Текст книги "Бой на Калиновом мосту"

Автор книги: Евгений Филенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Евгений Филенко
Бой на Калиновом мосту

1. Что происходит с Фоминым

Тот берег реки едва угадывался в густом знойном мареве, и казалось, будто белый лепесток паруса ползет по самой ниточке горизонта. Николай Фомин следил за далекой яхтой с ревнивым любопытством. «В рейд бы сейчас, – думал он. – И шут с ней, с погодой, пусть и дождь, ненастье, снег с градом. Пусть колени соседа по кабине бронетранспортера все время угрожают твоему носу. Пусть… Зато цель ясна, и голова ясна тоже. А рядом локоть товарища, и товарищ не подведет. И знаешь, что почти все зависит только от тебя самого.» Он перевернулся на спину и уставился в высокую небесную синеву, чувствуя, как постепенно присыхает и с шорохом осыпается песок с его брюшного пресса, навеки лишенного порочных жировых отложений. Он был один. Совершенно один на огромном пространстве пляжа, хотя вокруг ни на минуту не смолкали веселые голоса, волейбольный мяч гулко бухал в твердые ладони, и спасатель со своей вышки трубно орал на любителей сверхдальних заплывов в мегафон.

Шумно отфыркиваясь и встряхивая кудлатой головой, подошел Тимофеев и повалился на песок. Он был влажен и так счастлив, что Фомину больше было на него смотреть.

– Коля, – сказал Тимофеев. – А от тебя уже дым идет.

– Я знаю, – коротко ответил Фомин.

– Пойди искупайся. Когда еще у нас будет такое лето? И будет ли?… Ведь корни пустишь.

Фомин приподнялся на локте и посмотрел на реку. Зайдя по пояс в воду, Дима Камикадзе, громоздкий и лохматый, как пещерный медведь, сосредоточенно топил повизгивающую супругу Тосю. На полупогруженном в речное дно бревне сидела девушка Света и булькала ногами в воде, а Лелик Сегал плавал перед ней кругами, изображая синего кита. Он был синий, потому что не вылезал из воды почти час. Но Света не слишком отвлекалась на Лелика. Она ждала, когда Тимофеев наговорится с Фоминым и вернется к ней.

Фомин почувствовал, что нехорошая, непристалая ему зависть пытается проникнуть извне в его правильную душу. Он сцепил зубы и снова отвернулся.

– Да что с тобой? – встревожился Тимофеев.

– Пропал я, Тимофеич, – глухо сказал Фомин. – Правильно ты подметил: дым от меня идет. Подбили меня прямым попаданием в мотор…

– Не нравишься ты мне в последнее время, Николай, – заметил Тимофеев.

– Я и сам себе не нравлюсь. Никогда еще таким себя не видел.

Тимофеев подполз к нему поближе.

– Выкладывай, – приказал он. – И не таись. Только хуже себе сделаешь. Или я не друг тебе?

– Друг… – вздохнул Фомин. – Но не помощник. В этом деле помощников не бывает.

– Так, – произнес Тимофеев со зреющим убеждением. – Кажется, диагноз ясен. И твоя непривычная окружающим тоска, и нездоровое отсутствие аппетита, и внезапное предубеждение к хорошей погоде. По себе знаю, как это бывает, хотя и забывать уже начал… Что, Коля, влюбился?

Фомин кивнул, пряча глаза.

– Ничего с собой не могу поделать, – забормотал он. – Наваждение какое-то, Закрою глаза и вижу, как она стоит. И солнце запуталось в волосах… А самая-то подлость – лицо ее ускользает. Один только отблеск остался в памяти. И солнце в волосах…

Тимофеев молчал, быстро перебирая в памяти всех знакомых девушек, в каких мог бы до такой степени влюбиться Фомин. Ни одна, кажется, не подходила под описание. И уже отчаявшись, он внезапно понял, о ком шла речь. И похолодел, хотя солнце старалось вовсю.

– Николай, – прошептал он. – Зачем тебе это? Кругом столько девушек, полный город, одна другой красивее, а ты что же?..

– Ничем ты мне не поможешь, Тимофеич, – горестно сказал Фомин. – Это как короткое замыкание. Думаешь, я не боролся? Да только во всех девчонках ее одну вижу. Даже в Светке твоей, даже в Тосе Камикадзе, хотя у них совсем уж ничего общего.

