Текст книги "«Миги» против «Сейбров»"

Автор книги: Евгений Пепеляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

5. Охотничьи рассказы

Хочу немного рассказать о жизни тех летчиков-дальневосточников 29-го Краснознаменного и 300-го истребительных полков, с которыми пришлось мне служить до войны, в военные годы и в первый послевоенный год.

Во-первых, по прибытии в январе 1939 года из училища летчиков в 29-й авиаполк, при встрече с командиром полка депутатом Верховного Совета СССР, в то время майором, Шалимовым В. М. получил напутствие: летчик должен заводить семью только тогда, когда полностью освоит свою профессию; когда будет летать днем и ночью, уверенно пилотировать, отлично стрелять по воздушным и наземным целям, свободно вести одиночный и групповой воздушный бой, летать «под колпаком» и в облаках, дослужится до звания капитана, и лишь тогда он может купить двуспальную кровать с никелированными шарами и жениться на красивой, нежадной девице. После этого вам будет предоставлена хорошая квартира в гарнизоне, и вы сможете долго и плодотворно служить Отечеству.

В жизни оно так примерно и получилось – отдельную, правда, не квартиру, а комнату в гарнизоне мне дали только в 1944 году, когда я получил звание капитана и должность заместителя командира истребительного авиаполка.

В довоенное и в военное время природа Дальнего Востока была дика и прекрасна. Нетронутые леса, сопки, распадки, долины и озера. Особенно очаровательной природа тех мест становилась летом и осенью. Населенные пункты и отдельные гарнизоны находились в живописнейших местах, на значительном удалении друг от друга. В долинах и лесах было изобилие дичи: козы, кабаны, изюбри, не говоря уж о волках, зайцах, енотах, белках… Реки и озера полнились разной рыбой и дичью – утками, гусями, даже лебедями. Летом все равнины покрывались множеством всевозможных цветов.

Находясь в таких условиях, когда подстрелить кабана или козла можно было запросто, нужно было только желание. Достаточно было отойти 2—3 км от гарнизона, и можно было встретить оленя, лису, зайца и даже медведя. Очень часты были случаи, когда на аэродромы прилетали и садились дикие утки и гуси, а в иной год даже дикие козы были частыми гостями.

…Осенью 1942 года на аэродроме Желтый Яр проводились учебные полеты. Летала одна или две эскадрильи на самолетах Як-7Б, руководил полетами заместитель командира 300-го иап майор Белоусов, недавно прибывший в полк. Самолеты по плану поднялись в воздух и ушли по маршруту, на аэродроме никакой техники не осталось и находилось лишь несколько человек. Вдруг из леса выскакивают две козы и бегут прямо на нас. На старте стояла рация с вертушкой, складные стул и столик с плановой таблицей полетов. Здесь же находился майор Белоусов – руководитель полетов и командир 2-й эскадрильи капитан Н. Беляев. Козы бегут на нас. Мы все схватились за пистолеты. Белоусов дает команду – «никому не стрелять», а сам из пистолета ТТ стал целиться. Козы пробежали около нас на расстоянии 50—70 м. Белоусов, двумя руками держа пистолет, выстрелил, и одна из коз упала. Он крикнул: «Никому не трогаться», – и сам побежал к упавшей козе. Не добежал он до козы метров 20—30, та вскочила и помчалась в лес. Белоусов свой пистолет к тому времени засунул в кобуру, и, пока вновь его доставал, коза была уже далеко. Он выстрелил вдогонку 2—3 раза – безрезультатно. Подошел к нам расстроенный, по лицу течет кровь, и говорит:

– Зря я вам запретил стрелять. Может, кто из вас и убил бы одну, окаянную. Вам-то мяса не надо, а у меня семья.

Действительно, мы были еще холостыми, питались в столовой по летной норме, а у него была жена и двое или трое ребятишек. Кровь по лицу у него текла потому, что он так усердно целился, что пистолет приставил к самому глазу и затвором при выстреле рассек себе бровь. Коза же упала не потому, что он в нее попал, а потому, что в момент выстрела она ногами попала на мокрую, еще не просохшую после дождя «бетонку».

