Текст книги "Архивариус"

Автор книги: Евгений Балакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава 5. Татьяна Муромская

Рано утром следующего дня, чуть свет, Капитон выехал с княжьего двора на своём сером жеребце, и погнал его во Владимирское княжество, в городок Муром.

Путь предстоял неблизкий. Дорога была незнакомой, всё больше по лесам тёмным, где и зверь бродил дикий и человек лихой, потому крепко вооружился Капитон железом острым и словом Божьим.

На пятый день к полудню добрался он до Мурома. Остановился перед деревянным мостком через реку. Оглядел земляной вал, опоясывающий город, заприметив среди деревьев золотой крест.

Разглядев в зарослях череды бьющий из-под земли ключ, набрал в горсть холодной воды и пил, пока не заломило в зубах.

Припекало солнце. Небо, свободное от облаков, тихо купалось в речке, по берегам которой в заводях, на камышинах, отливали перламутром крылья стрекоз. Наполнив водой в запас бутыль, Капитон выбрался наверх.

Было воскресенье, базарный день. По мосту в обе стороны шёл народ вперемежку с домашним скотом, ехали телеги. Затесавшись в толпу, Капитон хотел пробраться за городской вал незамеченным, но, хорошо вооружённый, с повадками бывалого воина, он всё же привлёк к себе внимание, и его окликнули.

Дорога от реки поднималась вверх и упиралась в приземистую, рубленную из дуба сторожевую башню, возле которой стояли пятеро вооружённых людей. Один из них, – огромного роста, в кольчуге и с шишаком на голове, – манил Капитона к себе коротким обнажённым мечом. Остальные четверо, глядя на подъезжающего к ним человека, подобрались, готовые в любое мгновение дать отпор.

«Суровые ребята, – подумал про себя Кусай. – С этими держи ухо востро, враз в яму на цепь посадят».

Подъехав к ним, он слез с коня и, сдёрнув шапку, широко улыбнулся.

– Кто таков? Куда едешь?

Пять пар глаз, жёстко уставившись, ощупывали его сверху до низу. Капитон знал, что Рязанский и Владимирский князья давно люто враждуют, и поэтому говорить правду не собирался.

– С Москвы еду, добрые люди. Жёнка у меня местная, а мать у неё здесь одна живёт. Вот проведать её приехал, да прикупить кой-чего на ярмарке. У нас-то с этим там скудно….

– С Москвы? – переспросил один из стражей. – А где это?

– Да есть у Суздальского князя сельцо с таким названием. Так, дыра дырой, одна улица в десять дворов… – сказав это, старшой сплюнул под ноги рязанцу.

Глаза его всё ещё оставались колючими, но меч в ножны он всё же убрал.

– На какой улице тёща твоя живёт? Как кличут?

К этим вопросам Капитон был готов. У одного из дружинников Василия Кривого жила сестра в этой самой Москве, а мать как раз в Муроме. Поэтому и имя этой бабы, и где живёт, он знал. А вот ежели бы стали его пытать относительно этой самой Москвы, вот тут-то обман мог легко раскрыться, так как Капитон ни то что не был там ни разу, но и услышал название это впервые.

– Каширцева она, Катерина. А дом её первым справа от входа в церковь Всех Святых. Там ещё колодец есть прямо против её калитки.

Сказав это, замер Кусай изнутри, натянулся тетивой, только выражение лица держал прежнее, добродушное. Нечего ему было больше добавить ни о своей тёщеньке, ни о доме её, если бы ещё что спросили.

– А чего-то я тебя раньше здесь не видел? – нехорошим голосом спросил один из стражей, диковатого вида мужичок, заросший чёрной бородой до самых бровей. – Я ведь, мил-человек, в соседях с Каширцевыми буду…

Он говорил всё это, а сам на сапоги Капитоновы глаза свои пялил, видать приглянулись.

– Да я… – начал было рязанец, соображая, что бы такое придумать, как вдруг у переправы раздался истошный бабий визг.

Развернули стражники в ту сторону лица и видят: сцепились дышлами на середине моста две телеги. То ли случайно так вышло, то ли не захотел кто дорогу уступить, а только стояли они теперь – и ни взад, ни вперёд. А сами мужики вместо того, чтобы слезть, да руками дело поправить, хлещут лошадей почём зря. Те и рады бы разойтись по сторонам, да только ещё сильнее путаются в постромках.

