Текст книги "Река Вечности (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

Соавторы: Андрей Шитяков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Хорошо, что с нами нет "Звезды обеих Земель" и "Мерит-Ра". Корабли с такими именами потеряешь, вернёшься в Бехдет, только и останется, что чашу вина выпить. Особого...

– Если я живым из этой переделки выберусь, – хмыкнул Ранеб, – то в Бехдете не то, что яд, кровь Апопа выпью без закуси!

Он повернулся к стрелкам осадных луков.

– Вначале бить из ашшур-педет, на таких дальностях они хороши. С двухсот шагов огневыми не стрелять!

Он говорил, в общем-то, очевидные каждому на боевых ладьях вещи, не никогда не повредит их повторить. Вселяют уверенность.

Простые бруски прочного и гибкого дерева жители Ашшура и Нинеби вываривали в вине, затем в масле, изгибали и сушили под гнётом. Затем крепили под нужным углом на простую и не слишком тяжёлую деревянную станину, да прибивали сверху ложку из бронзы или железа. Взводили её просто верёвками, блоком или рычагом, крюк или петля на тыльной стороне ложки входили в паз ограничителя, не дававшего сломать устройство при натяге. И метали (зачастую друг в друга) каменные ядра или горшки с нефтью.

Когда эти машины попали в руки многоискусных жрецов Братства Тути, их увеличили в размерах, усилили сложной рессорой со спины, а спереди упругой бронзовой пластиной, скорее не работающей на взвод, а предохраняющей от излома. Конечно, если из осадного лука попасть с трёх сотен шагов даже в небольшой пиратский корабль мог любой из десятников отрядов стрелков, то из луков Ашшура для попадания нужно было выстрелить раз двадцать. Это если Нетеру помогут. Зато ашшур-педет (эту машину так и назвали – "ассирийский лук"), почти не занимал на палубе место, легко передвигался на другой борт, дальность регулировалась степенью изгиба рессоры, а направление – только станину поверни куда хочешь. Стрелять он мог не только неугасимым огнём, но и свинцовыми ядрами, даже камнями, если все припасы разошлись. При обороне и осаде крепостей с моря и с суши – устройство незаменимое. Тем не менее, лишь однажды удалось ему побывать в бою, когда один из стрелков Нибамена с пятисот шагов уложил (случайно, разумеется) медно-глиняную чашу с неугасимым огнём в крупный корабль кефтиу, мгновенно обратившийся в костёр. Да вот теперь ещё выстрелом со стены сожгли ладью акайвашта. Неудивительно – неугасимой смеси там вчетверо больше, чем в медной трубке стрелы.

Дымные арки, числом сорок шесть, рассекли небо. Несколько снарядов вспыхнуло, разбрызгивая огонь ещё в воздухе, остальные плюхнулись в воду, на поверхности которой расплылись масляные пятна.

Снова залп. Ранеб не надеялся на победу, но намеревался сжечь как можно больше кораблей противника, прежде чем они сблизятся до опасной черты, когда плавучий костёр мог перекинуться на его собственные ладьи. Знаменосец знал от поверенного Анхнофрет (тот не зевал во время переговоров, внимательно рассматривал ладьи противника и многое углядел), что камнемёты есть только на тяжёлых ладьях. На лёгких стояли странные осадные луки, без бронзовых рессор.

Один из "ассирийцев" умудрился вметнуть язык пламени на палубе тяжёлой ладьи акайвашта. Ранеб удивлённо поднял бровь. Надо же. Чтобы из "ашшур-педет" попасть со второго раза... Невероятное везение. Впрочем, огонь быстро погас. Учёные уже, видать. Очевидно, пламя забили песком. Больше никому не повезло. Пора взводить осадные луки.

Запела бронза. "Себек-сенеб" разлил огонь по носу одной из первых ладей приближающегося клина. Быстро не потушат, это не просто нефть, гореть будет долго. Сехмет уложила все свои стрелы в воду. Ранеб заскрипел зубами с досады. А вот "Скипетр" оказался точнее. Горящая ладья акайвашта стала отставать и поворачиваться: гребцы правого борта спасались от огня, когда на левом все ещё работали в полную силу.

