Текст книги "Галактический консул"

Автор книги: Евгений Филенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц)

14

Едва только гравитр набрал высоту, как Костя спихнул управление автопилоту, а сам взял руки Юлии в свои.

– Подожди, не обнимай меня, – тихонько сказала Юлия. – Я еще не привыкла к тебе. Это все равно, что обниматься с чужим человеком. Посидим молча.

Костя кивнул. Он чувствовал плечом тепло ее плеча, ему передавалось ее неровное дыхание, и пока этого было достаточно для полного счастья.

Сначала они летели над мегаполисом, объятые заревом его ночных огней. Автопилот предупредительно огибал чудовищные башни небоскребов, что тысячеглазыми Аргусами стерегли муравьиную суету у своих ног, перемигивался позиционными сигналами со встречными машинами… Потом город кончился, внизу установилась непроницаемая чернильная темнота, и лишь изредка ее прорезали лучики слабого света. А на горизонте уже занималось сияние другого города, что медленно, шажками стремился на воссоединение с соседями, чтобы подавить и заполнить собой последние клочки мрака и навечно воцариться на этой земле сплошным жилым континентом.

– Не полетим туда, – попросила Юлия.

– А куда?

– Вниз.

Костя осторожно высвободил одну руку и направил гравитр во вздыхающий, шелестящий, росистый мир ночного леса.

Потом они сидели в открытой кабине, тесно прижавшись друг к дружке, ничего не видя вокруг и ничего не слыша, кроме собственного дыхания.

– Что с тобой там было? – спросила Юлия.

– Не знаю, – ответил Костя. И тут же поправился: – Не скажу.

– Ты вернулся оттуда другим. Ты меняешься с каждым днем. И я не знаю, каким ты станешь, когда все перемены в тебе закончатся.

– Человек не топограмма. Он не может преобразиться до неузнаваемости.

– А эти ужасные шрамы? – пальцы Юлии коснулись одной и костиных боевых ран на бицепсе, предмета его бесконечной гордости. – Откуда они? Такое впечатление, что тебя там кто-то ел. И это сейчас, когда ты еще только курсант! А что будет, когда ты получишь диплом?

– Наверное, доедят, – фыркнул Костя.

– Я с тобой не шучу!

– Ну что со мной может быть?.. – он пожал плечами. – Вперед, в Галактику!

– И мы больше не увидимся?

– Не увидимся!

– Никогда?!

– Никогда!

– Никогда-никогда?

– Ну разве что ты станешь моей женой, – беззаботным тоном предположил Костя, хотя душа у него дрогнула.

– Еще недоставало! – Юлия с силой оттолкнула его. К ней понемногу возвращалось обычное настроение. – Тогда мы вообще будем видеться раз в столетие. Ты будешь возвращаться из своей разлюбезной Галактики весь в приключениях, в шрамах, в пробоинах от метеоритов. «Познакомься, – скажу я. – Это твоя внучка».

– «У-у», – подхватил Костя. – «Какая ты у нас с бабушкой выросла! На тебе конфетку. Хоро-о-ошая девочка… А кой тебе годик?»

– «Девяносто седьмо-о-ой!..» – капризно протянула Юлия. – Нет, не пойду я за тебя замуж, и не проси. Не бывать тому! Пусть лучше ты будешь томиться от любви ко мне, будешь всеми силами стремиться домой, на Землю, где есть я. Будешь сбегать с вахты на свидания. Ведь будешь?

– Еще бы!

– Ты ведь любишь меня? – строго спросила Юлия.

– Люблю! – радостно объявил Костя.

– Сильно?

– Невероятно!

– Ну то-то… Разрешаю тебе поцеловать меня…

Костя зачем-то зажмурился и даже слегка оглох. Сперва он ткнулся губами в щеку девушки, потом в нос, и только после всего этого получился настоящий поцелуй. Время остановилось.

– Ты не дослушал! – донесся до него голос Юлии. – Я хотела разрешить тебе поцеловать меня в ладошку. А ты?! Полез… Будто старый космический волк, отпетый сердцеед, гроза вселенной. Ох, вещует мое сердце: влюбишься ты там в какую-нибудь Тувию, деву Марса!

