Текст книги "Архивариус"

Автор книги: Евгений Балакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 9. Тайник

За дверью раздались близкие голоса, и вещи приутихли. Это к Евгению пришёл его хороший знакомый с редкой профессией печника и трубочиста. Звали его Виктором, и был он мужчиной крепким, русоголовым, с глазами зелёными и шальными. В руке он держал чёрный чемоданчик с необходимым для работы снаряжением.

Вообще-то Виктор занимался всеми верховыми работами, какие мог предложить ему большой город, а печи и трубы были, скорее, его увлечением. Хотя, представляясь при знакомстве, он охотно называл себя трубочистом, и с улыбкой наблюдал за удивлением, появлявшимся на лицах собеседников.

Ещё он примерно раз в месяц давал мастер-классы по технике прочистки печных труб и дымоходов, и, что самое интересное, большинство его аудитории составляли девушки. Видимо их, как особ более романтических, городские крыши привлекали гораздо сильнее, чем молодых людей.

Поговорив немного с Евгением и уточнив, какую именно трубу предстоит осматривать, он уже ловко карабкался наверх, используя для подъёма торчащие из стены металлические штыри, на которых когда-то держалась пожарная лестница.

Взобравшись на крышу, Виктор сбросил верёвку, и Евгений привязал к ней чёрный чемоданчик.

Когда чемоданчик был поднят, верхолаз помахал Евгению рукой и начал осторожно подниматься по старой, местами разбитой и треснувшей черепице в сторону одной из трёх кирпичных труб, возвышающихся над двускатной крышей.

Труба была объёмистой, и Виктор, хоть и с трудом, но мог в неё залезть. Это предполагалось в крайнем случае, а вообще у него было достаточно всяких приспособлений, чтобы прочистить трубу, не забираясь в неё.

Перегнувшись через край начавшей разрушаться кирпичной кладки, он осмотрел трубу изнутри. Потом, достав из чемоданчика небольшую, но увесистую гирьку на прочном шнуре, ловко отправил её в дымоход. Та, опустившись метра на четыре, дальше не пошла, ударившись о какое-то металлическое препятствие. Сколько ни пытался Виктор его пробить, ничего из этого не получалось. Оставался только один самый верный и надёжный способ: лезть самому внутрь трубы и уже там, на месте, попытаться это препятствие устранить.

Быстро переодевшись в комбинезон и закрепив на голове фонарик, он обвязал вокруг трубы страховочный трос, опустил его в дымоход, закрепил на поясе стальной крюк, и, поплевав на руки, стал осторожно спускаться внутрь, держась за вмурованные в кладку скобы.

Было тесно, пахло старым нежилым домом, немного – гарью и чем-то ещё, не поддающимся определению. Урезанное небо над его головой становилось всё меньше, а уличные звуки доносились всё глуше и глуше, растворяясь в этом каменном жутковатом мешке.

Фонарный луч упирался прямо в стену перед глазами Виктора, и он увидел, что дымоход, в отличие от трубы, сложен был не из кирпича, а из плотно подогнанного, прокопчённого за два столетия камня. Он продолжал медленно спускаться, осторожно ощупывая носком ботинка пустоту под собой, пока нога его не упёрлась во что-то твёрдое.

Направив луч света вниз, Виктор увидел под собой довольно большую плоскую металлическую коробку, которая покоилась на укреплённой в дымоходе железной кованой решётке. Это было довольно неожиданно, хотя чего только ему не доводилось находить в старых трубах! Например, совсем недавно в дымовой трубе пятиэтажной «хрущёвки» он нашёл настоящее страусиное яйцо. Как правило, всё это попадало в дымоход случайным образом, а здесь же под его ногами было нечто предумышленное.

Кое-как изловчившись в этой неимоверной тесноте, Виктор с большим трудом сумел коснуться края коробки и ухватился за неё одной рукой. Несколько раз он пытался приподнять находку, но та оказалось настолько тяжёлой, что всякий раз выскальзывала из пальцев. Чертыхаясь, согнувшись в три погибели, обливаясь потом, упорный трубочист в течение получаса боролся с неподатливой вещью. Наконец ему удалось подсунуть под неё ногу, приподнять, и, намертво вцепившись в коробку свободной рукой, начать её приподнимать.