Другая история случилась осенью. Шел моросящий дождь, и было прохладно. Моя эскадрилья в тот день была дежурной. Я поднялся перед рассветом. Было это где-то в сентябре – октябре 1942 года, на том же аэродроме Желтый Яр. Взяв свою «тулку» – двухствольное ружье тульского оружейного завода 16-го калибра, которое подарил мне брат Костя перед моим отъездом из Одессы на Дальний Восток, зашел на стоянку своей эскадрильи: самолеты дежурного звена были уже на месте, личный состав занимался своими делами, а я пошел к восточной границе аэродрома, неподалеку от которой находилось небольшое озеро. Туда часто прилетали как местные, так и перелетные утки. Хорошо зная местность, я занял позицию и стал ждать лёта уток. Пришел я вовремя. Только расположился в ранее сделанном шалаше, как начался лёт. Через полчаса, когда уже стало светло, я забрал 5 добытых уток, зашел на стоянку эскадрильи и со своим инженером эскадрильи Тихоном Павловичем Титенком пошел на завтрак в столовую. На пути нам встретился заместитель командира полка майор Белоусов. Увидев ружье и уток, он спросил:

– Куда это ты несешь?

Я ему ответил, что несу в столовую, чтобы повар их зажарил. Белоусов с жаром стал доказывать, что повар в столовой хорошо уток не приготовит, а вот его жена может этих уток так сделать, что пальчики оближешь. Я его спросил:

– А к уткам что-нибудь будет?

– Конечно, будет, – отвечал он. – У меня есть денатурат, я его разведу, и мы посидим превосходно!

Я спросил Тихона Павловича:

– Доверим майору дичь?

Тихон Павлович убежденно подтвердил, что женщина приготовит уток всегда вкуснее, чем мужчина. У него жена была повариха. Замечу, что в то время в гарнизоне магазина не было, а в сельпо, которое было в деревне Желтый Яр, ничего не продавалось, кроме хлеба. Поэтому семьи офицеров питались чем Бог пошлет.

Днем, перед обедом, недалеко от штаба я с Титенком опять повстречал Белоусова и спросил:

– Как идут дела с ужином?

Белоусов сморщился и жалобным голосом пытался нас разочаровать:

– Знаете, ребята, когда жена ощипала этих уток, они оказались маленькими-маленькими. Но вы все равно… приходите вечером.

Тихон Павлович молчит, опустив голову, а я громко сказал, что в 19 часов мы придем. Когда Белоусов отошел, Тихон Павлович категорически сказал, что к Белоусову не пойдет: у того много ребятишек, и они, наверное, уже все съели.

– По себе знаю, – добавил он.

У Тихона Павловича было десять детей, все сыновья от трех до 15 лет. Они с началом войны были эвакуированы в Сибирь, в Хакасию, куда были отправлены все семьи офицеров и сверхсрочников 300-го полка.

В 19 часов, прихватив с собой командира 2-й эскадрильи Колю Беляева, мы пришли к Белоусову. Белоусов жил в двухквартирном домике для начальства. Таких домиков в гарнизоне было два. Остальные офицеры и солдаты жили в землянках, построенных заключенными одновременно с аэродромом, сданным в эксплуатацию осенью 1941 года.

Белоусов засуетился, выставил на стол тарелки, рюмки, вилки, графин с выпивкой и т. д. Его жена принесла небольшую сковороду с картошкой и мелко нарезанными кусочками утки. Выпили по рюмке разведенного спирта. Спирт был очень сильно разбавлен и имел крепость не более 10—15%. Н. Беляев и спрашивает:

– Где же спирт? Где утки? Ты же говорил, что убил пять уток.

Тогда Белоусов и говорит, что перед нашим приходом его ребятишки самовольно съели уток, а со спиртом он просчитался – жена наняла двух стариков пилить дрова за два стакана спирта, а они выпили почти всю двухлитровую бутыль.

Вот такая история получилась со «званым ужином». Мы поблагодарили хозяина за хлопоты и угощение и пошли в столовую ужинать.

