Текст книги "Медвежатник"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 18

Свою карьеру на Хитровке Аникей Аристархович начинал некогда в качестве голубятника, и не без успеха; воровал постиранное белье с чердаков. В уголовном мире профессия голубятника не самая почитаемая, доводилось ему обирать и пьяных, за что его брезгливо называли портяночником. Трижды он попадался на облавах и один раз был выслан из Москвы, куда вернулся только через полтора года. Возможно, до самых седин Аникей Аристархович крал бы постиранное белье и подмешивал бы снотворное в стаканы к собутыльникам, если бы на проворного малого однажды не обратил внимание один из самых уважаемых барыг Хитровки. Поманив пацана пальцем, он спросил:

– Заработать хочешь? Ну, скажем, рубль в неделю?

– Ясное дело, не откажусь, – весело ответил Аникей, предчувствуя, что состоявшаяся встреча сильно повлияет на его судьбу.

– А если так, будешь наведываться к громилам и от меня поклон передавать. А заодно, как бы между прочим, скажешь тайком, что имеется местечко, где за красивый товар можно получить хорошие деньги. И чтобы без дураков у меня было! – помахал он грозно пальцем. – Большие деньги просто так не даются. Если что дурное за тобой увижу – добро захочешь припрятать или там приставу начнешь нашептывать – убью! А потом скину куда-нибудь в канал, и пускай тебя крысы жрут.

– Обидеть хочешь, хозяин, – широко заулыбался Аникей, понимая, что сегодняшним вечером перепрыгнул через несколько ступеней в криминальной иерархии. Через год барыга утроил Аникею жалованье, а еще через три он уже сам сумел сколотить небольшую сумму и стал одеваться, как старший приказчик в каком-нибудь дорогом универмаге. Дела у барыги шли отменно, кроме скупки краденого он занимался еще и тем, что давал деньги в рост. Уже через пять лет он сколотил капиталец, позволивший ему купить продовольственную лавку в самом центре Москвы. С того времени он зажил как потомственный купец, навсегда открестившись от прежнего ремесла.

Аникею Аристарховичу в наследство от барыги досталась прибыльная ночлежка и масса постоянных клиентов. В своей комнате за перегородкой он держал награбленный товар, который через верных людей реализовывал во многих городах России. Первое, что он сделал, когда заявилась полиция, – перенес весь товар в глубокий подвал, засыпав его вековым сырьем, пропахшим плесенью, зловонием и еще бог знает чем. Нужно было совсем не иметь брезгливости, чтобы притронуться к хламу хотя бы мизинцем. И сейчас Аникей Аристархович чувствовал себя совершенно спокойно. Единственное, что его тяготило, – непредсказуемость Ксенофонтова: он мог оставаться до приторности любезным, что потом совсем не мешало отправить собеседника в ссылку, а то и вовсе спровадить на каторгу.

– Двери открывайте, мать вашу! – надрывал горло Аникей Аристархович. – Иначе всех повыгоняю к едрене фене!

Угроза подействовала: неприветливо захлопали двери, отворясь, из проемов показались косматые и помятые физиономии. Трудно было представить, что в одном месте может быть сосредоточено такое количество бродяг и калек. Размахивая костылями, они злобно огрызались, встречали Маркелова и полицейских изощренной бранью и с такой яростью смотрели вокруг, что огонь, полыхающий в их глазах, мог запросто запалить рассохшийся скрипучий пол.

– Кровопийца ты, Аникей! Похуже урядника будешь! Мало того что дерешь с нас за ночлежку, как за модную гостиницу, так ты еще и полицию нагнал!

– Молчать! – Голос Аникея все более набирал силу. – Всех повыставляю! – И уже угодливо, повернувшись к приставу, продолжал: – Жалею я их очень, а они все пользуются моей добротой. Не выбросишь же калек на улицу.

– Не выбросишь, – охотно соглашался Ксенофонтов и, зажимая нос, заглядывал в следующую комнату.

– А может быть, чайку изволите? – угодливо интересовался Аникей Аристархович.

