Текст книги "Низами"

Автор книги: Евгений Бертельс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Отметим еще, что среди названных поэтов лет ни одного, которого можно было бы считать суфийским  [11]11
  11 Суфизм – мистическое течение в мусульманской оелигиозно-философской мысля, сложившееся в начале IX века и получившее особенно большое распространение в Иране и Средней Азии в XII-ХШ веках.


[Закрыть]поэтом в полном смысле этого слова. Правда, все охарактеризованные нами поэты были придворными деятелями, но и, помимо них, об особенно сильном распространении суфизма в Закавказье XII века не слышно.

Итак, поэзия на персидском языке появилась в Азербайджане в несомненной связи с бухарской и газневидской поэзией Х-XI веков. Преобладающим видом этой поэзии с конца XI века сделалась поэзия придворная, ввиду специфических условий исторического момента развивавшаяся преимущественно в сторону усложнения техники. Основным приемом этой усложненной техники было максимальное «обыгрывание» слова, желание выжать из него все скрытые в нем оттенки, в обычной речи редко используемые.

В области языка можно наметить решительный отход от архаичного стиля Фирдоуси и более свободное использование арабизмов. Поэты Закавказья охотнее пользуются арабскими словарями, чем старыми персидскими словниками.

Это понятно, ибо в обстановке сельджукского государства пытаться воскрешать идеологию до исламского Ирана, как это делал Фирдоуси, уже было невозможно. Обращение к живому языку и использование пословиц, поговорок и т. п. у перечисленных авторов наблюдается сравнительно редко, что в значительной степени объясняется требованиями придворного этикета. Низами, усвоив себе полностью все необходимое словесное мастерство своего времени, Низами, сумевший остаться независимым от каприза дворов, внес в поэзию и богатейшее содержание, устранив созданную тяжкими условиями времени теорию о необходимости отхода литературы от жизни. Это и сделало его творения вечными и привлекающими нас даже и восемь веков спустя, тогда как произведения его современников при всех больших достоинствах все же в наши дни уже не могут звучать полным голосом.

МОЛОДОСТЬ ПОЭТА

Восстановить во всех деталях жизнь поэтов Ближнего Востока – задача трудная. Источники, которыми приходится пользоваться для такой работы, дают сведения обычно крайне скудные, очень часто носящие легендарный, анекдотический характер и по проверке оказывающиеся лишенными исторического основания. Это касается почти всех поэтов прошлого, но особенно Низами.

Наиболее распространенным видом источников наших сведений о поэтах Востока могут считаться так называемые тезкирэ (записки). Это – антологии, в которых избранные отрывки произведений ряда поэтов обычно снабжены краткими биографическими сведениями о каждом из них. Таких тезкирэ до нас дошло довольно много, причем старейшее из них относится к началу XIII века. Большая часть этих работ ставит себе задачей сообщать сведения о поэтах придворных. Но Низами никогда придворным поэтом не был.

Ценные материалы обычно содержат также сборники биографий суфийских шейхов. Последователи суфизма обычно группировались в своего рода школы, на Востоке называемые сильсилэ (цепочка), нами условно называемые «орденами». Очень многие поэты мусульманского мира были выдающимися деятелями суфизма, даже создателями новых орденов, и потому в этих сборниках часто можно найти очень ценные сведения о их жизни. Но Низами, хотя, несомненно, с суфизмом был знаком и им интересовался, ни в какой орден не входил и официально дервишем, как называли себя члены орденов, не был.

О многих поэтах можно найти данные в исторических хрониках. Это, конечно, бывает лишь в тех случаях, когда поэт был связан с каким-либо историческим лицом, игравшим достаточна видную роль в политической истории. Но правители, которым Низами подносил свои творения, занимали в истории Ближнего Востока сравнительно скромное место. Упоминание о них в хрониках можно найти с большим трудом.

Наконец, упоминания о крупном поэте можно обычно найти в произведениях его современников. Из всех современников Низами мы пока располагаем только диванами Фелеки и Хакани. Произведения остальных авторов хотя частично и дошли до нашего времени, но существуют только в единичных рукописях и доныне почти не исследованы.