После «званого ужина» прошло 10—15 дней. Моя эскадрилья снова была дежурной. Был осенний день, низкая облачность цеплялась за верхушки деревьев, моросил холодный мелкий дождь. Была пора перелета гусей и уток, когда они большими и малыми стаями с севера тянулись на юг. Аэродром Желтый Яр находился как раз в полосе миграции птиц, которые около месяца, днем и ночью, пролетали стаями с клекотом и гоготом.

Аэродром представлял собой две бетонные полосы, соединенные в виде буквы «У». С севера и востока аэродрома находились два небольших продолговатых озера. Западнее, в километре от аэродрома, с севера на юг протекала речка Вира, шириной немного больше посадочной полосы. В сырую, дождливую погоду, особенно при ограниченной видимости, перелетные птицы ВПП часто принимали за озеро и иногда садились стаями прямо на них.

Дежурный по стоянке самолетов знал, что в случае посадки птиц на аэродроме он должен срочно докладывать командиру эскадрильи. Он это и выполнил, когда неподалеку от стоянки самолетов приземлились пять гусей. Я взял винтовку ст. сержанта Рубцова, которая была хорошо пристреляна и без штыка. Сев в стартер, я сказал солдату-шоферу, чтобы он поехал вокруг стаи севших гусей, постепенно сокращая радиус. Стартером в авиации в то время называли автомобиль, на котором была смонтирована штанга для вращения самолетного винта. На оси винта находился храповик. Стартер подъезжал к стоящему самолету, техник или механик соединял штангу стартера с храповиком винта. Шофер, по команде «пуск» переключив мотор на штангу, вращал винт самолета, и, как только мотор давал вспышку и винт начинал вращаться, штанга стартера автоматически выходила из зацепления, и шофер задним ходом отъезжал от самолета.

Сев с винтовкой в стартер, я медленно по кругу стал сближаться со стаей гусей, и когда на дальности 60—80 м, соблюдая безопасность, я выстрелил в шею самого большого гуся, он остался на месте, а остальные гуси сделали пару кругов и вновь сели недалеко от полосы. Продолжая маневрировать на стартере, я убил трех крупных гусей.

На стоянке дежурный доложил, что меня на КП вызывает командир полка. Там я встретил командира полка К. Михайлова, начальника штаба полка майора Лупшу, зам. командира полка майора Белоусова и командира 2-й эскадрильи Н. Беляева. Доложил командиру полка, чем занимается личный состав моей эскадрильи, а также доложил, что убил трех гусей. Он приказал показать трофеи. Гусей притащили на КП, и все стали восхищаться: какие крупные и хорошие гуси. Зная, что у всех присутствующих есть иждивенцы, самого большого гуся я подарил командиру полка. Второго отдал начальнику штаба. Третьего гуся подержал в руках и отдал командиру 2-й эскадрильи, сказав:

– Проверим, как приготовит этого гуся твоя молодая жена и как будет угощать нас.

Майор Белоусов, надеявшийся, что третьего гуся я отдам ему, заметно расстроился. При выходе из землянки он ногой пнул гуся и сказал:

– Разве это гусь – это гусенок.

…В полку и в дивизии я слыл отличным стрелком и хорошим охотником. 2 октября 1942 года командир полка майор Михайлов пригласил меня на охоту вместе с инженером эскадрильи Тихоном Павловичем Титенком. Почему я помню, что 2 октября? Потому что 2 октября 1936 года меня зачислили курсантом высшей школы летчиков и со 2 октября у меня пошел срок службы в Красной Армии.

Михайлов как командир полка приказал выделить автомашину, на которую погрузили небольшую лодку. Погода была чудесной. Безоблачно, видимость более 10 км. Ветра не было – штиль. Правда, температура воздуха была около нуля градусов, трава и земля были покрыты инеем. С собой у нас были винтовки и рюкзаки с небольшим запасом провизии; мы ехали денька на два. Все это происходило в 300-м иап, во время базирования на аэродроме Желтый Яр. Мы должны были по бездорожью доехать до речки Икура, что в 3 км от аэродрома. На лодке перебраться на другой берег, а там… За Икурой на сотни километров не было никаких поселений, одна лишь нетронутая тайга.