Всплеск в двадцати локтях от носа "Себек-Сенеба" сказал Ранебу, что чужаки тоже начали стрелять. Интересно, чем? Хорошо знакомые ему пираты кефтиу и акайвашта не ставили на свои корабли метательные машины. Ранеб подозревал, что они вообще не умеют их делать. Но от этих выходцев всего можно ожидать. Дымных следов Знаменосец пока не видел и уже хотел этому порадоваться, когда сразу с нескольких вражеских ладей взвились в небо огненные снаряды. Все они сгинули в волнах, не долетев до его кораблей.

Ладьи акайвашта увеличили скорость. Нечестивцы поняли, что спасение от огня в стремительном сближении. Ранеб дёрнул уголком рта. Не понять, раздражённо или одобрительно. Ни один из кораблей противника не обратился в бегство.

– Ада-а-р! Меле-е-ек! – орал Неарх, срывая голос, – не стре-ля-а-ай! Бес-по-лез-но-о-о!

– Что-о-о? – отвечал с борта "Гнева Мелькарта" его командир.

– Бли-и-и-же! Вплот-ну-у-ю! Сожгу-у-т! – Неарх ударил кулаком о ладонь.

– По-о-нял!

У обоих бортов "Гнева Мелькарта" вскипели волны. Три библосских пентеры, оставшиеся с Неархом, начали выходить вперёд. Критянин на "Никее" держался рядом. Триеры расходились веером, обходя уже горящие корабли.

Опытные финикийцы не ударились в панику, хотя по внешнему виду противник был им совершенно незнаком. Но его выдавала любовь к огненным снарядам. Дети Реки. Египтяне. Во флоте Ахеменидов их корабли даже в худшие для Чёрной Земли годы оставались грозной силой. Обладавшие скверной мореходностью, неповоротливые, они практически бесполезны в борьбе с пиратами. В морских сражениях эллинских усобиц, тайно или явно раздуваемых персидскими царями, они не использовались. Только изредка, в самых крупных сражениях, в столкновениях флотов. И вот там-то египетские рессорные стрелометы-эвтитоны снимали такой урожай смерти, на который не способен более никто.

Неарх знал, что египтяне в своих машинах никогда не использовали силу скрученных волосяных канатов. В море они быстро отсыревали (хотя их и смазывали маслом), натяжение менялось. Камнемёты-палинтоны эллинов и финикийцев требовали длительной пристрелки и очень сильно зависели от погоды. Рессорные стрелометы египтян били не столь далеко, как машины их морских соперников, но зато не в пример точнее. Так повелось с седой древности. Конечно, финикийцы не оставляли попыток разгадать секрет бронзы, которую их противники использовали в рессорах, но не слишком в этом деле преуспели.

Вскоре после смерти фараона Нехо, могущество египтян стало стремительно хиреть. Когда Египет завоевали персы, многие знания были утрачены. Финикийцы рассказывали Неарху, что последний раз знаменитые египетские эвтитоны использовались Ксерксом в битве при Артемисии. Да и то их там было совсем немного. После смерти мастеров, последних хранителей тайны, секрет канул в Лету. Фараон Амиртей, изгнав персов, обратился к жрецам Братства Тота, с просьбой воссоздать его.

– Ходят слухи, будто что-то у них получается.

Неарх уже знал, почему бежал Энил, и теперь понял, что столкнувшись с древними, обречён увидеть их смертоносное оружие во всей красе и мощи.

С критянином осталось около сорока кораблей. Не последнюю роль в этом сыграло то, что последовать за Энилом не решился один из его приближённых, Адар-Мелек. То был высокородный аристократ, и, как стало недавно известно Неарху – претендент на трон Библа. В случившемся он увидел для себя шанс возвыситься. Александр без сомнения накажет предателя. А гнев Баала... Кто не рискует, тот не пьёт хиосское. Ради осуществления своих замыслов Адар-Мелек готов был рискнуть.

Однако оказалось, что крики Энила про серу с небес – не пустой звук. Увидев, как одна за другой вспыхивают его триеры, Адар-Мелек дрогнул, но отступать уже некуда. По правому борту две его пентеры, выполняя, приказ идут вперёд. По левому – критянин с горящими глазами. Не развернуться. Не сбежать. Спасение одно – атаковать.

– Быстрее, ещё быстрее!