– Это невозможно, я люблю только тебя, – промурлыкал Костя.

– А ее?

– Кого это – ее? Тувию, деву Марса, такую-то дуру?

– Нет, эту… Галактику?

– И ее, – вздохнул Костя виновато. – Тоже. Но посмотри, как красиво! – Он выскочил из кабины в мокрую траву и поднял руку к ночному небу, видневшемуся в просветах между неподвижными кронами. – Вот это – Лебедь. А это – Медведица с Медвежонком. Болгары, между прочим, называют это созвездие Повозкой. Один болгарин поймал медведя и запряг в повозку, а тот не хотел работать, дергался, упирался, рвался на волю и все начисто разворотил… А вот это Млечный Путь. Представляешь, там везде живут! И на этой звезде, и на этой… Жаль, что ты не видела Галактику за атмосферой. Она – цветная. Она – как я не знаю что. Как алмазная россыпь! А какие они вблизи, эти звезды! Огромные, лохматые головы горгон, огненно-рыжие, седые, золотые, серебряные! А какие, Юлька, бывают планеты! Во стократ прекраснее Земли…

– Не верю, – прервала его девушка.

– Чему не веришь?

– Что есть хотя бы одна планета лучше Земли. Ну хоть вот на столечко лучше. Не бывает такого!

– Ты не понимаешь… Земля – это дом, это очаг. А те планеты словно коллекция драгоценных камней. Посмотрел, порадовал глаз – и домой.

– А я уже подумала, что ты из фанатиков. Бывают же среди вас такие, что могут годами жить в космосе и не вспоминать о Земле?

– Сколько угодно. У нас на курсе пятеро титанидов. Нормальные ребята, но попробуй докажи им, что Земля краше их лысого Титанума! Или, к примеру, Гай Зарубин – эктон, родился и вырос на галактической базе. Он не понимает, как можно привязаться душой к какой-то одной планете, когда нет ничего лучше безбрежных космических просторов. Ну, я не такой. И потом, у меня на Земле есть ты. Мой самый надежный якорь.

– А мы правда будем надолго расставаться?

– Правда… Я мечтаю о настоящем деле. О таком, где сгодится все мое умение, все силы без остатка. Вот бы попасть в страйдеры, как Игорь! Это на пределе, для настоящих мужчин. Передний край, тонкая жердочка над пропастью… Но страйдеры улетают надолго. Иногда на годы. Случается, и навсегда.

– Нет… Не хочу! Ненавижу это слово «навсегда»! Обещай мне, что ты будешь ВСЕГДА возвращаться ко мне. Обещаешь?

– Обещаю, – улыбнулся Костя.

 
Если бы после встречи
Расставаний
Не бывало,
Наверное, тогда бы
Ты меня не любила.
 

[Ямато-моногатари. Пер. с яп. Л. Ермаковой]

– Что тут смешного?.. Ну вот, пожалуйста, сейчас зареву, – сердито сказала Юлия.

– Юлька! – закричал Костя, бросаясь в кабину. – Да ты что?! Из-за меня?

– А то из-за кого же!

– Ну, не надо, – попросил Костя, прижимая ее к себе. – Я же еще тут. И у нас все будет прекрасно. А хочешь, я тебе спою? Только ты не пугайся. Или на ушах станцую?

– Хочу, – сказала девушка и всхлипнула.

ИНТЕРЛЮДИЯ. ЗЕМЛЯ

По улице шел клоун и вовсю дурачился. Поминутно запинался за собственные просторные ботинки, с приготовленными на все случаи жизни прибаутками встревал в каждый разговор, корчил рожи тем, до кого не мог добраться. При нем был огромный полупрозрачный мяч с нарисованной пестрой физиономией, в точности воспроизводившей клоунский грим. Мяч жил своей жизнью, независимо от воли хозяина, артачился, выскакивал из его объятий и летел в сторону случайных прохожих. Те со смехом подыгрывали клоуну: отпихивали норовистый мяч обратно или уворачивались от него в меру ловкости… За какие-то минуты уличный чудак успел рассказать свой анекдот и выслушать ответный в одной компании, спеть ерническую песенку-нескладуху в другой, поплясать с двумя сосредоточенными, лишь недавно выучившимися ходить близнецами, похоже передразнить грустную девушку за столиком летнего кафе и пробудить на ее лице тень улыбки – впрочем, скоро угасшую.