От бессилия коняги ржут надрывно, наливают кровью глаза, норовят укусить друг друга побольнее. Развернуло телеги поперёк моста, перегородили движение. А народ с обеих сторон прибывает. Мальчишкам развлечение, свистят; мужики – кто сердится, кто смеётся, но все советы дают; бабы верещат.

Лошади от всего от этого совсем сбесились. Жеребец, который покрепче да посильнее оказался, оскалился, морда пеной пошла. Налёг широкой грудью, упёрся копытами в настил и пошёл вперёд тараном. А сопернику его ничего не оставалось, как сдать назад, а позади – только слабые поручни моста да река. Выломала телега поручни и повисла двумя колёсами над водой. Тут уж страже совсем не до Капитона стало.

– А ну, все за мной! – крикнул старшой, и уже на ходу, обернувшись: – Егор, возьми у него пошлину за въезд и пусть катится к своей родне!

Кусай быстро сунул руку в карман, ухватил горсть денег и ссыпал их, не считая, в мозолистую ладонь бородатого Егора. Много денег дал рязанец, гораздо больше положенного, словно откупался ими от опасности.

Почуял это бородатый, перевёл на него взгляд, смотрит пристально, словно хочет мысли причитать. А Капитон уже на коне сидит.

– Прощевай, мил-человек! Будешь рядом – заходи. Мы в Москве гостям всегда рады!

Сказал он это, хлестнул коня – и был таков, только пыль взвилась столбом.

Муром оказался городком ухоженным и уютным. Справа и слева от проезжей части вдоль заборов тянулись настилы в три доски, что делало дорогу для пешеходов безопасной от грязи.

Неширокие улицы, заросшие тополем, клёном и вязом прихотливо гнулись, открывая глазу местные особенности – то в виде резных ворот, украшенных диковинными зверями, то сделанным каким-то умельцем для ребятни деревянным конём в натуральную величину, а то просто свиньёй, завалившейся со всем своим выводком прямо посреди дороги.

Пока ехал, Капитон соображал, что ему делать дальше. Соваться в глухие муромские леса, не зная дорог, всё одно, что идти на верную смерть, но он крепко надеялся на то, что хоть кто-нибудь да скажет ему, где искать, в какую сторону ехать, чтобы найти эту ведунью.

По дворам ходить или прохожих расспрашивать – дело долгое, да и заинтересоваться могут: кто таков, уж не вражий ли лазутчик.

Впереди ударил колокол. Засмуревший было Капитон встрепенулся.

– На ярмарку надо ехать! Там народу много, под шумок у кого-нибудь да вызнаю.

Сказал он так вслух и послал коня вперёд – туда, где в небе густой тучей висели стаи ворон и слышны были рёв быков да конское ржание.

Выехав на торговую площадь, рязанец остановил коня, стал приглядываться. Заприметил недалеко от себя какого-то дедка, стоящего несколько особняком от всех и торговавшего мёдом. Спешившись, Кусай направился к нему. Подойдя, снял шапку, поклонился.

От туесов с мёдом, стоящих прямо на земле, дух шёл восхитительный. Тут же роились осы, отогнать которых от такого лакомства было совершенно невозможно.

– А что, дедушка, хороший у тебя медок?

– А кому как. Иному и навоз вкусным кажется.

Усмехнулся Капитон, глянул на старика повнимательней, а у того одна половина лица улыбается, а другая застыла мёртвой маской из-за глубокого рубленого шрама, протянувшегося от виска до скулы.

– Это кто ж тебя так пометил?

– Рязане разукрасили, сынок. На деревеньку мою налетели саранчой, и давай народ в кучу сгонять, как овец. Кто сопротивлялся – плетями по головам секли. Да, видать, ещё добрые люди попались, только двоих и убили. А остальных всех – и малых, и старых – с собой увели.

Окаменел старик лицом, как-то сгорбился, а потом ноги у него вдруг задрожали, колени подогнулись, сел он на землю. По изрытому морщинами лицу покатилась слеза, за ней – другая, и потекли они без счёта из родников души русской, от своих же и страдающей.