– Ну, Света, положим, красивее… – взъерошился было Тимофеев, но остановился, вспомнив о душевном состоянии друга.

– Хорошая у тебя Светлана, – между тем согласился Фомин. – Ты ее береги, Выпал тебе один шанс на миллиард. Не то что мне… – и он уткнулся лицом в песок.

Тимофеев совсем растерялся. Целую вечность – без малого пять лет – он знал Николая Фомина. Во всех житейских осложнениях он помнил, что рядом есть человек, на каменное плечо которого всегда можно опереться, и это плечо не увернется в решающий момент. Оттого и жилось ему спокойно и радостно, что повезло в самом начале судьбы встретить любимую девушку и верного друга. Невозможно было ему даже вообразить, что и Фомин способен на человеческие слабости. Что наступит минута, когда они поменяются местами и Тимофееву придется выручать попавшего в беду Фомина. Сердце Тимофеева сжималось от сострадания к другу, а мозг лихорадочно работал в поисках выхода из положения.

– Николай, – заговорил наконец Тимофеев. – Ты еще можешь трезво рассуждать?

– Постараюсь, – откликнулся тот уныло.

– Ну что между вами общего? Что вас объединяет? Любовь – это такое сложное чувство, и духовное родство играет в нем не последнюю роль…

– Философ, – усмехнулся Фомин. – Специалист по высоким материям. Что ты смыслишь в любви?

– Все смыслю! – даже подскочил Тимофеев. – Возьми меня со Светой. У нас единые интересы, мы понимаем друг дружку с полуслова, а сколько мы пережили вместе, прежде чем смогли осознать всю силу своих чувств!

– Кончай травить, Тимофеич… У вас не больше общности интересов, чем у любой другой парочки. Ты не обижайся, но и я не слепой. Вот тебе пример: Светка до упора обожает посещать «Союзаттракцион» с игральным аппаратами, а тебя туда скрепером не затянешь. И наоборот…

– Но это же не главное! – возопил Тимофеев.

– Вот и я о чем. А заладил: единые интересы, духовное родство…

– Так что же, по-твоему, любовь?

– Не знаю, – печально сказал Фомин. – И ты не знаешь. Ты отвлекающий маневр предпринимаешь. Спроси сороконожку, какая нога у нее после какой ступает, она и засбоит. Вот и ты думаешь, будто начну я выяснять, отчего да почему вся эта любовь, и сразу обо всем забуду. А разве можно позабыть, как она стояла возле окна? И солнце в волосах… Я ведь ей нагрубил тогда, Тимофеич. Кто же знал, что она хороший человек, с добром к нам пришла? Не прощу этого себе…

2. Что оставалось Тимофееву

Тимофееву ничего не оставалось, как отступиться. Для него и прежде было очевидным, что друг его Фомин не ищет легких дорог, но чтобы до такой степени осложнить себе жизнь?! Сердцу, говорят, не прикажешь… Любовь способна вытворять с людьми престранные шутки. Она резвится, заставляя девочек пылать почти подлинной страстью к открыточным киноактерам, аж до слез в подушку но ночам. Да и не только девочек. В глубоком детстве Тимофеев сам переболел этим экзотическим недугом: внезапно и беспричинно влюбился в молоденькую симпатичную актрисочку со вздернутым носиком и прибалтийской фамилией, промелькнувшую в темпе метеора по экранам в фильме «Три толстяка». Он невыносимо страдал и строил планы марш-броска в Вильнюс на предмет выяснения отношений на месте. Но он, как это и бывает, повзрослел прежде, чем накопил денег на поездку, излечился естественным образом и навсегда перестал увлекаться недоступными кинозвездами, эстрадной певицей Софией Ротару и гимнасткой Ольгой Корбут. Да и зачем это нужно, если одновременно с ними существовала самая лучшая в мире девушка Света?..

Но все эти немыслимые для нормального человека увлечения не шли не в какое сравнение с тем, что поразило здравомыслящего и твердо стоящего на реальной почве Николая Фомина. Они, по крайней мере, оставляют своей жертве некоторый, пусть иллюзорный, шанс на успех. Можно сесть-таки в общественный транспорт, доехать, выведать через горсправку адрес, позвонить во вполне материальную дверь и увидеть объект своих мечтании воочию. И, как правило, пожалеть об этом.