Таким образом, приводится заключить, что единственным, более или менее надежным источником могут служить только собственные произведения Низами. Но даже и здесь приходится соблюдать чрезвычайную осторожность, ибо современных – Низами рукописей его творений пока нигде не обнаружено. Поздних рукописей (XV, XVI и следующих веков), правда, очень много, но сличение их с рукописями XIV века, старейшими из дошедших до нас, ясно показывает, какое огромное количество интерполяций  [12]12
   [12] Интерполяция – вставка отдельных строк и целых отрывков, что широко практиковалось переписчиками рукописей


[Закрыть], искажений и т. п. имелось в них уже через два столетия после его смерти. Трудами советских ученых в последние годы перед Великой Отечественной войной были подготовлены к изданию почти все основные произведения Низами на базе старейших из известных нам рукописей почти всех книгохранилищ мира. Этот текст пока приходится считать наиболее подлинным источником, и на нем покоится большая часть всего того, что будет изложено в этой книге.

Пусть лучше тот образ, который мы попытаемся здесь нарисовать, будет неполным, но все же мы предпочитаем оставаться в области признаваемых нами бесспорными фактов, и если кое-где допустим предположения, то всякий раз оговорим это.

Великий азербайджанский поэт Низами родился в Гандже, предположительно, около 1141 года. Звали его Ильяс, отца – Юсуф, деда – Зеки Муаййад. Низами [13]13
  [13] Слово «Низами» связано с арабским корнем «назм», означающим «нанизывание» (жемчуга), а также мерную, речь.


[Закрыть]поэтический псевдоним, как тогда говорили – техаллус. Какие причины заставили его избрать именно такой псевдоним, пока решить невозможно.

Что родиной его является Ганджа, удостоверяют все старые источники. Сам Низами нигде не называет места своего рождения, но Ганджу, как место постоянного жительства, упоминает очень часто, причем упоминает на протяжении всей своей жизни. Правда, в некоторых рукописях его поэм можно найти строку, называющую местом рождения его Кум – небольшой город в персидском Ираке, но эта строка, как сейчас точно установлено, встречается только в поздних рукописях и является позднейшей вставкой. О семье его у нас данных почти нет.

Всей своей жизнью, всем творчеством Низами принадлежит Азербайджану, давшему ему и темы для его ярких картин и краски для них. Припомним здесь то, что сообщил по этому поводу украинский писатель М. Бажан о своей беседе с И. В. Сталиным:

«Товарищ Сталин говорил об азербайджанском поэте Низами, цитировал его произведения, чтобы словами самого поэта разбить безосновательность того утверждения, что, дескать, этого великого поэта нашего братского азербайджанского народа нужно отдать иранской литературе только потому, что он, мол, большинство своих поэм писал на иранском языке. Низами в своих поэмах сам утверждает, что он вынужден был прибегнуть к иранскому языку, ибо ему не разрешают обращаться к своему народу на родном языке. Вот именно это место и цитировал товарищ Сталин, гениальным размахом своей мысли и эрудиции охватывая все выдающееся, что создано историей человечества» [14]14
   [14] Из доклада М. Бажана на собрании интеллигенции города Киева 2 апреля 1939 года. «Правда» от 3 апреля 1939 года, № 92 (7777).


[Закрыть]Источники XV века приписывают Низами брата, который тоже был поэтом и носил псевдоним Кивами. Но, поскольку Низами в той главе своей поэмы «Лейли и Меджнун», где он перечисляет свою родню, ни слова не говорит об этом брате, приходится предполагать, что эти данные едва ли имеют под собой историческую почву. Но, правда, приходится учитывать и то обстоятельство, что в указанной главе Низами говорит только о тех членах своей семьи, которые ко времени написания поэмы уже скончались. Можно было бы допустить, что брат не упомянут потому, что тогда еще был жив.

О социальном положении семьи Низами никаких данных нет. Здесь приходится итти ощупью. Можно категорически утверждать, что с военной аристократией своего времени он, безусловно, связан не был. Его произведения убедительно говорят о том, что симпатий к этому сословию у него не было. Он постоянно говорит о его пороках, выступает как защитник городского населения, трагические жизненные условия которого показывает ярко и убедительно.