Брезгливо поморщившись, пристав отвечал с досадой:

– Пошел вон, дурак! Ты, видно, и впрямь из ума вышел. Какой еще тут может быть чай в этой помойной яме!

– Виноват-с, – отступил в сторону Маркелов. – Не учел-с.

Маркелов не ушел, а предусмотрительно спрятался за широкие спины городовых, готовый в любой момент предстать перед приставом, как преданный сивка-бурка перед хозяином.

Очередная комната очень напоминала предыдущую, вот разве что женщин здесь было побольше. И Ксенофонтов назвал ее про себя «дамской».

Ночлежки Хитровки отличались тем, что здесь практически не встречались женские и мужские комнаты и обитатели заведения пребывали в свальном грехе. Дам не стоило обижать своим невниманием, и пристав с них требовал документы, как если бы каждая из них представляла значительную угрозу отечеству. Это с виду женщины выглядели незаметными, но на самом деле многие из них находились на учете в уголовной полиции в качестве опытных наводчиц. Среди них немало было воровок, спутниц громил, а при случае и сами они могли ковырнуть «перышком» жирного клиента. Но в своем большинстве бабы были вконец опустившиеся, не представляющие своего бытия без доброй порции сивухи. Они составляли значительную прослойку самой презираемой части Хитровки – «не помнящих родства». Их расположение можно было купить за гнутый пятак, и пацанва из соседних районов, вплотную примыкающих к Хитрову базару, брала свои первые уроки любовных утех у этих примадонн ночлежек.

Влас Всеволодович обернулся, почувствовав на себе пристальный взгляд. Прямо на него смотрела женщина лет тридцати пяти. Она весело улыбнулась, когда их взгляды встретились, – так можно радоваться только желанному любовнику, который с огоньком справляется со своими мужскими обязанностями. Ксенофонтов едва удержался, чтобы не выплюнуть слюну отвращения.

– Какой же ты весь ладненький, пристав! Какой миленький! В моем вкусе! Ну так и хочется тебя приголубить, – пропела «леди» почти басом. – А то иди ко мне, я тебе услужу, даже денег не возьму. Здесь, за занавесочкой, нам никто не помешает, а потом будешь у себя в департаменте рассказывать, что знойнее, чем мадам Квакуха, на всем белом свете не сыскать!

Подруги мадам Квакухи зашлись в истерическом смехе, по достоинству оценив шутку.

От подобного предложения лицо Ксенофонтова скривилось, как будто он отведал кислого лимона.

– Я польщен вашим предложением, мадам, но думаю, что обоим нам там будет тесновато.

Квакуха показала мелкие зубы и, подмигнув, отвечала:

– Ты же молодец сообразительный, подскажешь, как поступать, чтобы тесно не было. Я женщина податливая, на все соглашусь, тем более если такой молодец попросит.

Хитрованцы дружно расхохотались. Со всех нар на Ксенофонтова поглядывали вполне дружелюбные физиономии. Лица полицейских тоже на мгновение осветились улыбками, но затем вновь приняли казенное выражение.

– Вы дама в высшей степени галантная, да я ведь здесь нахожусь на государственной службе. Давайте как-нибудь в следующий раз. Договорились?

Квакуха кокетливо повела глазками и не без застенчивости отвечала:

– Вы такой мужчина! – Вполне артистично она подправила предполагаемую прическу крохотной ручкой. – Разве можно устоять перед вашими сладкоголосыми речами. Договорились!

– Ну вот и славненько, – почти облегченно проговорил Влас Всеволодович и двинулся дальше.

Полицейские расторопно проверяли документы. Беспаспортных волокли в соседнюю комнату под надзор пятерых дюжих полицейских, у каждого в руке был наган, и, глядя на их решительные физиономии, охотно верилось, что они начнут палить при первой же опасности.

