Текст книги "Бой на Калиновом мосту"

Автор книги: Евгений Филенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

9. Отчего хлопнула дверь

Оттого, что сначала вошел Николай Фомин, мрачный, будто грозовая туча, а следом – девушка Света с расписным чайником для заварки и чистой чашкой для Фомина. Поскольку ее руки были заняты, она затворила дверь пяткой.

– У вас горел свет, – сказал Фомин угрюмо – Я подумал, что ты еще не спишь. Не могу я сейчас один.

Он коротко кивнул слегка привставшему Тахиону и сел на угол дивана, очевидно, не опознав в блестящем аристократе безобразного лодыря и краснобая со стройплощадки.

– Познакомьтесь, – сказал Тимофеев. – Товарищ Тахион прибыл к нам из тридцатого века…

– Да ведь мы уже знакомы, – с благожелательной улыбкой произнес Тахион.

И Николай Фомин стал стремительно, безудержно меняться прямо на глазах.

Из поникшего неудачника, забаррикадировавшего от внешних раздражителей за собственными переживаниями, он обратился в настороженного скептика, что с напускным недоверием прислушивается к словам, в которые ему так хочется верить. Но и в этой ипостаси Фомин задержался какие-то секунды. Он не мог не видеть в забрезживший где-то в немыслимой дали слабый проблеск надежды. Потому что сейчас он был в таком душевном состоянии, когда люди готовы поверить во что угодно, только не в безвыходность.

Он взвился, едва не выбив чашку с чаем из рук подошедшей Светы.

– Тимофеич! – прохрипел он. – Удалось?!

– Я слов на ветер не бросаю, – не без гордости промолвил Тимофеев.

Фомин подскочил к опешившему Тахиону и сгреб его за атласные лацканы.

– Где она? – спросил он горячечным шепотом. – Ведь ее же нет в вашем времени! Я чувствую это? Иначе Витькин прибор нашел бы ее…

– Николай, успокойся! – заволновался Тимофеев. – Возьми себя в руки, что ты, в самом деле?

– Чаю выпей, с вареньем, – ласково сказала Света, осторожно оттаскивая Фомина от захваченного врасплох Тахиона. – Варенье у нас ой какое вкусное!

Фомин выпустил Тахиона и медленно, как во сне, вернулся на диван. Потом обхватил себя за голову.

– Прости, друг, – пробормотал он. – Не хотел я тебя обидеть. Совсем обеспамятел…

– Не стоит извинений, – сочувственно проговорил Тахион, одергивая фрак. – Мне столь понятны ваши чувства. И сердце вас, к сожалению, не обманывает…

Пока он излагал историю бесследного исчезновения Вики, с Фоминым происходила обратная метаморфоза, лицо его каменело все больше пока не превратилось в гранитную маску. Света, которая также услышала об этом впервые, под конец едва не разрыдалась, так ей было жаль всех пострадавших – и пропавшую Вику, и обездоленного Фомина. Да и Тимофееву сделалось не по себе.

– Неужели ничего нельзя придумать? – всхлипнула девушка.

– А еще тридцатый век, – укоризненно сказал Фомин. – Будущее называется.

– Вы думаете, мы всесильны? – покивал головой Тахион. – Напрасно… Мы, равно как и вы, только на пути к подлинному всемогуществу. И нам лишь ненамного посчастливилось опередить вас.

– Да, Николай, – сказал Тимофеев. – Это катастрофа. Горе для всех нас.

В душе он корил себя за то, что вызвался помочь другу и вместо облегчения доставил ему новые страдания. Одно дело знать, что любимый человек живет и благоденствует где-то за тридевять времен, и пусть ты ему безразличен, пусть он вообще о тебе не знает, главное – с ним все в порядке, и это уже счастье! И совсем другое дело, когда внезапно выясняется, что ты бессовестно жив и здоров, а его-то и нет – ни в будущем, ни в прошлом, ни в одном из времен…

– Вот и все, – промолвил Фомин, глядя перед собой пустынным взором. – Вот и конец всему.