Кратов сидел через два ряда столиков от девушки и вот уже полчаса набирался смелости подойти к ней и расспросить о причинах дурного настроения в такой ясный день. Более всего ему мешало сознание того, что и сам он, верно, выглядел не слишком-то жизнерадостно. И потом, бывают минуты, когда никакие усилия окружающих не способны вернуть доброе расположение духа, никого не хочется видеть и ничего не можется делать… Но, с другой стороны, если есть острое желание побыть в одиночестве, то городские улицы для этого не самое подходящее место. Следовательно, хмурая девушка все же нуждается в обществе и даже, возможно, ищет поддержки.

Удовлетворенный такой логикой, Кратов набрал в грудь побольше воздуха и уже совсем было отважился встать из плетеного кресла. Но в этот миг боковым зрением заметил летящий в его сторону строптивый клоунский мяч.

Рука сама собой вскинулась навстречу нежданной угрозе. Напоровшись на сомкнувшиеся в наконечник копья пальцы, мяч с грохотом взорвался. В воздухе распустилось облачко розового дыма. Оттуда, неумело трепыхая крылышками, на столик перед самым носом Кратова выпал чистенький белый петушок, озадаченно кукарекнул и присел на гузку.

– Ну, что же ты, – укоризненно сказал клоун, снимая с баклажанно-лилового носа вялый лоскуток от лопнувшего мяча. – Неужели напугался? Куда я теперь без мяча…

Он бухнулся в кресло напротив предельно смущенного Кратова, поманил пальцем квелого петушка, но тот отрицательно покрутил головой.

– Я т-тебя! – притворно рассердился клоун.

Петух неохотно привстал, из-под него выкатилось голубое, отчего-то круглое яйцо с шутовской личиной на боку.

– А ведь ты нездешний, – заметил клоун.

– Верно, – кивнул Кратов. – Я прилетел только вчера.

– Издалека?

– Со Сфазиса.

– Где это?

– Моя фамилия Кратов, – помолчав, сказал Кратов.

Клоун пожал плечами.

– А моя – Астахов, – сказал он. – Вообще-то я медик. У тебя ничего не болит? Что-то мне цвет твоего лица не нравится. Непривычный.

– На себя посмотри, – хмыкнул Кратов.

Астахов покосился в собственную ладонь, словно в зеркальце, поправил нос и взбил рыжие патлы.

– Блеск, – произнес он с удовлетворением. – Как живой. Вообрази: просыпаюсь утром и чувствую, что сейчас в мою дурную башку придет решение. Что вот-вот, с минуты на минуту я поймаю этот дьяволов гиперфактор трансляции за хвост. Или, там, за хобот. Знаешь, я даже дышать перестал. Лежу с закрытыми глазами и жду…

– Поймал? – с интересом спросил Кратов.

– Минут двадцать пролежал, – сказал Астахов горделиво. – И только он, скалдырник, забрезжил в тумане, я его – хвать!.. Ты как, представляешь, о чем речь?

– Трансляция – это что-то из лингвистики, – неуверенно предположил Кратов.

– Возможно. Но вообще-то это генетика. Так вот, поймал я его, утрамбовал, ленточкой с бантиком перевязал, всех друзей обтрезвонил. Ну, говорят они мне, ты, Степан, голова. Ты, говорят, нам целый месяц выгадал. Как начали меня хором славить! Выглянул я в окно – люди куда-то спешат, серьезные, скучные, никому и дела нет до моего гиперфактора. Нет, думаю, так просто вы не уйдете. Сейчас вы у меня, голубчики, развеселитесь!.. Он потыкал пальцем заметно увеличившееся в размерах яйцо, из которого, по-видимому, должен был произрасти новый мяч. – Так ты не ответил на мой вопрос.