Переправившись на другой берег Икуры, мы лодку вытащили на берег, а шоферу-солдату приказали, чтобы завтра в 12.00 был на этом же месте. Пройдя с километр от речки, на расстоянии 200 м, я увидел козла, который медленно бежал в сторону лесного массива. Я прицелился и выстрелил из винтовки, взяв необходимое упреждение. А упреждение я брал при стрельбе по козам независимо от ракурса на длину прыжка. Целился в точку приземления козы, и в момент, когда та начинает прыжок, я нажимал спусковой крючок. Когда коза после прыжка приземляется, то встречается с пулей, которая была направлена в точку ее приземления. Вот такая у меня была технология стрельбы. Тогда же, после моего выстрела, коза уже не прыгала, и я ее не видел.

Перезарядив винтовку, я пошел на поиск козла. В районе его предполагаемого падения была сухая трава высотой в метр и редкий кустарник такой же высоты. Я бродил там минут пять и, наконец, увидел в траве большого козла. Я добил его. Ко мне подошли К. Михайлов и Т. Титенок. Время было уже часов 15, и мы решили сделать привал. Немного перекусили, солнце клонилось к лесу, и мы стали готовить место для ночлега.

Неподалеку от места нашей стоянки на берегу сели несколько тетеревов. Подойдя к ним на расстояние 70—80 м, я выстрелил, и один косач упал. Решили косача сварить, а у козла взять и зажарить печенку.

Я собирал и таскал к месту стоянки сушняк. Титенок ломал сушняк на дрова, так как у нас не было топора, а Михайлов принялся варить суп и жарить печенку.

Скоро Михайлов сварил из косача суп и уже заканчивал жарить козлиную печенку. На тряпке разложили стаканы и закуску. Наступала темнота. Тихон Павлович, ломая сучья, случайно ударил сучком по рюкзаку К. Михайлова и разбил находящийся там термос, полный спирта. Спирт из термоса вытек, и хорошее настроение, которое было перед ужином, испарилось вместе со спиртом.

На скоростях мы поели и стали готовиться спать. На Дальнем Востоке в октябре ночью уже холодно, так что мы всю ночь вертелись у костра. Разговор после разбитого термоса не клеился. Договорились только, что если больше ничего не убьем, то мы с Тихоном Павловичем отрезаем себе одну заднюю ногу, а все остальное отдаем своему командиру.

Утром поднялись рано, съели по кусочку печени, выпили чая и пошли в направлении аэродрома. Отойдя 400—500 м, я увидел стайку из 5—6 коз на опушке леса. Как главный охотник, решил выйти по пади в тыл козам, а друзьям сказал, чтобы минут через 10, не ранее, пошли прямо на коз, тогда козы обязательно побегут в мою сторону. Только я спустился в падь, как услышал один и второй выстрел. Стрелял Михайлов. Козы, конечно, от нас ушли, а Михайлов честно признался в своем умысле: если Пепеляев убьет еще одну козу, то ему придется тащить ее до лодки. Вы же понимаете, что одну козу тащить по очереди с Титенком гораздо легче, чем каждому нести по козлу…

Я же договорился заранее, что буду стрелять и убивать дичь, а вот таскать добычу не буду.

В 1945 году 300-й иап стоял на аэродроме Бабстово в Еврейской автономной области, недалеко от границы с Китаем, где река Сунгари впадает в Амур. Летом 1945 года, после разгрома немцев, большое количество войск перебрасывали с запада на восток, на войну с японцами. С целью проверки боевой готовности частей 254-й иап прибыли два инспектора ВВС: полковник Н. Храмов[1]1
  Храмов Николай Иванович (1913—1950) – Герой Советского Союза, полковник, начальник отдела Управления боевой подготовки истребительной авиации ВВС.