Окружающие молчали. Ни к чему были слова утешений. Возможно, наступила самая настоящая минута молчания по той Неземной Красавице, какой предстала глазам Фомина несколько месяцев назад девушка из будущего по имени Вика.

Тимофеев поднялся. Взгляд его был отрешенный от печальной действительности, но это никого не насторожило, даже Свету, хорошо знакомую с подобными симптомами, ибо все были поглощены переживаниями. Не говоря ни слова, Тимофеев собрал в кучу раскиданные по полу детали и пригоршнями ссыпал их в неубранный чемодан, зачем-то кинув туда паяльник, он сгреб чемодан под мышку и вынес в коридор. Спустя мгновение он заглянул в комнату и позвал:

– Николай, выйди на минутку!

Фомин равнодушно подчинился, притворив за собой дверь, и слышно было, как они о чем-то негромко переговариваются в прихожей. Тахион поддернул манжет, обнаружив на запястье вполне привычные часы, оформленные в виде золотого браслета.

– Однако же мне пора, – сказал он. – Вероятно, мое присутствие уже несколько утомило вас.

– Вовсе нет, – возразила Света и вдруг замолчала.

Как уже можно догадаться, входная дверь вновь напомнила о себе. Тахион увидел только расширившиеся от изумления глаза девушки, и это сразу пробудило в нем тревожные предчувствия. Обернувшись, он понял, что не ошибся.

10. Что увидели Тахион и девушка Света

Ну, это вы можете узнать, если наберетесь терпения и станете читать дальше.

11. О чем секретничали Тимофеев и Фомин

– А я-то гадал, что за бандура появилась у тебя в прихожей, – сказал прямодушный Фомин. – Велосипед не велосипед, прялка не прялка.

– Ретромотив называется, – с уважением проговорил Тимофеев. – Я тут окинул его взглядом: действительно, проще некуда. Вот табло, указывающее пункт назначения, – на нем сегодняшнее число и время. Вот клавиша «туда», а вот «обратно». Одно место для водителя, второе – для пассажира. Видно, они привыкли по двое летать.

– Бабочки летают, – поправил Фомин. – А здесь больше подходит «нырять».

– Точно, – подтвердил Тимофеев. – У Тахиона несколько раз проскальзывало. Так о чем я: ежели привести ретромотив в движение, то он нырнет в прошлое и вернется туда, откуда начал свой путь, с секундным запозданием. Поэтому никто ничего не успеет заметить.

– А смысл? Чего мы этим добьемся?

– Уверяю тебя, смысл есть. Я убежден, что нам повезет больше, чем их спасателям. Мне интуиция подсказывает. Не могу объяснить почему…

– Вообще-то это авантюра, – веско промолвил Фомин. – У нас в морской пехоте за такие дела лишали увольнений в город на месяц. Но только в том случае, когда риск себя не оправдывал.

– Николай, – торжественно сказал Тимофеев. – Если сорвется, я сам себя посажу под арест на целый месяц. До самого сентября.

Фомин молчал, задумчиво грызя нераскуренную папиросу.

– Ты решайся, – проговорил Тимофеев. – Такого шанса больше не представится. Через несколько минут Тахион махнет домой, ищи его после этого вместе с ретромотивом… Самому мне такую машину пока что не сделать, да я и слово дал. Но я убежден, что между шестым и восьмым веком нас что-то ждет. Или кто-то. Нас там встретят, как встретили твою Вику.

– Мою? – растерялся Фомин. – Какая же она моя?

– Чудак ты! – рассердился Тимофеев. – Спасешь – будет твоя! Разве может девушка не полюбить своего избавителя? Да пусть и не полюбит, что же – ее и выручать не надо? Или, может быть, – пошел он на откровенный шантаж, – ты, Коля, дрейфишь?..