Сомнительна и связь Низами с крестьянством. Правда, о крестьянах он всегда отзывается сочувственно. Но образы их занимают у него второстепенное, подчиненное место, что в случае наличия тесной связи с крестьянством было бы маловероятно.

Исключив эти две группы населения, мы тем самым приходим к неизбежному выводу, что Низами был связан с городскими жителями Ганджи. Среди городского населения того времени можно установить такое деление: гражданская администрация, или чиновничество, лица умственного труда (преподаватели медресе [15]15
   [15] Медресе – на мусульманском Востоке высшая школа, типа средневековых университетов. Понятно, что богословие в ней всегда играло важную роль, но все же в средние века она уделяла большое внимание также и светским наукам и еще не была исключительно богословским учебным заведением, каким она стала с XVIII– XIX веков.


[Закрыть]и мектебов [16]16
   [16] Мектеб – начальная школа, обычно бывшая на Востоке школой частной и не подчинявшаяся государственным программам


[Закрыть], врачи, ученые), купечество и ремесленники. Едва ли можно думать, что – эти группы были особенно резко отграничены друг от друга. Вспомним Хакани, у которого отец был плотником, а дядя – врачом и ученым. На принадлежность семьи Низами к какой-либо определенной группе городского населения мы пока указать не можем.

Но одно остается несомненным. К какому бы слою населения ни принадлежал поэт, семья его должна была располагать каким-то достатком. Далее мы увидим, какими обширными познаниями во всех областях тогдашних наук обладал Низами. Для приобретения таких знаний нужна была известная обеспеченность, ибо если даже он и мог пользоваться бесплатным обучением, то все же нужен был еще и досуг для научной работы, а также средства для приобретения книг и бумаги – для письма, что в то время стоило довольно дорого.

Выработка поэтической техники, того высокого мастерства, которое отличает уже самые ранние из известных нам произведений Низами, тоже требовала затраты значительного времени. Едва ли можно допустить, что Низами добился таких результатов, урывая свободное время от торговли или занятия каким-либо ремеслом. Таким образом, нам кажется, что, рассуждая чисто логически, мы должны признать наличие какого-то достатка у семьи Низами,

Как и где получил Низами образование? На этот вопрос мы пока ответить не можем. Низами, кроме одного случая, о котором далее, ни разу не упоминает о выезде из своего родного города, – более того, иногда мечтает о возможности путешествия, но жалуется на «заключение» в Гандже. Поэтому приходится думать, что н обучение его протекало там же. Ученые в Гандже были. Были, конечно, и медресе, где могли быть изучены науки того времени.

Из произведений Низами видно, что образование его было весьма многогранным. Он и сам говорит, что углублялся во все отрасли знания,

Все, что есть из тонкостей науки о звездах,

Со всеми до одной сокрытыми истинами наук.

Все прочитал я и тайны каждого листа доискивался.

Когда тебя нашел, листы знаний омыл.

Попытаемся установить, с какими отраслями наук был знаком Низами. Прежде всего, конечно, он вполне владел основой всей научной литературы того времени – арабским языком. Без знания этого языка было бы невозможно изучение всех тех дисциплин, о которых пойдет речь далее. На владение арабским языком указывает и широкое использование в «Лейли и Меджнун» всех материалов по истории Меджнуна, которые в то время были доступны только на арабском языке.

О совершенном владении персидским литературным языком говорит любая строка его поэмы и на этом останавливаться нет надобности. Низами изучил этот язык не только по произведениям своих предшественников. Он уделял большое внимание и живой речи, о чем свидетельствуют обильные поговорки, рассыпанные по его поэмам. Пользовался он и различными пособиями, в частности уже существовавшими тогда толковыми словарями (ферхенгами) персидского языка.

Возможно, что, помимо этих двух основных языков халифата XII века, Низами знал и еще какие-то языки.

Было бы неудивительно, если бы житель Ганджи обладал в какой-то мере знакомством с грузинским или армянским языками. Поэт мог, наконец, прибегать и к помощи друзей и знакомых, для которых эти языки были родными. Что Низами в какой-то мере был знаком с христианской литературой, доказывают хотя бы встречающиеся у него парафразы отдельных мест из Евангелия.

