Текст книги "Ночные окна. Похищение из сарая"

Автор книги: Евгений Камынин

Соавторы: Александр Трапезников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Да, что? – вновь поддержал брат. – Это естественное соперничество. Мальчишки всегда борются, чтобы победить.

– Но потом они вырастают. А победы как не было, так и нет, – сказал я. – Зато на ее место приходит другое чувство.

– Какое же? – нахмурился Алексей.

– В общем-то вполне естественное, особенно по отношению к более удачливым братьям. Зависть. А затем обида и злопамятство. А далее следует целый букет из бодлеровских цветов. Пахнут они очень резко и кружат голову. Помрачают рассудок, когда думаешь только об одном. О мести.

– Ерунда все это! – вновь взорвался Владимир. – Леша, ты слышишь, на что он намекает? К чему ведет? Поссорить нас хочет. Психоаналитик хренов! Пошли лучше отсюда.

– Нет, – остановил его Алексей. – Пусть продолжит. Я хочу знать. Пока что это все слова.

– А вы припомните весь свой жизненный путь и все ваши взаимоотношения с братом, – произнес я.

– Никаких таких реальных фактов и доказательств не нахожу, – проворчал Алексей.

– Но они есть, – подал голос Левонидзе, вступая в действие.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, состоящая из разных разностей

Анастасия – это моя жена. Если мне сорок девять лет, то ей на днях должно исполниться тридцать. Вполне годится и в дочери. Но нас теперь связывают совсем иные отношения: врач и пациент. В своей запертой комнате она находится уже почти год. Это вынужденная мера, а не моя прихоть. Просто Анастасия порой не в состоянии контролировать свои поступки. Она может не столько навредить другим (я – не в счет, ко мне у нее повышенная агрессия), сколько самой себе. Любой внешний раздражитель способен обострить болезнь, вызвать депрессию или, того хуже, попытку суицида. Кстати, другие ведущие специалисты в психиатрии, которых я приглашал для консультации, согласились с моими выводами и ее особым режимом.

Когда-то она была неплохим художником-графиком и подавала большие надежды. Но накануне первой персональной выставки произошел нервный срыв. Сказалось огромное напряжение. Перед этим – три дня бессонницы, почти без пищи, в непрерывных заботах по устройству выставки в модной галерее. Денег было вложено немало. Но она была и еще остается очень богатой женщиной. А в результате – скандальная история при открытии, когда Анастасию увезли прямо в карете «скорой помощи» в больницу, а оттуда – через неделю – в мою клинику. Загородный Дом к тому времени приобрел уже окончательные очертания как лечебница неврозов и функционировал вовсю. Деньги в него были вложены моей супруги, моих скудных средств хватило бы лишь на постройку загона для кроликов. Причем без самих ушастых.

Но женился я на Анастасии вовсе не из-за ее капитала. Долгое время я даже не знал, что она является дочерью одного из крупных российских банкиров. Просто она действительно была очень привлекательной: стройная фигура, копна рыжих волос, матовое лицо, зеленоватые глаза, яркие губы, а еще была умной и талантливой девушкой. И совсем не избалованная своим привилегированным положением, спокойная и вполне скромная, остроумная, начитанная. Мне тогда еще не было известно, какую сильную психическую травму она перенесла в детстве, когда ее отец, человек вспыльчивый, часто впадающий в гнев и ярость, забил прилюдно насмерть клюшкой для гольфа ее любимого спаниеля. Видела это и десятилетняя Настя. Причем за какую-то ерунду – пес опорожнил желудок на персидский ковер. Несоизмеримость наказания и проступка потрясли девочку. Она некоторое время лечилась в швейцарской клинике, затем психическое здоровье вроде бы восстановилось. Отец делал все, что мог, чтобы загладить свою вину. Он положил на ее имя в банк крупную сумму денег. С восемнадцати лет она могла распоряжаться ими по своему усмотрению. Однако богатые банкиры наивно полагают, что парой-другой миллионов долларов можно вернуть любовь или даже прощение дочерей. Нет, насколько я выяснил потом, отца своего Анастасия с того случая возненавидела и продолжает ненавидеть до сих пор. Поэтому он практически исчез из ее жизни и дает о себе знать лишь пару раз в год: коротким звонком или каким-нибудь дорогим подарком ко дню рождения. Но потому-то и сама она не вошла по собственной воле в их изысканный круг – круг бизнесменов и политиков, элитных писателей и модных артистов. Она всегда держалась от них на расстоянии, хотя по потенциальным и творческим возможностям превосходила многих. Я случайно познакомился с ней в обычном уличном кафе. Кстати, я считаю, что ее графика и живопись после заболевания стали еще ярче, глубже, проникновеннее. Ведь талант и безумие идут по жизни рядом. А красота ее лица, глаз и губ ничуть не увяла. Так мне кажется. Наверное, потому что я продолжаю ее любить. Вот в память об этой любви у меня и остался на виске шрам от удара каминными щипцами, который нанесла мне Анастасия именно здесь.