[Закрыть] и майор, фамилию которого я не помню. Командир 254-й дивизии вызвал меня и дал задание слетать на аэродром Надеждинское на реке Вире и привезти свежей рыбы, чтобы угостить летчиков-инспекторов из Москвы. Я в то время был летчиком-инспектором дивизии. Мне подготовили самолет У-2 и две снаряженные шашки с тротилом, то есть дымпатроны для учебных бомб «П-40». На эту «рыбалку» со мной полетел техник звена управления дивизии ст. техник-лейтенант С. Приказчиков. На аэродроме Надеждинское находилась для охраны имущества армейская команда из 5—6 человек во главе со старшиной Машуней. По прилете на аэродром мы с Приказчиковым взяли две бомбы со взрывателями, снаряженные инженером по вооружению капитаном Шабловым, и пошли к реке. Я сел в лодку с одной бомбой и поплыл к яме, где должен был взорвать это устройство. Лодка рассохлась и сильно текла. Приказчиков стоял на берегу, недалеко от места взрыва, и ждал, когда я подплыву и брошу бомбу. В лодке набралось много воды, и я пристал к берегу. Воду из лодки мы вычерпали, но решили, что бомбу подожжет и бросит с берега Приказчиков, а я с лодки буду собирать рыбу. Готовясь сесть в лодку, я услышал взрыв, но не в воде, а рядом, за кустами. Выскочил из лодки, подбежал к месту взрыва и увидел страшную картину. Приказчикова разорвало на куски, а его останки и лоскуты одежды болтались на кустах. Меня охватило нехорошее чувство утраты, горечи и страха. Я выскочил на высокий берег реки, там стоял солдат из комендатуры. Отправив его за старшиной, я опять прибежал к месту катастрофы. С прибытием старшины Машуни солдаты притащили небольшой ящик, в который мы сложили то, что осталось от Приказчикова. Занесли ящик в землянку и хорошо закрыли от разного зверья.

По прилете на аэродром Бабстово я подробно доложил обо всем случившемся командиру дивизии, который, соответственно, письменно доложил командующему. На другой день останки Приказчикова привезли и похоронили. Меня же наказали: сняли с должности, объявили строгий выговор и назначили заместителем командира 300-го авиаполка. Так трагически закончилась одна из глупейших рыбалок. После чего я в жизни рыбу не глушил и никому этого делать не разрешал.

Я описал некоторые случаи на рыбалке и охоте, свидетелем и участником которых был. Всего, конечно, не опишешь, ведь на охоте и рыбалке, особенно дальневосточной, происходило и происходит много смешных и трагических случаев. В целом же охота и рыбалка – интересный и увлекательный вид отдыха, подчас превращающийся в тяжелую работу. Нередки были и комичные ситуации.

…Возвращались мы однажды вечером с охоты с моим комэском, когда еще служили в Поздеевке. Я убил одну утку, а он ничего. Подходя к деревне, недалеко от аэродрома, увидели – женщина гонит домой гусей. Мой командир спрашивает крестьянку:

– Сколько стоит гусь? Она отвечает:

– Белый 20, серый 30 рублей.

Долго не раздумывая, он стреляет серого гуся и отдает женщине 30 рублей. Она взяла деньги и принялась благодарить, а мой комэск говорит:

– Теперь-то жена поверит, что я действительно был на охоте.

При прощании я усилил эту достоверность, отдав ему свою утку, так как одна утка мне была ни к чему.

Вот такие случаи бывали на охоте 60 лет назад. Сейчас же, говорят, на Дальнем Востоке не то что козла или изюбря, а даже зайца редко встретишь. Я же ружье не держал в руках с 1952 года. То же советую и другим, чтобы сохранить что-то своим потомкам, а если уж очень хочется пострелять и проверить свои способности, есть для этого тиры и стенды.

6. Начало реактивной эры

В Липецк я прибыл в конце октября 1946 года. Интересно отметить, что это был первый послевоенный набор летчиков, имевших боевой опыт в Отечественной войне на уровне командиров и начальников штабов авиаполков, поэтому степень подготовки слушателей была определена как Высшие летно-тактические курсы усовершенствования командиров авиачастей ВВС.

Не помню, сколько слушателей было в наборе, но хорошо помню, что все слушатели были участниками Великой Отечественной войны и 76 человек из них были Героями Советского Союза.