Фомин, разумеется, осторожничал. Он всегда был нормальным человеком, с естественными реакциями на окружающую действительность. Но вот чего он не мог вынести – так это подозрения в трусости.

– Болтаем попусту, – сказал он, выплюнул папиросу и одним движением очутился на пассажирском сиденье ретромотива.

Тимофеев обрадованно затолкал чемодан ему над ноги, а сам занял место водителя.

– Двинули? – весело спросил он.

– Двинули!

– В шестой век?

– В шестой!

Тимофеев набрал полную грудь воздуха и вдавил клавишу туда до отказа.

В глазах у него потемнело. Тусклая коридорная лампочка погасла, будто задутая порывом ветра. Все закаруселилось в голове и мерзко отдалось в желудке. Ощущение было такое, словно валишься в самолетике для внутренних авиалиний с огромной высоты куда-то на такое далекое свежевспаханное поле. И полная безысходность: знаешь, что все равно не свалишься, что никто тебе не поможет и что лететь еще не менее часа…

Но полет оборвался прежде, чем Тимофееву стало запредельно плохо. Ретромотив дрогнул, словно уткнулся в мягкую, но непреодолимую преграду, и встал.

– Тимофеич, – услышал народный умелец из-за спины. – Что-то не похоже на шестой век.

Они находились в центре прекрасно освещенного зала на круглой огороженной площадке. В огромные окна било полуденное солнце, в живописно-синем небе сновали крыломашущие аппараты. А вокруг в позах крайнего изумления застыли люди, будто пытаясь изобразить знаменитую немую сцену из «Ревизора».

– Куда ты меня завез? – прошипел Фомин.

– Коля, – смутился Тимофеев. – Очевидно, сработал аварийный возврат, и мы сейчас в тридцатом веке. Ретромотив рассчитан только на челночные рейсы, туда-обратно… Вот здорово! Вообрази только: мы с тобой – в нашем собственном будущем!

Один из людей, остолбенело торчавших вдоль стен, внезапно воскликнул:

– Позвольте! Да ведь это же Виктор Тимофеев!

Последний не успел вдоволь насладиться сознанием своей популярности. Суровый толчок в спину вернул его с небес на землю.

– После раскланяешься, – зашептал он. – Нам в шестой век надо. И поскорее, пока не ссадили.

– Легко сказать… – проворчал Тимофеев, смятенно хватаясь за какие-то малопонятные рычажки на панели перед собой. – Допустим, нырнем мы обратно в двадцатый век, а глубже-то как? Челночный принцип, пропади он пропадом! Так и зациклимся на месте… Ага, вот оно что!

И он поднял неприметный тумблерок с подписью «Пр. фин.», что по его предположениям, означало движение по оси времени с промежуточным финишем.

– Какое сегодня число? – спросил он в панике. – Я забыл!

– Число?.. – опешил Фомин. – Кажется, седьмое, нет, восьмое!

Тимофеев успел набрать нужную дату и нажать кнопку «туда» прежде, чем сердитые потомки, не на шутку озабоченные подобной самостоятельностью со стороны предков, стащили их с ретромотива.

Просторный зал сменился родным захламленным коридором с пыльной лампочкой под серым потолком. Из-за двери доносились голоса Тахиона и Светы.

– Ну, Тимофеич, – сказал Фомин. – Теперь не подкачай.

– Постараюсь, – усмехнулся тот.

Ретромотив тряхнуло, в голове снова поднялась гнусная круговерть… А затем Тимофеев с удивлением обнаружил себя кувыркающимся через панель управления и ласточкой парящим над тем самым свежевспаханным полем, куда ему так хотелось упасть в своих тошнотворных иллюзиях. Спустя мгновение он ткнулся носом в горячую, хорошо взрыхленную землю и затих, испытывая великое облегчение.

12. Что бы это могло быть

– Откуда я знаю? – пожал плечами Тимофеев, отскребая жирные земляные комья от брюк. – Но могу утверждать во всей ответственностью, что до шестого века мы не долетели.