Ночлежки на Хитровке Ксенофонтов называл зоопарками. И совсем не потому, что большая часть обитателей так заросла, что стала напоминать зверей из обезьяньего питомника, а оттого, что могли довольствоваться минимумом одежды. Ничего не было удивительного в том, что кто-то из хитрованцев разгуливал в одном ботинке, случалось, что они и вовсе обходились безо всякой обувки. Но даже это было не самое страшное – многие из них уверенно чувствовали себя без рубашек и штанов. Их можно было запросто принять за туземцев из Новой Гвинеи, приехавших в Москву по приглашению Императорского Географического общества. Доставить-то их доставили, а билетиками на обратную дорогу не снабдили, вот они, горемычные, и заняли все ночлежки Москвы. Так бы все и выглядело на самом деле, если бы не откровенно российские физиономии туземцев и не изысканнейший мат, которым дети Хитровки общались между собой. Трудно представить, что папуасы из Новой Гвинеи сумели бы передать свое настроение в таких сочных красках.

По долгу службы Ксенофонтову приходилось бывать здесь не однажды, и всегда его поражала пестрота людского сообщества. Неудивительно, что в номерах встречались молодки с золотыми браслетами на запястьях. Некоторые из них пользовались покровительством купцов и представлялись как обедневшие графини. Они входили в самое высокое сословие Хитровки и водили дружбу с «Иванами». Из них получались верные бандитские подруги и отменные наводчицы. Никто из хитрованцев не осмелился бы посягнуть на их украшения даже в том случае, если бы они ходили в золоте с головы до ног. Напыщенным купцам даже в голову не могло прийти, что через веселых проказниц они породнились с громилами Хитровки.

И вместе с тем на Хитровом рынке обретались весьма прелюбопытные экземпляры, которые ко всякой одежде относились скверно. Они ходили едва ли не нагишом и срамные места прикрывали лишь маленькими лоскутами материи, больше смахивающими на фиговые листья прародителей. Возможно, несколько столетий назад они запросто сошли бы за блаженных. В нынешние времена пророков набралось такое огромное количество, что они едва умещались на Хитровом рынке.

– А у тебя, милейший, где паспорт? – обратился Ксенофонтов к дядьке лет пятидесяти, у которого на ногах болтались остатки женского трико. Голый торс покрывали бесчисленные наколки, отчего кожа выглядела почти синей.

– А ты, господин начальник, читать не умеешь? – обиделся неожиданно хитрованец. – Мне паспорт не нужен. Ты сюда посмотри, – ткнул он себя указательным пальцем в грудь, – здесь моя вся жизнь написана. Господин начальник, такого ты ни в одном паспорте не прочитаешь. – Голос у хитрованца был простуженным, как будто он с младенчества хлебал студеную воду. – Вот эта наколочка говорит о том, что родился я в отмену крепостного права и сам я родом из босяков. А эта о том, что сидеть довелось на тобольской каторге и чина я там достиг немалого, – в голосе мужика прозвучали звонкие нотки гордости, – до самих храпов дослужился.

– А это у тебя откуда? – ткнул Ксенофонтов на оленя с огромными рогами. – Ты, голубчик, я вижу, не так-то прост.

– Знамо дело. – Голос мужичины сорвался на шепот, такое бывает с заигранными пластинками, когда вместо звуков раздается сплошное шипение. – Бежал с каторги! Оттого и наколка!

– Вот мы тебя и проверим, голубчик, что ты из себя представляешь, может, за тобой еще какие-нибудь грешки числятся. Возьмите его, – он глянул на стоящих рядом городовых, – да будьте с ним попочтительнее, все-таки из бывших храпов, и следите в оба глаза: такие субчики на многое способны. – И уже с явным сочувствием поинтересовался: – Что же ты, голубчик, из храпов в шпанки определился?

– А что тут скажешь, господин начальник, паскудство одно кругом, вот потому и по низам ползу. Ну что же вы, городовые, замерзли, что ли? Взашей меня да в распределитель, – и уверенно затопал к двери.

– Аникей! – крикнул Ксенофонтов.

– Да, ваше благородие!

На лице хозяина блуждала фальшивая улыбка. Всем своим видом он старался показать, что необычайно счастлив от встречи с приставом.

– Много ли воруешь? – посмотрел Ксенофонтов прямо в глаза хозяину ночлежки.