Флейтист на корме "Никеи" повиновался, а его товарищ на носу перестал попадать в такт. Келевст-киликиец, мешая эллинские и финикийские слова, разразился бранью, замахнулся кулаком, веля тому заткнуться, а потом принялся отбивать ритм деревянной колотушкой.

– Вот так! Вот так!

– Ещё быстрее!

На спинах гребцов, блестящих от пота, вздуваются мощные мышцы. Хилым нечего делать в этом ремесле беднейших, не способных иным способом добыть себе хлеб насущный. Доля гребца триеры для кого-то – настоящий дар богов. И их же проклятие.

– Ха-а-ай!

Выдох.

Сто восемьдесят весел вспенивают воду, рывком бросая триеру вперёд. Лопасти рассекают границу стихий, с них срывается дождь. Гребцы толкают весла вперёд, опускают.

– Ха-а-ай!

Корабли египтян все ближе. Сразу две горящих стрелы ударили в борт "Никеи" у самого акростоля[94]94
  Акростоль – рог на носу триеры, продолжение форштевня.


[Закрыть]. Он моментально запылал, заставив Неарха отшатнуться. Разве возможно, чтобы дерево, даже смолёное, вспыхнуло так быстро и с такой силой?

– Тушите!

Несколько матросов с мокрыми кожами бросились спасать корабль. Неарх, наплевав на опасность, сам кинулся помогать. Успел увидеть, что на наконечнике одной из стрел, наполовину впившемся в борт, болтается медная трубка. Древко сгорело, а трубка, прикрученная проволокой, осталась. Что это ещё за хрень такая?

Впрочем, нет времени предаваться размышлениям. С высокой надстройки вражеского корабля полетели стрелы. Какой-то матрос оттолкнул Неарха, а сам скривился: тростниковое древко с длинным бронзовым наконечником прошило плечо.

Критянин вскочил, стараясь не высовываться из-за борта, который стремительно превращался в ежа.

– Помогите ему!

– Командир, держи! – подскочивший воин подал щит.

Неарх надел его на локоть, осторожно выглянул. Борт вражеского гиганта все ближе. Критянин спрыгнул с катастромы[95]95
  Катастрома – верхняя, боевая палуба триеры. На афрактах не ограничивалась бортами. Катастрому не делали сплошной, фактически это был помост над гребцами для работы воинов.


[Закрыть] в проход между рядами гребцов. Побежал на корму, крича:

– Правый борт, втянуть весла! Левый – суши!

Гребцы торопливо исполнили приказ. "Никея", набравшая скорость, продолжала лететь вперёд.

Приблизившись на расстояние в сотню локтей, акайвашта начали стрелять точнее. Горшок с маслом разбился о стрелковую носовую надстройку «Себек-Сенеба» в трёх шагах от Ранеба. Знаменосец успел прикрыться от брызг масла, однако оно не загорелось. Торчащий из горшка фитиль потух в полёте. Следующий снаряд оказался куда смертоноснее и, хотя пожар задавили в зародыше, несколько моряков заработали ожоги, а один истошно орал царапая выжженные маслом пустые глазницы.

Ранеб видел, как из бойниц кормовой надстройки "Нейти", идущей первой, повалил дым, показались языки пламени. Акайвашта обошли её с двух сторон и, не приближаясь, обстреливали в упор. Они заплатили за свою удачу тремя ладьями, пылавшими позади, но и "Нейти" теперь обречена. Только сейчас Ранеб понял, что её приняли за ладью Знаменосца и навалились с большей силой.

Сразу два корабля акайвашта атаковали "Скипетр", намереваясь таранить. Тому удалось уклониться, однако судьба его была – погибнуть от своего оружия. Снаряд чужаков, расколовшись, разлил масло с серой на приготовленные у борта огненные припасы. Асфальт, которым запечатывались трубки, быстро расплавился и неугосимый огонь выплеснулся на палубу кормовой надстройки, превратив её в факел.

"Себек-Сенеб" приближался к стене огня и дыма. Жечь врага больше нельзя – велик риск пострадать самим.

– Огненные припасы убрать! – крикнул Ранеб, – стрелять каменными ядрами!