Следующим основным предметом изучения в XII веке было, конечно, богословие, переплетенное с юридическими науками (фикх), излагающими нормы шариата [17]17
   [17] Шариат-совокупность религиозно-правовых норм ислама.


[Закрыть]. Доказывать прекрасную осведомленность Низами в этой области тоже едва ли нужно. Вступительные части всех его поэм затрагивают сложнейшие вопросы мусульманской теологии.

В связи с этой дисциплиной стоит и ахлак – этика, учение о морали. Область философии была для Низами тоже близко знакомой. Совершенно несомненно, что он не ограничивался одной схоластической философией ислама (келамом), но широко пользовался также и работами греческих философов, проникшими в мусульманский мир.

Так в одной из поэм мы находим весьма обширную цитату из «Государства» Платона, книги, правда, переведенной на арабский язык, но известной далеко не многим ив тогдашних ученых. Конечно, многое в традициях классического мира для него было не ясно. Но количество использованных им античных преданий все же весьма значительно.

Переходя к наукам о природе, на первом месте нужно назвать астрономию и связанную с ней астрологию. О знакомстве Низами с астрологией говорят встречающиеся в поэмах обстоятельные описания гороскопов. Упоминания о различных планетах и их свойствах часты во всех поэмах. Есть и места, где уже можно говорить не об астрологии, а об астрономии в полном смысле этого слова. Так блестящее описание звездного неба в поэме «Лейли и Меджнун», несомненно, является результатом непосредственного наблюдения.

Знаком был Низами и с географической и космографической литературой своего времени. Описания походов Александра Македонского показывают, каковы были его представления о географии, причем особенно интересно, что известные ему рассказы о «чудесах вселенной» он всегда пытается толковать рационалистически.

Несколько меньшее место занимают математика и химия. Характерно, что в алхимию, которой в это время, да и позднее, сильно увлекались, Низами не верит и высоко ценит тех, кто не доверяет шарлатанам-алхимикам:

У того во власти находится философский камень,

Кто не поддается на уловки алхимиков.

Нередки в произведениях Низами упоминания медицинских и анатомических терминов; есть даже целые анатомические картины.

Если сопоставить все это, то мы убедимся, что Низами действительно обладал всей совокупностью знаний своего времени. Нужно помнить, что тогда наука еще не была диференцирована и звания ученого удостаивался лишь тот, кто был знаком со всем кругом наук.

Однако все эти знания Низами не удовлетворяли. Повидимому, его основное требование к науке было – улучшить жизнь человека, облегчить ему существование, а этого все эти дисциплины дать, понятно, не могли. И, беседуя с сыном, Низами приходит к такому выводу:

Пророк сказал: наука всех наук -

Наука о религиях и наука о телах.

В пупке двух наук аромат благовония.

Эти две науки: факих [18]18
   [18] Факих – законовед, специалист по праву, основанному на шариате.


[Закрыть] или табиб [19]19
   [19] Табиб -врач.


[Закрыть]

Будь табибом с Иисусовым духом,

Но только не табибом, умерщвляющим людей.

Будь факихом, накапливающим смирение, :

Но только не факихом, учащим уловкам. ;

Если ты станешь и тем к другим, высоким станешь.

Перед всеми людьми ценным станешь.

Хотя Низами в подтверждение своих слов и ссылается на изречение пророка, но в этих словах, несомненно, заключено и его собственное мнение. Обе профессии, если их брать в идеале, ставят себе задачей живую, конкретную помощь ближнему, именно ту цель, которую преследовало и все художественное творчество Низами.

Конечно, не нужно думать, что все эти дисциплины он освоил уже в юности, – многое он мог изучить позднее, – но очевидно, что уже в юности у него была заложена прочная база знаний.

При такой подготовке Низами мог надеяться на блестящую карьеру. Если вспомнить, что ко всем этим знаниям прибавлялось еще и огромное поэтическое дарование, то становится ясно, что, вступив на путь придворного поэта, Низами мог рассчитывать на быстрый и головокружительный успех.

