Текст книги "Пределы выживания (Полигон - I)"

Автор книги: Евгений Кукаркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Это... полигон?

– По дороге в поселок Камышевку попала под обстрел... ракета разорвалась в километре от них. Белое облако, образовавшееся после разрыва, мгновенно понеслось во все стороны и накрыло несчастных...

– Вы говорите их, это вот эти на койках?

– Нет. Остальные женщины погибли. Буквально сгорели... не смотря на то, что были в одежде, осталась она... одна.

Я наматываю на палочку вату и аккуратно провожу по больной багровой коже, никакой реакции. Потом качаю головой.

– Вы только можете облегчить ее страдания, смазав календулой или катаполом. Увы, она безнадежна.

– Идите сюда. Здесь другая больная. Ирина проснитесь.

Это молодая девушка, она приподнимается на подушке и сонно смотрит на нас.

– Что стряслось, матушка?

– Тебя хочет посмотреть доктор.

Я щупаю ее молодое тело и поражаюсь его упругости.

– Что у вас болит?

– Грудь. Правая грудь.

В районе правой груди большая опухоль величиной с кулак.

– Давно?

– Вот уже месяц...

Врет. Болит давно, только сейчас пошел процесс. Нужно срочно хирургическое вмешательство и грудь придется снять.

– Ее надо прислать в госпиталь. Необходима операция.

– Надежда есть?

– Не могу сказать. Очень запущена.

– А вы могли бы сами сделать операцию?

– Я не ахти какой хирург, матушка. Более сложные операции, должны делать специалисты в оснащенных операционных... Ее надо туда...

– А как же... с кесаревым сечением?

– Вообще то я проходил практику и простые..., как с роженицей, еще могу...

Игуменья сразу сжимает губы.

– А жаль. Вот третий больной.

Это старушка, она даже не открывает глаз, несмотря на то, что игуменья ее расталкивает. Печать смерти на ее лице и сразу качаю головой, как дотрагиваюсь до ее руки. Судя по всему у нее разрушена печень. Желтизна кожи потрясающе выглядит даже в этом полумраке. Матушка все поняла по моему взгляду и идет к следующей койке. Здесь опять молодая женщина, она проснулась давно и улыбаясь ждет своей очереди.

– Что у вас?

– Жжет здесь, – она пальцем ткнула в живот.

– Давно?

– Не а...

– Говори все, Маланья, – требует игуменья.

– Да землю обрабатывала, хотела капусту посадить, пыли много, вот и наглоталась. Потом военные пришли сказали пол участка заражены какими то дио...кси...нами. С того раза и стал живот болеть. Месяц назад то было.

– Земля где?

– У дома, где ж ей быть то.

– А где живете?

– В Камышевке.

Я поворачиваюсь к матушке.

– Ей нужно обследование...

Она кивает головой и подходит к последней койке. Ее рука сдергивает одеяло и я вижу, что это покойница.

– Она мертва.

– Умерла, царствие ей небесное. Сейчас пришлю сестер. Пойдемте, доктор.

Мы опять возвращаемся к ней в келью.

– Что вы скажите, доктор, о моих больных?

– Плохо. Все ужасно плохо. Для них нужна клиника.

Она отрицательно качает головой.

– Ко мне приходил майор Молчанов, – продолжаю я, – он предлагал лечить больных людей жертв полигона. Они ведь все жертвы?

– Да. Но военным я их не отдам.

– Почему, матушка?

– Этот майор и его помощники настоящие палачи и садисты. Они не лечат, они проводят эксперименты над больными и я вынуждена дать некоторым из них право помереть спокойно у меня в монастыре.

– Этого не может быть...

– Вы еще очень молоды, доктор и много не понимаете. За этой колючей проволокой правды нет. Здесь правит военная машина, для которой раздавить человека, что раз плюнуть, – она устало пошевелила рукой. – Уже поздно, доктор, я отправлю вас домой. Никому не говорите, что вы здесь были и видели.

Я взглянул на часы. Время было – шесть часов.

Меня будит Надежда.

– Доктор, пора вставать. Из столовой вам уже давно принесли завтрак.

– Что, сегодня опять прием?

– Сегодня воскресение. У нас свободный день, но... это так считается. Если будут больные, то придется принять.

