Текст книги "Дивные пещеры"

Автор книги: Евгений Дубровин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Евгений Пантелеевич Дубровин
Дивные пещеры

ЧАСТЬ I
Ограбление века

– Я знаю также, – сказал Кандид, – что надо возделывать наш сад.

……………………………

– Это вы хорошо сказали, – отвечал Кандид, но надо возделывать наш сад.

Вольтер, Кандид, или Оптимизм

1. МЛАДШИЙ БУХГАЛТЕР КОСТЯ МИНАКОВ

Младший бухгалтер Костя Минаков сидел на своем рабочем месте – расшатанной деревянной табуретке местного производства – и мрачно крутил ручку арифмометра. Причин для мрачного настроения было две. Во-первых, куда-то потерялись пятнадцать копеек. Не свои, конечно. Эти злосчастные пятнадцать копеек были заводской собственностью, и их пропажа означала скверное дело: не сходился дебет с кредитом, что, в свою очередь, влекло за собой еще более неприятное обстоятельство: из Кости Минакова не получался бухгалтер.

У Минакова уже было два выговора за несовпадение проклятых дебета с кредитом. Один раз он утратил семьдесят шесть копеек, и понадобились усилия почти всего коллектива, чтобы эти несчастные копейки найти. Другой раз набежало аж рубль с полтиной лишнего, что по законам двойной бухгалтерии было еще хуже, нежели утрата.

Мечта о поступлении в вуз – Костя зарабатывал в бухгалтерии трудовой стаж – начала тихо улетучиваться.

«Выгонит, гад, – думал Костя под стрекот арифмометра, имея в виду своего начальника, главного Бухгалтера Семена Петровича Рудакова, толстая шея которого сразу возникала перед глазами, стоило лишь поднять голову. – Непременно выгонит… Не упустит случая…»

У младшего бухгалтера с главным не сложились отношения с самого начала. Наверное, потому, что Костя зарабатывал стаж, а Шкаф, так звали Рудакова на заводе, давно его выработал и ничего не дoбилcя, не считая кресла главного бухгалтера – тоже расшатанного, тоже местного пpoизвoдcтвa, с ободранным бархатом на спинке, так называемого «трона Его Бухгалтерского Величества».

«Meлкий, ничтожный человек, – думал Костя о своем нaчaльникe, крутя арифмометр. – Завидует наверняка моей молодости и перспективам… Ну да черт с ним… Пусть выгоняет… Плoxo, конечно, так часто менять место работы… На приемную комиссию произведет неприятное впечатление… Но ничего не поделаешь… Уйду в сапожную мастерскую учетчиком. Какая разница… Там как раз место освободилось… Уж как-нибудь отсижу год…»

Младший бухгалтер Костя Минаков считал себя одаренным, умным человеком, способным на большие дела. Человеком с большим Будущим. Жизнь Кости, можно считать, началась удачно, несмотря на то, что Минаков был сиротой. Ему повезло с детским домом: дом попался отличный – дружный, с замечательными воспитателями. Костю в детском доме очень любили, и он почти не чувствовал себя сиротой. Кончил школу Минаков на «отлично». Документы решил подать в авиационный институт, имея, конечно, перспективу стать летчиком-космонавтом.

Костя уже совсем было решил связать свою жизнь с освоением космического пространства, он уже запросил проспект института, получил его, даже написал обстоятельное заявление, где убедительно доказывал, что не может без авиации жить, и до поры до времени положил заявление в стол, как в школе, где учился Минаков, разразился «пищевой бум» и увлек с космической орбиты будущего космонавта.

Заразил десятый «А» плакат на мелованной бумаге, привезенный кем-то из одного приморского города: реклама пищевого института. На плакате были изображены молодые люди с умными лицами, которые что-то там такое делали, очевидно, тоже чрезвычайно умное и полезное. У молодых людей были столь заинтересованные позы, что казалось, никакая сила не отвлечет их от любимого дела. На одной из картинок было изображено, как студенты на практических занятиях резали окорока. Вот это да! Ничего себе практические занятия! Побольше бы таких практических занятий!

Под заголовком «В часы отдыха» те же молодые люди тренировались на брусьях, бежали стометровку, играли в шахматы, мчались на красных катерах по зеленому морю, дрыгали на белых парашютах с голубых самолетов.