Лучники, перебравшиеся в закрытые надстройки, выбивали гребцов на лёгких трёхрядных ладьях, где тех не закрывал сплошной борт. Одна из таких, совершая неуклюжий манёвр, подставилась под удар Сехмет и бронзовая голова львицы, давя гребцов, вломилась внутрь ладьи. Акайвашта не стали дожидаться, пока их всех перебьют стрелами и бросились на вражеский корабль. Завязался палубный бой. Гребцы тоже кинулись с драку, подхватывая оружие убитых. Ещё один корабль противника, воспользовавшись неподвижностью "Львицы" ударил её тараном в борт.

Всё-таки настал в жизни Ранеба тот момент, которого любой опытный моряк должен избегать точно так же, как лучник обязан сторониться схватки на мечах. Сразу две вражеских ладьи шли точно навстречу, и в их бортах не было видно весел... Вот оно как у них заведено – лишить хода хотят. Знаменосец отвлёкся, но "первый на ладье" не растерялся. Зазвучали слова команды, гребцы начали втягивать весла. Успели не все.

"Никея", прокатилась вдоль борта здоровенного чудовища с головой крокодила на носу, сломав десяток весел. Эпибаты[96]96
  Эпибаты – морские пехотинцы.


[Закрыть] заваливали врага дротиками, но и сами гибли от стрел египтян. Не останавливаясь, триера разошлась с «Себек-Сенебом».

Вдоль другого его борта прошёл "Гнев Мелькарта" и, хотя там египтяне свои весла сохранили, но финикийцы смогли наделать на осадной ладье шороху двумя удачными выстрелами из палинтонов в упор. Каменные ядра проломили борта и искалечили обломками около дюжины гребцов. Египтяне смогли причинить пентере меньший урон, хотя лучники активно заваливали её стрелами.

– Весла на воду!

Кормчий, которого во время "прохода"[97]97
  Этот распространённый тактический маневр, имевший целью разрушение весел противника при проходе вдоль его борта, так и назывался – «проход» (чаще используют слово «проплыв»).


[Закрыть] прикрывали щитами сразу четверо гоплитов (двое из них погибли), рванул левую рукоять педалиона, правую толкнул от себя и «Никея» начала разворот противосолонь, удаляясь от частично обездвиженного «Себек-Сенеба». Тоже самое делал Адар-Мелек.

Ранеб сразу понял, что дела плохи. Шакалы сожрут неподвижного льва. Знаменосец приказал передать половину уцелевших весел на другой борт, но пока гребцы возились, к двух сторон притёрлась ещё пара ладей с закрытыми галереями гребцов и скорпионьим хвостами на корме. С обоих кораблей на "Себек-Сенеб" полетели абордажные крючья.

"Гнев Мелькарта" не смог вернуться, чтобы добить "Крокодила" – сцепился с другим кораблём. Но вернулась "Никея". Немного мешала финикийская пентера, прилипшая к борту гиганта и ограничивавшая выбор места, куда можно всадить таран. Однако, цель теперь неподвижна, только совсем бестолковый промахнётся.

– Всем приготовиться!

Бронзовый бивень вломился в беззащитный борт. Эпибаты метали дротики, били из луков. Неарх уже собирался сам броситься на палубу вражеского корабля, когда к нему подскочил проревс.

– Стэйра треснула! Течь!

– Тьфу ты, зараза! – выругался критянин.

Он кинул взгляд на палубу вражеского корабля, где кипел бой. Помочь финикийцам? Но если египтяне одолеют... А их там чего-то многовато.

Неарх не рискнул ввязываться в палубную драку. Надо убираться. Идти скорее к берегу, пока не потонули.

– Назад!

"Никея" попятилась, извлекая таран из тела "Крокодила".

Ранеб, как в полусне, отдавал приказы, почти ничего не видя, возникал то на носу, то на корме. Воинов на любимом детище Тутимосе было гораздо больше, чем ладьях пришельцев, и они одолевали. С одного борта чужаков удалось отогнать на их ладью. Несколько Хранителей последовали за ними.

– Врёте! Даже неподвижный лев разорвёт дюжину шакалов! – кричал Ранеб, размахивая хопешем.

Знаменосец уже торжествовал, когда вдруг осознал, что дела на самом деле гораздо хуже, чем он думал. "Себек-Сенеб" начал крениться на правый борт, его чрево быстро заполнялось водой.

– Воины! – закричал Знаменосец, – "Себек" тонет! Наше спасение – эта ладья!

Ранеб указал клинком на вражеский корабль. Хранители все поняли. Гребцы и воины бросились на него, добивая последних защитников. Те попытались заглотить кусок больше, чем смогли переварить, и не преуспели.