– У меня загар особенный, – пояснил Кратов. – Космический.

– Получается, ты оттуда? – Астахов наморщил лоб. – Ах, Сфазис… Боже мой, так ты ксенолог, как же я сразу не догадался! Слушай, – сказал он доверительно. – Очень жаль, что у тебя ничего не болит. Я бы тебя в два счета вылечил. Вы, ксенологи, всегда аномально здоровые. А я очень хороший медик, но никто об этом не знает. Представляешь, какая тоска: уйма людей, и ни у кого ничего не болит! Я потому и в генетику ударился, там есть еще где разгуляться. Вон, близнецы все еще рождаются, я как раз за ними наблюдаю. Может быть, у тебя в генах что-нибудь не так? А то я бы выправил… Нас, медиков, на город была тысяча с лишним человек, сейчас больше половины к вам в Галактику подалось – там травматизм выше. А остальные от скуки выбрали всю исследовательскую тематику на три года вперед, я едва успел себе гиперфакторы отхватить. К концу сезона все, сколько их есть, изловлю, и если в этом городе никто не заболеет сыпным тифом, сам себе привью какую-нибудь дрянь. Ну, не хочу я никуда с Земли! Не лежит у меня сердце к межзвездному эфиру, что же мне делать?.. Все равно твой вид мне не нравится. Какой-то ты неприкаянный. У тебя в городе есть знакомые?

– Ни души.

– Так ты что же – совсем один?!

– У меня в Садовом Поясе живет мама. Я, собственно, у нее остановился.

– Блеск! – обрадовался Астахов. – Как тебя… Кратов! Мы этой ночью решили учинить налет на озера, отпраздновать мой гиперфактор. Мы бы и днем туда улетели, но пятеро ребят тоже надеются успеть до вечера расколоть свои орешки. Не пойму только, зачем только они спешат: удовольствие надо тянуть до последнего. Ну, естественно, нынче нам не спать… Давай с нами, а? Будут, между прочим, не одни медики и не исключительно мужчины, это я обещаю. Итак, я тебя жду в транспарке на нижнем ярусе в одиннадцать вечера!

– Ничего не получится, – вздохнул Кратов. – Дела.

– Какие могут быть дела у ксенолога на Земле?! Ну, как пожелаешь. Я тебя все-таки почему-то жду. Мало ли что, вдруг ты к вечеру все дела переделаешь. Или ты тоже намерен растянуть удовольствие? – Астахов перегнулся через стол к самому уху Кратова и зашептал: – К той девушке можешь не подходить. С ней все в порядке. Ее друг сегодня сдает выпускной экзамен – сейчас же в лицеях пора экзаменов. А она трясется. Ничего, такие переживания полезны.

– Откуда ты знаешь?

– Я все знаю, – Астахов подмигнул. – Я медик. А лишь потом клоун.

Он подхватил выросшее до размеров арбуза голубое яйцо и пошел прочь умелой чарли-чаплинской походкой. Петушок недовольно заквохтал, ссыпался со стола и засеменил следом.

Кратов с сожалением покосился на грустную девушку. Помочь ей он и в самом деле ничем не мог. Да и наивно было с его стороны полагать, будто у такой славной девушки не окажется друга, ее ровесника, с которым у нее общие интересы, общие воспоминания, может быть – общее детство. Для звездохода это, конечно, не повод к отступлению, но означенное «общее» запросто перетянет на любых весах те личные достоинства, которые мог бы предложить ей он, звездный скиталец сорока с лишним лет и безо всякого опыта земной жизни. Хотя опыт все же был, но очень давний и потому малопригодный в данной ситуации.

Рассиживаться в кафе более не имело смысла. Джулеп был давно допит, пирожное растаяло. Кратов ушел бродить по бесконечным кольцевым улицам города, которого не было здесь, когда он улетал к звездам.