Но Низами придворным поэтом не стал. Более того, он не стал и профессиональным ученым, ибо мы не слышим ничего о том, что у него когда-либо были ученики и последователи. Не избрал Низами и путь суфизма, не стал дервишеским шейхом. Хотя большинство западноевропейских ученых считает Низами поэтом суфийского толка, но с этим согласиться нельзя. Нет слов, что некоторая суфийская окраска в его произведениях есть, но у какого мусульманского поэта XII века ее не было? Суфийских теорий Низами не излагает нигде, терминологией суфизма не пользуется. Наконец, нужно заметить, что, по воззрениям XII века, всякий, кто вступал на путь дервишизма, должен был избрать себе духовного наставника, «старца» (пира). На первых этапах дервиш должен был полностью, целиком отдать себя в распоряжение наставника, стать как бы «трупом в руках омывателя трупов». Считалось, что без надлежащего руководства пройти путь мистического познания невозможно, что «у дервиша, у которого нет пира, пиром станет шайтан». И вот установить, был ли у Низами такой наставник, пока крайне трудно.

Из всех заметок о жизни Низами только в одной антологии XV века мы находим указание, что он «был из числа муридов (учеников) Ахи Фаррух Зенджани». Такой шейх известен, но, по имеющимся данным, умер он в 1064 году, то есть за семьдесят с лишним лет до рождения Низами. Таким образом, это указание приходится считать плодом какого-то недоразумения. Единственное возможное здесь объяснение, что Низами, никогда не видав шейха, мог считать себя его последователем, как бы «духовным» его учеником. Такие случаи известны, и возможность этого не исключена.

Крайне интересно здесь то обстоятельство, что традиция связала имя Низами не с каким-либо знаменитым основателем ордена, а с человеком, носившим прозвище «ахи» Это прозвище, по-арабски означающее «брат мой», в сборниках биографий суфийских шейхов встречается не часто. Характерно, что обо всех шейхах, носивших такой титул, обычно сообщаются крайне скудные сведения. Видимо, организация, члены которой называли друг друга ахи, особой известностью среди широкой массы суфиев не пользовалась, а потому сведений о ней дошло крайне мало.

Из отрывочных сведений, имеющихся в старых источниках, можно заключить, что ахи имели какую-то связь с организацией, в арабских странах носившей название фитьян (рыцари, единственное число – фата), в иранских – джаванмард (благородные). Руководители этой тайной организации, принимавшей новых членов с соблюдением особых обрядов, напоминающих посвящение в рыцари в Западной Европе, были, вероятно, связаны с правящими классами, но главная масса членов вербовалась в среде городской бедноты и ремесленников. Есть много отрывочных указаний на распространенность ахи в XIV веке в Малой Азии, где она играли видную роль в общественной жизни. Любопытную характеристику их дает путешественник Ибн-Батута, между 1325-1332 годами совершивший поездку по Малой Азии. Он говорит, что «они есть во всех туркменских, румских [20]20
   [20] Именем «Рум» мусульманские писатели называли и Византию и Малую Азию. В данном случае Ибн-Батута называет румскими малоазиатские области


[Закрыть]областях, в каждом поселении, городе и деревне. И не найти в мире людей, более заботливых, чем они, к чужестранцам, более поспешных в стремлении накормить голодного и удовлетворить потребности нуждающихся, и пресечь руку насильников, и убить воеводу или тех, кто примыкает к ним из злых людей. А ахи у них – это человек, который собирает людей своей и иных профессий из юношей, холостяков и одиноких, а приходят они также и сами, а это также называется и футувва [21]21
   [21] футувва – рыцарство, абстрактное понятие от фата-фитьян.


[Закрыть].