Никто не идет, я сижу и читаю книги, стараюсь наверстать упущенное по отравлениям и инфекциям. Внизу скрипит тормозами газик. Быстро сбегаю вниз. В дверях появляется сам начальник спец части, полковник Семененко. Надежда, при виде него, в ужасе отшатывается и прячется в туалете.

– Здравствуйте, доктор. Тихо у вас как здесь.

– Здравствуйте, Владимир Дмитриевич. Проходите в кабинет.

Полковник оглядываясь, проходит в мою рабочую комнату.

– Здесь почти ничего не изменилось, – говорит он и садится на стул.

Я устраиваюсь напротив его.

– Чем обязан вашему появлению здесь?

– Меня все жжет дикое любопытство, почему иногда наши подопечные не спят. Ладно, не спять часовые на посту, дежурные на станции и связи, а вот в монастыре... понять не могу, почему. Приехал к вам, может вы мне поможете?

Вот, сволочи, уже донесли.

– Это весьма щекотливый вопрос, Владимир Дмитриевич. Действительно этой ночью я был в монастыре и профессиональная этика мне не позволяет раскрыть, кто там болен и чем болен. Могу только сказать, для окружающих это безопасно.

– Ага. Ох уж эти доктора, что пастыри, все тайны берегут. Это хорошо, но меня больше беспокоят настроения, это то что не обязательно может находиться в сфере вашей профессиональной этике?

Я настороже.

– Если это относится к психологии, то это относится к моей работе, если криминальные мысли, то нет. Я бы первый доложил о них вам.

– Похвально. Спасибо, доктор. Вы с меня сняли тяжкий груз. Бывшая покойница, Мария Ивановна, что работала до вас, здесь, меня всегда понимала. И я был бы рад, чтобы и с вами у нас было такое же взаимопонимание.

Я киваю головой.

– Ну что же, сегодня воскресение, – рассуждает полковник, – все должны отдыхать, а у меня полно работы. Спасибо, Борис Дмитриевич, засиделся я у вас, поеду к себе.

Он поднимается и жмет мне руку.

Когда полковник уходит, появляется Надежда.

– Что он вам говорил?

– Вербовал в доносчики.

– Я так и знала, – в отчаянии говорит она. – С бедной Машей так же произошло, сначала попользовал, потом выкинул...

– Разве она умерла не от инфекции?

– Нет. Она покончила жизнь самоубийством. Сначала этот тип требовал сведений, а потом... довел... Маша была доверчивой, к тому же слабовата и не могла противостоять ему.

Надежда чуть не заплакала.

Через час пришла Верка. Она смущенно со мной поздоровалась и, косясь на медсестру, неуверенно говорит.

– Доктор, здесь вас один человек просил к нему зайти.

– Кто то заболел?

– Да нет. Это дед, дед Тимофей, его еще кличут – кривой дед, который уже у вас был.

– Это с одним глазом?

– Он, самый.

– Что ему надо?

– Не знаю.

Я смотрю на Надежду. Она кивает головой.

– Сходите, доктор. Если что будет срочно, я добегу, вызову вас.

У деда грязная изба, черные закопченные бревна давно источены жучками и плесенью грибка. На полу горы мусора и пыли.

– Ага, пришел значит.

Дед воинственно задрал голову и повернулся ко мне здоровым глазом.

– Заходи, заходи, не смотри, что так мусорно. Хозяйка есть, грязи нет, хозяйки нет, грязь есть. Вот и у меня нет старухи, а руки на эту дребедень поднять не могу.

– Дед, давай я уберу, – просит Верка.

– Циц... Каждый свечек имеет свой шесток. Без тебя разберусь. Ты извини меня, доктор, за то что отругал в первый же день, не прав был. Сам посуди, в эту дыру могут прислать или неумеху, или неудачника, а как ты попал, не знаю...

– Прислали по разнарядке.

– Видно там за проволокой совсем рехнулись, нормальных людей присылают, чтобы их калечить потом... Я то просил зайти зачем? За Люську тебе сказать спасибо.

– За какую Люську?

– Да ты что, доктор? Роды от которой в монастыре принимал...

– А... Я просто не знал, что ее Люсей звать.

– Деда, чего же вы мне то не сказали? – удивилась Верка. – Мальчик или девочка?

– Девочка. Мне монахини говорили, как она тяжело рожала и как ее резали и спасли.. Доктор, я не очень богат, но рождение нового человека, не может быть без подарка тому, кто сумел и мать, и дочку спасти от верной смерти.