Думая о ней, я смотрел на ярко подсвеченные искусственные дрова в камине и следил за тем, что рассказывает Левонидзе. Вначале он говорил о том, что вызывало лишь досаду и легкий смех у братьев Топорковых. Например, как маленький Володя, с детства похожий на кудрявого Ленина и столь же нетерпимый к политическим оппонентам, столкнул младшего брата Алешу с деревенского мостика, отчего тот едва не захлебнулся. А через год украл у старшего брата Коли часы и расколошматил их молотком.

– Зато я научился плавать, – со смехом возразил полковник. – А часы мы с ним вместе стибрили, чтобы посмотреть – почему стрелки бегают? И вообще, откуда вам все это известно?

– Земля слухами полнится, – уклончиво отозвался Левонидзе. – А свидетели порой живут долго. Однако идем дальше. Действительно, оставим всю эту чепуху. Это все так, прелюдия. Чтобы разогреться. А как вы объясните тот факт, что во время случайной драки с хулиганами весной 1968 года вы попали в милицию и едва избежали тюрьмы, а Владимир вышел сухим из воды? Хотя один из пострадавших очутился в больнице и стал позже инвалидом?

– Они ведь первыми начали, – ответил Алексей. – Приставали к нашим девушкам.

– Будущим женам, – буркнул подполковник. – Впрочем, вы, наверное, и это уже знаете. Следопыты! Чай, любимый писатель Фенимор Купер?

– Нет, у меня на полке другая книжка, «Камасутра», – усмехнулся Георгий. Он порой тоже любил пошутить. Особенно когда действительно шел по следу зверя. В такое время я замечал в его сужающихся зрачках два неумолимых ледяных огонька.

Алексей продолжил давать объяснение:

– Мы тогда как раз учились в военном училище. Николай-то уже в полку служил. А Володьке вот-вот погоны лейтенанта должны были нацепить. Ну и тут… такая неприятность. Могли и погнать. Словом, я всю вину на себя взял. Решил, если надо, то отсижу, а потом во флот подамся.

– Но ударил того парня по голове все-таки Владимир? – спросил Левонидзе.

– Да в драке не разберешь! – отозвался Владимир. – Может, и я. Но Алексея я об этой услуге не просил. Напротив, даже разозлился на него, когда узнал. Сам пошел в милицию, но было уже поздно. Дело завертелось.

– А потом развертелось в обратную сторону, благодаря вашему отцу-генералу, – сказал Левонидзе. – Но было тут еще одно любопытное обстоятельство. Даже целых два. Советская власть была хороша тем, что при ней по-плюшкински сохранялись всякие бумажки, документики, заявления, объяснения и прочая бухгалтерия. Вот одна из этих глупых бумаженций. Полюбопытствуйте.

Левонидзе лениво потянулся, взял со стола папку, вытащил лист бумаги и передал его Алексею.

– Это копия. Заявление в милицию вашего брата. В нем говорится, что во время драки он стоял в стороне, а того парня по голове ударили именно вы.

Полковник, нахмурившись, прочитал бумагу. Потом бросил ее на столик, но она не долетела, а плавно спланировала на ковер. Никто поднимать не стал.

– Но ударил-то, кажется, действительно я, – промолвил Алексей. – И потом, давайте сделаем скидку на молодость. На будущую карьеру, которая может в одночасье рухнуть.