Строит он обитель и расстанавливает в ней обстановку и светочи, и все, что необходимо из утвари. И товарищи его служат днем, добывая себе пропитание, и идут к нему после сумерек с тем, что набралось у него, и покупают на это плоды и пищу, все прочее, что потребуется в обители. Если приедет в этот день странник в город, берут они его к себе на постой, и живет он у них гостем, и не уходит он от них, пока не уедет… И не видал я в мире людей, более праведных делами, чем они…»

На собраниях ахи были одеты так: «одежда их – каба (широкий кафтан), на ногах у них кожаные сапоги, каждый из них опоясан, а за поясом у него нож длиной в два локтя…»

Конечно, нельзя быть уверенным, что в XII веке ахи были тем же, что они представляли собой в XIV веке. Но все же что-то общее должно было сохраниться. Совершенно очевидно, что «обитель», описанная Ибн-Батутой, это не дервишеский монастырь – ханака, а организация, тесно связанная с трудовыми кругами населения. Чрезвычайно важно, что, в противоположность пассивности дервишей, ахи готовы защищать свои права с оружием в руках и устранять превышающих власть правительственных чиновников. Дервиши всегда призывают к смирению, к надежде на защиту бога и покорному перенесению невзгод. Носить за поясом нож им отнюдь несвойственно. Крайне важно отметить, что и Низами в некоторых местах своих поэм выражает точку зрения, очень близкую к взглядам ахи. В «Лейли и Меджнун» он говорит:

Зачем тебе унижаться перед подлецами?

Зачем быть игрушкой недостойных?

Что ты склоняешь голову под всякую затрещину?

Зачем ты покорно принимаешь всякое насилие?

Выпрями спину, как гора,

С мягкосердечными будь суров.

Унижение несет внутренний ущерб,

Перенесение несправедливости влечет вялость.

Будь, словно шип, с копьем на плече,

Тогда возьмешь в объятья охапку роз.

Таких советов ни один дервишский шейх не давал своим муридам. Но нетрудно убедиться, что содержание этого отрывка близко подходит к тому, что сообщает Ибн-Батута об ахи.

Поэтому можно допустить предположение, что упоминание ахи в качестве наставника Низами, может быть, и не случайность и не простая описка. Можно легко себе представить, что Низами в поисках путей к улучшению человеческого общества не удовлетворился тем, что давал ему суфизм. Встретившись с ахи, наличие организации которых в Гандже в то время вполне возможно, он мог плениться их учениями и сблизиться с ними.

Как и когда Низами начал пробовать свои силы в поэзии, мы не знаем. Затруднение здесь возникает потому, что вопрос о лирике Низами до сих пор полной ясности не получил.

Неслыханный успех, пылавший на долю поэм Низами, отодвинул его лирику на второй план. Похоже на то, что Низами сам свои лирические стихотворения не соединил в сборник и что несколько сборников его лирики, существующих в настоящее время в рукописном виде в различных библиотеках мира, составлены значительное время спустя после его смерти любителями, выискивавшими эти стихи в разных антологиях. Поэтов, носивших псевдоним Низами, было несколько. Любители не всегда могли разобраться в том, какому Низами принадлежат найденные ими газели, и потому к сборникам этим приходится относиться сугубо критически. Совершенно очевидно, что много слабых, сугубо формальных стихотворений попало в них по ошибке и не принадлежат великому поэту. Однако в этих же сборниках есть и яркие, сильные произведения, подлинность которых сомнений не вызывает.

Анализ этих сборников показывает, что хотя Низами призвание свое и видел в создании больших поэм, но, тем не менее, он уделял .известное внимание и лирике и писал лирические стихи на протяжении .всей своей жизни, вплоть до– последних лет. Естественно поэтому предположить, что начал он свою поэтическую карьеру именно с лирики.

Это предположение можно подтвердить рядом наблюдений. В нескольких газелях Низами встречается упоминание о ширваншахе Ахсатане, в одной упомянут Ильдигизид Кизил-Арслан. Эти стихи могли быть написаны тогда, когда поэту было приблизительно 20-30 лет. Сам Низами в поэме «Семь красавиц», говоря о своей карьере, упоминает, что наибольший успех выпал «а его долю в молодости, когда он был еще незрелым;

Время пожирало меня в незрелости,

Делало глазную примочку из незрелого винограда [22]22
   [22] Соком незрелого винограда пользовались для придания блеска и влажности глазам. Поэт говорит, что его сгихи, как примочку, прикладывали к глазам, а на Востоке это жест, выражающий почтение, уважение-. Следовательно, мысль строки такова: пока стихи мои были зелены и не зрелы, их высоко ценили.


[Закрыть] Когда же я дошел до состояния зрелого винограда,

Я получаю уколы осиных жал.