Хранители, проникнув уже и на нижнюю палубу вражеской ладьи, силой вытаскивали оцепеневших от страха гребцов и заставляли прыгать в воду. Гребцы "Себек-Сенеба" выбрасывали за борт убитых, спешили занять места и приноровиться к непривычным вёслам и скамьям. На борт захваченной ладьи с месабит перебрасывали припасы для осадных луков, сами луки, из тех, что полегче.

"Себек-Сенеб" быстро оседал. Вторая пентера финикийцев, потерявшая почти всех эпибатов, поспешила расцепиться с ним.

Ранеб отыскал глазами "Львицу" и увидел, что она тоже погружается, вместе с протаранившей её ладьёй акайвашта.

Они погибли почти одновременно, "Себек-Сенеб" и "Сехмет во гневе", два самых больших боевых корабля Священной Земли, с такой любовью выстроенные Величайшим по его собственным чертежам. Много лет они верой и правдой служили ему, одним своим видом наводя ужас на берег фенех, и вот над обоими сомкнулись Зелёные воды...

За кормой полыхал огромный костёр. "Нейти"... Знаменосец отвернулся, ибо уже не мог ничем помочь оставшимся там. Закатный ветер сносил дым до самого горизонта, где угасал Атум, истекая кровью...

И все же Ранебу удалось главное – он дал уйти ладьям с особо ценными беженцами. Противник лишился многих ладей, на одной их которых уже подняли знамёна Та-Кем.

От отряда Ранеба уцелела лишь одна боевая ладья Тисури, и лёгкая "Звезда Уасита", принявшая всю команду с погибшего "Скипетра". Она улизнула, скрытая дымом. Ну и эта ещё... Знаменосец не задумывался над тем, какое имя получит захваченная ладья, сейчас все его мысли были с павшими товарищами, с погибшими кораблями. Но в одном он был уверен точно – жертвы не напрасны. Этот корабль для Величайшего ценнее золота, которое способен поднять.

Ладьи – величайшая страсть в жизни Менхеперра. Захваченный корабль столь необычен, что теперь Величайшему предстоит долгая череда бессонных ночей, пока он не проникнет в его секреты, разберётся во всём. Какая ладья, какой мощи и скорости родится разумом Тутимосе – Ранеб не брался и предполагать.

Примерно через час после побоища, в сгущающихся сумерках, из гавани Тира вышел ещё один корабль, совсем небольшой и явно не военный. Он направился прямиком в бухту Ушу.

Обозлённые потерями финикийцы, рвались предать его огню, но Гефестион не позволил. Он сразу понял, что это за судно.

– Хотят сдать город. Кто сумел, сбежали, остальные сдаются.

Он не ошибся.

Судно подошло к пристани, с которой только недавно убрали трупы. Гефестион, Парменион, Филота, Эвмен, Мелеагр и Кратер молча ожидали посланника. Египтяне опустили сходни, и по ним на пирс... сошла женщина.

Она была одета очень богато. От обилия и изящества украшений, блеск которых пламя факелов выхватывало из объятий тьмы, у некоторых македонян дух захватило. Хотя кое-кто из них успел повидать великолепие гарема Дария и потому не должен был удивляться роскоши женских нарядов, кои нельзя увидеть в их далёкой отчине.

Женщина была молода и красива. Кратер и Мелеагр переглянулись. Филота усмехнулся, бесцеремонно раздевая её взглядом.

Посланница торжественно произнесла несколько слов на непонятном языке. Гефестион, отметив, что она упомянула имя "Алесанрас", посмотрел на Эвмена, тот поманил переводчика.

– Понимаешь её?

Финикиец кивнул.

– Она "окает". Вместо "а" произносит "о". Но в целом почти все понятно.

– Что она сказала?

– Представилась. Её зовут Сит-Уаджат. Она – царица Тира.

– Вот как? – удивился Гефестион, – так городом правит женщина?

Финикиец задал вопрос. Посланница ответила.

– Городом правит царь Шинбаал. Она – его супруга.

– Почему царь не прибыл сам?

– Царь не может быть посланником.

– Бабу вместо себя прислал! – засмеялся Филота, но под грозным взглядом своего родителя заткнулся.