– Но ваша карьера при этом никак не учитывалась, – холодно заметил Левонидзе и выудил из папки другую бумагу. – Хорошо. Вот еще один документ. О добровольном сотрудничестве Владимира Топоркова с органами внутренних дел. Собственноручно написано, число, подпись.

Бумага перелетела к Алексею, тот лишь пробежал ее взглядом и отправил на ковер к первой.

– На меня так давили, что я вынужден был это написать, – произнес Владимир. – Но какое это имеет значение? Через полгода я уже служил на Дальнем Востоке и об этой промокашке даже не вспоминал. Вы что же, решили меня в дерьмо окунуть, да еще в перьях вывалять? Какие у вас еще козырные тузы в рукаве?

– Есть немного, – отозвался Левонидзе. Новая бумажка была отдана Алексею. Георгий откомментировал: – Эта организация, с которой изъявил свое желание иметь контакты гражданин В.Топорков, куда серьезнее – Комитет государственной безопасности, датирована она 1976 годом, а псевдоним автором выбран сразу трехзвездный – «Полковник», хотя наш фигурант в то время был на три воинских ранга ниже званием. Очевидно, оч-чень, оч-чень хотелось видеть себя именно с такими погонами. Но настоящим полковником, как поется в песенке, стали все же вы, а не ваш брат.

Некоторое воцарившееся молчание прервал сам Владимир.

– Я объясню, – сказал он, обращаясь к Алексею. – Наша часть располагалась недалеко от границы, и это была необходимая мера. Кроме того, я ведь в политотделе работал.

– Да мне плевать! – отмахнулся тот. – Все равно я тебя люблю.

Очередная бумажка присоединилась к прежним. Они лежали на ковре, словно опавшие с Древа жизни листья. А может быть, это было Древо познания Добра и Зла, что, впрочем, одно и то же.

– Великодушный вы человек, Алексей Викторович, – усмехнулся Левонидзе. – Вам бы не по артиллерийской, а по церковной части служить. Вас не смущает даже то, что в архивах Конторы было обнаружено некое донесение, в котором вы характеризуетесь как крайне неблагонадежная, в политическом смысле, личность. Стоит ли говорить, каким псевдонимом оно подписано?

Еще один лист бумаги появился в его руках.

– Хватит! – прорвало тут Владимира Топоркова. – Прекратите. Этим вы ничего не измените. Дайте мне поговорить с братом наедине. Оставьте нас.

– Хорошо, – сказал Левонидзе, взглянув на меня.

– Сделаем перерыв, – кивнул я. – Вы – мои гости, отдыхайте и разговаривайте хоть до завтрашнего утра. И не стесняйтесь, угощайтесь водкой.

Мы вышли, мой помощник тут же зевнул.

– Скучно, – сказал он. – Все это напоминает мне историю Каина и Авеля. Пойду часочек посплю.

– В том-то и прелесть этого мира, что он никогда не меняется, – согласился я. – Все было, но ничто не проходит.

– И не исчезает бесследно, – добавил Левонидзе, как-то странно подмигнув мне. Он пошел в свою комнату на втором этаже, а я отправился немного побродить по окружавшему Дом парку.

Здесь были проложены усыпанные гравием дорожки, установлены деревянные теремки-беседки, разбит теннисный корт, имелся небольшой водоем с двумя лодками у мостика и даже настоящий грот, где стояла увитая плющом скамья и где я сам любил порой отдыхать от своих «гостей» или от собственных мыслей. Сейчас ноги несли меня именно туда. Проходя по парку, в котором росли преимущественно клены, березки и липы, я видел за деревьями некоторых из моих клиентов. Опавшие желто-красные листья приятно шуршали под ногами. Утро было сухим, теплым. Сам воздух, казалось, звенел от легкого дуновения ветерка. «Бабье лето» в этом году Пришло поздно.