Улыбка Аникея Аристарховича приняла плутоватое выражение, которое красноречиво свидетельствовало о том, что жить на Хитровке и не воровать – это все равно что стоять по горло в воде и умирать от жажды.

– Как же можно, господин пристав, – отвечал Аникей, – да разве это на меня похоже?

– Похоже, братец, еще как похоже, – горячо заверил Ксенофонтов, – все вы такие бестии. Воруете все, что плохо лежит.

– Господин пристав, да чтобы мне на этом месте!..

– Неужели не воруешь, даже самую малость? – прищурил глаза Ксенофонтов.

– Вот те крест, господин пристав.

– Хм… первый раз встречаю хозяина ночлежки, который не ворует. Чудеса, да и только! Ну, если ты не воруешь, тогда наверняка краденое скупаешь, – заключил уверенно Ксенофонтов. – Ты сам покажешь или нам поискать?

– Помилуйте, Христа ради! – Глаза у Аникея округлились и стали напоминать пятаки. – Чтобы я да краденое хранил!

– А знаешь ли ты, любезнейший, что если мы у тебя краденое отыщем, то тебя каталажка ждет.

Кадык у Аникея непроизвольно дернулся. Закуток хозяина от обитателей ночлежки отделяла всего лишь грязная старая занавеска. Она была не намного чище остальной части барака. Единственное, что делало его комнату необыкновенной, так это книжная полка у самого окна, где нашли себе место несколько потрепанных буклетов с видами Москвы и четыре засаленные книжки, среди них Новый Завет, занимавший почетное центральное место и развернутый обложкой вперед. У самой стенки – тумбочка, на которую была торжественно водружена настольная лампа, – еще один атрибут того, что данный угол занимает настоящий интеллигент. Под тумбочкой находился подпол, где Аникей Аристархович обычно прятал краденое. Он мысленно поблагодарил Бога за то, что третьего дня сумел продать целый воз модных платьев и целый короб побрякушек, за что получил пару горстей серебряных монет, и теперь серебро приятно оттягивало карманы.

– Ищите, ваше благородие, – отозвался Аникей бодренько, – но только у меня ничего не имеется.

– А ты ведь, братец, испугался, – хитро посмотрел Ксенофонтов на Аникея Аристарховича. – Или я не прав?

– Взгляд у вас строгий, ваше благородие, – махнул рукой Аникей Аристархович, – такие глазища кого угодно в сомнение введут.

– Каморку его обыскали? – строго спросил Ксенофонтов у белобрысого городового с красными щеками, смахивающими на наливные бока спелого яблока.

– Как есть обыскали, господин пристав, только, окромя тараканов, там ничего более не найти.

– Ладно, мы еще с тобой поговорим, хозяин.

Губы у Аникея Аристарховича расползлись в благодушной улыбке – такое удовольствие он получал разве что в детстве, когда батяня угощал его тульскими фигурными пряниками.

– Я завсегда рад нашей встрече, господин пристав!

Следующая комната по коридору была девичьей.

– Ваши документы, барышни, – произнес Ксенофонтов, распахнув дверь.

– А мой документ вся Хитровка знает, – высказалась женщина лет тридцати с пропитым синюшным лицом.

Две дамы, чинно восседавшие на нарах, весело расхохотались.

– Может, и ты в ее документ хочешь заглянуть, господин начальник?

И вновь комнату заполнил хохот развеселившихся дам. Ксенофонтов оставался по-прежнему серьезен.

– Только я ведь за погляд денежки беру, – продолжала синюшная баба. – Мой документ не дешевый и требует соответствующего обхождения. А то, знаешь ли, господин начальник, поистрепается совсем. Как же я потом предъявлять его буду? – развела баба руками.

– А ты у нас барышня языкастая, – наконец улыбнулся Ксенофонтов, – только ведь и я шутить умею. Вот что, Егорий, – отыскал пристав глазами краснощекого городового, – отведи этих веселых дам в участок. Мне бы хотелось их документики повнимательнее изучить.