– И что же хочет нам сообщить царь Шинбаал устами своей супруги? – церемонно спросил Гефестион.

– Он покоряется тебе, царь Александр, и сдаёт город...

– Что? – переспросил Гефестион.

– Не сердись, уважаемый. Она думает, что это ты – царь Александр, – поклонился переводчик.

Гефестион посмотрел на Пармениона. Старик ничего не сказал.

– Пусть продолжает.

– Царь Шинбаал просит не предавать Тир огню и мечу, ибо все сегодняшнее противостояние между нами случилось из-за недоразумения, вызванного вмешательством божественных сил.

Гефестион посмотрел на стратегов и писаря. Кратер пожал плечами. Мелеагр коснулся свежего пореза на щеке. Эвмен молча кивнул, а Филота поджал губы.

– Что скажет царь? – еле слышно проговорил Парменион, – он очень зол на Тир.

– Я знаю, – так же негромко ответил Гефестион, повернулся к Сит-Уаджат и объявил торжественно, – да будет так! Я гарантирую безопасность города.

* * *

Шинбаал никогда в своей жизни не проводил дознаний и, тем более, сам не оказывался в положении допрашиваемого.

Почётный заложник с десяти лет, он получил воспитание и образование при дворе Хатшепсут, ныне покойной мачехи фараона Тутимосе, но, несмотря на некоторое прикосновение к дворцовым интригам, ещё не очень-то хорошо разбирался в вопросах политики, особенно тайной. Царь решил, что рассказывать чужакам о встрече Энила и Анхнофрет не следует. Сами "победители" в первый день о том не расспрашивали. Как догадался Шинбаал, они этого даже и не знали. Действительно, встреча произошла скрыто от их глаз.

Однако возникла трудность. Царь и его супруга допустили ошибку, обнаружив знание, что сдают город не какому-то неизвестному завоевателю, а Александру. Военачальники акайвашта не обратили внимания на эту деталь, но она заинтересовала того, кто записывал ход допроса.

Этот, скромного вида, человек, под рукой которого на папирусе возникали ровные ряды необычных значков, вцепился в Шинбаала, как ловчий кот. Царь не устоял перед его обескураживающими вопросами, на которые можно было отвечать только правду, либо молчать. Ложь бесполезна, ибо будет разоблачена немедленно.

Шинбаал избрал второй путь. Он устыдился своей мимолётной неприязни к Анхнофрет и уверился в том, что успех её дела сейчас – важнее всего. Важнее жизни. Он принял эту мысль, даже не понимая, в чём, собственно, важность. Просто что-то подсказывало ему – именно так должно быть.

Стиснув зубы, Шинбаал молчал. Писец, задававший вопросы, оставался невозмутим, но военачальники постепенно выходили из себя. Начались угрозы. Царь не говорил ни слова, лишь молясь про себя, чтобы Сит-Уаджат и Сульяэли, которых заперли отдельно от него, успели воспользоваться зельем, ведущим на Берег Возлюбленных. Мысленно он прощался с ними и со своей жизнью.

Шинбаал, неопытный в делах, где Хранители чувствовали себя, как рыба в воде, слишком поздно сообразил, что переговоры с Энилом можно было свалить на кого-то другого. Например, на Ранеба, который, как царь надеялся, ещё жив и ушёл в Бехдет. В любом случае эта ложь Знаменосцу бы точно не повредила. Однако теперь, после длительного молчания, акайвашта в подобные откровения вряд ли поверят.

Никто из македонян уже не сомневался в том, что они имеют дело с людьми, в сущности, мёртвыми уже несколько веков. При этом те вовсе не похожи на сбежавших из царства Аида теней. Живые люди, из плоти и крови.

Все говорило о том, что здесь не обошлось без козней Крона-Временщика. Отец Громовержца обитает ныне в Тартаре, куда низвергнут собственным сыном. Не туда ли мы, македоняне, загремели? Те, кто успел тесно познакомиться с неугасимым огнём египтян, придерживались именно такой точки зрения. С другой стороны... Солнышко светит, птички поют, волны о берег плещут, совсем не злобно... Если это Тартар, то, видать, не так уж он и плох.