За деревьями мелькнуло бородатое лицо физика с трубкой во рту. Он шел, прихрамывая, опираясь на палку. За ним проследовал сектант, глядя себе под ноги, словно выискивая что-то. В теремке сидели сразу три женщины – актриса, путана и поэтесса, устроив себе «девичник», на лужайке, столбом стоял пианист. Плейбой также в одиночестве разминался на теннисном корте. Я подошел к водоему и встал на мостике, облокотившись на перила. Поверхность пруда была покрыта тиной и листьями. «Надо бы его почистить, вызвать кого-нибудь из деревни», – подумалось мне. На одной из лодок мимо меня греб Сатоси, выставив, как всегда, в улыбке белые лошадиные зубы. На берегу сидел Олжас, охватив больную голову руками. Цце-то слышался голос Бижуцкого, что-то кому-то вдохновенно рассказывающего. Наверное, бомжу. И очевидно, историю, конец которой, пожалуй, был известен лишь одному мне.

Я не беспокоился об оставленных в комнате братьях Топорковых. Сейчас они, разумеется, основательно повздорят, покричат, затем помирятся, но главные открытия ждут их впереди. Вытягивать занозу – дело долгое и трудное. Но иначе она будет продолжать гнить в теле, отравляя организм. Приблизившись к гроту, я обнаружил, что уединенное место уже занято. На скамье сидела госпожа Ползункова, поглаживая расположившуюся на ее коленях пушистую Принцессу. Я уже собрался развернуться и уйти. Но вдова торопливо сказала:

– Александр Анатольевич! Вы-то мне и нужны. Присаживайтесь рядышком, места хватит.

Разумеется, я выполнил ее пожелание, фот представлял собой небольшую пещеру с естественным освещением. Вверху был проем, откуда на рыхловатое лицо Ползунковой причудливо падали солнечные лучи и тени. В глубине пещеры он сужался, превращаясь в узкий лаз, который вел неведомо куда. Еще при строительстве Загородного Дома местные жители говорили, что это очень древняя пещера, а лаз из нее ведет в целую сеть подземных катакомб. Когда-то в них добывали соль, в километре отсюда можно еще наткнуться на заброшенные карьеры. Возможно, они правы, но у меня никогда не возникало желания проверить это. Приготовившись выслушать Ползункову, я подумал, что речь вновь пойдет о пропавших часиках. Однако ошибся.

– Я написала завещание, – произнесла она столь торжественно, словно в ту же секунду должна была заиграть траурная музыка и начаться церемония прощания с ее телом. Выжидательно посмотрев на меня, она надолго замолчала. Но начала мурлыкать кошка, не веря в погребение хозяйки в этом каменном гроте.

– Продолжайте, – хладнокровно сказал я. Мои пациенты часто пишут всевозможные завещания, причем самые сумасбродные и дикие, а потом рвут их. И сочиняют новые.

– Я ездила вчера к нотариусу и заверила его, – уже менее торжественно проговорила Ползункова. – Он запер завещание в сейф.

– Разумно, – похвалил я. – Человек, говорят, смертен, правда, мне не довелось убедиться в этом на собственном опыте.

– Большую часть своего состояния я оставляю Принцессе, – продолжила Ползункова, не уловив моей иронии и гладя кошку, которой, по моему мнению, было глубоко чихать на все купюры с изображением американских президентов. – О ней будут заботиться, кормить, ухаживать и водить на мою могилку. Там ее всегда будет ожидать свежий творог с рынка. Будто бы от меня. – Тут Ползункова собралась пустить слезу, скривила лицо, но… передумала. В гроте было и так достаточно сыро. Где-то под землей били ключи. Даже слышалось их журчание.

– Алла Борисовна! – произнес я, желая ее поддержать. – Мысли о смерти очень вероломны, захваченные ими, мы забываем жить. Вам следует относиться к себе более великодушно.

– Нет, нет! – поспешно ответила она. – Я знаю, что скоро умру. Еще несколько дней назад мне было… видение. Ночью. Я не спала. НЕЧТО вошло в комнату и склонилось над моей кроватью. Оно приказало мне «готовиться». Вы знаете, даже У Принцессы шерсть встала дыбом.

Я не перебивал ее, поскольку у подобных пациентов магия сновидений бывает вполне реальной. Иногда с ними разговаривают двойники, ангелы, бесы или то НЕЧТО, о котором сейчас упоминала Ползункова. Но она вдруг сменила тему.