Он не заметил, как добрался до самого края жилого яруса. Далеко внизу слаженно колыхались на ветру плотные кроны Садового Пояса, а где-то возле самой линии горизонта бликовали на солнце зеркала озер. Кратов облокотился на парапет и попытался разглядеть среди зелени крышу своего дома. Бесполезно. Он не чинил эту крышу целую вечность и уже забыл, как она выглядела в ту пору.

 
О человеке, что ушел однажды
Из Есину и скрылся среди гор,
Ступив в глубокий снег,
Об этом человеке
Не слышно ничего с тех давних пор…
 

[Мибу Тадаминэ. Пер. с яп. А. Глускиной]

«Это про меня, – подумал он. – Это я ушел, а сейчас вернулся. И некому меня расспросить о том, где я был и что видел. Потому что не осталось никого в этих местах, кому я был бы интересен. Только мама. Но и она ни о чем не расспрашивает».

Домой Кратов вернулся затемно. Шел пешком, старательно обходя молодые, до колен, деревца и все время теряя в сумерках змеящуюся тропинку. За его спиной полыхал тысячами огней, нависая над Садовым Поясом огромной елочной игрушкой, Оронго – город, воспринявший от прежнего крохотного поселка лишь имя и ничего больше, Он жил собственной жизнью, бурной и не совсем понятной, но ни единого звука не долетало вниз, даже разноцветье огней почти не проникало под зеленый полог. Садовый Пояс тихонько дремал у подножия города, как лохматый добродушный пес, уткнувшийся носом в ботинки хозяина. Только изредка где-то над головой возникал слабый посвист проносящихся в ночном небе гравитров, и тогда на миг предупредительно смолкал слаженный хор цикад.

На веранде замаячил слабый колеблющийся клубочек света.

– Костик, это ты? – спросила Ольга Олеговна, приподнимая повыше ладонь, откуда истекало это странное свечение.

– Я, мама. – Кратов осторожно взял ее за тонкое, хрупкое запястье. Что это? Никогда такого не видел.

– Светляк. Его зовут Люцифер. Он живет здесь в саду, а по ночам приходит ко мне в гости. Ему нравится у меня на руках.

– Какой огромный…

– Он тебя немного боится. Видишь, свет чуточку голубоватый? Когда он успокоится, то засияет зеленым.

Ольга Олеговна бесшумно, как тень, опустилась в плетеное кресло. Легким, молодым движением откинула волну темно-русых волос, скользнувшую на лицо. Кратов осторожно сел напротив. Кресло под ним жалко заскрипело.

– Ты просто великан, – сказала Ольга Олеговна. – А моя мебель не рассчитана на великанов.

– В мой прошлый приезд тут была, кажется, дубовая скамья.

– Да, она больше подходила для богатырских застолий. Но мои богатыри гостят очень редко. А чужие не бывают вовсе. Я же выгляжу рядом с ней просто нелепо… К следующему твоему набегу я подготовлюсь специально и придумаю, где тебя усадить.

«Она не меняется, – подумал Кратов. – Меняюсь только я, а она все та же. Когда-нибудь я наберусь отваги и спрошу, в чем секрет».

– Как тебе понравился город? – Ольга Олеговна небрежно обрисовала в воздухе контуры чего-то разлапистого.

– Я… еще не решил.

– И я тоже. Хотя он вырос у меня на глазах. Прямо из ничего, из песка. Наверное, мы так и остались в душе пустынниками. Не то от слова «пустыня», не то от слова «пустынь».

– А в чем разница?

– Пустынь – это монашеская обитель.

– Понятно, – хмыкнул Кратов. – Недавно один человек уже назвал меня аскетом. Правда, это было на Сфазисе…

– Я постелила тебе в вашей с Игорем старой комнате. Жаль, что ты ненадолго. В общем-то, у них с этим городом вышло неплохо.

– Я пробуду здесь очень долго, мама. Целый месяц, а то и два. Я тебе еще надоем!

– Месяц… – Ольга Олеговна качнула головой. – Без малого вечность. Ты никогда не задерживался дома дольше, чем на неделю. И мне кажется, что ты и на этот раз не усидишь. Вы оба пустынники. Кочевники, туареги… Вы видитесь с Игорем?