– Слушаюсь, господин пристав, – радостно отозвался молодец. – Ну, девоньки, поднимайтесь, не вести же вас силком, таких красивых.

– А мы к обхождению привыкли, – сказала самая бойкая из них.

– Не сомневаюсь, барышни. Пра-ашу-у! – подставил городовой локти.

– Какой мужчина! Какой галантный кавалер, – лелейно пропела синюшная баба. Как-то по-особенному изящно она всплеснула руками. Наверняка в ее прошлой жизни было место и первому поцелую, и желанному свиданию. Она охотно взяла под руку городового; по другую сторону прицепилась мадам лет пятидесяти.

Ксенофонтов проводил троицу долгим взглядом и философски заметил:

– Какой только чертовщины в жизни не бывает!

– Господин пристав, – наклонился к уху Ксенофонтова околоточный, – генерал Аристов прибыл.

– Вот как? – Ксенофонтов с трудом скрыл удивление. Полчаса назад ему доложили, что Аристов крепко засел за карты и вряд ли найдется сила, способная оторвать его от стула. А если учесть, что Аристову шла масть, то подобное дело и вовсе безнадежно. – Вы тут продолжайте без меня, а я Григорию Васильевичу доложу.

Скорее всего, Аристов проигрался подчистую и, лишившись последнего гривенника, решил заняться государственной службой. А если это действительно так, то следует приготовиться к беспричинному разносу. Остается только сунуть руку в карман и во время разговора вертеть фигой. Однако, к своему немалому удивлению, Ксенофонтов увидел генерала в прекрасном расположении духа: так мог выглядеть юный возлюбленный в предвкушении желанной встречи или жених, которого вместе с красивой невестой ожидают миллионы.

Аристов приехал на служебном автомобиле – редкий случай. Чаще всего он предпочитал пару с пристяжной да кучера с луженой глоткой, такого, чтобы его можно было услышать за версту, чтобы от его трубного баса шарахались даже дворовые псы.

Аристов что-то замурлыкал себе под нос, напоминая довольного разнеженного кота, которого только что напоили теплым молоком, и, сладко посмотрев на подбежавшего Ксенофонтова, проговорил:

– Докладывайте, Влас Всеволодович, чем богаты?

По личному опыту Ксенофонтов знал, что внешность генерала обманчива. Это с виду он выглядел очень мягким и пушистым, но под его роскошными густыми усами прятались острые зубы, да и коготками генерал тоже не был обижен. За время службы Ксенофонтов не однажды был свидетелем того, как господин Аристов с утробным урчанием поедал своих недоброжелателей.

– Все идет согласно плану, ваше сиятельство. Уже выявлено шесть человек, находящихся в розыске. Двое из них подозреваются в убийстве купца Собакина. Обнаружено восемь золотых предметов, пропавших при ограблении ростовщика Елизарова.

– Неплохо, неплохо, – продолжал мурлыкать Аристов. – Насколько я понимаю, это только самое начало. Вижу, что я в вас не ошибся. Надеюсь, что через кордон городовых никто не пробился?

– Точно так, ваше сиятельство. – Ксенофонтов даже слегка вытянулся. – Все здесь. Пробовали просочиться двое храпов, но наши молодцы их тут же скрутили. У одного из них обнаружили «вальтер».

– Ого! Серьезная птица нам в силки попалась. Возьмите у него отпечатки пальцев да посмотрите, не засветился ли наш подопечный еще в каких-нибудь «славных» делах.

– Мы так и сделали, ваше сиятельство, – живо отозвался Ксенофонтов. – Сейчас они, голубчики, находятся под присмотром городовых. Так что никуда не денутся. А уж в участке я из них всю душу выверну, – пообещал Ксенофонтов, содержательно помахав кулаками.

Хитровка заметно примолкла. Раздавались лишь властные голоса городовых, да где-то неподалеку истошно орала похабные частушки пьяная баба.