– Да бросьте, дед Тимофей...

– Э... нет. Мне Верка сказала, что вы разбираетесь в живописи, я хочу вам подарить кое что. Идите за мной.

Он ведет меня в следующую дверь и мы оказались в небольшой светелке. Это была мастерская. Десятки картин сложены вдоль стен, кругом раскиданы крашенные доски, ложки, тарелки.

– Смотри, все сам делал, – с гордостью говорит дед. – Не смотря, что кривой, сам рисовал.

Кругом буйство красок, будь то их автор сошел с ума.

– Ну как, нравиться?

– Нравиться.

– Вот возьми, мое лучшее полотно. На Марсе– называется.

Он подает мне удивительную картину. Застывшая ракета на цветущей планете, но чувствуется, здесь была трагедия, давно корни и ветви странных деревьев опутали стальную громадину и только рядом кладбище... унылые кресты неровно разбросаны по полю. Рядом с одним крестом в лохмотьях стоит старая женщина и... улыбается. Ни одного черного тона, бешено глядит солнце, изумрудом отливается трава и деревья, желтизной сияет песок.

– Спасибо, дед.

– Возьми еще одну. Это Люська, которую ты спас.

Он подает мне портрет веселой девчонки с короной на голове.

– Как же вы так...

– Бери, бери...

В дверь постучали.

– Кого еще черт несет?

– Тимофей, это я Надежда, доктор у вас?

– Здесь он.

– Его просят в госпиталь воинской части, там раненых привезли...

– Тьфу, – плюет дед. – Вроде и войны нет, а кругом война.

– Пошли, – командую я Верке и сую ей картины. – Ты их мне в комнату занеси, а я прямо в часть...

Майор Молчанов кивает вместо приветствия.

– Доктор, с хирургией знакомы?

– Проходил практику два года в Кривом Роге.

Майор кивает головой.

– У меня хирург тоже молодой, старший лейтенант Павлов, но пьет, собака. Сам то он очень квалифицированный, но нужна подстраховка. Помощник доктора уехал в Кулунду, и больше никого нет. Так что идите в операционную помогите ему чинить людей.

– А что произошло?

– Ракета, да не простая, а с кассетной головкой, отклонилась от цели и бабахнула, да не шариками, а пластинами. В диаметре двадцати километров вся растительность оказалась, как подстрижена. Наших сигнальщиков тоже зацепило. Двое наповал, а троих привезли... Идите доктор, время не ждет.

Первый раненый был ужасен, тонкая пластина пронесся вдоль головы и сняла... кусок кости черепа. Мозг торчал наружу и "дышал". Второй осколок косо вошел в бедро и разнеся половину берцовой кости, застрял... Я помогал худенькому парнишке хирургу, как я понял, это и был старший лейтенант Павлов. В нашей бригаде была еще операционная сестра...

Только через девять часов я и Павлов вывалились из операционной выжатые как лимоны. Было уже темно. В докторской дежурил Молчанов, он бросил нам по банке с соком.

– Выпейте, ребята.

Пальцы с трудом расковыряли дырку и я с жадностью выпил сок.

– Будут жить? – спрашивает Павлова, Молчанов.

– Двое то да, третий– не знаю.

Майор кивает головой.

– Вам там в столовой поесть оставили.

– Хорошо.

– Я приказал вам, Борис Дмитриевич, потом выделить машину...

Киваю головой.

Газик проезжает мимо клуба. Внутри гремит музыка, там шум и смех, из дверей вырываются клубы табачного дыма. Снаружи молодежь тоже перекуривает или отдыхает от потной тряски в зале

– Ей, стой, – кричит женский голос, какая то фигура возникает перед капотом.

Шофер тормозит. В дверцу газика просовывается голова Риты.

– Доктор, все в порядке?

– С кем? Со мной или больными?

– И с вами, и с ними?

– Со мной все в порядке, с больными нет. Риточка, я еду домой и так устал, ты извини.

– Я поеду с вами.

Она решительно открывает заднюю дверцу и плюхается на сиденье.

– Трогай.

Рита поднимается со мной на второй этаж в комнату. Она помогает мне лечь на койку. Только голова прикоснулась к подушке, как я мгновенно засыпаю и вижу жуткие сны, вывороченные человеческие мозги и перемешанные сломанные кости в разорванном мясе.

Чей то палец прошелся по лбу. Я открываю глаза.