Затаив дыхание, класс рассматривал удивительный проспект. Ни один институт не выпускал таких проспектов. Другие институты ограничивались помещением объявлений в газетах с перечислением условий. Им просто не о чем было писать. Серые, скучные институты…

А здесь… Вот это жизнь! Весь класс, не раздумывая, за исключением двух дураков, решил поступать в пищевой институт. Десятиклассники жаждали резать окорока на практических занятиях, снимать показания с никелированных приборов, а в часы отдыха мчаться на красных катерах по зеленому морю или прыгать на белых парашютах с голубых самолетов. Летчик-космонавт то ли получится, то ли нет, то ли выдержишь кручение на центрифугах, то ли нет – или что там они еще делают, – а тут уже дело верняк. Есть такой человек, который не смог бы резать окорока или снимать показания? Нет такого человека!

Десятый «А» в полном составе, за исключением двух дураков, купил билеты на скорый поезд и помчался навстречу своей судьбе.

Городок, куда прибыли будущие пищевики, стоял прямо на море. Светило солнце, гулял соленый ветер, кричали чайки… Все, как в рассказах Грина…

Над городом действительно летал голубой самолет, и время от времени от него отделялись белые опрокинутые чаши. Но что всех особо обрадовало, это толпы молодежи, которые бродили по улочкам города, – значит, будет вecелo жить в этом гриновском городе.

Как же все были поражены, когда узнали, что почти все эти толпы – абитуриенты пищевого института. Вскоре выяснилось, что конкурс cocтaвляeт двенадцать челoвeк на место: соблазнившись красочными проспектами, которые институт ухитрился разослать почти во все уголки страны, выпускники десятков школ воспылали любовью к пищевой промышленности и в огромном количестве прибыли сдавать экзамены.

Десятый «А» ходил мрачный. Пробиться через толпу в двенадцать человек казалось маловероятным. Тем более что успокоенные красивыми и вежливыми фразами, которые представляли прекрасный проспект, они мало готовились к экзаменам. Казалось вполне естественным, что люди, составившие подобный чудесный проспект, не причинят никакой неприятности; даже представлялось, что экзамены в пищевой институт лишь некая формальность, что, возможно, экзаменов не будет вовсе, просто с ними вежливо, учтиво побеседуют и зачислят в студенты.

Действительность возникла перед десятым «А» во всей своей отвратительной сущности. Учебники валились из рук. Абитуриенты подозрительно косились друг на друга: кто враг, кто тот, который перешагнет через двенадцать «трупов»?

Косте Минакову почти удалось благодаря хорошей подготовке и усидчивости проскочить через двенадцать «мертвецов». Погубил его нелепый случай.

Дело произошло, когда все сдали экзамены и ожидали результатов. Костя выходил из умывальника, а в умывальник входила толпа толстяков. Толстяки были, несмотря на жару, в черных костюмах, белых рубашках и черных галстуках; поверх пиджаков наброшены короткие халаты-распашонки, завязанные на груди тесемками. Минаков сразу догадался, что это какая-то комиссия.

Здравствуйте, – сказал Костя вежливо и хотел проскользнуть в дверь, когда самый толстый из толстяков, но с длинной, почти гусиной шеей сказал:

– Стой!

Костя покорно остановился, так как не знал за собой никакого греха.

– Ты что здесь делал? - спросил Гусиная шея.

– Умывался, - ответил Минаков со спокойной совестью, так как действительно умывался.

– Ага, - сказал толстяк с торжеством и посмотрел на комиссию. «Попался. А я что вам говорил?» - весь вид Гусиной шеи словно излучал эти слова. Комиссия уставилась на Костю.

– Почему же ты, голубчик, так поздно умываешься? - вкрадчиво спросил толстяк.

– Да. Почему? - грозно повторил вопрос кто-то из:зглубины комиссии.

– Я поздно встал, потому и поздно умылся, - объяснил Костя.

– А почему же ты, голубчик, поздно встал? – продолжал допрос Гусиная шея.

– Потому что поздно лег.

– А почему поздно лег? – в голосе Гусиной шеи послышалось раздражение. Видно, ему не понравилось, что Минаков на каждый вопрос придумывал ответ. Наверное, Косте полагалось не отвечать, а стоять с поник шей головой. Но Минаков не любил стоять с поникшей головой.

– Я поздно лег потому, что читал.

– Что же ты читал, голубчик?

У Кости был сильный соблазн ответить «Основы пищевой промышленности», но он сказал честно.