Ксенофонтов терпеливо изучал лицо генерала и молча ждал его ответа. Про своего начальника он знал почти все: азартный картежник, неугомонный бабник, не дурак крепко выпить и плотно закусить. Казалось, не было греха, через который бы он не перешагнул. И вообще он представлял из себя вместилище всевозможных пороков, которые органично уживались с его располагающей внешностью. Ксенофонтов ни на минуту не сомневался в том, что генералу придется когда-нибудь коптиться в аду под присмотром бесов. Григорию Васильевичу стоило бы родиться лет сто назад и служить не в полицейском департаменте, а в Семеновском полку, где гусары вместо воды пьют шампанское, а на балы являются лишь для того, чтобы поперепортить фрейлин императрицы.

И вместе с тем Аристов не удержался бы на своем месте даже несколько дней, если бы не был умен. При его должности полагалось не только расшаркиваться перед начальством и целовать влиятельным дамам рученьки, но еще и обладать очень гибким умом – весьма ценное качество в оперативной работе. Аристов держал в своей голове десятки прошлых дел, помнил малейшие детали следствия; его голова, словно крепкий сейф, хранила данные о двух сотнях секретных агентов, которые были внедрены во все слои общества. Поговаривали, что у него имеются свои люди даже в свите великих князей. Ксенофонтов прекрасно был осведомлен о том, что за ним также наблюдает пара заинтересованных глаз и наверняка обо всех его действиях Аристов уже знал во всех деталях.

Генерал был умен. Этого у него не отнять. Аристов знал всегда больше, чем могло показаться на первый взгляд.

– Вот что я вам хочу сказать, мой дорогой Влас Всеволодович, – меня не убеждает ваш оптимизм. Пойманные проститутки, несколько наводчиц и пара громил – это хорошо. Но, признаюсь, я ожидал большего. Меня интересуют в первую очередь скупщики краденого, затем храпы. Именно они занимаются организацией грабежей, и полагаю, что они поведали бы нам много интересного. Но, судя по тому, что ничего этого не произошло, я подозреваю, что они догадались о наших намерениях или, что весьма возможно, были информированы о предстоящей операции. Что вы обо всем этом думаете, Влас Всеволодович?

Ксенофонтов невольно проглотил горькую слюну. Глаза Аристова округлились, он стал напоминать филина, разглядывавшего в густой траве превкусную мышь. Ксенофонтов разделял людей на хищников и добычу. Себя он причислял к первым, но сейчас в полной мере почувствовал, каково это ощутить над своей головой совиное уханье и злодейское хлопанье крыльев.

– Я… да в общем-то… Как вам сказать. – И, уже окончательно совладав с собой, объявил: – Наверное, так оно и есть. Но вот только кого в этом можно подозревать?

Аристов печально вздохнул:

– То-то и оно, Влас Всеволодович, что как будто бы и некого. А что вы вообще думаете о Хитровке? – неожиданно поинтересовался генерал.

– Я бы давно это место прикрыл. Рассадник преступности, так сказать.

Аристов картинно взмахнул руками:

– Как вы негуманны, Влас Всеволодович! А где же тогда следует селиться пропащим людям? Не на голой же земле им жить. А тут, в конце концов, имеется какое-то пристанище. Гнойное, разумеется, но все-таки оно есть! Я вижу, вы улыбаетесь и наверняка думаете о том, что я своими рассуждениями напоминаю эдакую дамочку из благотворительного общества.

– Ваше сиятельство, я совсем не… – робко запротестовал Ксенофонтов.

– Ладно, ладно, не оправдывайтесь, – отмахнулся Григорий Васильевич, – я вас совсем не к этому призываю. Знаете, чем еще хороша Хитровка?

– Не имею чести знать.

– Здесь концентрируется практически весь преступный мир Москвы, и в этом случае нам его легче контролировать. Представьте себе, если бы мы все-таки его устранили? Это была бы просто катастрофа! Наши громилы и мелкие преступники разбежались бы, как тараканы, по всей Москве. Так что, признаюсь вам откровенно, я горячо ратую за сохранение этого преступного оазиса.

– Виноват-с!

– Полноте, право, – вяло отмахнулся Аристов. – Не нужно никаких извинений. А знаете, почему мне еще нравится Хитровка?