– Здесь есть кто-то чужой, – сказала она, понизив голос и тревожно оглядываясь. Взгляд ее остановился на узком лазе в подземные пещеры, откуда тянуло сыростью и заплесневевшим «рокфором». – Он ходит тихо и незаметно, все время прячется. Это именно он украл мои часы. Чтобы остановить на них стрелки.

– Полноте, – как можно мягче произнес я, хотя у меня самого после ее слов вдруг пробежал легкий холодок по спине. – Мы скоро найдем их.

Тут мне почудилось, что в глубине грота действительно кто-то стоит, прячась за каменным выступом. Я поднялся и сделал несколько шагов к лазу, но это оказалось всего лишь причудливой игрой света и тени. Зато у выхода послышался несомненный шорох. Ползункова вцепилась в мою руку, Принцесса вздыбила шерсть на спинке.

– Не уходите! – громко прошептала Алла Борисовна. – Это он.

– Я только взгляну. – Освободив руку, вышел из грота. Вокруг никого не было. «Какой-нибудь зверек пробежал, – подумалось мне. – Белка или еж».

Затем я вернулся к Ползунковой, у которой в глазах сквозил страх. Странно, что она решилась забраться в этот грот, коли так боится. Место не из самых приятных, даже слегка жутковатое.

– Абсолютно никого! – сообщил я как можно более весело. – Все это нервы. Пойдемте отсюда на свежий воздух.

– Нет, нет! – столь же торопливо, как в прошлый раз, ответила она. – Я еще не рассказала о завещании. Вы должны знать, что десять миллионов долларов я оставляю на нужды клиники. Поскольку верю в ваше благое дело.

– Вот знать этого я вовсе не должен, – шутливо отозвался я, – ибо мне захочется вас когда-нибудь отравить. Помните, как в Библии: горе тем, через кого в мир сей приходят соблазны…

– Нет, вы меня не отравите, – печально, но уверенно произнесла она. Добавив после небольшой паузы: – Меня найдут здесь, в этом гроте, зарезанной. – И постучала при этом по каменной кладке.

И вновь мы оба услышали какой-то подозрительный шорох, доносящийся то ли из лаза, то ли от выхода.

– Пойдемте! – решительно сказал я, протягивая руку. – Мы обсудим ваши проблемы позже.

Возле грота мы, естественно, никого не обнаружили.

Путь обратно пробегал по тропинке, вдоль которой были высажены особые морозостойкие мексиканские кактусы. Но зимой их все же покрывали специальной пленкой, а под ними шли трубы с подогревом. Иглы этих больших и причудливых кактусов были столь остры и тверды, что могли проткнуть насквозь даже человека. Если бы он возжелал побыть цыпленком на вертеле. Мне они никогда не нравились. Их посадила Анастасия, еще когда была здорова. Она говорила, что мексиканские индейцы кончают жизнь самоубийством, бросаясь на подобные иглы. В основном, девушки, от несчастной любви. И добавляла при этом, что так же поступит и сама, если я ее брошу. Фантазии, конечно, что же еще?

Но сейчас, пока я шел вместе с Ползунковой мимо этих чудовищ, мне подумалось, что вот стоит мне лишь подставить ногу и слегка подтолкнуть вдовицу, как она споткнется, выронит из рук кошку и непременно полетит на застывший в ожидании кактус с его смертоносными иглами. Одна из которых вопьется ей в висок Десять миллионов долларов перейдут на счет клиники, что будет очень своевременно, так как имелись существенные финансовые проблемы. Покуда мне удавалось скрывать эти неурядицы, латать дыры, но скоро, вполне возможно, об этом узнают все. И тогда моя головная боль станет достоянием гласности.