Так как все слушатели набора ходили в форме и с орденами – ордена тогда были в почете, и за них платили деньги, – то в учебных классах, в столовой и в общежитии слышался приятный звон металла наград.

За год учебы на Липецких курсах я много познал в теории и практике военного дела. Узнал, как должен работать командир и штаб авиаполка на различных этапах проведения наступательной и оборонительной операции фронта. Более глубокие знания были получены в аэродинамике, самолетовождении, теории воздушной стрельбы и бомбометании, в изучении новых приборов спецоборудования. Фундаментально изучалась тактика ВВС – оценка обстановки, принятие решения, его выработка и другие вопросы командира и штаба авиаполка. Изучали, как всегда, краткий курс истории ВКП(б).

Полетами занимались мало, так как летчики-слушатели имели гораздо больший опыт в полетах, чем инструкторы-летчики Липецких курсов. На курсах за 1947 год я налетал 36 часов, совершил 71 посадку.

Липецк изменил и мое семейное положение. Весной 1947 года я встретил ту, которую искал. Узнал ее сразу, как только встретил. Мы знали друг друга еще в Одессе, она жила в одном доме с моим братом и сестрой. Но там я знал ее девочкой, а здесь, в Липецке, это была стройная девушка с прекрасными, как ясное небо, глазами и роскошными косами цвета спелой пшеницы. Отец ее, К. Файерман, главный инженер Одесской авиашколы, погиб летом 1937 года во время полетов. Волею судьбы моя любовь оказалась в Липецке, так как мать ее Р. Неверова была липчанкой. По окончании Липецких курсов, осенью того же года, к новому месту службы я уехал уже вдвоем с женой и больше с ней не расставался, за исключением командировок. До 1962 года кочевала моя Майя Константиновна по авиационным гарнизонам – сначала с родителями, затем со мной и детьми. Уже 58-й год живем мы в мире и согласии.

Назначение получил в 324-ю Свирскую истребительную авиадивизию заместителем командира 196-го иап. Полком командовал подполковник В. Алексеев. Опытный, знающий свое дело и профессию офицер.

В декабре 1947 года, когда я прибыл к новому месту службы, мне сказали, что должность моя занята приказом командира дивизии. При встрече с командиром дивизии я попросил, чтобы на моем предписании, согласно которому я назначен на должность приказом главкома ВВС, написали отказ. Этого командир 324-й авиадивизии полковник П. Сукачев не сделал, и я приступил к выполнению обязанностей заместителя командира 196-го иап.

Полк базировался на полевом аэродроме Волосово, 8 км южнее Лопасни – ныне город Чехов. Штаб казармы, столовая и другие временные постройки размещались рядом с аэродромом. Аэродромно-технический батальон со своими службами располагался в деревне Волосово.

Солдаты и сержанты срочной службы размещались в казармах на аэродроме, а офицеры полка и батальона со своими семьями в 8 или 9 деревнях, расположенных вокруг аэродрома. Я с молодой женой первое время жил в штабном корпусе, в комнате для учебных пособий. С отъездом из Волосова жены погибшего накануне офицера я с женой переселился в дом к «тете Насте», где освободилась комната размером 2,5 х 3,5 метра.

Интересно отметить, что в декабре 1947 года, вскоре после нашего приезда в Волосово, произошла денежная реформа и большая часть тех денег, которые я получил по окончании Липецких курсов, порядка 8 тысяч рублей, была потеряна.

196-й авиаполк в то время имел на вооружении самолеты Яковлева разных модификаций, вплоть до тяжелых металлических самолетов Як-9 с моторами М-107ф и реверсивными винтами. Полк проводил войсковые испытания десяти машин с такими винтами. При проведении войсковых испытаний этих машин форсированные моторы М-107ф быстро выходили из строя, и эти самолеты, не закончив испытаний, из полка забрали.

Я хочу обратить внимание на такой приметный вопрос, который, на мой взгляд, имел существенное влияние на всю дальнейшую деятельность ВВС. Речь идет о постановлении ЦК и советского правительства по борьбе с аварийностью в ВВС, вышедшем в начале 1948 года. После выхода этого документа командование ВВС Советской Армии по каждому летному происшествию принимало исключительные, прямо-таки драконовские меры. Особенно доставалось командирам полков и авиадивизий. За происшествия в частях ВВС, иногда даже не связанные с полетами, командиров наказывали вплоть до увольнения из армии.