А что мог предпринять в своем положении несчастный Николай Фомин, который неожиданно для себя и окружающих влюбился в ГОСТЬЮ ИЗ ТРИДЦАТОГО ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ?!

Он знал о ней лишь то, что имя ее было Вика, что работала она в некоем немыслимом Институте виртуальной истории, а на каком-то этапе своей трудовой биографии вплотную занималась «делом Тимофеева»… Но применимы ли глаголы в прошедшем времени к человеку, даже прадеды с прабабками которого еще не появились на свет? Когда еще нарекут ее Викой, когда еще она будет работать… Ее десятиминутный визит во вторую половину двадцатого века был приурочен к первому и последнему испытанию народным умельцем Виктором Тимофеевым реструктора – прибора, являвшего опасность для человечества и потому лично и добровольно уничтоженного создателем. В памяти самого Тимофеев осели немногие детали события: облако золотых волос, серебряный голос, говоривший сущую нелепицу, вполне современные джинсы… И ничего более. Однако Фомину хватило этих десяти минут, чтобы лишиться привычного душевного равновесия.

– Ну чем я тебе помогу… – пробормотал Тимофеев. – Тридцатый все же век.

– Я знаю, – отвечал Фомин. – Спасибо, друг.

– Витя! – донесся до них голос девушки Светы. – Немедленно окунись в воду, а то сгоришь!

– Иду! – отозвался Тимофеев и виновато поглядел на Фомина. – Может, пойдем вместе, а?

– Да нет. А ты иди. Тебя ждут. Тебя есть кому ждать…

Понурившись, Тимофеев побрел к возлюбленной. Впервые в жизни он испытал какую-то неловкость от своего счастья. Это счастье озаряло ему жизнь, слепило глаза и порой мешало видеть, что не всем на белом свете так же хорошо, как и ему. И он проглядел беду лучшего друга.

3. Что сказала девушка Света

– Ну вот, – сказала девушка Света, легко касаясь прохладной ладошкой его кожи. – Плечи у тебя уже подрумянились. Скоро ты, Витенька, облезешь и станешь пятнистым, как ягуар.

– С Николаем плохо, – мрачно промолвил Тимофеев. – Он влюбился.

– Ты, наверное, хотел сказать – с Николаем хорошо? – и без того яркие глаза-сапфиры засияли сверх всякой меры. – Как интересно? В кого?

– Ты не знаешь, – сказал Тимофеев. – И это совершенно безнадежно.

– Безнадежно? – усомнилась девушка. – Для Фомина? Да Софи Лорен и та бы не устояла!

– Зачем ему эта бабушка? Все гораздо сложнее. Для него это все равно что влюбиться в Мону Лизу….

– Тимыч! – жизнерадостно верещал Лелик. – Посмотри, какой я Орка, кит-убийца! Всем ноги пооткусываю по самые уши!

– Не говори никому об этом, – попросил Тимофеев Свету. – Николаю и без того тошно. А тут все полезут с сочувствиями. И никто ему не поможет.

– Даже ты?

– Кажется, даже я. Но сидеть сложа руки тоже стыдно: товарищ в беде. Пойду я домой, Светик. Может быть, что и придумаю.

– Я с тобой, – решительно сказала Света.

– Нет, нет! – запротестовал Тимофеев. – Останься, пожалуйста! У тебя получается такой красивый загар, а когда еще нам выпадет такое лето?

– Тебе нравится мой загар? – чуточку смущенно и, однако же, не без гордости спросила Света.

– Ужасно! – со щенячьим восторгом признался Тимофеев. – Мне невозможно повезло, что я встретил тебя. Мне вообще невозможно везет, – на его лицо снова набежала тень. – Должно быть – за счет других…

Добравшись домой, мокрый от пота, он первым долгом врубил на всю катушку холодильник, работавший по совместительству кондиционером. Вскоре по комнате загудел морозный ветерок, на оконном стекле начала оседать влага. Тимофеев придвинул к дивану стол, разложил перед собой чистые листы бумаги и сел в позу полулотоса, как учил его медитировать Фомин. Полный лотос ему никак не удавался, а значит – не было максимальной самоотрешенности. В голову лезла всякая дичь. Вдобавок, Тимофеев сильно отвлекался на воспоминания о девушке Свете, о том, какая она красивая и добрая. И что Фомин нашел в этой Вике, что ему там пригрезилось?.. Раздосадованный на свою несобранность, Тимофеев выпростал из полулотоса затекшие ноги, прошел к холодильнику, достал оттуда кусок окаменевшего, со слезой, адыгейского сыра и съел, запивая чаем из вечногорячего в нарушение каких-то правил термодинамики самовара. Потом вытер пальцы о полотенце, сотканное из ориентированных силовых полей, и несколько раз стукнул себя кулаком по лбу. Ничего не помогало.