– И твоих увели?

– Увели. Бабу мою увели, двух сыновей, четырёх внуков…

Сказал это дед, и стал слёзы кулаком утирать, как дети малые делают.

Смотрел на него Капитон, смотрел, и вдруг исказился лицом, почувствовал, как что-то зашевелилось у него внутри. Заломила в груди какая-то странная и мучительная боль, словно дремавшая до сих пор. Вспомнил он случай этот. Рассказывали ему дружинники князя Василия об удачном набеге на муромские земли два года тому назад. С богатой добычей вернулись они тогда, покуражились над пленниками вволю.

– А у тебя, сынок, тоже, небось, беда какая? Ишь, всё на лице, как и у меня. Да я-то старый, мне всё равно помирать скоро, а тебе жить ещё. Только жизнь-то нас не шибко радует, плохого-то поболе будет. На-ка вот медку. Возьми, побалуй себя.

И суёт Капитону в руки туесок с мёдом, а у того вдруг слеза с глаз пошла, и остановить никак не может. Схватил туесок, всыпал старику денег в руку, коня под уздцы – и прочь пошёл не оборачиваясь.

Какое-то время Кусай пребывал в недоумении от самого себя, но вскоре, укрепившись в мысли, что причиною его такого поведения – усталость от дороги, принялся вновь приглядываться по сторонам.

Выбрал немолодую бабу, продающую лыко и увешанную связками лаптей. Она сидела на маленькой скамеечке рядом с телегой, на которой среди мешков сладко спал паренёк с рыжими вихрами.

На одном из мешков образовалась небольшая прореха, и из неё тоненькой струйкой сыпалось семя подсолнечника. Налетевшие со всех сторон воробьи устроили из-за него драку. Они горланили изо всех сил, выхватывая из-под носа друг у друга чёрные семена, хотя еды было вдоволь всем.

Проснувшийся от всего этого гама паренёк приоткрыл один глаз, лениво дрыгнул босой ногой, и через мгновение снова спал, убаюканный солнцем и ласковым ветерком.

– Что ж ты, хозяйка, за своим товаром плохо следишь? Эти покупатели тебе ни гроша не заплатят… – Капитон махнул рукой в сторону воробьёв.

– Это не моё, – спокойно сказала та, невозмутимо лузгая семечки. – А ты, красавчик, небось, лапти мои купить собрался? Бери, не пожалеешь. Хороший товар. В моих лаптях летом не жарко и зимой тепло. Пол-Мурома в них ходят.

– А что? – усмехнулся рязанец. – Вот как сношу свои сапоги, так у тебя три пары и куплю зараз. Только вот долго ждать тебе придётся.

Пощупав для виду один из лаптей, Кусай присел на корточках рядом с женщиной.

– Ты ведь местная?

Та молча кивнула головой и, поправив платок, выжидательно уставилась на него.

– Тут у вас, говорят, в лесах бабка непростая живёт. Чудеса всякие творит, вещи заговаривает… А? Знаешь такую?

– А тебе на что она?

– Да вот, хочу снадобье у неё одно взять. Как выпью его, так в тебя и влюблюсь. Пойдёшь за меня?

Баба, которая сначала слушала его, растопырив уши, раскрыла рот и засмеялась так, что перепуганные воробьи кинулись с телеги в рассыпную.

– Ой, рассмешил! Ой, сейчас помру! Женишок выискался! А-а-а!

Капитон по-прежнему сидел с ней рядом и терпеливо ждал, когда она успокоится. Но та успокаиваться не собиралась, а наоборот, окликнула с противоположного ряда какую-то торговку рыбой и стала в голос рассказывать о случившемся, тыча при этом в Капитона пальцем.

Сообразив, что ничего от неё не добьётся, рязанец зло сплюнул и, процедив сквозь зубы «Дура!», отошёл.

Конь его, учуяв стоящие неподалёку мешки с овсом, замедлил было шаг, вытянув в ту сторону шею и натянув повод, но покорившись сильной руке, послушно двинулся за хозяином.

Подойдя к оружейному ряду и сделав вид, что рассматривает плетёный из ивовых прутьев колчан, Кусай исподлобья зыркал по сторонам, выискивая, к кому бы обратиться на этот раз. И вдруг его окликнули.

