Текст книги "Грех"
Автор книги: Евгений Козловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Увидев расстригу, Отто притормозил, но ни в машину его не пригласил, ни сам не вышел, алишь нажал накнопочку, опускающую стекло: не столько, видно, по хамству, сколько стесненный присутствием супруги.
– Guten Tag, – склонился Сергей в полупоклоне, смиряя гордость, которая лезлаизо всех его щелей.
– Фот, сначит, кутафас санесло, – наприветствие легким только кивком ответив, сказал Отто неодобрительно. – Ну та, естественно.
– Говорите, пожалуйста, по-немецки, – обратилась к Отто навострившая уши дама. – Это неприлично.
Отто не без раздражения проглотил замечание.
– Почему ж это, интересно, естественно? – по-немецки вопросил оскорбленный Сергей, потому именно по-немецки, что нараз усек ситуацию и готов был извлечь из нее всю возможную выгоду. – Просто мама, когдаотговаривалаехать в миссию, в Иерусалим, сказала, что у вас всегданайдется для меня место в гамбургском офисе.
Почувствовав, что по поводу Ымамыы предстоит непростое объяснение с супругою, Отто чуть скривился.
– Вашамама, должно быть, не слишком хорошо разбирается в бизнесе. Хотяю Вы накомпьютере работать можете?
Сергей отрицающе промолчал.
– Электронные таблицы знаете? Автомобиль вдите? Я, конечно, мог бы дать вам немного денег, но вы, помнится, как-то заявили, что от меня не возьмете никогдаи ничего. Вы переменили позицию?
Сергей продолжил молчать.
– Впрочем, мне много дешевле выйдет содержать вас в России. Если вы отказались от гордых ваших принципов, я готов купить вам билет до Санкт-Петербурга.
Сергей потупился и выдавил.
– Меня там могут убить.
– Ну, знаете, – сказал Отто. – Вы уж слишком многого требуете от жизни. – И то ли со странным юмором, то ли с угрозою скрытой добавил. – А убить вполне могут и здесь. Извините, – и, нажав опускную кнопочку, отгородился от Сергея стеклом, тронул машину, уронил эдак впроброс, независимо, адресуясь к супруге. – Сын моей уборщицы. Из петербургского отделенияю
Глухой торцовой стеной огромного мрачного доманазадах мясного рынканеизвестный художник воспользовался, чтобы проиллюстрировать ЫАпокалипсисы, апредставитель экологической службы – чтобы пометить дом черно-желтым, нашесть секторов разделенным кружком: знаком радиационной опасности. Нинкас Сергеем снимали крохотную квартирку первого, глубоко вросшего в землю этажа.
Сергей был сильно пьян:
– А я сказал – наколени! – и ладонями, взятыми в замок, давил Нинке наголову, понуждая опуститься. – Перед шоферюгой могла, апередо мной -гордость не позволяет?!
– Я же тебя спасала, Сереженька. Ты разве забыл?
Сказала-то Нинкакротко, аоттолкнулаСергея сильно, апотом еще и больно отхлесталапо щекам.
Он заплакал, пополз, обнимая ей ноги:
– Помоги! Этот шофер – он все время перед глазами. И все твои остальныею шоферы. Я люблю тебя и от этого с умасойду.
– А я, когдаты пьян, – возразилаНинка, усевшись, поджав ноги, натахту, зябко охватив плечи руками: так сиделаона, ожидая электричку, перед первой с Сергеем встречею, – я не люблю тебя совсем.
– Я больше не буду, – подполз Сергей и уткнул ей в колени повинную голову. – Я обещаюю я больше не будую – и всхлипывал.
– Ладно, – помолчав, закрылаНинкатему и погладилаотросшие волосы Сергея, вспоминая, быть может, как перебиралаих в той ночной подмосковной-московской поездке. – Поспию
Потом и впрямь опустилась наколени, стащилас него башмаки, помоглавзобраться наложе.
– Ты не сердишься, правда? – пробормотал Сергей в полусне. – Это ведь от любвию
Нинкапошланакухню. Из дальнего углавыдвижного ящикаизвлекланетолстую пачку несвежих бумажек, пересчитала: марок триста, четыреста: все, что у них осталось. Отложив несколько банкнот и спрятав в прежнем месте, бросилаостальное в сумочку и, убедившись, что Сергей спит, вышлаиз дому.