– Не могу знать, – все больше удивлялся Ксенофонтов.

Аристов всегда умел расшевелить собеседника. Не зная того, что разговариваешь с генералом полиции, можно было бы предположить, что слушаешь рассуждения крепкого хитрованца.

– А потому, что это почти живой организм, которому не чуждо самосовершенствование. На Хитровке обнаруживается все то же самое, что мы привыкли видеть в нашем цивилизованном обществе. Здесь имеется самый низший слой – люди, не помнящие родства, в нашем понимании, просто мещане. Их большинство. Свои купцы и ростовщики. По-другому, это скупщики краденого. И конечно же, знать! Так сказать, графы и князья преступного мира, по-другому, громилы и храпы. О-очень серьезная публика. И разумеется, весьма опасная. И знаете, кто находится на вершине этого сообщества?

– Не имею чести знать, – проговорил Ксенофонтов и тут же пожалел об этом.

– А вот это вы напрасно, – очень серьезно укорил Аристов. – Наверху всякого любого благородного общества находится генерал-губернатор, и наша Хитровка в этом случае не является исключением.

Ксенофонтов непонимающе вытаращил глаза:

– Это в каком смысле слова генерал-губернатор?

Аристов покровительственно улыбнулся:

– В самом прямом, милейший мой Влас Всеволодович. Человек, который заправляет этим мирком под названием Хитров рынок, и будет генерал-губернатором для всех проживающих. Без его прямого или косвенного участия на Хитровке не проходит ни одно мало-мальское дельце. Он прекрасно осведомлен обо всех кражах и грабежах, которыми занимаются его подопечные, и, само собой разумеется, от всего этого он имеет свою долю. Так вот, на самой вершине стоит некто Парамон Миронович, или, по-другому, старик Парамон. Личность во всех отношениях темная и знаменательная. Мы даже не знаем точно, какое он имел имя при крещении. Не знаем, откуда он родом, не знаем его прошлого. В общем, не знаем ровным счетом ничегошеньки! А знать о нем побольше ой как хотелось бы!

– И где же проживает этот… старик Парамон? – все больше удивлялся Ксенофонтов.

Теперь он понимал, что в кратковременных паузах между пьянками и похождениями по нетерпеливым вдовушкам господин Аристов весьма активно занимался государственными делами, что принесло ощутимые плоды.

– Здесь. В самом центре Хитровки, – был лаконичный ответ. – Посмотрите на это двухэтажное здание. Не впечатляет, не правда ли? Обшарпанное, грязное, штукатурка облупилась, но смею вас заверить, внутри оно не в пример богаче. В этом дворце и проживает Парамон. Только вот беда, нам его не удалось обнаружить ни при одной из облав – всякий раз он непременно скрывался. А знаете, в чем его секрет?

– Нетрудно догадаться, скорее всего, он имеет каких-то информаторов.

– Я тоже пришел к такому же выводу. Буду очень удивлен, если мы его здесь все-таки встретим. Вы мне не составите компанию, уважаемый Влас Всеволодович?

– Почту за честь.

– Тогда пойдемте и не будем терять больше время. Я почему-то очень надеюсь на удачу.

– А если мы его обнаружим там, как же нам следует поступать? Ведь наверняка документы у него будут в порядке.

Аристов сделался серьезным, а на переносице пролегла глубокая морщина.

– Очень непростой вопрос. Прямо-таки даже и не знаю, как вам ответить. Будет все очень просто, если мы обнаружим где-нибудь у него в тайниках награбленные вещички. Но я не думаю, что он так безнадежно глуп и станет хранить похищенное у себя дома. В этом случае его ожидает каторга.

– А если у него ничего не обнаружится? – с наивностью гимназиста начальных классов поинтересовался Ксенофонтов.

– Придется что-нибудь придумать, – произнес Аристов, улыбнувшись. – Жизнь он прожил долгую и наверняка грешков накопил немало.

* * *

– Черт меня подери! – выругался старик Парамон.

– Что случилось? – обернулась Душечка Дуня.