Обернувшись, он увидел девушку. Та стояла недалеко от него и манила рукой. Глянув по сторонам и убедившись, что зовут точно его, не спеша подошёл. Подошёл и оторопел.

Встречал Капитон за свою жизнь красавиц, но такую видел впервые. Высокая, ладная, в холщовой под поясок рубахе до пят, расшитой по подолу цветным узором. На плечах платок тонкий с кистями. Необычной формы синяя шапочка, отделанная белым бисером, красовалась на её русых густых, убранных в косу, волосах. Кожа лица – матово-белая. Дивной формы алые губы, ровный чуть вздёрнутый нос, брови вразлёт и удивительной красоты голубые глаза, запорошенные длинными ресницами. До чего же она была хороша!

– Я знаю ту, кого ты ищешь. Ступай за мной.

И не дожидаясь его согласия, девушка отвернулась, подняла стоящую рядом корзину с крупными, присыпанными хвоёй грибами, и пошла, оставляя на пыльной дороге следы босых ног.

Капитон стоял, смотрел ей вслед и блаженно улыбался, словно только что рядом с ним была не живая девушка, а некое видение, случайно возникшее у него перед глазами, и которое всё равно не удержишь, как ни старайся.

Спохватился он только тогда, когда её фигура исчезла из виду. Взлетев на коня, с силой хлестнул его плетью и понёсся за ней, не разбирая дороги, сопровождаемый недовольными криками и злым карканьем ворон.

Нагнал он её в тот самый момент, когда она уже взялась за калитку своего дома. Резко осадив коня, рязанец спрыгнул с него, накинул поводья на коновязь, подошёл к девушке. Та стояла и спокойно, слегка улыбаясь, наблюдала за ним.

С Капитоном происходило чёрт знает что. Лицо его горело, грудь беспорядочно вздымалась, голова гудела, словно по ней били молотом, как по наковальне. Он не отрываясь смотрел в её глаза, а там полыхало, искрило, затягивало в водоворот, томительный и сладкий.

– Как зовут тебя? – выговорил он, наконец, хриплым, непослушным, как не своим голосом.

– Татьяной зовут. Можно просто Таней.

– Та-а-ня…. – медленно произнёс он, словно пробовал имя это на вкус, словно смаковал каждую буковку его. – Имя-то какое у тебя диковинное. Ни разу не слыхал такого.

– Теперь услыхал. Заходи.

Забрав у него туесок с мёдом, она отворила калитку и медленно пошла по деревянному настилу к крыльцу. Капитон, помедлив, последовал за ней.

Прямо под окнами избы, затянутыми бычьим пузырём, густо росла вишня. Крупная тёмно-бордовая ягода тяжело свисала с веток, красиво оттеняя залитые солнцем зелёные листья. Пахло укропом, сеном и баней. Этот запах особенно манил: тело Капитона истомилось, хотелось смыть с него груз дальней дороги.

Чуть не наступив на выскочившую откуда-то из-под крыльца, пёструю курицу, Кусай шагнул на порог. В сенях снял сапоги, поморщился от вида своих портянок. Робко ступил на чистые домотканые половики.

Татьяна сидела в горнице за столом, положив руки перед собой, ждала его. Взглядом показала на лавку против себя: садись, мол.

– А я тебя ещё у моста заприметила. Сразу поняла, что ты чужак здесь.

– Как догадалась?

– А тут и догадываться нечего. У нас здесь лошадям хвосты не подрезают. Слышала, у рязанского князя дворовые так делают.

Сказала – и так хитро на него смотрит, тянет губы в улыбке, белые зубы показывает. Чертыхнулся Капитон про себя, но виду не подал, усмехнулся только.

– А та, которую ты на рынке искал – бабка моя родная. О ней здесь мало кто знает, а ты, вон, издалека приехал. Нужда какая?

– Нужда… – подтвердил Капитон.

– Экий ты неразговорчивый. Каждое слово из тебя тянуть приходиться. Где ж мне столько силы набраться? Ты вон какой здоровый!

Татьяна засмеялась, быстро встала, ушла в другую комнату. Когда вернулась, в руках держала чистые мужские порты и рубаху.