Риппер-бан оказалась очень широкой, очень разноцветной и густонаселенной, но почему-то при этом скучной, унылой улицей. Напустив насебя все возможное высокомерие, чтоб не дай Бог чего не подумали, Нинкамедленно шла, глядя по сторонам. Заисключением переминающихся с ноги наногу глубоко внизу, у въездав подземный какой-то гараж, троих загорелых девиц навысоких каблуках и в отражающих пронзительную голубизну ультрафиолетовой подсветки белых лифчиках и трусиках, проституток в классическом понимании словане было: секс-шопы, эротические видеосалоны, сексуальные шоу с назойливыми зазывалами у входаю
Пройдя до конца, Нинкаперебралась надругую сторону, но там и шоу с шопами не оказалось: ночные магазины газового оружия, ножичков разных, недорогих часов, неизбежные турки у прилавковю Впору было возвращаться домой: не спрашивать же у прохожих, – но тут веселая подвыпившая матросская компания свернулав переулок, Нинкавмиг понялазачем и свернулатоже.
Девицы стояли гроздьями прямо науглу, в двух шагах от полицейского управления, и странно похожи были однанадругую: не одеждою только, но, казалось, и лицами. Нинкацепко глянулаи пошладальше.
Назеленом дощатом заборе, оставляющем по бокам дваузких прохода, виселатабличка: ЫДетям и женщинам вход воспрещены – Нинкатут же поняла, что сюда-то ей и надо, и нырнулав левый проходец.
Переулочек состоял из очень чистеньких, невысоких, один к одному домов, в зеркальных витринах которых, тем же ультрафиолетом зазывно подсвеченные, восседали полураздетые дамы: кто просто так, кто – поглаживая собачку, кто даже книжку читая.
ОднавитриназанялаНинку особенно, и онаприостановилась: застеклом, выгодно и таинственно освещенная бра, сиделасовсем юная печальная гимназисточкав глухом, под горло застегнутом сером платьице. Тут Нинку и тронул заплечо средних лет толстяк навеселе:
– Развлечемся? Ты – почем?
Нинкабрезгливо сбросиларуку, сказалаяростно, по-русски:
– П-пошел ты кудаподальше! Я туристка!
– О! Туристка! – выхватил толстяк понятное словцо. – Америка? Париж?
– Россия! – выдалаНинка.
– О! Россия! – очень почему-то обрадовался толстяк. – Если Россия -пятьсот марок! – и показал для ясности растопыренную пятерню.
– Ф-фавён! – шлепнулаНинкатолстякапо роже, впрочем – легонько шлепнула, беззлобно. – Я же сказала: ту-рист-ка!
– Извини, – миролюбиво ответил он. – Я чего-то не понял. Я думал, что пятьсот марок – хорошие деньги и для туристки, – и пофланировал дальше.
– Эй, подруга! – окликнулаНинку начистом русском, приоткрыв витрину напротив, немолодая, сильно потасканная женщина, в прошлом без сомнения -статная красавица. – Плакат видела? Frau und Kinder – verboten! Очень можно схлопотать. А вообще, – улыбнулась, – давненько я землячек не встречала. Заваливай – выпьемю
Нинкаулыбнулась в ответ и двинулазаземлячкою в недракрохотной ее квартирки.
Стоял серенький день. Народу наулице было средне. Нинкасиделау окнаи меланхолично гляделанаулицу. Сергей валялся натахте с книгою Достоевского. Накомнатке лежалапечать начинающегося запустения, тоски. Ни-ще-ты.
– Может, вернешься в Россию? – предложилавдруг Нинка.
Сергей отбросил книгу:
– Ненавидишь меня?
Хотя Нинкадовольно долго отрицательно моталаголовою, глазаее были пусты.
Мимо окна, среди прохожих, мелькнуластайкамонахинь.
Нинкаслегкаоживилась:
– Где ряса?
– Надне, в сумке. А зачем тебе?