– «Королеву Марго».

– «Королеву Марго»?

– Ну да. «Королеву Марго». Дюма-отца.

– Дюма-отца?

– Его.

Толстяк молчал, разглядывая Костю. Видно, тот не нравился ему все больше и больше.

– А может, ты, голубчик, не читал «Королеву Марго», а пил?

Комиссия оживилась. Кто-то даже хихикнул.

– Нет, я не пил. Я читал «Королеву Марго».

– Почему же ты не пил? – спросил толстяк невинно.

– Я вообще почти не пью, – сказал Минаков и, не зная зачем, добавил: – Из принципиальных соображений.

– Из принципиальных соображений?

– Да.

– Какие же это соображения?

Комиссия придвинулась к Минакову. Разговор становился все серьезнее.

– Алкоголь разрушает печень.

– Кто тебе сказал?

– Так это же в «Анатомии» написано.

Минаков понимал, что ему давно надо было замолчать, но он не мог остановиться.

– И поэтому ты не пьешь?

– Да.

– Совсем?

– Очень мало.

– Очень мало?

– Совсем мало.

Разговор зашел в тупик. Говорить вроде бы было не о чем, но они не уходили. Костя их понимал. Они долго собирались провести в общежитии неожиданную проверку, договаривались, созванивались, наконец приехали, а в общежитии никого нет – все уже успели удрать на море. Никаких ЧП, никаких нарушений. Что писать в отчете? И вдруг из умывальника вылазит заспанный, явно подозрительный тип. Про него вполне можно написать абзац в отчете: «Пьянствовал всю ночь, допоздна проспал, нарушал режим. В довершение всего нагло себя вел».

– Значит, совсем-совсем мало?

– Да.

– А если мы сейчас тебя на экспертизу?

– Экспертиза покажет кровь стерильной чистоты, может быть, только с примесями чеснока. Вчера я ел чеснок, – сам не зная для чего, сострил Костя.

Это им совсем не понравилось. Но ведь за остроты не наказывают.

– Ладно, иди, – буркнул Гусиная шея.

– На экспертизу? – не понял Минаков.

Комиссия хмуро отвернулась от Минакова. Костя уже думал, что пронесло, но им все-таки, видно, очень не хотелось расставаться со строптивым абитуриентом. Они все еще тянули время, прикидывая, к чему бы придраться.

И вдруг они нашли.

– Кран! Он не завернул кран! – раздался возглас.

– Где? – спросил Гусиная шея радостным голосом.

– Вон!

В дальнем конце умывальника действительно из плохо закрытого крана бежала вода.

– Ты почему не выключил воду? – в голосе Гусиной шеи слышалось плохо скрытое торжество.

– Свой я завернул. Это не мой кран, – ответил Костя спокойно, хотя понимал, что уже все для него кончено.

– А чей же это кран? – спросил Гусиная шея.

Это, конечно, дурацкий вопрос, но теперь было все равно, кто что говорит, и Костя пожал плечами.

– Не знаю.

– Это твой кран!

– Нет, не мой.

– Твой!

– Не мой.

Собеседники помолчали. Гусиная шея тяжело дышал. Затылок его постепенно наливался кровью.

– Твой!

– Не мой.

– Твой!

– Свой я завернул.

Опять помолчали.

– Можно снять отпечатки пальцев, – сказал Минаков.

Это комиссию немного смутило.

– Ну хорошо, – переменил тон Гусиная шея. – Допустим, что это не твой кран, Но почему ты, уходя, не завернул его?

– Не видел.

– Не видел?

– Не видел.

– Так уж и не видел?

– Так уж и не видел?

– Совсем не видел?

– Совсем не видел.

– Ты глухонемой?

– Нет. Не глухонемой.

– Не глухонемой?

– Нет. Как же я бы с вами тогда разговаривал?

Разговор опять иссяк. Все тяжело дышали. Наконец Гусиная шея что-то сообразил.

– Почему ты, уходя, не проверил все краны?

– Зачем мне их проверять? – удивился Костя.

– Как будущий инженер.

– Как будущий инженер?

– Ну да. Что за инженер из тебя получится, если ты халатно относишься к технике?

Теперь и дурак сообразил бы, что Гусиная шея все-таки поставил Косте ловушку.

– Но ведь я… – начал Минаков и понял, что продолжать бесполезно.

