим.

– Верно ли, – спрашивал, – что за Тартессом нет кораблям пути, что воды реки Океана густы, как студень, и не поддаются веслу?

– Так говорят, – отвечал Неокл, держа одну руку на рулевом весле, а другой потирая слезящиеся глаза. – В старину говорили, что за Столбами – кха! – была в Океане богатая земля. Боги разгневались на нее и погубили. Ушла она под воду, и остался там глубокий ил.

– Чем же навлекла она гнев богов?

– Кха! – У кормчего в глотке на всю жизнь застрял морской ветер, никак он его не выплюнет. – Боги ничего не объясняют смертным. Но слышал я, будто жители той земли захотели подняться выше богов... блеском серебра возжелали затмить луну...

– Это как понять?

– Не знаю. Как слышал, так и говорю – кха!.. От Столбов до Тартесса море такое же, как здесь, сам видел. А дальше, говорят, мелко. Водоросли оплетают корабль до верхушки мачты и держат... держат, говорю... По мелководью ползают стаи чудищ... Почешется чудище – корабль опрокинет.

– Как же ходят по мелководью корабли тартесситов?

– Видно, знают проходы...

Задумался Горгий. Что же это за река Океан, по которой бесстрашно плавают тартесские мореходы? Сам Тартесс – всем известно – богат серебром и медью, а за оловом посылает свои корабли к далеким Касситеридам, таинственным Оловянным островам... Узнать бы, разведать к ним дорогу...

Посвистывала флейта, привычно всплескивала вода под веслами.

– Расскажи мне о Серебряном человеке, – сказал Горгий.

И терпеливый кормчий в который уже раз за долгий путь принялся рассказывать о престарелом царе Тартесса.

То ли за седую бороду, то ли за несметные богатства прозвали фокейские купцы царя Аргантония Серебряным человеком. Царствует он, по слухам, лет сто, а может, и побольше. Давно помер фокейский мореход, что некогда первым приплыл в Тартесс, а и тогда уже сидел там на троне седобородый царь Аргантоний. Ну, может, и привирают насчет бороды, может, в ту пору была дна черная...

Крут и своеволен владыка Тартесса к согражданам. Строго блюдет законы, а их в Тартессе великое множество, и все они, по слухам, записаны стихами. Но к эллинам Серебряный человек неизменно добр. Зовет их к царскому столу, потчует медовым вином, одаривает щедро. Сам не гнушается вникать в торговые дела. Может, потому и добр, что далека от Тартесса Фокея и не посягает на его богатства.

Верно, далек и финикийский Тир, но с финикиянами были в старину у Тартесса раздоры. Недаром поставили финикияне вблизи Тартесса свой город Гадир [Гадир (или Гадес) – нынешний Кадис на юге Испании] – будто занозу воткнули в глаз. Пал Тир, и не бороздят Море корабли финикиян, – а Гадир стоит, обнесенный крепкими стенами, и люто враждует с могучим Тартессом, и пытается перебить ему дорогу к Оловянным островам.

Ныне Гадир держит руку Карфагена – по родству крови (тоже ведь финикиянами был поставлен Карфаген) и по необходимости опереться на сильного союзника...

Да, сильно поднялся Карфаген. Замыслил, отнять у фокейцев Талассу... загородил, как говорят, кораблями Столбы...

При этой мысли у Горгия засосало под ложечкой. Сплюнул за борт, велел Диомеду подать еду. Поколотил сушеную рыбу о палубу, ловко содрал шкурку. Разломил лепешку, налил в чашу разведенного вина.

Жуя и запивая, хмуро смотрел на пустынное море.

* * *

– Молодцы все-таки эти древние. Отваживались пускаться

в такие плавания на жалких скорлупках. Какое водоизмещение

могло быть у корабля Горгия?

– Ну, что-нибудь около ста тонн. Не такая уж,

собственно, скорлупка.

– Да, если вспомнить, что Ален Бомбар пересек

Атлантический океан на резиновой шлюпке... Пожалуй,

современные люди тоже молодцы.