– На вот, возьми брата моего одёжу. После бани переоденешься. Авось, хоть тогда подобреешь.

После бани Капитон сидел за накрытым столом и пребывал в состоянии блаженства. Никогда в жизни не было ему так хорошо.

Выросший без собственного угла, никому не нужный, не знающий, что такое нежность, душевное тепло и ласка, он вдруг почувствовал всё это на себе, стал медленно оттаивать. И что интересно, происходящее с ним сейчас начало казаться ему не таким уж и удивительным, словно он давно уже знал об этом или догадывался. Будто какие-то тайные силы выжидали до поры до времени и вот теперь, соединив все дороги в одну, привели его сюда.

Он сидел, смотрел на Татьяну и улыбался. Полчугуна щей, перловая каша с варёной курицей, большая чашка овсяного киселя, мёд – над всем над этим рязанец славно потрудился, и теперь чувствовал приятную истому, от которой тяжелела голова и уже ни на что не оставалось сил.

Капитон смотрел на Татьяну, любовался ею и слушал, как она рассказывала то ли быль, то ли небылицу о том, как встретили у своего гнезда два голубка целую стаю чёрных воронов с железными клювами, как бились они, с многочисленными врагами, не жалея себя, и как одолели злую силу, сохранив своё потомство.

– Как же такое может быть? – не поверил Капитон. – Вороньё сильнее голубей, злее их. Да ещё и целая стая!

Посерьезнела рассказчица, потемнела глазами. Смотрит на гостя своего пристально, упёрлась в него очами своими, кажется, ещё намного – и насквозь ими прожжёт.

– Так то ж притча была, Капитонушка.

Тот аж вздрогнул от неожиданности. Не называл он ей себя, а та ни разу не спросила об этом. От кого узнала? А Татьяна, видя недоумение его, лишь улыбается.

– Победили врагов они силой духа своего, бесстрашием безоглядным, сплочённостью великой, упорством и твёрдостью. Против такого никто не устоит.

– А ты мне всё это к чему говоришь?

– Скоро узнаешь, голубь ты мой. Ложись-ка спать, завтра рано тебе вставать придётся.

Подошла она к нему, провела рукой по непокорным волосам, чуть помедлив, коснулась губами своими его губ и ушла, задув свечу.

Во сне Капитон летал, как в детстве, бился лаптями с чёрным вороньём и горстями ел пережаренные семечки.

Проснулся он с третьими петухами. В избе ещё стоял полумрак. На лавке в ногах он разглядел свои вещи. Штаны и рубаха были аккуратно сложены. А когда взял их в руки, – понял: стиранные они, чистые.

– Вот ведь всем хороша девка: и красавица, и хозяйка славная. Достанется же такая кому-то… На всю жизнь осчастливит.

– А ты засылай сватов, может и соглашусь.

Обернулся Капитон. Видит: стоит Татьяна в дверях в длинной белой рубахе, простоволосая и такая, что… Словом, захолонуло у него где-то в груди и ушло тёплой волной вниз.

– Смеёшься?

– Сам догадайся. Да штаны-то надевай. Идём, покормлю тебя.

Когда все сборы были закончены и они вышли во двор, только что прошёл небольшой дождь. С вишни в траву тихо падали капли. Тучи стремительно уходили на запад, оставляя за собой только солнце и чистое небо.

Ступив босой ногой на мокрую траву, Татьяна слабо охнула, повела плечами, глянув на своего гостя, рассмеялась. А тот глаз с неё не сводил, всё любовался её лицом, ладной фигурой, маленькой ступнёй, выглядывающей из-под подола сарафана.

– Ну ладно, добрый молодец… – сказала она, и тут же перебила себя. – А добрый ли?

Капитон усмехнулся. Рука легла на рукоять боевого топора.

– Для тебя добрый, а для других…. Всяко бывало.

Приласкав его взглядом, девушка подошла к калитке.

– Ты вот что. Как из города выедешь, после моста езжай направо и дальше – вдоль реки. Версты через четыре дорога свернёт в лес. Через какое-то время увидишь слева от дороги три берёзы. Они растут из одного корня, мимо не проедешь. От них в чащу тянется тропка. По ней выйдешь к скиту, там Божий человек живёт. Вот он тебе и расскажет, куда дальше идти. Коня у него оставь, не пройдёшь с ним. А бабку мою Ульяной Яковлевной величают. Запомнил ли?