Очень осторожно, буквально по миллиметру тащил он её наверх, пока эта тяжесть не оказалась на уровне его груди. Крепко прижав коробку к себе, задыхаясь, Виктор стал подниматься туда, где светлел голубым глазом квадратик неба.

Не выпуская своей ноши из рук, он выбрался наверх, опустился на тёплую поверхность крыши, в изнеможении привалившись спиной к трубе. Отдышавшись, Виктор внимательно рассмотрел свою находку.

Стало понятно, почему коробка была такой тяжёлой: как и решётка, которая её держала, она была кованой и очень старой.

Тёмный металл во многих местах обильно позеленел и, судя по всему, это была медь. Коробка была надёжно закрыта на внутренний запор. На её крышке отчётливо проступал выдавленный круг, а внутри него – изображение руки, державшей корону в обрамлении слов «Доблесть, отвага, благородство».

Почувствовав пальцами что-то внизу, Виктор, перевернув коробку, увидел маленькое углубление, в котором помещался ключ, прижатый к основанию гибкой пластиной.

Первым желанием было, взяв ключ, тут же открыть её, но он пересилил соблазн. Нужно было ещё доделать начатую работу. Снова вниз полетела гирька, и на этот раз, пройдя сквозь решётку, она легко опустилась до нижней топки.

Примерно через сорок минут Виктор, сложив инструмент обратно в чемодан и прихватив свою находку, уже собрался было спускаться по черепице в сторону пожарной лестницы, но вдруг неожиданно для себя остановился. Он остановился и как-то по-особому посмотрел вокруг.

Такое иногда случается с каждым из нас. В суете ежедневных дел, в привычной и обыденной обстановке окружающего нас мира, когда всё сливается в единый поток зрительных, слуховых и осязательных интонаций, иногда происходит сбой. А может, это просто души наши, жалея своих непутёвых хозяев, словно натягивают крепкие вожжи, останавливая нас на полном скаку перед кошмарной пропастью. И тогда приходят те редкие мгновения, которые, разрастаясь, заполняют наши сердца целиком и врезаются в память, оставаясь там на всю жизнь.

Собственно, ничего такого в этот момент не происходило, просто на залитой солнцем крыше стоял человек. А над его головой, наслаждаясь безграничной свободой, о чём-то говорили с небом стрижи.

Липы доверчиво подставляли свои кудрявые головы мягким рукам летнего ветра, который, пребывая в созерцательной задумчивости, ласково перебирал их листья, находя для каждого тёплые слова. Терпеливая и щедрая земля ровно дышала каждой своей травинкой, вольно раскинувшись под незримым крепким берегом бескрайнего воздушного океана. И стоящий на крыше человек в это мгновение знал ответы на все вопросы и совсем не боялся смерти.

Виктор вышел из этого состояния внезапно и не по своей воле. С последнего этажа огромного дома, нависшего над всем вокруг, по его глазам ударил яркий световой блик. Это было похоже и на зеркальце, пускающее солнечных зайчиков, и на оптический прицел, выдавший себя неосторожным движением.

Глава 10. Лесные люди

Капитон ехал по гулкой улице, сдерживая застоявшегося коня, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Муром ещё дремотно потягивался, наполовину пребывая в предрассветной истоме.

Городок как-то с неохотой приоткрывал ставни на глазах-окнах, и, зевая, кособочился широкими воротами дворов, из которых, протяжно мыча, потянулись коровы. Выгнав со двора скотину, бабы, простоволосые, со следами сна на разомлевших лицах, торопливо плеснув в них прохладной водой из рукомойников, уже спешили сноровисто затопить в летних кухнях печки, чтобы успеть накормить свеженьким да горячим завтраком храпящие ещё бородатые и безусые рты своих больших и малых домочадцев.