«Был бы я врач, – сердито думал Тимофеев, – сочинил бы какую-нибудь микстуру от безнадежной влюбленности… Нет, не надо. А если бы ее случайно проглотил я сам и разлюбил Свету? Ужас какой. Бывала же со мной подобная перепутаница… Не хочу. Но тут полная безнадега. И как-то надо убедить Николая, что они друг дружке не подходят. Что, если допустить их сердечный союз, то не пройдет и месяца, как пресловутая Вика будет закатывать истерики, метать в него тарелки и бегать из дома к мамочке. Так, судя по литературе и кино, ведут себя все взбалмошные жены. А он, как человек предельно сдержанный, будет молча, стиснув зубы, страдать, терпеть унижения, прослывет подкаблучником и умрет в сорок лет от инфаркта. Не хочу я, чтобы мой лучший друг умирал раньше меня! А сам я твердо намерен прожить двести лет. Повезет – так и дольше, а везет мне, следует отметить, баснословно…»

Пока он раздраженно слонялся по комнате, руки его как бы непроизвольно захватывали кое-что из попавших в зону досягаемости и лишенных какой бы то ни было взаимосвязи деталей. Время от времени Тимофеев ловил себя на том, что пытается приладить к полуразобранной кофемолке шестеренку, которую подобрал на улице еще прошлой осенью. Но желания вникнуть в маленькие прихоти своих конечностей не возникало, и он продолжал хаотическое блуждания в надежде, что случайно удастся набрести на единственно верный путь к спасению Фомина, при этом он ни на миг не переставал ворчать на самого себя. Если он кто-то задался высокой целью изучить физиологию процесса изобретательства, в Тимофееве он нашел бы самый благодатный материал для исследований. И, вероятно, не без удивления обнаружил бы, что далеко не последнюю скрипку здесь играет туповатый на вид спинной мозг, захватывающий власть над телом в моменты чрезвычайной загруженности головного. Это даже не интуиция, а какие-то подспудные, архидревние двигательные рефлексы, затюканные высшими эмоциями и безнадежно дремлющие в человеке с оставшихся далеко за пределами его генетической памяти времен массовых открытий. Именно они побудили еще кистеперую рыбу изобрести, как она могла бы написать в формуле изобретения, «способ существования, отличающийся тем, что для жизнедеятельности используется газовая смесь, в дальнейшем именуемая воздухом, в сочетании с передвижением посредством плавников по твердой, лишенной водного покрова поверхности, в дальнейшем именуемой сушей». А что они вытворяли с первобытным человеком, который был отнюдь не обременен интеллектом! Они скинули его с насиженного дерева, принудили хватать все, что под лапу попадается – вот он, момент истины! – и прилаживать к делу. Добывать огонь, затравливать мамонта, вытесывать каменный топор… Но человек взрослел и умнел. Он погружал себя в искусственно созданную среду собственных открытий, которые стремительно мельчали, вырождаясь в рацпредложения – порой ненужные, и все меньшее поле деятельности оставалось реликтовому рефлексу. Не оный ли рефлекс удостоился пренебрежительной клички «фантазия»?.. Вскоре сделалось хорошим тоном походя пинать его, загонять вглубь, вуалировать и скрывать, как стыдный атавизм. И вот уже фантастику записали в жанры третьего сорта, фантазеров – в блаженные, изобретателей – в чудаки. Вспомним: ведь и Тимофеев слыл в кругу друзей изрядным чудаком, и мнения этого не придерживались лишь девушка Света и Николай Фомин. И врожденный, исконно присущий живому существу рефлекс задремал, отчаявшись дождаться благодарности от разума, им же выпестованного. И трудно стало пробудить его от миллионнолетней дремоты. А надо… Потому и пошли плодиться и размножаться всевозможные теории решения изобретательских задач, густо замешанные на фантастике, с которой в сумятице буден как-то позабыли содрать ярлык пересортицы. Потому и приобрело слово «чудак» уже не ругательный, а скорее ласкательный смысл. Но спит обиженный прогрессом рефлекс. Чуть приоткроет дремотно-мутный глаз, чутко зыркнет по сторонам, потянется, зевнет – и заработали на благо человечеству электроны, и расщепилось во вред ему же атомное ядро… А рефлекс опять уснул – до лучших времен.