– И часто. По каналам ЭМ-связи.

– Если бы хоть однажды вы встретились дома!

– Да мы же все здесь развалим!

…Игорь, старший брат, раддер-командор Южного отряда страйдеров, полгода назад ушел в очередной сверхдальний поиск, в галактику 6822 Стрельца, и с тех пор никто ничего не знал о нем и его группе. Как и обычно, перед страйдерами стояла единственная задача: обнаружить сформировавшуюся либо близкую к тому пангалактическую культуру, оценить хотя бы в первом приближении ее внешние проявления. Будь то широкомасштабная астроинженерия, как в Двойной галактике Гидры, или управляемая ассимиляция культур, как здесь, в Галактическом Братстве Млечного Пути, или еще какие-нибудь неизвестные доныне процессы. И немедленно вернуться. Столь длительное отсутствие страйдеров означало, что они достигли цели своего рейда и набирают информацию, либо их уже нет. Экзометральная связь на таких расстояниях не действовала, глохла в межгалактических гравитационных штормах, а разыскивать пропавших страйдеров было бессмысленно. Как можно обнаружить их утлые суденышки, вероятнее всего – разбитые, с угасшими сигнал-пульсаторами, среди мириад звезд чужой галактики?..

– О чем ты думаешь, Костя? – спросила Ольга Олеговна. – У тебя лицо стало… как у сфинкса.

В саду шуршал обязательный ночной дождик. Люцифер умиротворенно мерцал зеленым.

Посреди ночи Кратова разбудили голоса под окном. Кто-то возился в кустах малины. Неизвестный старался производить как можно меньше шума, но по неумению достигал совершенно обратного эффекта.

«Нервничаешь, звездоход, – укорил себя Кратов, с неодобрением прислушиваясь к собственному сердцу. – Весь на взводе, от шорохов просыпаешься. Напрасно… Надо расслабиться, сыграть отбой, угомонить строптивое подсознание, которому взбрело в подкорки, что я попал в чуждую, а потому предположительно агрессивную среду. Эй ты там, серое вещество! Запомни раз и навсегда: я дома. Дома! Я в родной среде, я здесь вырос, черт вас побери совсем!»

Он бесшумно поднялся и на цыпочках подошел к окну. В темноте что-то белело. Девушка, скорее даже девчонка-подросток, в белом платье, лицо скрыто распущенными волосами и ветками малины. Рядом, разумеется, ухажер, тоже весь в белом. И шепчутся. Кратов затаил дыхание, чтобы не спугнуть парочку.

– Ну вот, опять я просплю все на свете… – ворчал юнец.

– И тебе влетит! – резвилась юница. – И поделом: по ночам спать надо, а не бродить неизвестно где и неизвестно с кем.

– Известно, давно уже всем известно с кем. Весь город знает. От одной болтушки.

– Кто же эта болтушка?

– Есть такая… Смотри, какая малинища!

– Разве? Я думала, это шиповник. Сейчас мы ее…

– Лучше не надо. Вдруг это какой-нибудь экзотический сорт с лечебными качествами? У нас двое как-то налетели на такой фрукт. Думали – яблоки, объели полдерева, а потом оказалось – почки для вакцины от спутниковой лихорадки. Ох, и чистило их!.. А завтра мы где встретимся?

– Завтра уже наступило, а мы еще не расставались.

– Ну тогда с добрым утром!

– Приветик! А почему ты об этом спросил? Торопишься улизнуть? Не выйдет, я тебя так просто не отпущу, ты меня еще провожать пойдешь через полгорода, ножками.

– Я и сам так просто не уйду.

– Может быть, тебя дома потеряли, мальчишечку?

– Конечно, потеряли!.. Но дело не в этом. Просто в последнее время я, грустно сказать, засыпаю на занятиях.

– Какой сты-ыд! – девушка захихикала. Кратов живо представил себе ее мордаху: ехидную, остроносую, веснушчатую и обязательно с хитрющими зелеными глазами. – А еще последний курс! Гнать таких в три шеи!

– Тебе смешно! А у меня экзамены…

– И что?