– Верно, – согласился Фомин. – На табло 624 год. Надо полагать, ты опять что-нибудь не так сделал.

– Ошибаешься, Николай, – возразил Тимофеев. – Нас, кажется, действительно встретили. Но подумать только: мы с тобой в седьмом веке! Мог ли ты, почти дипломированный историк, мечтать о таком?

Фомин молча обошел накренившийся ретромотив, ласково похлопывая его по бокам. Ему стыдно было признаться даже самому себе в том, что сильно хотелось, пока еще не поздно, вскочить на эту приемистую лошадку, пришпорить ее как следует и рвануть домой во все лопатки. И прекратить это неслыханное историческое хулиганство. Ну, там, сообщить Тахиону про незримый барьер в 624 году, который помешал им беспрепятственно проследовать к истокам шестого столетия. И пусть старшие товарищи из фантастического будущего примут меры. С их-то подготовкой им проще будет разобраться что и к чему, и не исключено, что им наконец удастся раскрыть тайну исчезновения девушки Вики.

Без его, Фомина, участия?..

Ретромотив увяз посреди тщательно распаханного клочка земли, со всех сторон окруженного стеной леса. Высоко в зените зависло доброе летнее солнышко. «Повезло, – подумал Фомин. – Могли бы выпасть в зиму. Какой бы от нас тогда вышел толк?» Несусветно большие деревья гудели на высоком ветру черными кронами. Где-то неподалеку слышался вполне обыденный стук дятла. И все же Фомину здесь не нравилось. Не лежала у него душа к тому, что влепились они точно в центр этой кропотливо расчищенной, разровненной полянки, будто она нарочно была приготовлена для финиша всяких там ретромотивов с неумелыми водителями. Что хвоя на высоченных соснах не по-хорошему черная. И что у самого Фомина, кроме голых рук, нет ничего, чтобы защитить в случае опасности себя и этого славного лопушка Тимофеева.

– А ведь это посадочная площадка, – сказал Тимофеев. – Значит, мы у цели. И заметь – она кое-где примята, будто на ней садились несколько часов тому назад.

– В трамвай садятся, – поправил Фомин. – А здесь финишируют… – Он присмотрелся. Тимофеев был прав: совсем недавно на этой же полянке вынырнули из времени целая толпа народа и убрела куда-то в лес. – Тахион ничего не говорил про какую-нибудь Базу-624?

– Нет. После Базы-810 у них есть еще стоянка в неогеновом периоде.

– Послушай, Тимофеич, – сказал Фомин. – Как ретромотив избирает себе точку финиша? Он не может возникнуть случайно внутри скалы или под водой?

– Исключено! Он всегда финиширует в наиболее стабильной и свободной от прочих материальных тел точке – если, разумеется, нет специальной финишной площадки при Базе. А возвращается непременно в точке старта. То есть, где бы мы ни очутились, вернемся обязательно домой, в мою коммуналку.

– Тогда порядок, – удовлетворенно промолвил Фомин. – Можно сойти с этой клумбы. А то я где-то читал, что, мол нельзя машину времени двигать с места на место, дабы по возвращении не влепиться в какую-нибудь новостройку…

– Слушай ты этих фантастов, – ухмыльнулся Тимофеев. – Они тебе наговорят…

Он вытащил из-под сиденья чемодан, а Фомин вскинул неправдоподобно легкий ретромотив на плечо, увязая в земле, они двинулись в сторону леса, но в направлении, противоположном уже имевшимся следам. Отчего-то им не сильно улыбалось встретить этих своих предшественников, о которых ничего не говорил Тахион.