– Может ли халатный человек, не ценящий народное достояние, безразличный ко всему, что вокруг него делается, стать хорошим инженером? – спросил Гусиная шея, ни к кому в частности не обращаясь, риторически.

– Нет, – хором ответила комиссия.

– Фамилия? – спросил Гусиная шея.

У Кости оставался последний шанс. Еще можно было выпутаться из этой дурацкой истории, назвав какую-нибудь вымышленную фамилию.

Но Костя, сам не зная почему, сказал:

– Минаков моя фамилия…

На следующий день он уезжал из гриновского города. Дул горячий соленый ветер, плескалось зеленое море, летели красные катера, с голубого самолета прыгали на белых парашютах смелые люди, в светлой аудитории шли практические занятия по разделыванию окорока.

«Проклятый характер… неумный, вздорный… Зачем было связываться с комиссией? – думал Минаков, со слезами на глазах глядя из окна вагона на качающиеся под ветром пирамидальные тополя. – Пропал год… Целый год пропал из-за чепухи… Можно было назвать другую фамилию…»

Впрочем, было одно маленькое утешение, если это можно назвать утешением: никто из десятого «А» не поступил в вуз. За исключением двух дураков, которые махнули в авиационный.

Костя Минаков решил тихо, мирно, покорно проработать год на любой, пусть самой ничтожной, должности, лишь бы получить хорошую характеристику, а потом поступать в авиационный… Ну их с их окороками… Лучше он будет есть суп из тюбиков и любоваться Землею из космоса…

И вот опять… Нелады с главбухом, потерялись пятнадцать копеек… Неужели уходить в сапожную мастерскую?

Второй причиной плохого настроения Кости Минакова был тот факт, что не пришла на свидание Леночка Перова. Леночка сидела напротив Кости, спиной к нему и, судя по движениям, заполняла платежную ведомость. Она работала кассиром.

Вчера Костя до глубокой ночи прошатался по парку, ожидая Леночку возле цветочной клумбы с бюстом Мичурина посередине, но так и не дождался.

Думая, что случилось что-то, Костя прибежал сегодня раньше всех на работу, но Леночка опоздала на пять минут, и поговорить не удалось. Теперь надо было ждать обеденного перерыва.

С Леночкой Костя встречался уже полгода у клумбы с бюстом Мичурина посередине. Городок был маленький, пойти особо некуда, и они проводили все вечера тут же, на скамейке у клумбы.

Леночка Косте очень нравилась. Она была совсем непохожа на других девушек, с которыми Минаков встречался до этого. Те жеманничали, постоянно хихикали, притворялись очень строгими, но в первый же вечер целовались вовсю.

С Перовой было совсем иначе. Несмотря на то, что она работала простым кассиром, Леночка была о своей личности очень высокого мнения, даже еще большего, чем Костя о своей. Она много читала, модно одевалась, не любила сплетничать, как другие. Кроме того, Леночка Перова глубоко презирала и город Петровск, где родилась, и завод стиральных машин, на котором работала, и это как-то поднимало Леночку и над городом, и над заводом.

За полгода дружбы Костя ни разу не решился поцеловать прекрасную кассиршу. Единственно, что он себе иногда позволял – взять на короткое время ее руку в свои ладони, и тут же отпускал, так как Леночка поворачивалась и смотрела на Минакова с таким удивлением, словно Костя сделал что-то постыдное, сверхнормальное.

Она часто опаздывала на свидание и даже не считала нужным извиниться. Костя совершенно безропотно все сносил, потому что ему очень-очень нравилась кассирша.

И вот вчера Леночка не пришла совсем… Может быть, это начало конца? Может быть, он надоел? С другой стороны, кто еще будет так безропотно сносить Леночкины капризы, подавлять в себе чувство мужской гордости? Вряд ли найдется в городе такой человек. Нет, определенно что-то случилось…

Несколько раз Костя выходил из комнаты и, возвращаясь, пристально смотрел на Леночку, но та заполняла ведомость (сегодня был день получки) и не поднимала глаз. Раньше Леночка едва заметно улыбалась правым краешком губ, когда Костя проходил мимо. Нет, наверняка что-то произошло, и притом серьезное.