Боясь строгого наказания за летные происшествия, командиры подразделений, частей и соединений пошли по пути сокращения полетов и упрощения упражнений курса боевой подготовки. В результате летный состав частей ВВС стал не столько поддерживать, сколько терять выучку и навыки в пилотаже, стрельбах, воздушном бое, групповой слетанности и вообще в боевом применении.

Кроме того, тепличные условия в обучении и боевой подготовке летчиков совпали с периодом переучивания авиаполков на реактивную технику. По опыту боевой подготовки 196-го авиаполка я могу твердо сказать, что летный состав за период 1946—1950 годов в боевой подготовке деградировал.

Из своей летной биографии хочу привести пример боязни наказания летчика за возможное летное происшествие.

Летом 1948 года 196-й авиаполк базировался на аэродроме Кубинка. После ремонтных работ я облетывал пятибачный металлический самолет Як-9. Находясь в зоне, самолет словно не хотел «красиво» выполнить ранверсман – фигуру высшего пилотажа. На третьей попытке, чисто выполнив ранверсман, самолет вошел в перевернутый штопор. Фонарь залило маслом. Я повис на ремнях, открыл подвижную часть фонаря. Из кабины полетел мусор и пыль, вырвало планшет с картой. Зная, как выводить самолет Як-9 из перевернутого штопора, я поставил рули на перевод самолета из перевернутого штопора в нормальный штопор. Я помнил, что для вывода самолета Як-7 из перевернутого штопора нужно иметь высоту 2000 м. Мой же самолет металлический и тяжелый, может потерять больше высоты, поэтому я сомневался, хватит высоты для вывода из штопора или нет. Характерно, что во время штопора я думал не столько о спасении жизни, сколько о том, как меня будут ругать, склонять и в конце концов выгонят из армии. Но этого, к моему счастью, не произошло, так как на высоте около 600 м самолет перешел в нормальный штопор, меня прижало к сиденью, и на высоте 150—100 метров я вывел самолет из штопора и благополучно посадил на своем аэродроме. Думаю, что это характерный пример психологии летчика того времени.

Летом 1948 года 196-й иап перешел на самолет Як-15, который отличался от поршневого Як-3 только тем, что имел реактивный двигатель и, соответственно, другие приборы для контроля его работы. Летчики изучили инструкцию по эксплуатации и технике пилотирования Як-15, и через неделю все уже летали самостоятельно.

Сентябрь – октябрь полк занимался боевой подготовкой на самолетах Як-15 и подготовкой к воздушному параду над Москвой 7 Ноября.

Воздушные парады проводились, как правило, 3 раза в год. Подготовкой и проведением парада руководил командующий ВВС Московского военного округа, в то время генерал-лейтенант авиации В. Сталин, требовательный и жесткий военачальник, имевший большие возможности. Авиационные полки, участвующие в параде, перебазировали на подмосковные аэродромы, чтобы меньше зависеть от погоды. Наши самолеты Як-15, участвующие в параде, перед вылетом выстраивали на взлетной полосе, чтобы обеспечить быстрый взлет группы и не тратить горючее на выруливание.

Боевой порядок предписывал истребительным авиаполкам следовать в колонне звеньев по три самолета, на дистанции 500 метров, высоте 300 метров, на скорости 750 км/час. Полки в колонне звеньев (как правило, по 30 самолетов) на исходный пункт маршрута выходили в заданное время 5 секунд. На последней прямой, от Крюкова до Красной площади, ведущий каждой колонны устанавливал необходимую и постоянную скорость, чтобы облегчить следующим сзади звеньям задачу держать дистанцию, а самому пройти Красную площадь секунда в секунду, на удалении 50—60 метров от Мавзолея.

Выполнив полет по парадному маршруту на самолетах Як-15, 196-й иап производил посадку на аэродроме Теплый Стан, там заправлял самолеты горючим и вновь перелетал в Кубинку.