– Рита, ты еще здесь?

– Тише, – палец прижимается к губам, – мне пора уходить.

– Ты всю ночь была здесь? Где спала?

– На столе. У тебя шикарный стол, только очень жесткий. Ты так отвратительно спал, что я через каждый час вставала, боялась как бы не свалился на пол.

– Извини, что столько принес беспокойств.

– Ничего.

Она осторожно прикоснулась к моим губам своими.

– Мне надо быть в хорошей форме перед учениками, я пойду.

Тихо скрипнула дверь.

АПРЕЛЬ

Из Комарова привезли на телеге двух мальчишек. На их головы и кисти рук ужасно смотреть. Что то похожее на чесотку, красноватая сыпь, кое где разъелась и кроваво багровые полосы разбросаны по всем участкам кожи.

– Очень чешется? – спрашиваю их.

– Очень, – чуть не плачет пятнадцатилетний парнишка, – особенно в волосах.

Я просматриваю его голову. Да, там корки запекшейся крови.

– Ты на полигоне был? – спрашиваю его.

Парнишка сжимается и испугано говорит .

– Да.

– Рассказывай. Когда ходил и зачем?

– Мы с Пашкой три дня тому назад пошли на полигон напилить чурбаков для нашей мастерской. Знаете..., ложки, фигурки... вырезать. Ну вот, идем оглядываем деревья, вдруг недалеко как ухнет... Присели, тихо. Потом только распилили ствол, стало руки и кожу на лице щипать, почесали и пошли домой, а там все вдруг закидало пятнами... У Пашки, даже, кровь пошла изо рта.

Я обращая внимание на его дружка. Действительно, губы необычно красные.

– Открой рот, – прошу его.

Он открывает. Вся гортань кроваво-красного оттенка.

– Ты есть то можешь?

– Кашу только..., но очень больно... внутри все жжет.

– В вашем поселке. Еще кто-нибудь заболел?

– Мама Пашки. У нее только руки забросало.

– Ладно, ребята. Сейчас мы вас смажем и перебинтуем. Надежда, у нас есть свинцовая мазь?

– Немного.

– Сможешь ее на этих парнишек истратить, смазать все пораженные места?

– Не хватит наверно, – сомневается медсестра.

– Попробуй, пожалуйста, потом перебинтуй. А вот этому, – я показываю на Пашку, – прополощи рот, даже не знаю чем. С этой пакостью неизвестно как бороться. Попробуй синим йодом.

Я помогаю ей запеленать мальчишек в бинты.

– Надежда, срочно спрячь их в баню. Ее закрыть и никого не пускать. Мужика, который их привез, тоже изолировать. Я подозреваю, что у мальчишек какой то необычный вид экземы.

– Ой, – вскрикивает она. – Я же забыла про мужика то. Доктор, я сейчас.

– Оставайся за меня. Пойду в госпиталь, хоть лекарств попрошу.

– Хорошо, доктор.

Молчанов выслушал меня и пожал плечами.

– Лекарств нет.

– Как нет?

– Так, нет. Мы же не боги.

– Возьмите их к себе. У вас же есть инфекционное отделение.

– Доктор, это ваши больные. Мы же договорились, те кто пострадал от полигона, наши, а эти кожные заболевания... наверняка от грязи...

– Майор, – грязь тоже от полигона.

– Не надо, доктор. Не вешайте на нас всех собак. Помочь мы вам не можем, нет у нас мазей.

– Мать твою, но сведения о появлении в этом районе экземы необходимо послать в Минздрав. Они должны среагировать.

– Спокойней, доктор. У нас с вами есть начальство, которое должно решать этот вопрос. Я доложу и пусть все дальше идет по команде.

Я понял, что здесь глухо. Повернулся и пошел на улицу. Только прошел газон. Как чуть не столкнул старлея Павлова, который был судя по всему пьян.

– Доктор, – радостно заорал он. – Как я рад вас видеть.

– А мне бы не видеть никого.

– Вы идете от этого говнюка, Молчанова. Да пошлите его в... Что вам надо? Лучше скажите мне.

– Мне бы сейчас выпить.

– Это по нашему. Я с вами, доктор и сейчас...

Он достает из кармана уже на половину выпитую бутылку московскую водку.

– Пей.

Я с отчаяния хлебнул два глотка прямо из горла. Это не московская, жуткое пойло из смеси спирта и воды.