Эвмен подобные мысли не разделял, а вот за сбивчивые рассказы финикийцев о том, будто Энил кричал что-то там о царе Хираме (или Ахираме, пёс его разберёт) ухватился. Сам высокородный Адар-Мелек, уцелевший в огненной заварухе, подтвердил, что да, шесть веков назад часть Тира стояла на двух островах, а на большой земле город окружали высокие стены. Это в Ханаане всем известно, кроме совсем уж невежественных пастухов. Царь Хирам такую грандиозную стройку закатил, едва пирамиды не посрамил размахом. Недаром он – величайший из сынов Ханаана. С ним только премудрый Соломон способен сравниться, что в те же годы в Ершалаиме правил.

Итак, эти люди жили (и все ещё живут, вот ведь чудно-то как) шесть веков назад или более. В отличие от Энила, Эвмен недолго терзался сомнениями, кто куда попал. Катаскопы разведали окрестности и донесли: здесь все иначе на многие стадии вокруг. Исчезли одни селения, появились другие. Откуда ни возьмись, вместо чахлых рощ выросли обширные леса. Значит, лагерь македонян действительно провалился в прошлое. А поскольку он частично располагался в черте древних стен Старого Тира, то при сопряжении миров значительный их кусок исчез. Проснувшиеся македоняне и местные жители столкнулись буквально нос к носу, сразу схватившись за мечи. Как сквозь землю провалились оба мола. Башня, которую восстановили на первом, полуразрушенном вылазкой тирийцев, лежала теперь на дне и отчётливо просматривалась под толщей воды.

Кардиец старался не вспоминать, каких трудов стоило военачальникам задавить панические настроения войска, удержать его в руках. И всё равно кто-то от страха тронулся умом, некоторые малодушные свели счёты с жизнью. Случилась большая драка с финикийцами, которых обвинили в колдовстве.

Большая делегация явилась к царскому прорицателю Аристандру и потребовала, чтобы он вернул все назад. Когда же тот сказал, что не обладает божественной силой, его попытались побить. К счастью, поблизости случился командир щитоносцев агемы[98]98
  Агема – личная охрана македонских царей, состоящая из отборных воинов. Гвардия. В агему входили гипасписты и гетары.


[Закрыть] Адмет. Он вырвал жреца из рук, озверевших от отчаяния воинов.

Пережив первый всплеск страстей, поборов его обильным кровопусканием, стратеги стали совещаться, что предпринять. Царь отсутствовал, и все они, даже Парменион, вдруг ощутили себя голыми и беззащитными, словно малые дети. По расчётам Эвмена, Александр должен был появиться дня через четыре или пять. Ему навстречу (а появления его ждали со стороны Назарета, по крайней мере, таков был первоначальный план) немедленно отправили отряды разведчиков, усиленных бегунами-продромами[99]99
  Продромы (греч.) – «бегуны». Лёгкая греческая конница, не имеющая доспехов и вооружённая, в основном, дротиками.


[Закрыть]. До прихода царя решили ничего не предпринимать. Если же он остался там, за пределами мешка, в который всех их вверг Крон... Эвмен старался об этом не думать.

Воины теперь произносили имя Александра с благоговением, словно, если кто и мог повернуть все вспять, так это он. Тут и там множились разговоры о божественном происхождении царя. Даже те, кто вслед за Филиппом привык именовать Олимпиаду не иначе, как змеёй, теперь высказывались о матери Александра с уважением и даже каким-то священным трепетом. Как же, с самим Зевсом возлегла.

Только бы вернулся царь...

Шок оказался таким, что мало кто вспоминал о сражении с египтянами, стоившем многих жизней. Люди опасались даже думать об этом, ибо сразу же возникала мысль:

"А если они вернутся, да не малым отрядом, а в силах тяжких?"

Сдавшийся Тир заняла хилиархия щитоносцев под командованием Тимандра. В порту Града-на-острове встали около двадцати кораблей Пнитагора. Их команды сошли на берег и вместе с гипаспистами занимались поддержанием общественного порядка.

Гефестион слово сдержал, Тир не тронули, никто не обижал его жителей. Но сын Аминты ничего подобного не обещал в отношении Старого Тира. Вот там-то македоняне вдоволь натешились. Душу отвели, наполненную страхом.

Часть военачальников осталась в лагере, но высшие отбыли в Тир. Город посмотреть.