Миновав базарную площадь, Капитон направился по знакомой уже вчерашней улице мимо потемневшего от утреннего дождя деревянного коня, мимо резных палисадников, мимо начавших попадаться ему навстречу редких ещё конных и пеших горожан. Конь его шел спокойно и ровно, а у него перед глазами стояла лишь одна картина: фигурка ладная, прядь русая, маленькая ступня в росяной траве, голос завораживающий…

– Таня… – прошептал Капитон, и вдруг, теряя равновесие, едва не вывалился из седла.

Конь его, привыкший к твёрдой руке, в последний момент отвернул от стоящей посреди дороги телеги, полной сена, рядом с которой суетился рыжий мужичок с искалеченной рукой, безуспешно пытаясь надеть на заднюю ось слетевшее колесо.

– Ах, чтоб тебя!… – навалился было на него Кусай, замахнувшись плетью, но разглядев беспомощно висящую руку, замолчал.

– Слышь? Давай, подсоблю.

Спешившись, Капитон отвёл своего коня в сторону, накинув вожжи на чью-то коновязь, вернулся на дорогу.

– Колесо это окаянное…. Будь оно трижды неладно! Думал, до кузни успею добраться… Понадеялся, а оно, треклятое! Говорил же мне сват давеча, мол, не доедешь ты, Антип…

Мужичок говорил торопливо, захлёбываясь словами, словно боялся, что незнакомец передумает, оставит его один на один с неподъёмной телегой.

Тем временем рязанец, присев на корточки, осматривал заднюю ось. Та была в порядке, а вот колесо давно дышало на ладан: втулка была повреждена, и к тому же где-то по дороге из неё вывалился шип.

– Та-а-к… – Капитон засучил рукава и поплевал на руки. – Я телегу сейчас приподниму, а ты ставь на место колесо. Справишься?

– А то! – засуетился мужичок и, цепко ухватившись здоровой рукой за обод, замер, ожидая команды. Телега, протяжно скрипнув, выпрямилась и встала на четыре колеса.

– Вот спасибо, мил-человек! Вот спасибо! Кабы не ты…

– Погоди!

Заприметив валяющуюся у забора подходящую бакулку, Кусай ловко обтесал её топором и вогнал во втулку колеса.

– Ну, вот, – улыбнулся он. – Теперь не то что до кузни, до бабы до своей доехать сможешь.

Мужичок как-то странно глянул на Капитона, а потом вдруг сморщился, словно клюкву раскусил. Тяжело взобравшись на телегу, взял здоровой рукой вожжи, отвернулся в сторону.

– И рад бы до неё доехать, да не смогу. Нету моей бабы… Убили Агафьюшку этой весной люди тверского князя… А она на сносях была, родимушка моя… Осиротел я, разом осиротел…

Бросил он вожжи, заелозил кулаком по глазам. Вгоняет слёзы обратно, негоже мужику плакать, да напрасно. Не остановить их, покуда льются реки кровавые, покуда будет всходить на утренней траве багровая роса.

Смотрит Капитон на худую спину, на повисшую руку, на заплаты кривые, неумелые на портках да на рубахе, и каменеет лицом, и бугрятся желваки на его лице, вспухают зло.

Воином был ближний слуга рязанского князя Василия, хорошим воином. И смерть видел не раз, и самому доводилось других жизни лишать, так ведь в честном бою это было, с соперником равным. А здесь – иное дело, сродни разбойному.

И тут неожиданно встало перед Капитоном видение да такое, от которого, стиснув зубы, застонал он, содрогнулся от ужаса. Видит он, будто бежит по бескрайнему ржаному полю девушка в рубахе белой. Платок за плечами малым парусом раздувается, косы тяжёлые высвободились и бьются между лопаток тугими змеями. Бежит девушка по полю, мнёт босыми ногами тяжёлые зрелые колосья, а те перед ней расступаются, словно дорогу дают, словно сами бежать ей помогают.