– Запомнил, – мотнул головой Капитон.

– Ну, раз запомнил, тогда езжай с Богом.

Стоит рязанец, мнётся, с ноги на ногу переступает, чего-то медлит. То на небо глянет, то на земле вдруг сосредоточится, словно держит его какая-то сила.

Заискрились глаза у девушки, дрогнули уголки губ, поползли вверх. Заметил это, Кусай хлестнул себя плетью по голенищу, взлетел на коня, приосанился.

– Вернусь – сватов жди! – И был таков.

Глава 6. Святополк Антонович Закавыка

Архивариус Святополк Антонович Закавыка был человеком незаурядным, хотя многие могли бы возразить: мол, ничего незаурядного в нём нет, а есть просто человек со странностями. Мало ли таких вокруг? Возможно, они правы, не буду спорить, но, так или иначе, это определение лишь дополняет портрет нашего персонажа.

Пожалуй, самой большой странностью был сам факт его рождения. Ещё не успев родиться, Святополк Антонович уже был никому не нужен. Его не хотели ни мать, ни отец, семейная жизнь которых не сложилась. Несмотря на все попытки от него отделаться, ребёнок всё-таки появился на свет Божий, полузадохшийся от материнской пуповины, дважды обмотавшей его шею. Но и после такого проявления родительской «любви» Святополк Антонович умудрился выжить.

В отместку за это его мать написала отказ, и передала недрогнувшей рукой своего первенца в объятия тех, кто отвечал за детей брошенных и отринутых.

Объятия эти были крепкими и неласковыми, но, успевший в них подрасти, маленький мальчик, не знавший ничего лучшего, воспринимал происходящее вокруг него спокойно и безропотно. И взрослые, отвечающие за его воспитание, могли быть им вполне довольны, если бы не некоторые неожиданности в его поведении.

Примерно раз в месяц маленький Святополк Антонович вдруг забирался на какое-нибудь возвышение и громко кричал: «Вот я вас всех!», грозя при этом кому-то пальчиком и топая ножкой. Глаза его в этот момент полыхали грозными зарницами, и всем, кто был с ним рядом, становилось тревожно и как-то не по себе.

Какого-либо вразумительного объяснения этому поступку никто дать не мог. Поэтому со временем было решено, что либо это признак профессии будущего судебного работника, либо всё это от Бога, и не от какого-нибудь, а от греческого, и что мальчика ждёт драматическая сцена.

С небольшим перевесом победила сцена, и, как следствие этого, а также благодаря премьере в местном театре оперы Бородина «Князь Игорь», Святополку Антоновичу дали имя Святополк, переписав с другого имени, на которое тот категорически отказывался отзываться.

В дальнейшем всё поведение мальчика воспринималось лишь как подтверждение его актёрской будущности.

А происходили, например, такие вещи: он мог ни с кем не разговаривать целыми днями, но зато вёл оживлённые беседы с ножкой стула, собственным носком и особенно – со старинным подсвечником, валяющимся в углу игровой комнаты.

Ещё по ночам его часто замечали сидящим на своей кровати с неподвижным взглядом. И вообще, ходили слухи, что мальчик никогда не спит. И действительно, всех, кто видел его лежащим в кровати, не оставляло ощущение, что Святополк Антонович наблюдает за ними сквозь полуприкрытые веки.

Кстати, маленький Закавыка, узнав, что у него, кроме имени есть ещё и отчество, потребовал, чтобы все звали его полным именем. В шесть лет! Как вам это понравится?

Сверстники у мальчика интереса не вызывали, в песочнице он играл только сам с собой, ухватив ведёрко с совочком и повернувшись ко всем спиной.

Сообразив в один прекрасный день, что россыпи крючочков и закорючек на книжных страницах, называющиеся буквами, имеют какой-то особый тайный смысл и значение, Святополк Антонович твёрдо вознамерился их понять, и в течение двух недель не давал проходу никому из взрослых, цепляясь за каждого и требуя назвать ту или иную букву.