В январе 1949 года поступила команда – получить новый реактивный самолет Ла-15. Появились специалисты, знающие эту машину. Пришел приказ командующего ВВС МВО генерала В. Сталина переучить личный состав 196-го иап на самолеты Ла-15 и принять участие в Первомайском параде.

Закипела работа по изучению самолета, его двигателя, оборудования, правил эксплуатации. Собирали самолеты Ла-15 в Кубинку, перегоняя с завода в г. Горьком, из НИИ ВВС, из Чкаловской по одному или по два самолета. В марте 1949 года на аэродроме Кубинка было около десятка Ла-15.

Начались самостоятельные полеты, соблюдая субординацию – от старшего к младшему. Так как самолет Ла-15 официально не был принят на вооружение ВВС, то командиру 196-го авиаполка полковнику А. Шишкину[2]2
  Шишкин Александр Павлович (1917—1949) – Герой Советского Союза, полковник.


[Закрыть] была поставлена задача: одновременно с подготовкой к параду группе летчиков совместно с летчиками МАП и НИИ ВВС провести войсковые и государственные испытания самолета Ла-15.

Два летчика из 196-го полка, я и капитан А. Бабаев[3]3
  Бабаев Александр Иванович (1923—1985) – Герой Советского Союза, генерал-полковник авиации.


[Закрыть] – командир эскадрильи, летчик из НИИ ВВС подполковник А. Кочетков[4]4
  Кочетков Андрей Григорьевич (1908—1990) – Герой Советского Союза, полковник-инженер, заслуженный лётчик-испытатель СССР.


[Закрыть] и летчик МАП, фамилию которого я не помню, выполняли полеты по программе НИИ ВВС. Летный состав полка летал по программе войсковых испытаний и готовился к воздушному параду 1 Мая.

В одном из полетов, при подготовке к параду в колонне звеньев, на подходе к Москве, загорелся самолет Ла-15 моего ведомого штурмана полка капитана К. Зотова. Зотов катапультировался благополучно. Самолет разбился. При приземлении с парашютом его первые слова были:

– Теперь-то, наверное, Красное Знамя дадут.

Он высказал это майору КГБ, который оказался на месте приземления. А на другой день в газете «Сталинский сокол» был напечатан приказ о награждении капитана Зотова, совершившего первым в мире вынужденное катапультирование из боевого самолета, орденом Красного Знамени.

Константин Зотов в своем роде был интересным человеком: консервативным и своеобразным в делах и поступках. Это был представитель старшего поколения советских летчиков. На войне не был, но очень хотел быть человеком заметным. В сравнении с другими летчиками очень древний, закончивший школу пилотов еще в 1932 году. Образование его осталось на уровне ЦПШ (церковно-приходской школы). Мыслил своими категориями, поэтому многие годы оставался капитаном.

В 1947 году, после воздушного парада, он побывал на приеме участников парада в Кремле, чем очень гордился. Как-то молодые летчики попросили его рассказать о кремлевском приеме. Дело было на аэродроме Волосово, и он стал рассказывать. Как участников парада 1947 года приветствовал сам И. В. Сталин. Как он внимательно рассматривал красоту кремлевского убранства. Взял в руку палочку, присел на корточки и на земле стал чертить и рассказывать, где сидели за столами летчики, где руководители партии и правительства, в какой палате. Летчики стояли вокруг Зотова и смотрели, что он рисует. Когда он палочкой нарисовал и показал, где сидел т. Сталин, один шутник из молодых летчиков ему тихонько на ухо и говорит:

– Товарищ капитан, а вам не кажется, что вы раскрываете государственную тайну?

Зотов прекратил чертить, изменился в лице, не поднимаясь, посмотрел снизу на молодых летчиков. Все замолчали. Он, по всей вероятности, подумал, что действительно разглашает тайну. Быстро стер то, что рисовал на земле, и произнес

– Я думаю, что здесь все коммунисты.

Поднялся и хотел уходить, но летчики со смехом его убедили, что тайны никакой нет и они просто пошутили.