Наличие ;в стихах Низами имен правителей как будто говорит о том, что он в юные годы помышлял о карьере придворного поэта. В поэме «Хосров и Ширин» он пишет:

Речи о детстве и самовлюбленности

Оставь, – мечта это была и опьянение.

Иными словами: не говори о тех мечтах, которые обуревали меня, когда я, еще почти ребенок, склонен был эгоистически переоценивать свои достоинства.

Сопоставляя все эти факты, можно допустить, что начало поэтической карьеры Низами складывалось примерно так. Он получил всю ту подготовку, которая была необходима для придворного поэта, попробовал свои силы на этом поприще и сразу же добился значительного успеха. Доступ в дворцовые залы для него открылся.

Но тут наступили какие-то малоизвестные нам обстоятельства, которые заставили молодого поэта отвернуться от этой карьеры и предпочесть сохранение личной свободы блеску придворных сфер. Причины могли быть различны. С одной стороны, Низами, добившись успеха, немедленно столкнулся со своими будущими коллегами, уже занимавшими посты придворных поэтов. Их опытный глаз сразу оценил силы Низами. У них не могло быть сомнения в том, что это соперник, вытеснить которого не легко. Были пущены в ход все интриги, все те гнусности, на которые была способна эта, в силу шаткости своего общественного положения, морально низко стоявшая клика. Не случайно Низами уже в первой своей поэме жалуется на стариков-завистников:

Чем старее эти люди, тем они хуже.

Они только звук, как горная госпожа [23]23
   [23] То есть эхо; повидимому. название связано с каким-то преданием.


[Закрыть] У старика редко бывает справедливость к молодым,

Редко старик благожелателен к юноше.

И далее:

Старые псы охотятся, как львы,

Наподобие волков разрывают пупок газелей.

Если я опасаюсь старых волков.

То взгляни на мое подобие Иосифу – и не придирайся ко мне [24]24
   [24] Как известно по библейскому преданию о Иосифе Прекрасном, братья, продав Иосифа, сказали отцу, что его растерзал волк. Низами хочет сказать, что если его стихи так же прекрасны, как библейский Иосиф, то совершенно очевидно, что ему нужно остерегаться хищных волков.


[Закрыть].

Думается, однако, что одни «старые волки» не смогли бы преградить Низами путь в дворцовые залы. Столкнувшись ближе с поэтами, он должен был быстро убедиться в том, что внешний блеск, окружавший их жизнь и пленявший многих талантливых юношей, на самом деле скрывал жизнь тяжелую, полную опасностей, необходимость раболепствовать перед сильными мира сего и в то же время знать, что любое, неосторожно сказанное слово несет гибель или долгие годы заключения.

Рядом с этим должен был начать действовать и еще один, крайне важный фактор: влияние какой-то сильной личности, может быть, кого-либо из ахи, говорившего Низами о красоте честного труда, о необходимости трудом зарабатывать хлеб, а не гнаться за подачками богачей. Эти мотивы мощно звучат уже в его первой поэме:

Себе труда, друзьям покоя ищи!

Бери себе болезнь, другим неси исцеление,

И далее:

Прахом питайся, но хлеба скупцов не ешь!

Ты же не прах! Не давай же попирать себя подлецам.

В сердце и руки сплошь тернии вонзи,

Не покоряйся, за труд берись.

Лучше приучиться к какому-либо труду,

Чтобы не протягивать руку перед другими.

Эти строки совершенно явно направлены против придворных поэтов, «протягивающих руку перед подлецами» Низами тут же указывает, что только труд может избавить человека от этой горькой необходимости.

Все это заставляет полагать, что Низами резко изменил свои первоначальные планы, отошел от придворных поэтов и занялся каким-то трудом. Каким – на это мы, к сожалению, ответить не можем. В дальнейших поэмах он нередко упоминает о том, что если бы не неотложная работа, он справился бы с поэмой значительно быстрее.

Следовательно, рядом с этим было и какое-то другое дело. Низами никакой честный труд не считал унизительным для человека. Поэтому он мог заниматься любым видом полезной деятельности. К сожалению, самое внимательное изучение его поэм все же не позволяет сделать никакого заключения о характере этой работы.