– Браво, доктор. Так в чем вам эта свинья отказала?

– Мне нужна мазь, свинцовая.

– Цинковая?

– Свинцовая.

– Один черт. Пошли я тебя сейчас с Машкой познакомлю, она тебя любой мазью обеспечит.

Он берет меня за рукав и тащит в госпиталь в отделение терапии. За дверью с надписью "старшая медсестра" сидит толстенная женщина.

– Машка. Ты знаешь кого я привел, – вопит с порога Павлов. – Это док. Во, мужик. Я с ним ребят чинил, болван Чириков, по сравнению с ним козявка.

– Чего разорался? – басом гудит Машка.

– Выпить хочешь? – старлей опять выволакивает из кармана недопитую бутылку и протягивает ей.

Женщина без ломания берет ее и допивает все из горлышка, потом отодвигает ящик стола и забрасывает туда пустую посуду.

– Выкладывай, что у тебя.

– Доктору мазь нужна, а этот, хрен, твой паршивый начальник, не дает.

– Чего и сколько?

Она строго смотрит на меня.

– Свинцовой мази, баночек пять.

Сестра поднимается и занимает всю ширину маленькой комнаты.

– Пойдемте, я из аптеки возьму.

Мазь у меня в руках и я думаю, что еще не все люди сволочи.

– Надежда, я пьян.

– Вижу, – снисходительно отвечает она.

– Я пытался охмурить какую то Машку за пять баночек мази.

Теперь Надежда хохочет.

– Браво, доктор. Вы делайте поразительные успехи. Идите лучше поспите.

– Как, ребятишки.

– Им вроде получше, они спят.

– Я хочу завтра съездить в Комарово.

– Поезжайте, доктор. А теперь спать.

Утром меня разбудила Надя.

– Доктор, вы хотели поехать в Комарово.

– Да, да. Встаю.

Быстро умылся и перекусил.

– Как мальчики, давай их сюда.

Сонных парней привели мне. Мы с Надей размотали их и я заметил, что кожа стала на самых разодранных местах выделять лимфу. Это уже хороший признак. Мы смазали и перемотали ребят обратно.

– Где этот мужик? Он еще не свалился?

– Разве пьянь, дурные болезни берут? Конечно нет. Где то достал несколько буханок хлеба, накормил ими лошадь, сам напился и теперь спит на телеге у меня на дворе.

– Буди его. Нам уже пора выезжать.

– А как же мальчики?

– Поедут со мной, их матери наверно с ума сходят.

Надя кивает головой.

– Хорошо, доктор, поезжайте.

Телега еле-еле ползет по пыльной дороге.

– Сколько еще до села? – спрашиваю возчика.

– Уже недалече, на четверть часа потянем.

– Как ты сумел сохранить лошадь, ведь травы то кругом мало?

– А чего их сохранять то. Вечером хлеб, днем хлеб и утром хлеб, как вишь, пока не сдыхают.

– Это же сколько хлеба надо...

– Коняга приписана на довольствие к магазину, они и дают. Возить из военного городка продовольствие и товар, надо. Вот они и кормят.

За поворотом дороги показались избы поселка.

– Ну вот и приехали...

У матери Пашки действительно такая же, как и у него, чесотка на руках.

– Вы одежду Паши, после того как он ходил на полигон, вытряхивали?

– А как же, – певуче отвечает она, – чистила всю.

– Не знаете, в поселке нет еще таких заболеваний?

– Понятия не имею.

– Давайте я вам руки смажу.

– Думайте поможет?

– Хотя бы облегчит.

Я смазываю ей руки и после того как их перебинтовал, выхожу на улицу. Несколько человек стоит у Пашкиного дома.

– Здравствуйте, доктор, – недружно здороваются они.

– Здравствуйте, вы ко мне?

– Оно так, – начала пожилая женщина, – посмотрите мою дочку, доктор, она чего то прихворнула.

– А у меня сноха, ногу подвернула, подошли бы к нам, доктор? – просит другая.

– У меня здеся, опухоль, – тычет под мышку небритый мужик.

– Стоп. Я всех сегодня посмотрю и постараюсь оказать помощь. Начнем с вашей дочки. Пойдемте к ней.

Только под вечер освободился, обойдя почти все село. Мужика, который меня сюда привез, выловил у закрытого магазина. Он развалился на ступеньках.

– Эй. Ты меня можешь отвезти обратно в Глушково.