– Тупица! – уже вслух выругал себя Тимофеев и остановился.

Он держал в руках недавно приобретенную в «Детском мире» новомодную игрушку – вычислительную машину для подрастающего поколения. Из нутра машины торчала знакомая уже кофемолка. Тимофеев потряс полуразобранной конструкцией, и та постыдно загремела.

– Вообще-то это мысль, – отметил Тимофеев. – И не самая дурная в моем положении. Беру свои слова обратно. Сейчас мы это безобразие закрепим, чтобы не сильно бренчало… впаяем парочку микросхем, если найдутся… и все это безобразие должно заработать.

Нет нужды подробно списывать, что произошло дальше, разумеется, «безобразие» заработало. Что ему осталось в руках народного умельца?

4. Что было вечером

Когда девушка Света привела в комнату Тимофеева слабо упирающегося Фомина, хозяин сидел на диване, хлебал кофе из поллитровой кружки и блаженно улыбался. Он был закутан в одеяло, изо рта вырывался кисейным парок, на окнах серебрилась изморозь.

– Витенька! – горестно вскричала Света. – Ты с ума сошел! Ты же заработаешь воспаление легких!

И она кинулась открывать окно, попутно убавив прыти у разгулявшегося холодильника. В комнату клубами ворвался горячий воздух с улицы.

– Проходи, Николай, садись, – гостеприимно сказал Тимофеев. – Я тебя спасать буду.

В тусклом взгляде Фомина блеснули искорки надежды.

– А как ты меня спасешь? – спросил он, придав голову всевозможное спокойствие.

– А вот уж знаю как, – похвалился Тимофеев. – Видишь этот прибор? Не простая получилась штуковина. Амуроскоп называется.

– Непонятно, но здорово, – сказала девушка Света, поудобнее устраиваясь в теплом потоке, струившемся через подоконник. – Это прибор для глубинного зондирования реки Амур в поисках исторических ценностей?

– Отнюдь. Это прибор для поиска невест. Подходишь к нему, набираешь на клавиатуре текущую дату, плотно сжимаешь правой рукой корпус детектора, считаешь про себя до десяти и на табло высвечиваются имя и прочие параметры своей суженой.

– Невестоискатель, – недоверчиво хмыкнул Фомин. – А если я левша?

– Только правой рукой! Иначе получишь параметры человека, брак с которым тебе наглухо противопоказан.

– А можно мне? – азартно спросила Света.

– Тебе? – Тимофеев непонимающе замигал. – Зачем? Я же и так здесь!

Света притихла, оценив всю опасность такого эксперимента.

– Этим ты меня не спасешь, – уныло сказал Фомин. – Нужна мне какая-то там незнакомая суженая… Ну, сыщешь ты мне кандидатуру, допустим. А сердцу-то как приказать?

– Не надо суесловия! – запротестовал Тимофеев. – Потом обсудим детали. Ты только не брыкайся, а делай свое дело. Набирай, сжимай и считай.

Фомин тягостно вздохнул. Ему очень хотелось повернуться и уйти в сумерки, чтобы там в одиночестве погрузиться в сладкую боль воспоминаний. Но ему было стыдно обижать друзей, которым оказалась так небезразлична его холостяцкая судьба. Да и до сумерек было еще далеко.

– Хорошо, – сказал он. – Будь по-вашему. Но учти, Тимофеев, – это ничего не изменит.

Он подошел к амуроскопу, набрал дату и наложил широкую ладонь на корпус детектора, еще утром бывшего тривиальной кофемолкой. Прикрыв глаза, он беззвучно шевелил губами. И все эти десять томительных секунд Тимофеев и Света не дышали.

Что-то щелкнуло, и на табло прибора засветились буковки. Фомин присмотрелся, а его лице проступила печальная улыбка.

– Ну же! – не вытерпел Тимофеев. – Читай вслух!

– Софи Лорен, – произнес Фомин. – Год рождения… ну, в общем, она почти вдвое меня старше. Место проживания в данный момент… Сознайся, Тимофеич, что на этот раз ты уподобился Иоганну Элиасу Орфиреусу. Тот в восемнадцатом веке пылил окружающем мозги своим вечным двигателем. А ты решил надраить мне клотик амуроскопом.