Во всяком случае, работа эта хотя и мешала его творчеству, но Низами все же полностью от него не отказался, а только направил его по совершенно иному руслу.

«СОКРОВИЩНИЦА ТАЙН» И НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ В ПОЭЗИИ

Установление точной даты окончания первой большой поэмы Низами «Сокровищница тайн» встречает очень большие затруднения. Поэма посвящена правителю Эрзинджана в Малой Азии, Фахраддин Бехрамшах ибн-Дауду, который правил с 1166 по 1225 год. Таким образом, можно с уверенностью говорить, что ранее 1166 года это посвящение сделано быть не могло.

В самой поэме есть указание на дату в таких строках:

Довольно пятисот семидесяти лет сна,

Яркий день настал, спеши на сборище.

Отсюда как будто можно было бы заключить, что поэма написана в 570 году мусульманского летоисчисления, то есть в 1174/1175 годах. Но, к сожалению, даже и в самых старых рукописях есть расхождение, и рядом с 570 годом мы находим 550 год и 580 год. Ритмически возможно любое чтение, но, конечно, 550 (1155/1156) год – дата совершенно абсурдная, ибо она противоречит хронологии Бехрамшаха, да и нельзя допустить мысль, что такую поэму мог создать пятнадцатилетний мальчик.

Не утруждая здесь читателей сложными выкладками, отметим, что путем сопоставления ряда фактов можно притти к выводу о том, что работа над этой поэмой протекала между 1173 и 1179 годами, причем более вероятны были ранние годы, то есть Низами писал ее, когда ему было немного более тридцати лет.

По-видимому, у Низами было намерение лично отвезти поэму Бехрамшаху, но помешали этому военные действия:

Хотя и замкнулось кольцо войны

И выхода нет из-за этой стены [25]25
   [25] Цитируемые в этой книге стихотворные переводы из Низами принадлежат: М. Шагинян («Сокровищница тайн»), К. Липскерову («Хосров и Ширин»), П. Антокольскому («Лейли и Меджнун»), В. Державину («Семь красавиц»), Б. Лебедеву, Я. Кейхаузу и С. Шервинскому («Искендер-намэ»). Переводы напечатаны в книге: Низами. Пять поэм. Редакция Е. Э. Бертельса и В. В. Гольцева. Гослитиздат, М., 1946.


[Закрыть]И далее:

Но вижу – на всех перекрестках львы. [26]26
   [26] Львы – витязи, воины


[Закрыть]]

Кинжалы, мечи у моей головы.

Не обязательно думать, что здесь речь идет о крупных военных столкновениях, может быть, имеется в виду просто небезопасность проезжих дорог для мирного населения.

Какие последствия для поэта имела отправка поэмы в Эрзинджан, мы не знаем. У историка сельджуков Ибн-Биби есть такой рассказ:

«И в этом году творец слов ходжа Низами Ганджави сложил в стихах, словно ожерелье из крупных жемчугов, на имя его августейшего величества книгу «Сокровищница тайн» и послал его величеству как дар и приношение. Мелик (царь) послал ему в награду с одним из наибов и хаджибов [27]27
  [27] Наибы и хаджибы – придворные чины


[Закрыть]] который был достоин вести с ним беседу, пять тысяч динаров золотом, и пять оседланных коней с убранством, и пять иноходцев-мулов, и почетные платья, расшитые самоцветами. Книгу эту он очень одобрил и сказал: «Если бы было возможно, то целые казнохранилища и сокровищницы послал бы я в награду и дар за эту книгу, которая сложена в стихах, подобных жемчугам, ибо имя мое благодаря ей сохранится в мире вечно. Похвалы и порицание писателей и поэтов – единственное средство для сохранения доброй славы или позора в этом непрочном мире и предательском времени. Так, потому, что предводитель арабских и иранских мудрецов… Фирдоуси Туси, сочинивший «Шах-намэ», – а более ценной жемчужины, чем оно, не было видно никогда, – не получил взамен своих трудов сокровища; восхваление султана Махмуда, по той причине, что допустил он по отношению к поэту оплошность, в устах народов мира сменилось на поношение».