– Безусловно. Но Бомбар был в центре внимания всего

мира, и оснастка у него была что надо. А древние

мореходы... у них ведь не было даже обыкновенного компаса,

не говоря уже о секстанте. Вот уж поистине "по рыбам, по

звездам..." Какие только страхи и ужасы им не приходилось

преодолевать.

– У вас там кормчий говорит, что океан за Тартессом

мелеет и чудища всякие ползают. Откуда у греков эти

сведения?

– Тут два возможных объяснения. Первое относится к

легенде о гибели Атлантиды: когда уходит под воду большой

кусок суши, поднимаются к поверхности огромные тучи ила и

водорослей. Второе объяснение более правдоподобно.

Тартесситы, а вслед за ними и карфагеняне могли нарочно

распускать слухи о «застывшем море» и прочих ужасах, чтобы

отбить охоту у соперников плавать к Оловянным островам.

– Иначе говоря, экономическая конкуренция?

– Именно.

2. ПОЧЕМУ ЛИСА ОТПУСТИЛА ЗАЙЦА?

Впереди, над невидимыми еще, но близкими Столбами, низко стоял Гелиос. В его красноватом закатном свете не сразу заметили греки трехрядный корабль. А когда увидели – приуныли.

Поворачивать назад? Бесполезно, подумал Горгий. Не уйти от погони...

Эх, не послушался старейшину в Майнаке, не пошел в Тартесс по сухому пути. Глотал бы сейчас, трясясь на быках, пыль горных троп – да была бы при себе свобода. Трудно ее получить, а потерять – пустяк...

Он смотрел на приближающийся карфагенский корабль, на огромный резной, расписанный красками глаз на его борту. Смотрел на приближающееся рабство...

Уже видны смуглые воины в кожаных доспехах. Лохматые бородачи поигрывают пращами, скалят зубы. А впереди, на самом носу, стоит молодой воин с яростным лицом, медный шлем его горит зловещими отблесками заката, он потрясает копьем и кричит, указывая грекам на парус.

Горгий велел парус спустить.

Корабли сошлись бортами. Оцепенело смотрели греки, столпившись у мачты, как закидывали карфагенские воины крючья, зацепляясь за борт.

Попрыгали, хлынули, затопали по палубе – и все с криками, будто на базаре. Окружили, наставили копья. Запах кожи и пота смешался с неистребимым запахом коровьего навоза, что шел из опустевшего стойла.

Резкий гортанный выкрик – и все смолкло. Молодой военачальник (лицо темное, глазищи неистовые) обвел греков взглядом, сказал что-то. Горгий понял: старшего выкликает, – подобрал полы гиматия, шагнул вперед. Двое подскочили, скрутили руки сырыми ремнями. Третий цапнул за бороду кормчего, пинком отшвырнул его в тесную группу греческих матросов, а сам встал к рулевому веслу. Было и это понятно: поведут корабль в Гадир, а может, и в самый Карфаген, поделят добычу, продадут греков в рабство. Или гребцами прикуют навечно к скамьям своих кораблей.

Прощай свобода...

С карфагенского корабля неспешно перелез через борт дородный человек с выбритой до синевы головой. Был он одет не по-военному, но подпоясан дорогой перевязью с коротким мечом. Воины почтительно расступились перед ним. Он подошел к молодому военачальнику, бросил несколько слов. Тот, видно, возразил. Бритоголовый повел на него набрякшим веком, этого оказалось достаточно: молодой, сверкнув непримиримыми глазами, повиновался, отошел в сторону.

Горгий ощутил на себе жесткий оценивающий взгляд. Услышал вопрос на ломаном греческом – шел он будто из чрева карфагенянина.

– Это твой корабль?

– Нет, господин, – поспешно ответил Горгий. – Я выполняю волю своего хозяина, Крития из Фокеи.