Не успели они вступить в молодую хвойную поросль, как из-за корявого ствола шагах в десяти высунулась лохматая голова и басовито предупредила:

– А я тебя древом. Тогда как?[1]1
  Автор не ручается за достоверность лексики наших чрезвычайно далеких предков. Сам он в седьмом веке, к сожалению, не бывал, а у и иных очевидцев описываемых событий доставало забот и без того, чтобы запоминать слова и обороты речи той эпохи…


[Закрыть]

13. Действительно, как тогда быть

– Древом не надо, – поспешно сказал Тимофеев, отступая. – Зачем это древом?

– Бес ты, – пояснил приземистый, плотный мужичок, по-прежнему хоронясь за сосной. – Морока ты кощеева.

– Вовсе нет, – возразил Тимофеев. – я такой же, как и ты…

– Особенно джинсы, – добавил Фомин, веселясь. – И тапочки.

– Чесо же ради из земли выник?

Тимофеев не нашелся, что ответить: он не знал, как мог выглядеть со стороны их финиш. На подмогу ему пришел Фомин.

– Так надо, друг, – сказал он весомо и протянул незнакомцу широкую сильную ладонь.

Тот внимательно изучил ее, попутно ощупав закатанный выше локтя рукав рубашки на предмет обнаружения скрытого оружие, после чего крякнул и приложился к ней короткопалой десницей.

– Ну зри, – промолвил он. – Отныне да не сольстишь, да не заморочишь. Иначе я к тебе мертвый приду, за твой обман укорю…

– Не обману, – успокоил его Фомин. – Ты кто такой?

– Осен, – назвался мужичок и полез из своего укрытия. – Волос на мне великий да буйный. Паче тебя со товарищем, – намекнул он на короткую стрижку гостей из двадцатого века.

– «Осен» означает усатый, лохматый, – заметил Тимофеев в ответ на слегка удивленный взгляд Фомина.

– Тако, – поразмыслив, согласился мужичок.

Напрасно было попытаться определить его возраст. В пышной пегой бороде, что непринужденно переходила в прическу, различался крепкий, как редиска, нос, часто моргали незамутненно-голубые глаза да изредка угадывался рот. Из бурой с проплешинами шкуры торчали жилистые, в страшных застарелых шрамах, руки и черные босые ступни, и весь он смахивал на лешачка из мультфильма, затюканного прогрессом и безобидного. Однако к стволу сосны как бы между делом была прислонена суковатая дубина, местами отполированная до блеска – вероятно, частым употреблением.

– А ну как я тебя вопрошу? – вдруг сказал Осен.

– О чем? – поинтересовался Фомин, не ожидая подвоха.

Осен склонил голову на плечо, зажмурился и раздельно произнес:

– Чего есть элементная база темпорального инверсора векторного типа?

У Тимофеева отпала челюсть.

– Элементная база… чего? – переспросил Фомин. – Тимофеич, я не ослышался?

– Нет, Коля. И если до сих пор не веришь, что мы на правильном пути… Эй, эй, ты что?!

Осен, как видно, утомившись дожидаться ответа, потянулся к своей дубине.

– Кощеева морока, – сказал он убежденно. – Нет за вами правды, и рукожатие ваше обманное…

К счастью, вовремя отработали рефлексы, благоприобретенные Фоминым на военной службе, и он успел припечатать Осена к сосне прежде, чем его нехитрое, но эффективное оружие набрало необходимый для поражения цели замах. Мужичок, с ненавистью сопя, ворочался в его железных объятиях.

– Подожди, не суетись, – увещевал его Фомин. – Ну не знаем мы, что за элементная база… А ты сам-то знаешь?

– Не ведаю, – заявил Осен. – Но ответное слово ведаю. Да не выдам тебе, кощеев ты бес, любо резать меня учнешь…

– А ведь это пароль, – сказал Тимофеев. – Жаль, мы отзыва не знаем, и этот приятель поджидал здесь тех, кто его знает. Быть может, тех, что до нас вынырнули. Отпусти его, Николай.

Фомин отступил на несколько шагов.