Измучив всех, мальчик добился своего. И вот, дрожа от возбуждения, он самостоятельно смог прочитать надпись на большом плакате, висящем в столовой на стене рядом с раздачей. Правда, от волнения, он начал читать не с той стороны и у него получилось: «!телмерденгарВ». Вторая попытка у него была более удачной и, почти выкрикнув «Враг не дремлет!», Святополк Антонович от перевозбуждения потерял сознание.

Следующий свой день мальчик полностью посвятил чтению всего, что попадалось ему на глаза. Он с жадностью накидывался на буквы, аккуратно, как кирпичики, складывая их в слоги, пока не происходило чудо и не возникало какое-нибудь знакомое слово, но теперь он это слово мог увидеть глазами, даже не слыша его. Это было ощущение настолько удивительное и непередаваемое, что оставило далеко позади всё, что представляло для него какой-либо интерес раньше.

А потом в маленькой головке Святополка Антоновича вдруг возникла неожиданная мысль. Он вдруг ясно понял, что теперь ему совсем необязательно с кем-то о чём-то говорить. Всё, что ему будет надо, он узнает и так, достаточно лишь найти нужную книгу. А так как он ещё не совсем представлял в точности, что ему надо, на всякий случай Святополк Антонович начал читать всё подряд.

Дети постарше, которые уже разбирались в том, что нужно читать в их возрасте, иногда останавливались возле него и со смехом разглядывали названия книг. Например, это были: «Сельскохозяйственный справочник», «Капитал», «История отопительных приборов», «Теория вероятности» и т. д. В таких случаях Святополк Антонович неохотно отрывался от чтения и начинал сосредоточенно и неторопливо копаться указательным пальцем в своём носу, глядя при этом отсутствующим взглядом прямо перед собой…

Город нехотя просыпался. Каждый имеет право немного полениться, тем более что сегодня была суббота. Машины во дворах почти все ещё дремали. Это было заметно по затуманенным лобовым стёклам и полупрозрачным фарам.

Асфальтовое покрывало дорог, съехавшее ночью во время сна чуть в сторону, сейчас выправилось и, приняв прохладный душ поливальных машин, влажно поблёскивало на солнце. Светофоры на перекрёстках уже работали, но некоторые из них, не совсем проснувшись, ещё долго зевали, путая при этом цвета, чем немало сердили строгую будку постового милиционера.

Святополк Антонович торопливо шёл к своему дому, не обращая никакого внимания на редких прохожих. А те с удивлением разглядывали странноватую фигуру в синем халате и домашних тапках, хозяин которых что-то громко напевал на ходу, дирижируя себе при этом увесистой связкой ключей.

Вымахнувший из ближайшего подъезда крупный доберман закрутился на газоне, замер, сделал своё собачье дело, а потом, заметив архивариуса, кинулся вслед за ним, коротко взлаивая и таща за собой поводок с хозяйкой. Та, не в силах справиться с сильной собакой и боясь самого худшего, попыталась хотя бы окликнуть странного прохожего, чтобы он успел куда-нибудь спрятаться, а ещё лучше – залезть на дерево.

– Мужчина!!!

Резко обернувшись, Святополк Антонович вскинул левую руку над головой и с победным видом на лице выкрикнул:

– В печке! Я нашёл!

Затем последовало энергичное движение ногой, в результате которого сорвавшийся с неё тапок замысловатой дугой полетел далеко в сторону.

Увидев это, доберман тут же перекинулся на другую цель, причём передняя его часть пыталась резко повернуть в сторону, тогда как задняя, более тяжёлая, продолжала ещё по инерции нестись вперёд.

Закончился этот сложный манёвр в полном соответствии со всеми физическими законами. Пёс завалился на бок, перевернулся, растопырив лапы, тут же резко вскочил, да так и остался стоять, опустив голову и тихо рыча, словно оправдывался перед всеми за столь неуклюжий пируэт.

Архивариус, сделав несколько шагов в направлении улетевшего тапка, вдруг остановился, и на лице его появилось выражение человека, внезапно вспомнившего что-то очень важное. Быстро достав часы и увидев, сколько времени, он исказился лицом, охнул, развернулся и почти побежал, на ходу неуклюже поправляя сползающий с ноги носок.