– Критий из Фокеи, – повторил бритоголовый, еле шевеля губами. – Куда послал тебя Критий? В Тартесс?

– Да, господин. По торговому делу.

– Ты не похож на грека, фокеец. Где ты рожден матерью?

– В Колхиде, на понте Эвксинском.

Неясно было, понял бритоголовый это или нет. Он сказал что-то воинам, и те мигом расшвыряли грубые холсты и доски, прикрывавшие трюм. Трюм был набит серым песком, из него торчали горлышки полузакопанных амфор. Темнокожий воин сорвал залитую смолой затычку – ком виноградных листьев, – сунул в амфору копье. Несколько амфор вытащили воины. Тыкали копьями в песок – не спрятано ли что в нем.

– Вино и масло, – сказал Горгий бритоголовому. – Еще египетские благовония...

– Это весь твой товар? – презрительно спросил тот.

Горгий заколебался. Все равно ведь обшарят корабль, уж лучше сказать правду.

– Еще янтарь...

– Показывай.

Горгий взглянул на свои руки, прикрученные к бокам. Повинуясь жесту бритоголового, воин развязал ремни. Горгий повел важного карфагенянина в дощатую каюту. Стража двинулась было следом, но тот взмахом руки пригвоздил ее к месту.

В каюте карфагенянин уселся на скамью, по-домашнему ослабил перевязь, распустил живот. Горгий достал из тайника мешочки с янтарем. Карфагенянин долго разглядывал золотистые и зеленоватые куски. В брюхе у него урчало, взгляд уже не был жестким. Отобрал штук десять, сунул за пазуху. Корабль качнулся, он чуть не сполз со скамьи – Горгий деликатно придержал опасного гостя за круглый локоть.

– Светлая Танит! – вздохнул карфагенянин. – Люди по твердой земле ходят, едят жареных молочных щенят... искусные женщины их развлекают... А мы с тобой, грек, болтаемся в море, как луковицы в тощей похлебке.

Горгий удивленно посмотрел на него: уж не ищет ли бритый сочувствия? Решил промолчать.

– Верно говорю? – не отставал карфагенянин.

Пришлось Горгию согласно кивнуть.

– Что поделаешь, служба такая. – Карфагенянин еще расслабил перевязь, поставил меч меж коленей. – Ты меня не бойся, грек. С тебя и взять-то нечего: товар твой – кал собачий.

Вдруг осклабился, ткнул Горгия большим пальцем под ребро: пошутил.

Играет со мной, как лиса с зайцем, подумал Горгий, отирая взмокшие ладони о гиматий.

– И корабль у тебя – поганая лохань. Верно говорю?

И опять согласился Горгий. А сам подумал: много ты понимаешь, базарный вор... Одного свинца на обшивку днища двести талантов пущено...

– Что ж с вами, греками, делать? – размышлял вслух карфагенянин. – Людишки у тебя – дохлятина, много за них не дадут. Сам ты, верно, ничего – камни таскать годишься... Ну, что посоветуешь?

Горгий молчал, тоскливо глядя на тесаные доски палубы.

– Ну вот что. Посидел я у тебя – и хватит. Дух тут тяжелый. Вижу, хитер ты, грек, не хочешь по-приятельски рассказать, почему с таким дрянным товаром пускаешься в такую даль. И не надо. Неохота мне портить слух твоим враньем. Плыви-ка себе дальше, в Тартесс.

У Горгия будто холодная змея по кишкам проползла. Играет, пес бесстыжий, издевается...

Карфагенянин приподнял тяжелые веки, с интересом посмотрел на Горгия.

– Чего же не пляшешь, грек, от радости? Думаешь, шучу? Понравился ты мне, клянусь светлой Танит. Хочу с тобой еще раз повидаться – когда пойдешь обратно из Тартесса. Да и ты, верно, захочешь похвастать, показать старику Падрубалу – это меня так зовут, – каких товаров наменял в богатом Тартессе, да обгадят его боги сверху донизу... Ну, чего не радуешься?