Однако я тоже имею право на некоторые фантазии. Тем не менее Принцесса в руках Ползунковой предостерегающе замяукала. Экие прозорливые существа эти кошки!.. Еще одна мысль, озаботившая меня в эти минуты, была о «некто чужом, незаметном, прячущемся», как выразилась сама вдова в гроте. Кто мог ей померещиться здесь, в парке или в Доме? Ведь нет же тут невидимок? Все «гости» практически всегда на виду, обслуживающий персонал тоже. Чужие, как принято говорить, здесь не ходят. Но ведь была предпринята попытка проникнуть на территорию клиники нынешней ночью? Или это имитация? Целью отвлечь внимание, направить поиски по ложному следу? Но кого и что следовало искать? Мне подумалось, что кто-то начинает вести довольно опасную и хитрую игру. Игру в прятки. Именно со мной. Где же мне искать того, кого зовут НЕКТО или НЕЧТО? Ответ сам выплыл на поверхность из моего сознания. Прежде всего я спросил себя: «Куда девается капля, когда она падает в пруд? Она исчезает».

Но, не так ли «исчезает» отдельный человек, когда он попадает в пруд (или тихий омут?) других людей?

– Смотрите, какая все-таки замечательная пара и как они подходят друг другу! – вывела меня из задумчивости Алла Борисовна, показывая рукой в сторону теннисного корта, где играли мои ассистенты Жан и Жанна. – Какие они оба гибкие и стройные, залюбуешься! Вот бы их поженить. А?!

Если бы она только знала, что Жан – гей, а Жанна – лесбиянка, и они ненавидят друг друга. Но в теннис играют действительно хорошо, со спортивной злостью и азартом. Мне были нужны именно такие помощники, поскольку среди моих клиентов не редки люди с самой причудливой сексуальной ориентацией.

– Поженим после следующей посевной, – великодушно согласился я и направился к Дому. Пора было возвращаться к братьям Топорковым.

Бутылку водки они уже уговорили, сейчас сидели полуобнявшись и душевно напевали старую песню.

– «Ка-ким ты бы-ы-ыл, та-а-ким остался…» – затягивал Алексей.

– «Но ты и до-о-орог мне та-а-кой!..·» – подхватил Владимир.

Я подождал, пока они допоют до конца. Потом молча вытащил вторую бутылку. Собственно, можно было и попрощаться с ними, раз всех все устраивает, но Левонидзе, вскоре присоединившийся к нам, настроен был продолжать. Он выглядел свежо и бодро.

– Итак, уволившись из армии, вы занялись бизнесом, – произнес мой помощник, обращаясь по-прежнему преимущественно к полковнику. – И привлекли к этому делу брата.

– Так, – кивнул Алексей.

– Затем где-то в Китае подхватили кожную болезнь и некоторое время лечились в военном госпитале Бурденко.

– Да.

– Значительная часть сбережений ушла на лекарства, а потом еще и склад разграбили.

– Именно.

– Ваш брат сейчас находится в таком же бедственном положении, как и вы.

– Конечно.

– Тогда ответьте мне, пожалуйста, на такой вопрос. – Левонидзе открыл папку и начал что-то искать, хотя я был уверен, что у него все давно приготовлено и лежит на месте. Просто тянул паузу, чтобы напрячь нервы у ожидавших братьев. Я не сомневался, что в прокуратуре он был лучшим следователем. – Вот, – сказал наконец он и вытащил несколько фотографий. – Поглядите-ка. Откуда у вашего брата три месяца назад вдруг появился этот уютный двухэтажный особнячок в Красногорском районе и этот джип?

Я знал, что на снимках запечатлен и сам Владимир Топорков со своим новым имуществом. Но без супруги. Очевидно, эти приобретения составляли тайну и для нее. Попросту приготовил для себя запасной аэродром. Чтобы рано или поздно исчезнуть.

Пока Алексей рассматривал фотографии и опять хмурился, Левонидзе продолжил:

– Сделки оформлены через вторые и третьи руки, но концы-то всегда остаются. У меня есть и копии этих документов. Показать?

– Не надо. – Полковник бросил фотографии к неподвижно застывшему брату. Они упали к нему на колени и соскользнули на пол. – Это ты увел товар со склада. И имитировал ограбление. Зачем же ты, сука, газетами вместе со мной торгуешь и Рубли сшибаешь?

– Чтобы не догадались, – подсказал Левонидзе.

– А вот «Честерфилд» курить не стоило бы, – заметил я. – Для роли разорившегося в дым больше подходит «Прима» или «Беломор».

Владимир Топорков неожиданно засмеялся, поглядывая на всех троих.