Осмотр затянулся. Парменион мрачно ходил по дворцу, где его все раздражало. Филота и Кратер, отоспавшись, в сопровождении воинов облазили весь город, даже заглядывали в храмы варваров, где жрецы косились на них с удивлением. Гефестион пил. Свои прямые обязанности исполнял только Эвмен. Команда его писцов тщательно переносила все увиденное на папирусы. Счетоводы составляли описи трофеев. Разведчики занимались подбором местных жителей для допросов.

Кардиец вновь обратился мыслями к дознанию. Шинбаал скрывает, откуда ему стало известно имя царя Македонии. Значит, имеет причины. В том, что до ночи, когда все это завертелось, он слыхом не слыхивал ни о каком Александре, Эвмен, разумеется, не сомневался. Надо быть полным идиотом, чтобы предполагать иное. Следовательно, узнать имя царя он мог только в тот, самый длинный день. И когда именно?

Весь день кардиец, находясь в ставке Гефестиона, наблюдал за Тиром. Он был свидетелем всех столкновений на суше и на море и не допускал мысли о том, чтобы кто-то из македонян или союзников перебежал в Град-на-острове незамеченным. И вроде в плен никого египтяне не утянули. Разве что, с захваченной пентеры. Но после этого их корабли уже не заходили в Тир, сразу убрались восвояси.

Значит, остаётся единственная возможность. Энил. Беглец обогнул острова с запада. Что, если его там встретили? И побеседовали по душам? Это бы объяснило осведомлённость египтян. Но всё равно непонятно, почему продолжает запираться Шинбаал. Ну, встретили, поговорили, узнали много интересного. Задержать всё равно не могли. Они даже против Неарха не сдюжили (хотя шороху навели немало). И зачем делать из этого тайну?

Кардиец вернулся к реальности. Парменион грозился переломать пленнику все кости, но тот упорно молчал. Эвмену все это не нравилось. Нужно заставить его говорить. Пусть на другую тему, но он снова должен заговорить. Ведь говорил же! Не просто так заткнулся.

Выждав, когда Парменион устанет изобретать пытки, которые он обрушит на голову молодого царя, Эвмен спросил:

– Ты упоминал, царь, что у тебя есть соправитель. Не мог бы ты рассказать о нём?

Шинбаал не ответил.

– Дурень! – рявкнул Филота, – ведь это же не тайна, всё равно узнаем! Первого попавшегося на улице спросим!

Шинбаал помолчал ещё немного и неохотно заговорил:

– Его зовут Ипи Ранефер Херу-Си-Атет...

Царь сказал что-то ещё, но переводивший его слова Дракон вдруг запнулся и замолчал. Эвмен недовольно взглянул на своего раба. Тот смотрел на Шинбаала, удивлённо округлив глаза.

– Ты чего? – спросил кардиец.

– Н-ничего... Пусть господин простит своего нерадивого раба. Царь Шинбаал говорит, что его соправитель особо приближён к фараону Менхеперре.

– Спроси его, как так вышло, что его соправитель – египтянин? И откуда вообще здесь, в Тире, взялось столько египтян?

Шинбаал выслушал Дракона и ответил:

– Семь лет назад флот, возглавляемый Знаменосцами Нибаменом и Ранефером, принудил моего отца, царя Бин-Мелека Йаххурима склонить голову перед Страной Реки. Наших сил не достало на то, чтобы противостоять противнику. Ранефер обошёлся с нами милостиво. Отцу он оставил царство, и тот властвовал ещё несколько лет до самой своей смерти.

Историю покорения Града-но-острове Шинбаал рассказывал обстоятельно, не умалчивая подробностей, ибо не видел в делах минувшего опасности для нынешнего дня. Сказав одну-две фразы, он ждал, пока слова переведут, потом продолжал свою повесть. Его не перебивали, не торопили и не задавали вопросов. Дракон внимательно слушал, поглаживая свою подстриженную клином седую бороду, сам говорил неспешно, размеренно. В начале рассказа, когда прозвучало имя царя Йаххурима, финикиец пару раз кивнул, словно из уст Шинбаала прозвучало подтверждение его собственным мыслям, которыми он не спешил делиться с македонянами. Задумавшись, он снова замешкался с переводом.

– Да что с тобой? – удивился Эвмен.

Дракон торопливо продолжил:

– Закончив великое строительство, Ранефер отбыл. Теперь он редко появляется здесь, и власть царя разделена с наместником фараона.