– Для вас, доктор, хоть на луну.

Мужик с трудом выжался на руках.

– Будь спок, доктор, сейчас свою клячу выведу и поедем.

– Ночью не заблудимся?

– У меня скотина умная, сама до военного городка приучена ходить, дойдет.

Он пошатываясь ушел в темноту. Через пол часа к магазину подъехала телега.

– Поехали, доктор.

МАЙ

Рассвет ворвался в окна и комната сразу приняла необыкновенный вид. Вдоль стен и на них висели картины, стояли подносы, вазы, утварь в необычных красках и манере этого села.

– Мать честная, что же это?

Надежда смотрела на все богатство и как книгу читала, чье это.

– Это деда Тимофея, это Верки, эти Марии с Камышевки, эти инвалида Петрушенко, а посуда сумасшедшей Клавки.

– Как ты узнала?

– По письму, рисуют то по разному.

– Они же люди бедные, почему не продают, почему мне такое богатство?

– Большинство и не очень нуждается, военное ведомство нас кормит, голодными не оставит. А тебе подарили, потому что надеются на что то. Видят в тебе хорошего человека.

– Надежда, неужели нельзя все это отправить туда, за проволоку, чтобы там люди могли рассмотреть эту красоту?

– Попробуйте, доктор. Договоритесь с военными, они вас уважают.

Внизу застучали в дверь.

– Доктор, доктор, откройте.

Надежда скатилась с лестницы вниз, я поспешно одевался. В дверь ворвалась грязная девчонка.

– Доктор, беда. В Камышевке... эпидемия.

– Ты на машине?

– Я бежала, всю дорогу бежала. Там солдаты уже оцепили село, я успела прорваться раньше. Люди умирают, доктор. Маманя и папаня там...

– Надя, осмотри девчонку и не выпускай от сюда. Может быть она тоже... Если надо, вымой. Я пойду...

Собираю свой чемоданчик и выхожу из дома.

Командир части оказался на месте.

– Так это вы и есть доктор из поселка? Мне уже докладывали о вас...

– Да, я.

– Слушал о вас много хорошего. Особенно восхищаются хирурги. Чего вы так рано, доктор?

– Я хочу поехать в Камышевку. Дайте машину.

Полковник задумался.

– Значит, вам уже донесли. Понимаете какая штука, там опасно. Мои медики уже в селе, стоит ли вам рисковать...

– Это моя обязанность лечить людей.

– Похвально. Я конечно, не очень то желал бы вас туда отпускать, но мне хочется считать вас человеком, которому можно доверять, человеком, который работает в одной команде с нами. Поезжайте, но то что вы увидите там и узнаете, местное население не должно знать.

– Они сами все видят.

– Видят, да не все, а знать вообще ничего не знают. Вы как медик должны хранить тайну... Не правда ли?

– Обязан.

– Вот и хорошо, что мы договорились. Тогда я вам машину дам, поезжайте в Камышевку.

Лейтенант по радиостанции долго выяснял, можно пропустить меня или нет, наконец, оцепление разомкнулось и я поплелся по дороге к ближнему дому. В селе зловещая тишина. Из-за угла дома показывается фигура в костюме химзащиты, передо мной она снимает очки и сдергивает капюшон. Это майор Молчанов, он недоволен, хмурит брови и говорит.

– Доктор, как вы сюда попали?

– Мне разрешил подъехать полковник.

– Чего это он вдруг? Ну ладно, я сейчас вам выдам одежду, постойте здесь.

Через пол часа мне приносят костюм химзащиты. Я одеваюсь и иду в первый попавшийся дом, за мной, как на привязи, топает Молчанов.

В избе изо всех углов вопит нищета, на печке лежанке, лежат двое испуганных ребят, замотанных в тряпье. Женщина с искаженным от судороги лицом вытянулась недалеко от порога. Я кладу чемоданчик на пол и начинаю ее осматривать. Все мышцы сжаты и разогнуть руку или ногу невозможно.

– Что за черт. Это же паралич, – ошеломленно бормочу я.

– Вы правы, доктор, – мычит через респиратор Молчанов. – Это действие нервно-паралитических газов.

– Это..., это же...

– Не трудитесь высказываться, доктор...

– Мать, вашу...

Ну его к черту. Теперь, дети. На них, при наружным осмотре ничего не видно.

– Их надо отделить...

– Все равно помрут.