Костя с тоской посмотрел на часы. Стрелки почти стояли на месте. До перерыва оставалось еще один час четырнадцать минут…

Младший бухгалтер Костя Минаков и не предполагал, что через тридцать три минуты произойдет событие, которое полностью перевернет его жизнь, и Косте будет не до Леночки, и вообще не до кого-либо…

2. КАССИР ЛЕНОЧКА ПЕРОВА

Леночка Перова пришла вчера на свидание. Вернее, она почти дошла до клумбы с бюстом Мичурина, но тут произошла встреча… Тут произошла такая встреча… Заполняя ведомость фамилиями, Леночка то и дело зажмуривалась, и события вчерашнего дня отчетлива вставали перед ней… Странные, необычные события… Она даже предположить не могла, что подобное может произойти в этом паршивом городке, где, кроме их заводишка, выпускавшего никому не нужные машины, были одна баня, одна парикмахерская, столовая (вечером – ресторан) и два кинотеатра (один летний), да еще старый, бывший княжеский, парк с единственной клумбой, с бюстом Мичурина посередине, куда она ходила на свидания.

Леночка шла вчера на свидание и думала о Косте. Вообще-то он ей нравился. Во всяком случае, он был порядочнее всех тех людей, которые за ней ухаживали. А ухаживали за Леночкой многие. И женатые и неженатые. И с самыми серьезными намерениями, и просто для развлечения. Ибо Леночка была незамужней (с мужем Леночка Перова прожила пять дней, причем четыре из них она копала картошку, месила кизяки, стирала бельe без стиральной машины, варила еду на семиротовое семейство и делала еще массу других дел после чего на пятые сутки, прямо из кровати храпевшего мужа убежала в одном халатике назад к родной маме); Леночка была красива: талия в ладонях уместится, высокая грудь, стройные ноги, смуглое загадочное лицо. Таких женщин увидишь даже не в каждом номере иностранного иллюстрированного журнала.

Люди с серьезными намерениями делились на две неравные группы. С одной стороны – довольно многочисленные разведенные («Я готов ради вас, Леночка, пожертвовать своей свободой, хотя дал зарок – никогда, никогда…»); морально неустойчивые («Брошу свою стерву, Леночка. Она лахудра по сравнению с вами. Вы женщина – экстра…»); алкаши («Ну, пью я, Леночка, пью, потому что жизнь не удалась. Ради тебя завяжу намертво. Клянусь…»).

Эти люди были почти все обеспеченные. Имели собственные дома, приусадебные участки, огороды, коров, овец, гусей, мотоциклы, у двоих даже водились «Москвичи». Домогаясь Леночкиной руки, они напирали больше на материальную сторону, обещали сытую жизнь, заграничные гарнитуры, цветной телевизор, ванную и теплый туалет. Дальше их фантазия не работала, (Один, правда, предложил во время совместной жизни соорудить фанерный домик – прицеп для «Москвича» и совершить путешествие на Кольский полуостров, прихватив для продажи три тонны яблок.)

Эти люди были скучны и все одинаковы. Кассирша наперед знала, что каждый скажет и сделает.

Меньшей группой ухажеров с серьезными намерениями были зеленые юнцы – выпускники школ, студенты техникума (в городишке недавно открылся ветеринарный техникум), приезжие молодые специалисты (за два года – три человека, и все сразу влюблялись в Леночку).

С ними Перовой было немного интереснее. Эти люди обладали всеми качествами, которыми природа наделила юность: мечтательностью, богатой фантазией, верой в свою исключительность, надеждой на великую будущность.

Под звон гитары они горячо убеждали прекрасную кассиршу разделить с ними их блистательную, удивительную судьбу. Но Леночка знала, что только немногие, наиболее талантливые и упорные, не отступятся от своей мечты и чего-то достигнут в жизни. Остальные же скоро женятся, осядут в этом захолустном городке, построят дом, обзаведутся хозяйством, сбреют модные бороды, забросят на чердак гитары и станут как все. И мечты их сделаются другими: об импортном гарнитуре, о кафеле на кухню, о теплом туалете, о «Москвиче»…

Перова разрешала молодым людям слегка ухаживать за собой, произносить страстные монологи во время танца, но выходить замуж ни за кого не собиралась. Разве узнаешь, кого из них судьба отметила своим перстом? В свои двадцать семь лет рисковать второй раз Леночка не собиралась…

Были у прекрасной кассирши ухажеры и без серьезных намерений. В основном командированные толкачи. Этот озабоченный, задерганный народ днем «толкал», пробивал на заводе свои вопросы, а вечером напивался в маленькой грязной гостинице, которая зазывающе называлась «Тихие зори» (крик, песни, грохот от зари до зари), а потом шел на танцы, приставал к Леночке с плоскими шутками, старыми анекдотами, предлагал зайти в «Тихие зори» отведать местных деликатесов (крабы – прямо с Камчатки, вяленая медвежатина – из Сибири, оленина – с Чукотки, мандарины – с Кавказа, дыни – из Средней Азии, копченое сало – с Украины).