– Уважаю, – сказал он. – Ловко сработано. Молодцы. Ай да психоаналитики. Вам бы в ЦРУ служить. Но я тебе, Леша, сейчас все объясню.

– У него на все есть ответ, – усмехнулся Левонидзе. – Давайте послушаем. Люблю мифы Древней Греции.

Алексей резко встал, но в драку не полез, а плеснул себе водки. Владимир протянул ему и свою рюмку.

– Ты меня благодарить будешь, – сказал он. – Наливай и слушай. Пока ты лежал в больнице, на меня наехали братки из Орехова. Вначале я согласился платить за «крышу», но потом они резко взвинтили цену. Тебе я ничего не говорил, потому что врач запретил беспокоить. Какой у меня оставался выход? Они грозили сжечь склад. Вот я придумал такой ход конем. В той ситуации это было самым разумным решением. Товар я вывез и продал оптом, а деньги вложил в домик. Не отдавать же все браткам.

– Но почему же ты мне позже ничего не сказал? – спросил полковник, все еще сомневаясь.

– Пойми, дурья твоя башка, этого нельзя было делать. Ты парень горячий, попер бы напролом и схлопотал пулю или загремел в больницу. Да и я вместе с тобой. Они бы еще и до жен добрались. Поэтому все приходилось держать в тайне, даже от моей жены. А так они видят: склад сгорел, сами мы бедствуем, торгуем газетами, вот и отстали. Надо было еще месяца три-четыре продержаться, а потом я бы рассказал всю правду. Вот тебе и загородный особнячок, и джип, и кредиторов нет, и братков, и деньги остались, и можно новое дело начинать. Опять вместе. Здорово все удалось?

Владимир победно посмотрел на брата, на Левонидзе и на меня.

– Снова вместе – не советую, – промолвил мой помощник.

– А можете вы опять оставить нас одних? – попросил Алексей.

– Ну разумеется, – сказал я. – Водки еще много. – И кивнул в сторону бара.

Смешное и трагическое столь часто перемешивается в людской природе, что только диву даешься, а порой смех и слезы еще густо приправлены кровью, как изысканное блюдо для таких гурманов, как я или мой помощник. Я высказал свою мысль Левонидзе, но он лишь пожал плечами, не разделяя моего мизантропского настроения.

– То ли еще увидим, – сумрачно изрек он. – Но хорошо, что у братанов Топорковых нет с собой боевых топоров или другого оружия.

– А ты их обыскивал, что ли? – спросил я.

– У профессионалов свои секреты, – уклончиво отозвался он. – Я же в твою мозговую кулинарию не лезу.

– И правильно делаешь. На кухне должен быть только один повар.

Левонидзе закурил, щелкнув серебряной зажигалкой. Такую я прежде у него не видел. Проследив за моим взглядом, он усмехнулся.

– Похожа, но не та. А вот часы у Ползунковой наверняка украл сам Бижуцкий. Он ведь клептоман и лунатик.

То, что Бижуцкий не всегда отвечает за свои поступки, если можно так мягко выразиться, я знал. Но до полнолуния было еще несколько дней, а в предшествующие сутки он вполне нормальный, хотя и несколько занудливый человек. Это во-первых. Во-вторых, Борис Брунович сидел слишком далеко от Ползунковой. Правда, теперь я вспомнил, что он вставал со своего места в самом начале завтрака. Камера плохо зафиксировала этот момент. В-третьих, откуда Левонидзе вообще знает про пропавшие часики? Об этом я и спросил своего помощника.

– Откуда? Об этом, наверное, только глухой не слышал, – ответил Георгий. И опять как-то уклончиво. Ползункова, конечно, женщина чрезмерно болтливая, но у меня появились некоторые сомнения в том, что она успела рассказать кому-либо еще о своей пропаже.

– Пожалуй, ты уже и о ее завещании знаешь? – спросил я, фиксируя взгляд. Он был непроницаем.

– О каком таком завещании? – задал Левонидзе встречный вопрос.

Я почему-то вдруг подумал, что это именно он час назад шуршал листвой и камешками возле грота. Но вслух об этом не сказал. Нашей беседе помешал неслышно подошедший Жан.