– Если они не заражены, так почему они должны помереть?

– Этим просто досталась малая доза. Сразу не помирают.

Врешь, я кое что читал о действии этих газов. Просто надо знать сколько времени прошло после взрыва. Я беру в охапку детей и вытаскиваю их на улицу.

– Вы можете сидеть здесь и никуда не бегать? – спрашиваю их.

– Хорошо, дядя, – лепечет испуганный старший.

– Будь умницей, к маме в дом не ходи, это опасно.

– Хорошо, дядя.

Мы идем с майором к следующему дому.

– Майор, как так получилось, что в деревню попал газ?.

– Ракета принесла.

– Что? – я обалдел и остановился.

– Ну, ошиблись ракетчики в расчетах, недалеко от деревни и упала. Что вы думаете, здесь без конца такие ляпы.

– Разве здесь испытывается бактериологическое и химическое оружие? Вы не находите, что это... варварство, майор?

– Это не наше дело. На это есть военное ведомство, там решают.

– Почему не наше? На деревню падают ракеты со страшной начинкой...

– Слушайте, доктор, держите рот на замке, мне совершенно неинтересны ваши рассуждения о морали. Произошла ошибка, надо ее исправлять.

В молчании подходим ко второму дому.

Здесь опять смерть. Красивый мужик скрючился на крыльце и застыл в неестественной позе. В доме, на лавках и кровати его жена и мать. Мать что то помешано говорит, обращаясь к черной иконе в углу. Жена устало глядит в потолок. Я их осматриваю и вывожу на улицу.

– Что вы задумали? – спрашивает Молчанов.

– Пытаюсь хоть немногим спасти жизнь.

– Поздно.

– Не каркайте.

– Все равно, мы их и дома сожжем. По инструкции, зараженные районы должны быть обработаны...

– Слушайте, майор, не мешайте мне. Вы меня слишком плохо знаете и не стоит вставать поперек... Пока я не проверю и не обезопасю людей, ни о каких пожарах разговора не будет.

– Да кто ты такой...

И тут я не выдержал и всадил кулаком в этот противно выпирающий белый респиратор, тело согнулось, заскользило на траве и покатилось под гору.

Весь день сортировал больных и здоровых и чуть не плакал от бессилия, что нет лекарств, прививок и ничем нельзя помочь несчастным. Кое кто из этих несчастных наверно действительно хватил минимальные дозы газа и теперь медленно загибался, бился на земле в периодичных судоргах. Майора нигде не было и я попросил офицер оцепления прислать мне тридцать небольших одноместных палаток, воды, пищи и лекарств. Все, кроме лекарств, часа через четыре прислали и вскоре маленький лагерь раскинулся на чьем то огороде. На следующий день опять отсев, уже умерших от вчерашних "здоровых" и так три дня. Когда понял, что только семнадцать человек останутся жить, разрешил сжечь село. Мы еще оставались в карантине две недели и потом, все поехали в Глушково... Камышевка исчезла.

Первой меня встретила медсестра Надежда. Она обняла и тихо всплакнула.

– Ну что вы? Все в порядке, я вернулся.

– Я вижу. И все же боялась, всего боялась.

– Как девочка?

– Какая? А, из Камышевки, с ней все нормально, я ее здесь три дня выдержала, потом родственники взяли к себе. Ее отец и мать...?

– Умерли. Если бы вы знали, как я хочу есть.

Она отрывается от меня и поспешно собирается.

– Я сейчас.

– Куда вы?

– В столовую.

В комнату врывается Верка и тихо валится на стул.

– Доктор... Вы вернулись.

– Вы что, похоронили меня?

Она молчит и огромными глазами смотрит, как я скидываю рубаху и роюсь в чемодане.

– Я молилась...

Я похожу к ней и треплю за щеку.

– Спасибо. Лучше скажи, сегодня можно сделать баню.

Теперь Верка подпрыгивает.

– Я договорюсь. Соседи воды накачают. Совсем забыла, что там был ад.... Я побегу, доктор...

– Беги.

Надежда принесла судки.

– Ешьте доктор. Я как сказала там, что вы вернулись, так они навалили вам... шесть котлет дали..., здесь компот и сок.

– Спасибо, Надя.

– Поселок взбудоражен. Камышовцев, что вы привезли, разбирают по домам. Сейчас любопытные сюда прибегут.

– Это зачем же?