– И все. Получу диплом – и вперед, в Галактику!

Кратов едва не взвыл. «Господи! – подумал он. – В этом мире ничего не меняется».

Два десятка лет назад он точно так же торчал всю ночь напролет под чужими окнами и распускал павлиний хвост перед дамой своего сердца. А она, пряча улыбку, поддакивала ему, подзуживала на новые откровения. Им было поровну лет, но в силу самой природы она повзрослела и поумнела раньше и потому выслушивала его трели со спокойной женской мудростью. Ни на миг не забывая, кто он есть на самом деле – маленький, напыщенный хвастунишка, гордый своим несуществующим пока высшим предназначением. Но благодаря той же мудрости оставляя его похвальбы за скобками. До поры…

«Не из нашего ли с Астаховым кафе эта девочка? Вроде бы нет. Трескали бы уж лучше малину, чем болтать попусту!» Кратову внезапно пришло в голову, что если парочка вдруг вознамерится погулять вокруг дома и наткнется на Чудо-Юдо-Рыбу-Кит, который лежит на заднем дворе и запасается впрок дармовой рассеянной энергией, то может произойти конфузия. «Пустяки, – решил он. – Новые впечатления никому не повредят. Ни им, ни Киту. Только бы обошлось без визгов и обмороков».

Все так же крадучись он вернулся в постель. Сон, разумеется, не шел.

«Тектон был прав. Здесь меня буквально захлестнут воспоминания. Совладаю ли я с ними?..»

Шепот за окном удалялся, стихал.

«Надо будет повесить над малинником транспарант: «Можно есть». Светящимися буквами. Да и самому отведать».

Кратов несколько раз с остервенением крутнулся с боку на бок и внезапно, рывком сел. Он почувствовал, что ему просто необходимо освободиться от воспоминаний, которые выбрались на свет из потаенных закоулков его памяти и теперь буйно, разноголосо толпились в сознании. Требовалось хоть что-нибудь, куда можно было перелить их – по принципу сообщающихся сосудов.

Почему с ним так не бывало раньше?!

«Вот беда, – Кратов горестно улыбнулся. – Послушный мальчик Костик. А это где я слышал? Тоже какое-то воспоминание… До недавнего времени я был нацелен на работу. И работал так, что пыль крутилась столбом! Но явился тектон Горный Гребень и перенацелил меня на мое прошлое. И вот оно пробудилось во мне, и теперь я у него в плену».

На столике в изголовье стоял мемограф – старый, но еще надежный прибор для записи информации на кристаллы. Из тех, что уже вышли из всеобщего употребления, но сохранились у ретроградов и любителей старины. Мемограф не был в деле, быть может, с того часа, как юный Костя Кратов ушел в Галактику. Как назло, в нем не осталось ни одного кристаллика. «Ну конечно, я все свои записи прихватил с собой. Дневники, мудрые речения, излюбленные стихи в стиле «танка», «хокку» и «сэдока», и даже драму в античном стиле на исторический, понятное дело, сюжет. Что-то из Плутарха. И ведь ни разу не воспользовался, пока не потерял! Где же я их посеял – до Псаммы или после?»

Зато под мемографом обнаружилась тонкая стопка бумаги. Кратов поспешно, пока ничего не улетучилось из памяти, нашарил в кармане брошенной на стуле куртки перо и примерился, чтобы начертать первый символ.

Но рука его замерла на полдороге.

«У нее были рыжие волосы, целое облако теплого огня. И нос в веснушках. И лукавые зеленые глаза. Она все время посмеивалась надо мной. Она была умнее и лучше меня. А я любил ее как сумасшедший и думал, что чем страшнее разрисую опасности, стерегущие меня в Галактике, чем большим героем покажусь ей, тем сильнее она полюбит меня. Вот дурень-то… Ей были безразличны эти дутые опасности и мои ненаступившие подвиги. Не этого она ждала от меня, не это во мне искала. Но что же тогда? Быть может, сейчас, на пятом десятке, я знаю, чего ждут от нас женщины? Как бы не так… Ну кому интересна моя память об этом?!»