Смотрит Капитон на всё на это как будто с высоты, с той высоты, откуда жаворонки песни свои утренние петь начинают. Смотрит – и верить отказывается.

Чёрной рекой сквозь золотое поле несутся на диких лошадях люди жестокие, с глазами опасными, а берега у этой реки – тела в рубахах белых с багровыми узорами от злых стрел. С грохотом рвут железные подковы землю, с корнем выбивают рожь, а только всё равно смыкаются крепкие колосья, намертво переплетаются между собой, не хотят пропускать чёрную силу.

Но вот вырвались вперёд три всадника, хлещут лошадей плетьми. У тех оскал страшный, кровь в глазах, пена под копыта летит. Уже зазвенела тетива, натянулась сильными, беспощадными пальцами, хищным клювом изогнулся наконечник стрелы, готовой сорваться в визг и, распарывая воздух, впиться в убегающую жертву.

И вдруг останавливается девушка, оборачивается медленно, и узнаёт Капитон самое дорогое на всём белом свете для него лицо.

И тогда начинает он что-то ей кричать, а голоса нет. Хочет стрелу достать, а руки не шевелятся и сам он, как мёртвый, только глаза стонут.

Затряс Капитон головой, пытаясь прогнать злой морок. Долой гонит от себя страшное это виденье. Топор выхватил, да ещё и замахнулся им на кого-то невидимого.

Запряжённая в телегу лошадь, испугавшись этого, дёрнулась вперёд, и мужичок, теряя вожжи, едва не кувыркнулся в дорожную пыль.

– Ты это чего? – голос у него дрогнул, глаза округлились. – Телегу мою с медведем перепутал?

– Извиняй… – Капитон незряче смотрел куда-то. – Такое померекалось, что не приведи Господи…

И тут за ближним поворотом улицы послышался резкий уверенный топот многих копыт. Всадники должны были вот-вот показаться, и Кусай, интуитивно почувствовав опасность и уже не успевая к своему коню, запрыгнул на телегу и через мгновение исчез под скошенной травой. Мужичок, наморщив лоб, с недоумением посмотрел на то место в телеге, где спрятался Кусай, а затем перевёл взгляд в сторону всадников.

Пятеро конных, стремительно вывернув из-за поворота, оказались городскими стражниками, мимо которых вчера так удачно проскользнул в город Капитон. Разглядев их в малую щёлочку в сене, рязанец возблагодарил Небо и своего ангела-хранителя. Попадись он сейчас им на глаза, схватки было бы не миновать.

Капитон нисколько не сомневался в том, что заросший до бровей Егорушка, которому он отсыпал полную горсть денег, наверняка уже выяснил у своей соседки, что никто к ней вчера из Москвы с приветом от дочери не приезжал.

Всадники пронеслись мимо, и Кусай, выдохнув, собрался потихоньку выбираться из своего травяного тайника, как вдруг раздался знакомый голос:

– Эй, Антип! А ну, погоди!

Мужичок, натянув вожжи, остановил тронувшуюся было медленным шагом лошадь, и с опаской уставился на Егора, который вдруг вернулся, не спеша объехал вокруг телеги и остановился прямо против Капитона. Тот сквозь траву разглядел Егорову ногу в добротном юфтевом новом сапоге красной кожи.

Рязанец невольно усмехнулся: быстро же тот распорядился свалившимися ему деньгами. А сверху припекало солнце, скошенная трава, вобравшая в себя все запахи лета, густо шибала в нос, покалывала руки и лицо. Вдобавок за воротник Капитону заползла какая-то крупная насекомина, и теперь по-хозяйски копошилась на его спине.

– Что-то конёк мне этот сильно знакомый… Ты хозяина его, случаем, не видел? А, Антип?

Капитон напрягся и перестал дышать. Только правая его рука медленно поползла к рукоятке топора на случай, если Антип его выдаст.