– Переживали за вас. Сама мать игуменья, отстояла службу, просила бога за вас.

Пока я ем, дом набирается людьми. В приемной сидят Варька, дед Тимофей, инвалид Петрушенко, сумасшедшая Клавка, еще несколько незнакомых мне людей. Они сидят в приемной и шумят. Когда спускаюсь вниз, наступает тишина.

– Вы все ко мне на прием?

– Это... мы, то есть я... с вопросом, – поднимается дед. – Мы уже все знаем. Камышовцы рассказали.

– Так что за вопрос?

– Этот, майоришко, Молчанов и его банда, тебе помогали?

– Он куда то исчез, я его так до конца и не видел, а остальные и не приезжали.

– Я говорил, – торжественно обращается ко всем дед, – этим до нас дела нет. Все сошлось.

Теперь все загалдели. Дед подходит ко мне и наклоняется к уху.

– Это правда, что ты Молчанову морду набил?

– Да нет. Просто один раз ударил и все... Потом чего то я его не видел.

– Молодец. Хорошо врезал, он же здесь в больнице с переломом челюсти лежит.

– Да что вы говорите?

Я действительно изумлен. Варька подбегает ко мне.

– Доктор, баня скоро будет готова.

Она пришла, когда я прибирался в комнатке и развешивал свое постиранное бельишко. Скрипнула дверь и Рита застыла на пороге.

– Здравствуй, Рита.

Молчание. Я подхожу и осторожно целую ее. Глаза полные слез, не могут оторваться от меня.

– Мы тебя ждали, – шепчут губы. – Когда узнала, что ты здесь, не могла досидеть в школе...

– Ну и правильно сделала. Идем, чего ты встала на пороге.

Я сажаю ее на кровать, а сам опускаюсь на пол и кладу голову на ее колени. Она опускает руки мне на голову и перебирает волосы.

– Ты сегодня останешься со мной? – спрашиваю ее.

– Останусь.

– Только не как в тот раз.

ИЮЛЬ

После того, как произошли события в Камышевке, у меня стали появляться пациенты. Пошли со всеми своими болезнями и тут я увидел, что почти большинство жителей поселка страдает от полигона, На них обрушилось все, химическое отравление и биологическое, плохая вода, пища и от сюда болезни сердца, почек, печени, желудка. Не имея лекарств, я понял, что без помощи военных мне все равно не обойтись. Пришлось опять придти на прием к полковнику.

– Здорово, вояка, – уже по свойски сказал мне командир части. – Слышал, как пашешь и как рукой машешь.

– Сорвалось..., – понял я его намек.

– И правильно, армия хлюпиков не любит. Я бы с удовольствием тебя взял в штат.

– Мне кажется, пока я при своем месте...

– Да брось ты. Давай на спор, я скажу зачем ты ко мне пришел?

– Давайте попробуем, на бутылку водки.

– Идет. Ты пришел ко мне за лекарствами. Ну что отгадал?

– В общем то так. Но там есть больные, которым требуется хирургическое вмешательство и помощь других специалистов.

Ха... ха..., – ржет полковник, – ну и хитер, стервец. Что придумал, чтобы только бутылку получить. Загрузить больницу решил. Ну нет, – он вдруг прекратил смеяться. – Мы и так много гражданских у себя держим. Не хватало нам загружать своих врачей. Вас прислали, вы и выкручивайтесь. Лекарствами выручим, кое что дадим.

– Полковник, там есть раковые больные, больные с циррозом печени...

– Этих сюда, выявляй и сюда. Мы их возьмем. Часть больных, заболевших в результате воздействия на них местных условий, обязаны лечиться у нас

– Но есть еще и другие...

– Слушайте, доктор. Мы с вами на полигоне должны быть как одна команда. Только каждый должен заниматься своим делом. Наш госпиталь лечит военных и тех гражданских, которые пострадали на полигоне, вы лечите, на своем уровне, местное население.

– Но больные, которых вы называете вашими, не хотят идти к вам лечиться.

– Вот тут вы и должны помочь нам доктор. Надо убедить их, чтобы они шли.

– Это трудно, полковник. Те кто к вам приходят, обычно назад не возвращаются.

Наступила тишина. Командир части начал наливаться кровью.

– Доктор, я бы не стал упрекать в некомпетентности персонал госпиталя. У нас в основном лежат конченные люди и выходить их трудно.

Мне совсем не хотелось с ним ссорится.