– Коля, – застонал Тимофеев. – Это даже обидно! Я никогда никого не обманывал! Принцип действия амуроскопа прост до смешного. Фиксируем твою биологическую структуру вкупе с моральным содержанием, а затем зондируем указанный период времени в поисках подходящих тебе по темпераменту, духовным запросам и прочим критериям аналогичных структур…

– Вот уж дудки! – вмешалась девушка Света. – Какие критерии могут объединять буржуазную кинодиву и нашего Колю Фомина?

– Нам ли об этом судить? – развел руками Тимофеев. – Поговорить бы с ней, конечно…

Быть может, она всегда мечтала заняться историей, и недоставало ей в жизни надежного мужского плеча!

– Спасибо, Тимофеич, – понуро сказал Фомин, – развеселил ты меня. Интересная получилась игрушка. Ну, я пошел.

– Куда! – Тимофеев поймал его за рукав. – Не подходит Софи Лорен? Нажимаешь красную кнопку «отказ» и топаешь дальше.

Фомин с обреченным видом подчинился.

– Вот еще появилось, – заметил он. – Зовут ее Куку Ле Мбе Нга Нго… тут еще много написано. Сейчас ей восемнадцать, проживает в республике Берег Слоновой Кости. Негритяночка, надо полагать. И примечание: замужем, шестеро детей. Шустрая девчонка… А внизу какие-то цифры непонятные.

– Это процент соответствия ваших структур, – пояснил Тимофеев. – Если он менее семидесяти пяти, кандидатура не фиксируется.

– Понятно. У Софи Лорен было семьдесят восемь, а у этой Куку – девяносто, да только опоздал я к ней… жму «отказ».

– Что мы все за границей ищем? – проговорила Света. – Нельзя ли поближе?

– Я уже упоминал, что это непростой прибор, – сказал Тимофеев горделиво. – Там есть верньер ограничения области зондирования. Сейчас он стоит на бесконечности. Если же установить его на соответствующее деление…

– На две тысячи километров, – произнес Фомин в очередной раз вздохнул. – Ну, поехали дальше… Амиранишвили Мзия Ушангиевна, – он не удержался и хихикнул. – Сто семнадцать лет, девяносто три процента. А ограничения по возрасту не предусмотрены?

– Нет, – сказал Тимофеев нетерпеливо. – Пропускаем. Ты продолжай, не тяни.

– Я и не тяну. Я уж два раза по десять сосчитал – и ничего не высвечивается?

– Ничего, – подтвердил Фомин и убрал руку с детектора.

Тимофеев подскочил к амуроскопу, пощелкал тумблерами, даже встряхнул конструкцию несколько раз.

– Как же так… – пробормотал он с досадой. – Что же ты, Коля, у нас такой особенный?

– Каждый человек – это целый мир, – заявила Света. – отпечатки пальцев – и те не повторяются, а ты хочешь человеческую душу повторить.

– Да она и не должна повторяться, – оправдывался Тимофеев. – Необходимо взаимное дополнение, способствующее достижению совершенства.

– Туманно все это, – сказал Фомин. – Хотя и сильно похоже на правду. Нет его здесь, моего дополнения до совершенства. Не родилось оно еще. Эх… – и он снова двинулся к выходу.

– Николай, сядь, – рассердился Тимофеев. – Что ты мельтешишь? Я же не кончил!

– А что еще будет? – спросила Света.

– В данный момент амуроскоп работал в пределах заранее установленной даты. Но есть еще и режим свободного поиска в произвольном интервале времени. И если ты, Коля, полагаешь, что в будущем тебе найдется суженая, то я могу это проверить.

– Можешь, – согласился Фомин. – С тебя станется. Но что это тебе даст?

– Не мне, а тебе, – раздельно произнес Тимофеев, глядя ему в глаза. – Я тебе обещаю. Я тебе при Свете клянусь. Если амуроскоп выловит ее… ты знаешь кого… я всмятку разобьюсь, я такое совершу, чего никогда не делал, я прыгну выше головы. Но вы встретитесь еще раз. Ты веришь мне?

Фомин встал. Минута была торжественная, и девушка Света, хотя и не понимала ровным счетом ничего, тоже поднялась. Она сгорала от любопытства.

– Я верю тебе, Тимофеич, – сказал Фомин. – Ты сделаешь.