– Некогда мне по сторонам пялиться… До кузни еду, тороплюсь. Колесо вон того и гляди развалится, обод надо новый ставить… А мне ещё на луга съездить нужно до темноты…

Недоверчивые подозрительные глаза, настороженно выглядывающие из-под густых бровей, продолжали цепко ощупывать окрестности, время от времени возвращаясь к подрубленному хвосту стоящего у коновязи жеребца.

– Колесо, говоришь? А ну, стой! Куда поехал?

Антип, чертыхаясь про себя, вынужден был покориться, в очередной раз натянув вожжи.

Капитон, ухватив поудобнее топор, ждал. Он уже понял, что обутый в новые красные сапоги Егор явно что-то заподозрил, и уже не отцепится от своей жертвы, как волк, почуявший свежий запах крови раненой добычи. И вдруг кривая ухмылка поползла по заросшему до бровей лицу стражника.

Быстро спешившись, Егорушка снял с плеча лук, неслышно ступая, подошёл к коновязи и, погрозив Антипу кулаком, отвязал поводья. Конь, почувствовав свободу, неуверенно потоптался на месте, коротко заржал, а потом двинулся прямиком к телеге. Антип с сожалением посмотрел на него и отвернулся. Он уже догадался, что последует дальше, и теперь с озабоченным видом разглядывал лапоть на своей правой ноге.

Конь, между тем, спокойно подошёл к тому месту, где прятался Капитон, и радостно всхрапывая, замотал головой, разбивая тяжёлым передним копытом комья засохшей грязи.

– Ну что, морда рязанская, попался? – голос у Егора аж звенел от самодовольной радости. – На мякине хотел нас провести? Только не на того нарвался, милок! И ведь умудрился придумать Москву какую-то, паскуда! А ну, давай вылазь, пока я тебя самолично не порешил!

– Сапоги сымай!

Сзади Егора, очень близко от него, кто-то стоял и дышал ему прямо в затылок. А потом он почувствовал, как чья-то крепкая рука приобняла его за плечи, а в бок ему что-то упёрлось, и это что-то (а в таких вещах Егор хорошо разбирался!) могло быть только ножом.

Медленно обернувшись, он увидел того человека, которого только что грозился самолично порешить. Капитон ему приветливо улыбался, и со стороны могло показаться, что встретились на улице два приятеля, которые давно не виделись. Вот только у одного зачем-то был натянут лук, но мало ли что в жизни происходит необъяснимого и странного?

– Лук-то опусти, дубина муромская. А то подумают люди, что наш Егор совсем спятил: в телегу стрелять собрался. Чем это она так перед тобой провинилась? Чего молчишь-то, а? Язык проглотил? Али сапоги свои пожалел? Они ведь на мои деньги куплены. Запамятовал? Давай, давай, сымай их, мне ждать-то некогда, сам понимать должен…

Нож, приставленный к боку, внезапно ожил и начал буравить своим остриём Егорушкин кафтан, подбираясь узким лезвием до самой кожи. Муромский городской стражник, клацнув от страха зубами, бросил на землю ненужный теперь лук, и, ни слова не говоря, направляемый сильной рукой, послушно полез на телегу.

Там, утопая задом в мягкой траве, он с трудом стянул с себя новые красные юфтевые сапоги, и, пряча глаза, протянул их рязанскому разбойнику, который среди бела дня, посредине родного города, а не тёмной ночью на большой дороге, ограбил его и чуть не убил. Хотя в последнем Егорушка ещё не был уверен.

– Ну, вот и ладненько. А то нехорошо получается: я у вас в гостях – и без подарка уезжать приходится.

Ловко спутав руки Егора его же кожаным ремнём и подмигнув Антипу, Капитон с силой хлестнул плетью запряжённую в телегу кобылу, и та, взбрыкнув задними ногами, понеслась не разбирая дороги.

Мелькнувшие за окнами ближних домов лица тут же исчезли, предпочитая наблюдать за происходящим из-за занавесок. А Кусай, полюбовавшись на сапоги, спрятал их в мешок, вскочил на своего коня и пошёл, набирая ход, вниз по улице в сторону крепостных ворот.