– Я радуюсь, господин, – выдавил из себя Горгий. – Боги воздадут тебе за доброту...

А сам напряженно думал: вот же что замыслил разбойник, тартесский товар ему больше но душе. Отсрочку дает, а там не миновать рабства... И вдруг вспомнил про сухой путь из Тартесса до Майнаки. Быстро прикинул и уме, сколько можно в Тартессе выручить за корабль и во что обойдутся быки с повозками...

Надрубал поднялся, отшвырнул ногой скамью, затянул перевязь.

– Теперь запомни. – По жесткому его голосу Горгий понял, что шутки кончены. – Найдешь в Тартессе, в квартале моряков, канатную лавку купца Эзула. Отдашь ему вот это. – Он протянул Горгию узкий ремешок локтя в два длиной. – Скажешь: от Надрубала. Сделаешь, как велю, – на обратном пути пройдешь Столбы без помехи. Но если не отдашь ремешка Эзулу или покажешь другому, то берегись, грек!

– Сделаю, как велишь, господин.

Уже в дверях Надрубал обернулся вполоборота, добавил голосом, идущим из утробы:

– Не помышляй о сухопутной дороге на Майнаку – она для тебя закрыта.

Воины пировали на палубе: прямо из амфор лили себе в глотки вино, орали, гоготали. При появлении Надрубала унялись, повскакали, вытирая ладонями губы. Неспешно перелез Надрубал, показав жирные икры, через борт на свой корабль. Воины поспешили за ним. Последним покинул греческую палубу военачальник; прощальный его взгляд обжег Горгия лютой ненавистью.

Колдуны проклятые, беспокойно подумал Горгий, в мыслях читают... Это почему же закрыта для меня сухая дорога?

Но раздумывать было некогда. Скорей бы убраться с глаз долой. Парус принял ветер, гребцы навалились – птицей полетел корабль прочь от опасного соседства. Диомед дернул Горгия за полу:

– Чем ты отвадил карфагенянина, хозяин?

Горгий не ответил: подсчитывал пустые и разбитые амфоры, прикидывал в быстром уме убытки. Подумал с веселой злостью: хоть и хитер ты. Надрубал, а дурак, не разгадал, что за песочек везем мы в Тартесс. С виду и верно простой песок для балласта, а на самом деле – нет ему цены, наждаку с острова Наксос. Нигде в мире такого не сыщешь. Без наждака разве обточишь металл? Резать ли – под пилу подсыпать, сверлить – под сверло. Вот тебе и дрянной товар, карфагенская собака! Да на этот товар тартесские мастера накинутся как мухи на мед.

С кормы донесся хриплый хохот: Диомед непристойными телодвижениями посылал удаляющемуся карфагенскому кораблю прощальный привет.

Сгущались на востоке сумерки. А закатная сторона неба была словно кровью залита. Там, впереди, сближались берега. Наплывала справа огромная каменная гора – черная на алом небе.

Ветром подхватило корабль, понесло из Моря в реку Океан, мимо Геракловых Столбов, поддерживающих небо.

* * *

– Знаете, я сейчас подумал: будь всемогущие боги умнее,

они бы сделали все проливы пошире. Ужасно неприятно, когда

в узком месте подкарауливает тебя субъект вроде вашего

Падрубала.

– Да, конечно. В те времена еще не было конвенции о

проливах.

– В наше время конвенция есть, но с проливами тем не

менее далеко не все благополучно. Не в конвенции дело.

– А в чем же, читатель?

– Узость мест полезно компенсировать широтой взглядов.

– Чего захотели! Широты взглядов и в нашем просвещенном

XX веке не хватает.

– Вот я и говорю. Подумать только, из каких глубин

истории простирается в наше время старинная межплеменная

вражда. Ты не моего роду-племени, поэтому я тебя ненавижу

и хочу расшибить тебе голову... Ладно, посмотрим, что

ожидает вашего Горгия в Тартессе. Боюсь, что ничего

хорошего.