– Ничеcо же не ведаю, – бормотал Осен, выставив древо перед собой. – Глаголено бысть: иди тотчас на поляну и жди. Буде какие люди явятся – вопрошай. Буде не ответят – избеги. Да разве то люди из земли выникают?! Иные тако же выникли да в лес утекли, я за ними не поспел…

– Кем глаголено-то бысть? – попробовал выспросить Тимофеев.

Но Осен пихнул его в грудь концом дубины и снова поклялся молчать, даже если Тимофееву вздумается резать его и жечь.

– Нужен ты мне, – обиделся Тимофеев.

– Послушай, Осен, – сказал Фомин проникновенно. – Что комплексуешь? Черт с ним, с темпоральным инверсором. Мы как раз и есть те, кого тебе велено встретить. Признайся, тебя девушка послала? Красивая такая, волосы золотые? Вика ее зовут?

– Дева? – в Осеновой бородище внезапно прорезалась широкая щель, знаменовавшая собой улыбку. – Власа златые?… Ох смертушка моя! – И он захохотал во всю глотку.

Путешественники терпеливо ждали, когда он отсмеется, но случилось это не скоро. Из небесных глазенок Осена хлынули слезы, которые он тут же утирал грязным кулаком, медвежья шкура колыхалась.

– Лепо, – сказал он наконец. – утешили. Зрю, не кощеева вы морока. Не пойму же, кто вы есть. А пойдем за мною, укажу я вам ту деву… власа златые!… – И он снова закатился.

14. Отчего веселился Осен

То была далеко не дева. И власа ее по цвету напоминали куделю, тщательно вываленную в пыли. У настороженного Фомина ее облик пробудил давно отступившие перед взрослым мировосприятием детские ассоциации с бабой-ягой. Что же до Тимофеева, то ему было уже совершенно безразлично, кто перед ним – баба ли яга, серый ли волк. Больше всего на свете ему хотелось бросить к лешему оттянувший руку чемодан, пасть на неестественно пышные мхи и задрать кверху побитые о бурелом ноги.

При виде жуткой старухи оробел и натужно храбрившийся всю неблизкую дорогу Осен. Поначалу-то он бодро скакал через наполовину вросшие в землю гнилые стволы, резво нырял под сплетенные ветки иглистых кустарников, никак не реагируя на проклятия, что слал ему вдогонку Тимофеев, очевидно – не понимая их смысла. Даже затянул было какую-то несуразную и веселую песню, целиком состоявшую из междометий. Но понемногу его энтузиазм угас, и к моменту прибытия Осен молчал и только втягивал кудлатую голову в плечи.

Пожилая дама сидела, опираясь о клюку, на пороге землянки, донельзя похожей на сильно запущенную берлогу. Бесформенные одеяния свисали с нее, будто лишайник с трухлявого дерева. На скомканном лице можно было различить лишь отдельные выдающиеся детали, вполне вязавшиеся с описаниями, приводимыми в сказках: нос крючком, а скорее – крюком для ловли акул на живца; подбородок, неудержимо стремившийся к слиянию с носом; извилистая линия безгубого и, по всей видимости, беззубого рта. И глаза – единственно живые, полыхавшие кошачьим зеленым светом.

Старуха не пошевелилась при виде гостей, только моргнула несколько раз нижними веками.

– Хозяин давеча приходил, – заскрежетала она. – Гневлив бысть паче естества. Отдай, глаголил, мою шкуру, Осенище. Отдай мою хоромину, Карога. Хладно, глаголил, без шкуры. Найду, глаголил, Осенище, отберу шкуру, и самого задеру…

Тимофеев, примостившись на чемодане, с удивлением обнаружил, что их проводник трясется крупной дрожью. «Сильны были предрассудки в народе», – мысленно отметил он.

– А я его клюкой, – продолжала психическую атаку Карога. – Да в рыло. Не ходи, мол. Помер так помер, хи-хи-хи…

– Привет, бабуля, – ненормально ласковым голосом сказал Фомин. – Как здоровье?