Когда Перова отказывалась, толкачи недоумевали («Но почему? Ведь такие вкусные вещи…»). Они искренне считали, что никто не может устоять перед их фирменными деликатесами.

Этих людей прекрасная кассирша презирала и немного жалела. Что это за жизнь: вечно в разъездах, без семьи, ночевки в «Тихих зорях», водка, танцы, на которых от красных пьяных морд шарахаются девушки…

Так шел год за годом, и вот Перова с ужасом стала замечать, что гимнастические упражнения, которые она делала по утрам для сохранения фигуры, даются ей уже с некоторым трудом, а к вечеру вокруг глаз появляется тонкая сеточка, словно за день досужий невидимый паук заткал эти кусочки кожи прозрачной голубоватой паутинкой.

Неужели она так и не дождется своего принца? Неужели останется одинокой? Или выходить замуж за Костю Минакова? Парень он, конечно, добрый, порядочный и, наверно, будет хорошим семьянином, но до чего он скучен, ординарен. Какой там из него летчик-космонавт… Провалится опять в вуз, вернется в Петровск и начнет строить дом. Как все до него.

Так невесело думала Леночка Перова, идя на свидание. До клумбы с бюстом Мичурина ей оставалось совсем немного, как друг Леночку кто-то окликнул негромким голосом:

– Элеонора Дмитриевна!

Леночка обернулась и увидела, что по центральной аллее к ней приближается группа мужчин. Идущего впереди она узнала сразу. Это был главный инженер их завода Евгений Семенович Громов. Он шагал, как всегда, быстро, энергично, и голос его был, как всегда, властен.

Леночка остановилась недоумевая. Она даже не подозревала, что главный инженер помнил ее имя и тем более отчество.

В лицо он Леночку, конечно, знал, так как в отличие от своего предшественника, который за зарплатой присылал секретаршу, являлся в кассу лично. Правда, получал деньги не через окошечко, а заходил в бухгалтерию, молча всем кивал, совал, не считая, деньги в карман и уходил, ни на кого не глядя.

Главного инженера на заводе уважали и побаивались. Появился он недавно, года полтора назад, и резко отличался от всех прежних главных инженеров. Во-первых, своим внешним видом. Он был молод, строен, недурен собой и увлекался велосипедным спортом. Все свободное время Евгений Семенович проводил на велосипеде. Даже поздно вечером парочки влюбленных, бродившие по проселочным дорогам вокруг городка, в испуге шарахались от бесшумно мчавшегося, как летучая мышь, велосипедиста.

На работу Громов тоже ездил на велосипеде, хотя ему по должности полагался «газик». Было очень странно видеть, как по дороге, обгоняя густую толпу, катит на велосипеде человек в синем импортном тренировочном костюме с шикарными белыми лампасами, в парусиновой кепке, темных очках. И этот человек – главный инженер завода.

Сначала над Евгением Семеновичем пробовали насмехаться, но он не обижался и на насмешки отвечал одной и той же фразой:

– Сейчас смеетесь вы, а когда вас понесут по этой дороге в гробу, смеяться буду я.

После такой шуточки насмешник конфузился и спешил перевести разговор на другую тему.

Прикатив на работу, Евгений Семенович ставил велосипед в своей приемной (он не доверял вахтеру: «Если через тебя, Тимофеевич, стиральные машины проносят, то велосипед запросто уведут»), принимал душ в кузнечном цехе и переодевался. Дорогой серый костюм, цветная модная рубашка, ослепительный галстук, черные ботинки… В этом одеянии он совершал обход завода.

Завод стиральных машин только назывался заводом. Его скорее всего можно было назвать полукустарной мастерской: цеха, построенные еще при Петре I – царь основал здесь литейный завод – из неотесанного камня, покрытого зеленым мхом; узкие окна, словно бойницы; везде завалы стружки. Сверху, как оформление к сказке «Вий», свисают черные клочья паутины…

И среди всего этого – ультрасовременный человек, пахнущий хорошим мылом, в идеально отутюженном костюме. Заметив непорядок, Громов никогда не ругался, не повышал голоса, а молча останавливался рядом с виновником и пристально смотрел на пего.