Пастух, рослый, широкоплечий парень, сидел на обочине дороги недалеко от сторожевой башни и, закатив незрячие глаза к небу, с силой дул в берестяной рожок.

Мелодии не было, а были просто звуки: белые, резкие и чуть гнусавые, которые то неслись вдаль, вибрируя в унисон с ветром, то застывали на месте, увеличиваясь и разрастаясь, подобно огромному бычьему пузырю.

Коровы, козы, овцы шли и шли со всех сторон Мурома-городка к месту сбора, постепенно заполняя центральную улицу на всю ширину.

Перестав играть, пастух приподнялся и, обратив своё лицо в сторону, откуда приближалась, постепенно нарастая, могучая это поступь, блаженно улыбнулся. Возможно, в этот момент представлял он себя сильным, непобедимым витязем во главе своих верных полков, готовым дать отпор любому врагу, любой несправедливости, любому насилию и злу. А может в этом нарастающем гуле ему послышался зовущий его издалека тоненький нежный голосок, почудились трепетные девичьи руки, ласково и пугливо касающиеся его лица и губ.

Большая рыжая корова с огромным, чуть не до земли, выменем, позвякивая боталом, первой подошла к слепому и ткнулась тёплым носом ему в руку. Пробежав быстрыми пальцами по её морде, по твёрдой кривизне рогов, он вдруг замычал негромко и как-то по-особенному.

Корова, раздув бока и вытянув шею, ответила ему долгим раскатистым мычанием, а потом, слегка прихватив языком подол его рубахи, стала жевать ткань мягкими губами.

Картина эта для городской стражи была привычной, и как только слепой пастух, снова загудев в берестяной рожок, пошёл в сторону ворот, те, натужно заскрипев, стали медленно отворяться, напоминая огромную ненажорную пасть, готовую проглотить всё живое без остатка. Но буквально за несколько мгновений до того, как эта пёстрая колыхающаяся огромная спина плотно и надолго забила бы собой весь проезд, через ворота, припав к шее коня, ветром пронёсся Капитон.

В последний момент, обернувшись, он встретился глазами со здоровенным молодцем в кольчуге и шишаке, и тот хорошо разглядел ухмылку на лице всадника. Старшой стражник вспомнил его. И что говорил ему утром Егор, тоже вспомнил.

– За ним! – заревел он, но было уже поздно.

Стадо крепко законопатило собой весь створ ворот от столба и до столба, делая погоню совершенно невозможной.

Звонко простучали кованые копыта по деревянному настилу моста, и Капитон уже терялся в высокой траве на противоположном берегу реки.

Отъехав версты полторы, он становил коня, и, привстав на стременах, долго смотрел в сторону Мурома, где жила удивительная девушка, лучше и краше которой он в жизни не видел.

– Таня… Танюша…

Губы его шевельнулись, и непроизвольная улыбка тронула лицо. В глазах появилась какая-то затаённая мечта, пока ещё робкая тайна, но от которой теплело на сердце и хотелось запрокинуть голову и закричать изо всех сил в небо никому не известными, только сейчас родившимися словами.

Словно в ответ ему вдали засветился солнечной искоркой золочёный крест на главном куполе городского собора, и Капитон, увидев это, широко перекрестился, склонил голову, а когда снова выпрямился, – побелел лицом.

Там, куда он только что смотрел, поднимались в небо исполинские столбы чёрного дыма. Они расползались, клубясь жирными кольцами и выталкивая из себя длинные языки огня, словно хотели дотянуться до солнца, погасить его. Явственно был слышен зловещий, тяжёлый гул набата, удары которого, как тяжёлые камни рушились на землю, погребая всё под собою.

Капитон словно окаменел. Сил хватило только на то, чтобы закрыть глаза.

Сколько времени прошло, Капитон не помнил. В себя пришёл оттого, что конь под ним ворохнулся: потянулся за клевером, а не достать. Пришлось ему шагнуть. А хозяину его пришлось пережить очередное потрясение.