– Вам, Александр Анатольевич, звонила Нина. Та, вчерашняя, – доложил он. – Спрашивала, не появлялись ли здесь Николай Яковлевич или Маркушкин? Но я не стал вас тревожить.

– Значит, обоих потеряла, – усмехнулся Левонидзе. – Думаю, они пьют где-нибудь на пару и клянутся в вечной дружбе.

– Как знать, – произнес я, интуитивно заподозрив что-то неладное. Это лишь дураки учатся на своих ошибках и немного умнеют, а люди неглупые, вроде обоих «отцов» Максима, вопреки всем своим ошибкам, напротив, дуреют. К тому же меня отчего-то беспокоит сама Нина. Я уверен, что в ней уже произошел некий нравственный слом. Надеюсь, к лучшему. Хотелось бы убедиться в этом.

– Сказала, что перезвонит позже, – добавил Жан. – И мне показалось, что она была очень взволнованна, потому что пропал еще и Максим.

– Словом, все растерялись, – саркастично заметил Левонидзе. – Ушли в разных направлениях и не вернулись к домашнему очагу. Надо было ей сказать, что после посещения клиники Александра Анатольевича Тропенина многие пациенты исчезают почти бесследно и более никогда не возвращаются в свое прежнее физическое тело. Таковы законы психиатрии, или конфигурации фигур.

– В следующий раз так и скажу, – пообещал Жан. Он слегка наклонил голову и столь же бесшумно исчез.

– Его бы дворецким в Англию, в какой-нибудь старый замок с привидениями, – похвалил Левонидзе. – Впрочем, ему здесь тоже неплохо, да и призраков хватает. Порой не отличишь: кто еще живой, а кто уже мертвый. Но в любом случае у каждого из-за плеча какой-нибудь скелет выглядывает.

Я промолчал, поскольку был согласен с Георгием. А еще потому, что дыхание этого «скелета» ощущал и за своей спиной. Едва мы прошли несколько метров, как встретили Жанну.

– Наши дамы там, в теремке, готовы перекусать друг друга, – тревожно сообщила она. – Я как раз за вами.

– Что ж, посмотрим, – кивнул я. – Только никогда не торопитесь. Излишние волнения и спешка всегда передаются нашим гостям. Дай воде покипеть, и она вся выкипит.

– И даже к последнему вагону поезда не мчись сломя голову, – добавил Левонидзе. – Поскольку его-то как раз и отцепят в первую очередь. Поверь, Жанночка, двум старым мудрым черепахам.

Мы медленно двинулись вслед за длинноногой ассистенткой к теремку, откуда доносились возбужденные голоса. К девичнику из поэтессы, путаны и актрисы присоединилась еще и Ползункова с Принцессой на руках. Полный сбор здешних женщин. Анастасию я, разумеется, выделял в особую категорию и не сопоставлял ни с кем. Признаться, более всего меня сейчас озадачивали следующие моменты: сигареты «Честерфилд», которые курил Владимир Топорков, и окурок, оброненный неизвестным злоумышленником у ограды; следы протектора джипа, который мог принадлежать тому же среднему братцу; а также клочок серой рубахи в моем кармане – он вполне соответствовал одеянию младшего Топоркова. Возможно, кто-то из них пытался ночью пробраться в клинику, но зачем? Выводы в любом случае делать было рано.

Остановившись возле теремка, мы стали прислушиваться к беседе. (Жанну я отпустил восвояси.) Сейчас дамы разговаривали более тихо, но были явно чем-то напуганы. Причина выяснилась довольно скоро. Левонидзе не смог сдержать злорадной усмешки.

–...я заявляю, что готова собрать свои вещи и уехать отсюда немедленно. – Голос принадлежал поэтессе Ахмеджаковой, гордящейся своим древним княжеским родом, что, впрочем, не мешало ей во время ночного сна регулярно мочиться в кровать. Параджиева, отвечающая за смену постельного белья, постоянно жаловалась мне на эту поэтическую слабость. Я же никогда не придавал этому особого значения, поскольку лечу не энурез, а мозги.

– Но вы уверены, что не ошиблись, милочка? – спросила актриса.