– М-да… – говорил он. – Это не флоксы.

И шел дальше. И все это: и костюм, и запах хорошего мыла, и невозмутимость Евгения Семеновича, и особенно эта его непонятная фраза: «М-да… Это не флоксы» – действовало на провинившегося больше, чем крики и угрозы.

О главном инженере па заводе ходили разные слухи. Говорили, что он якобы зять замминистра, жил в Москве, но погорел на одном любовном приключении и был изгнан из замминистровой семьи. Другой слух утверждал, что Громов – капитан-механик дальнего плавания и погорел на спекуляции иностранной валютой. Так или иначе, но все сходились на том, что добровольно такой человек, как Евгений Семенович, не мог приехать в их дыру. Ясно, что раньше он занимал какой-то важный пост, а потом на чем-то попался.

Не было точно известно, женат Громов или холост. Это особенно волновало женскую половину городского населения. Громов вел замкнутый образ жизни, не бывал в компаниях, не ходил ни в кино, ни на танцы, ни на гастроли приезжих артистов. Все свободное время главный инженер проводил или на велосипеде, или закрывшись в своей трехкомнатной квартире, которую ему выделил завод. Эта трехкомнатная квартира подливала бензина в костер слухов. Зачем одинокому человеку трехкомнатная квартира? Ясно, что он или перевезет семью, или собирается жениться.

Все это мгновенно прокрутилось в Леночкиной голове, когда она обернулась на негромкий голос и увидела приближающегося к ней главного инженера.

– Идете на свидание? – строго спросил Евгений Семенович.

– Да, – ответила Леночка почему-то испуганно.

– Очень хорошо, – сказал Громов задумчиво.

Помолчали. Двое остальных мужчин подошли и встали по бокам Леночки. Один, коренастый, низкий, был ее начальником – главным бухгалтером Семеном Петровичем Рудаковым, по прозвищу Шкаф. Леночка впервые видела Шкафа без ситцевых нарукавников, в легкомысленной белой рубашке с короткими рукавами и даже не сразу узнала его.

Шкаф молча смотрел себе под ноги. Он, как всегда, выглядел мрачным и сосредоточенным. Наверное, мысленно составлял полугодовой отчет. Крутил в голове цифры. Перова не могла представить своего начальника без цифр. Иногда он даже казался ей не человеком, а арифмометром, забравшимся в старое облезлое кресло – «трон Его Бухгалтерского Величества».

Третий человек, несомненно, приехал к ним из другого города. Большого города. Может, из самой столицы. Кассирше было достаточного одного взгляда, чтобы определить это. Умный, любопытный взгляд, модный костюм, портфель из настоящей кожи, а не из паршивого кожзаменителя, и главное – лицо. Лицо человека не старого, но уже много знающего и много видевшего, однако не пресыщенного, а все время словно ожидавшего чего-то необычного. Люди же городка, в котором жила Леночка, имели равнодушные лица. Они знали, что необычного с ними ничего не произойдет.

– Надо поломать свидание, – сказал весело мужчина с натуральным портфелем. – Поехали с нами, Элеонора Дмитриевна.

– Куда? – спросила Леночка. – И зачем?

– В церковь, венчаться, – сказал Громов.

– Но у меня действительно свидание. – Леночка посмотрела в сторону клумбы с бюстом Мичурина.

– Я отменяю, – сказал приезжий.

– Какое вы имеете право?

– Значит, имею, раз отменяю. Я и не такие мероприятия отменял. – Мужчина улыбнулся и взял Леночку под руку. – Ну так как? Говорят, будет очень любопытно. Пойдем пешком через реку.

Только тут Леночка поняла, что все трое собрались в Пещеры. Она никогда не была в Пещерах…

– Я, право, не знаю… – заколебалась Перова. – Уже поздно, я легко одета и вообще…

– Надо ехать, – сказал главный инженер строго и взял Леночку за другую руку.

Они пошли к выходу из парка. Семен Петрович шагал сзади. За все время он не произнес ни слова. Даже не поднял головы.

От приезжего хорошо пахло коньяком, одеколоном и сигарами…