– Итак, я убираю текущую дату, – прокомментировал свои действия Тимофеев. – Устанавливаю границу поиска, пусть это будет, ну скажем, – он хитро поглядел на подобравшегося Фомина, – две тысячи девятьсот девяносто девятый год.

– А почему не больше? – запротестовала Света.

– Так надо, – коротко сказал Фомин.

– Поиск пойдет от этой даты назад, к нам. На зондирование одного года понадобятся те же десять секунд. На просмотр же всего интервала до наших времен уйдет не больше трех часов.

– Долго, – вздохнула Света. – По-моему, достаточно просматривать каждые двадцать лет. Они же там подолгу будут жить. И мы управимся… – она помолчала, загибая пальцы и глядя в потолок, – за несколько минут!

– Ты у меня гений! – с нежностью сказал Тимофеев. – Ты у меня сокровище! Конечно же, этого достаточно. С годами характер человека меняется, и дискретность поиска лишь повысит вероятность обнаружения. Кто-то с годами стал раздражителен, а кто-то приобрел полезные качества характера. Кто-то вышел из семидесяти процентов соответствия, а кто-то, наоборот, вошел… Ну, для затравки просмотрим лишь тридцатый век.

– И где ты таких слов нахватался, – проявил некоторые признаки нетерпения Фомин. – Дискретность, вероятность… Хватит разговоров, давай действовать. Будем зондировать каждые пять лет.

– Настраиваю амуроскоп… Коля, хватай его за детектор!

Прибор зацокал, будто белка, у которой отняли кедровую шишку.

– Год 2999, – зачитал показания табло Фомин. – Рамона Флетчер – двадцать пять лет, восемьдесят процентов… Отказ, Ким Сон, семьдесят лет, девяносто два процента… Отказ. Астрида Звездолетова…

– Ну и параметры! – удивилась девушка Света.

– Веяние времени, – пояснил Тимофеев. – Должно быть, эпоха прорыва в Галактику.

– Год 2994. Отказ… отказ… отказ… Глядите-ка: опять Ким Сон, ей уже шестьдесят пять лет, а все те же девяносто два процента! И незамужем…

– Тебя не нашла, – сочувственно промолвила Света.

– Еще пять лет долой. Отказ… Отказ… Снова Ким Сон!

– Бедная девушка, – пожалела ее Света. – А почему ты, Коля, всем отказываешь? Ты кого-то ищешь?

– Да нет, собственно… – смутился Фомин.

– Ищет, ищет, – заверил Тимофеев. – Он стопроцентного соответствия домогается.

– Год 2974, – продолжал Фомин. – Отказ… Дубрава Листопад, девяносто процентов… Сольвик Антонова, девяносто семь процентов. Ева-Лилит Миракль, девяносто три процента… Что за имена они там напридумывают?! Глядите-ка: Анна Тимофеева, двадцати пяти лет, и вдобавок девяносто шесть процентов!

– Наверное, моя родственница, – мечтательно улыбнулся Тимофеев. – Видите, какой хороший человек получился!

Света тоже улыбнулась и опустила глаза. На ее щеках сквозь ровный золотой загар проступил румянец. «Наша родственница», – подумала она с нежностью. Фомин, однако, не разделял их тайного ликования. С каждый отказом он все больше мрачнел.

– Год 2899, – буркнул он и отступился от детектора. – Все, братцы, баста.

– Не встретилась? – осторожно спросил Тимофеев. – Даже среди семидесяти процентов?

Фомин молча помотал головой. Он сидел, опустив могучие плечи и уставившись в пол. Его увесистая рука безвольно скользнула в карман за папиросами.

– Может быть, мне объяснят наконец, что происходит? – возвысила голос девушка Света.

Железные пальцы Фомина медленно смяли пачку папирос и выронили на пол.

– И черт с ним, с соответствием, – пробормотал он. – Кому оно нужно? Главное, чтобы любить друг дружку, беречь пуще глаза…

– Какая уж тут любовь, – с сомнением сказал Тимофеев.

– Обычная. Как у всех. Как у папы твоего с мамой! Прожили они без всяких амуроскопов… А мы почему-то себе не верим, чуть что за электронику хоронимся! – Фомин ударил себя кулаком по колену. – Но куда же она исчезла?!

Затем порывисто поднялся и, не прощаясь, выбежал из комнаты.