Факел в ее руках ярким пламенем освещал выложенные крупным камнем своды, оставляя на белой поверхности черные отметины. Сажа ровным слоем ложилась на стены, в виде крохотных звездочек падала на почерневший от времени пол.

– Закладные забыл!

Рука девушки дрогнула, и ворох красных искр просыпался на каменный пол.

– Что же теперь делать?

– А чего тут поделаешь? – нервно отозвался старик. – Возвратиться нужно да и забрать! А иначе всем нам на каторге гноиться!

– Где же ты их оставил?

– То-то и оно что в шкатулке.

– Так она же закрыта, как же без ключа?

– Что за дура баба! – в сердцах воскликнул Парамон. – Грохни шкатулку об пол, так она и рассыплется, и никакой ключ не понадобится. Ты вот что, Дуня, – старик уже ругал себя за излишнюю несдержанность, – иди себе и ни о чем не думай, а я уже следом подойду. – И он уверенно зашагал обратно.

Горящий факел в руке старика срывал с тоннеля маску тьмы, озаряя желто-красными бликами арочную кладку. Через несколько минут старик подошел к дубовой двери, обитой стальными пластинами, и повернул до конца по часовой стрелке металлическое кольцо. Замок заскрежетал, резанув гробовую тишь печальной музыкой, после чего потянул на себя дверь, и она, легко заскользив на петлицах, послушно распахнулась. Парамон задвинул дверь шкафом и вошел в комнату. Шкатулка, выполненная из красного дерева, с золотыми пластиночками на ребрах, стояла в самом центре стола и бросала вызов всем вошедшим своим великолепием. Шкатулка была с секретом: на одной из граней находилась маленькая кнопка, ни цветом, ни рельефом не отличавшаяся от поверхности. Следовало надавить на кнопку и держать ее в течение нескольких секунд, тогда крышка распахнется с мелодичным звучанием.

Парамон взял шкатулку в руки и вдавил кнопку большим пальцем. Крышка плавно поползла вверх, а комната наполнилась мелодичной механической музыкой. На самом дне лежала бумага с описанием ценностей и кому они были переданы. Несколько дней назад Парамон отдал известному московскому ростовщику Буркину четыре золотых браслета и две алмазные броши, за что получил весьма неплохие деньги. Среди коллег Буркин пользовался большим авторитетом и слыл человеком, сторонящимся всякого уголовного элемента. Но только одному Парамону было известно, что Буркин имеет солидные связи с Санкт-Петербургом, откуда контрабандисты за сносную плату переправляли ювелирные изделия в ювелирные магазины Берлина и Парижа.

Можно было только предполагать, какой поднимется переполох в полицейском департаменте, если станет известно, что золотишко из великокняжеского дома украшало запястья модниц с Хитровки.

Парамон взял бумагу и разорвал ее на мелкие клочки, зло раскидал.

Дверь распахнулась неожиданно, будто от порыва ветра. Но когда Парамон обернулся, то увидел на пороге молодого высокого мужчину с небольшой плешью на темени. Старый Парамон узнал его сразу – в гости к нему пожаловал сам Григорий Васильевич Аристов, начальник отделения уголовной полиции. Другой – плотный и круглый, чем-то очень напоминающий загнанного борова, – был Ксенофонтов, тоже на Хитровке очень известный. Однако с Власом Всеволодовичем сталкивался старый Парамон впервые.

Аристов по-хозяйски вошел, стукнув коваными каблуками о порог, следом за ним подтянулись четверо городовых и принялись с интересом разглядывать Парамона.

– Здравствуйте, уважаемый Парамон Миронович. Признаюсь, я уж не думал вас застать здесь. Думаю, у нас с вами будет немало приятных минут для общения.

– С кем имею честь беседовать? – угрюмо протянул Парамон.

– Вы меня не узнали? – искренне огорчился Аристов. – Жаль, а я о вас очень часто думал. Я – начальник отделения уголовной полиции генерал Григорий Васильевич Аристов. Может быть, слыхали?

– Доводилось, – буркнул Парамон.