Старая ведьма зыркнула на совершенно деморализованного Осена.

– Кто таковы, Осенище? Неживым духом пахнет, нелюдским… Морока ли то кощеева? Или ответное слово изрекли?

– Н-нет, Карога, – суетливо забормотал Осен. – Н-не изрекли. А глаголят, они-де самые и есть. Про деву глаголят, власа-де златые…

– А я их съем, – объявила Карога. – И косточки при пороге закопаю. Пусть по ночам ходят, меня веселят.

– Не съедите вы нас, – убедительно сказал Тимофеев. – У вас и зубов нет. Вы нас припугнуть хотите…

– Хочу, – подтвердила Карога. – И припугну.

Ее звериные глаза внезапно засверкали, раскрылись во все лицо. И все растворилось в этом ведьмовстве. Пропала замызганная берлога, сгинул перепуганный Осен, обрушились в пропасть беспамятства древние сосны. Мир наполнился надсадным комариным зудом и ледяным ознобом. И в омерзительно-серой пелене пульсировали два зеленые плафона – старухины глаза. Потом откуда-то из преисподней до Тимофеева донесся глубокий, раскатистый, лязгающий голос, который нес сущую чепуху:… «нападет куку-печаль, закрутит, завертит, да выворотит, да заморочит, да заслепит яска вороная, ворон-зверь да игрень-зверь…»

И еще один голос, очень знакомый и потому единственно родной во всем этом неподобстве:

– Баловство все это, бабушка. Только время зря теряем.

Наваждение кончилось.

Мокрый как мышь Тимофеев сидел прямо на земле в обнимку с опрокинутым чемоданом и постыдно вибрировал. Чуть поодаль вниз лицом валялся Осен. Карога продолжала торчать возле входа в свою берлогу, с глазами у нее все было нормально, а рядом стоял спокойный, не поддающийся никаким чарам Фомин и раскуривал папиросу.

– Зелье, – с неудовольствием покосилась на него Карога. – Кощеева морока.

– Допустим, вы нас пугнули, – промолвил Фомин, затягиваясь. – С этим вопросом покончено. Если это льстит вашему самолюбию, Тимофеич надлежаще отреагировал. Дальше что?

– А в иной раз вопрошу, – сказала ведьма.

– Вопрошайте, – позволил Фомин. – Только поскорее.

– Аще храбор ты зело, – прищурилась Карога, – то назови мне текущую дату, приняв за точку отсчета нулевой год нашей эры.

– Цирк, – покачал головой Фомин. – Водная Феерия. Сплошной Кио получается. Тимофеич, взгляни, что там на табло ретромотива, если ты в состоянии.

Преодолевая немощь в поджилках, Тимофеев подковылял к машине времени, прислоненной к молодой сосенке.

– Двенадцатое июля шестьсот двадцать четвертого года, – откашлявшись, провозгласил он.

Карога молчала, часто мигая нижними веками. Затем вдруг подобрала свои лохмотья и резко нырнула в берложью темень.

– Если мы и дальше пойдем такими темпами, – с неудовольствием произнес Фомин, – то и за год не управимся.

– Пустяки, – сказал Тимофеев. – Хоть за два. Там, у нас, по-прежнему стоит летний вечер. Света и Тахион чай пьют, – он мечтательно зажмурился. – С бутербродами.

– Я бы тоже перекусил, – признался Фомин. – С утра, понимаешь, ничего в рот не лезло.

В этот момент снова появилась Карога, разглядывая на свету нечто завернутое в грязную тряпицу. Иногда она обращала потускневший взор к небу и беззвучно шевелила губами.

– Ну, бабуля, – нетерпеливо сказал Фомин. – Давай помогу.

И он заглянул к ней через плечо.

– Ты что, Николай? – забеспокоился Тимофеев. – Тебе нехорошо?

– Наоборот… – пробормотал Фомин. – Витька… Сказать, что это за штука?