Теперь Святополк Антонович представлял собой фигуру ещё более странную, но его это видимо совсем не волновало, потому что он спешил. А у него была очень веская причина для этого, ведь сегодня была суббота.

– Сейчас, сейчас… – бормотал Закавыка, пытаясь отыскать в связке ключей свой собственный ключ от квартиры.

Наконец это произошло. Дверь, обитая коричневым дерматином, широко распахнулась, и Святополк Антонович решительно поднял необутую ногу, чтобы переступить порог, но почему-то этого не сделал и ногу опустил.

Он стоял и смотрел широко раскрытыми глазами на коврик, лежащий в коридоре у порога и, по мере того, как он смотрел, лицо его всё больше и больше принимало виноватое выражение. Он переступил порог и закрыл за собой дверь. Его взору предстала вот какая картина.

В конце коридора на полу, точнее, на ковровой дорожке прямо перед самой кухней лежал большой рыжий кот. Лежал он к вошедшему совершенно спиной. Хвост был неподвижен, и даже уши полуопущены. Словом, можно было предполагать самое худшее.

Приглядевшись повнимательнее, Святополк Антонович заметил в позе кота, в том, как он лежит, какую-то странность, что-то такое, отчего сильно хотелось сказать словами великого Станиславского: «Не верю!»

Левая задняя лапа у кота была неудобно повёрнута оттого, что зацепилась когтём за синтетический ворс дорожки, и теперь тот пытался, не меняя позы и незаметно от хозяина, лапу эту свою освободить. Это говорило о том, что кот только в самый последний момент перед приходом хозяина кинулся изображать тяжёлый обморок, но выполнить всё чисто не успел.

– Фальк, к чему этот спектакль? Прекрати немедленно! У меня было дело, поэтому я задержался, а ты мог и потерпеть какое-то время без еды, без своей разлюбезной печени!

При слове «печени» к коту на короткое время вернулась жизнь. Он слабо шевельнул кончиком своего великолепного хвоста, приподнял голову и, с болью посмотрев через плечо одним глазом на хозяина, тут же обречённо уронил её на пол.

– Ты же знаешь, что сегодня суббота, а по субботам домработница к нам не приходит. Должна же она хоть какое-то время отдохнуть от твоей кормёжки. Посмотри на кого ты стал похож: щёки с кулак, и живот! И живот!!! И больше – ни-че-го!

Кот обиженно засопел. Ему удалось наконец-то отцепить свой коготь, но он упрямо из принципа продолжал свой спектакль, теперь для большей убедительности стараясь реже дышать и втянув, насколько это было возможно, свой живот. Но даже и с втянутым животом он всё равно сильно смахивал на маленького тюленя.

– Ну, хорошо, дружочек мой, я верю, что ты самый голодный в мире кот. Но и ты меня, пожалуйста, пойми! Я стою на пороге величайшего открытия всех времён и народов, обо мне будут писать все газеты мира, я, можно сказать… Ну, я торопился, Фальк, я бежал… Я даже пожертвовал ради тебя своим тапком! Ради тебя, мой милый котик!

Милый котик в это время сосредоточенно ковырял когтём обои на стене, всем своим видом выражая полное презрение к словам кающегося хозяина. И только после того, как хлопнула дверца холодильника, и в его чашку шмякнулся двухсотграммовый кусок сырой печени, только после этого «самый голодный в мире кот» приподнял свой живот и не спеша, с чувством собственного достоинства, понёс его на мягкое кресло в зал. Ведь уважающий себя кот никогда не будет есть по команде, а лишь тогда, когда сам захочет это сделать.

Святополк Антонович Закавыка жил один, если не считать кота и приходящей на два часа в день, кроме субботы и воскресенья, домработницы Клавдии Валерьевны.

Кот, как вы уже правильно догадались, был общим любимцем и, перешагнувший в свои четырнадцать лет большую половину кошачьей жизни, жил здесь, как у Христа за пазухой, то есть практически без усилий. Конечно, усилия ему всё-таки приходилось прикладывать, но только в двух случаях: чтобы проснуться и чтобы не умереть от переедания. Правда, у каждого здорового кота есть ещё один повод для усилий, но об этом распространяться здесь будет не совсем уместно.