– Платье сошью, – и Нинкаполезлапод тахту.
– Ну кудаты хочешь, чтоб я пошел работать?! Куда?! – взорвался вдруг, заорал, вскочил Сергей. – Я уже все тут оббегал! Ты ж запрещаешь обращаться к Отто!
Нинкаобернулась:
– Бесполезно. Я у него уже былаю
– Была? В каком это смысле?! – в голосе Сергея зазвучалаугроза.
– Надоел ты мне страшно! – вздохнулаНинкаи встряхнуларясу. – В каком хочешь – в таком и понимайю
Было скорее под утро, чем заполночь. Нинкавыскользнулаиз такси, осторожно, беззвучно прикрыв дверцу, досталаиз сумочки ключ, вошлав комнату; разделась, нырнулапод одеяло тихо, не зажигая света, но Сергей не спал: лежал недвижно, глядел в потолок и слезы текли по его лицу, заросшему щетиной.
– Ну что ты, дурачок! Что ты, глупенький! – принялась целовать Нинкасожителя, гладить, аон не реагировал и продолжал плакать. – Ну перестань! Я же тебя люблю. И все обязательно наладится.
– Я не верю тебе, – произнес он, наконец, и отстранился. – Никакая ты не ночная сиделка. Ты ходишью ты ходишь наРиппер-бан!
– Господи, идиот какой! С чего ты взял-то?! – и Нинкавпилась губами в губы идиота, обволоклаего тело самыми нежными, самыми нестерпимыми ласками.
Сергей сдался, пошел занею, и они любили друг другатак же почти, как в залитом африканским солнцем иерусалимском номере, разве что чувствовался в немом неистовстве горький привкус прощания.
Когдабуря стихла, оставив их, лежащих наспинах, словно выброшенные напляж жертвы кораблекрушения, Сергей сказал:
– Но если это правдаю Я тебяю вот честное слово, Нинаю Я тебя убью.
Сейчас они сидели в витринах друг против друга, наразных сторонах переулка: гимназисточкаи монахиня. Землячкапривалилась к наружной двери, готовая продать билетю И тут из правого проходцавозник Сергей: пьяный, слегкапокачиваясь.
Нинкаувиделаего уже стоящим перед ее витриною, глядящим собачьим, жалостным взглядом, но не шелохнулась: как сидела, так и продолжаласидеть.
Землячкаобратилавнимание настранного прохожего:
– Эй, господин! Или заходи, или чеши дальше!
– Что? – очнулся Сергей. – Ах, да! извините, – и, опустив голову, побрел прочь.
Землячкавыразительно крутанулауказательным у виска.
– Зачем? – шепталаНинкав витрине. – Зачем ты поперся сюда, дурачок?..
Один ночной бар (двойная водка), другой, третий, и из этого, третьего, старая, страшненькая жрицалюбви без особого трудаумыкает Сергея в вонючую гостиничку с почасовой оплатойю
Насей раз придерживать дверцу такси нужды не было: окнамягко светились, даи не мог Сергей Нинку не ждать.
Оназамерланамгновенье у двери, собираясь перед нелегким разговором, но, толкнув ее, любовникане обнаружила. Шагнулав глубь квартиры и тут услышалазаспиною легкий лязг засова, обернулась: Сергей, не трезвый, апобедивший отчасти и навремя усилием воли власть алкоголя, глядел нанее, сжимая в руке тяжелый, безобразный пистолет системы Макарова.
– Где ты его взял? – спросилапочему-то Нинкаи Сергей почему-то ответил:
– Купил. По дешевке, у беглого прапора, у нашего. Похоже, нашими набит сейчас весь мир.
– Понятно, – сказалаНинка. – А я-то все думаю: кудадеваются марочки? -и пошланалюбовника.
– Ни с места! – крикнул тот и, когдаоназамерла, пояснил, извиняясь: -Если ты сделаешь еще шаг, я вынужден буду выстрелить. А я хотел перед смертью кое-что еще тебе сказать.
– Перед чьей смертью?
– Я же тебя предупреждал.
– Вон оно что! – протянулаНинка. – Ну хорошо, говори.
Сергей глядел Нинке прямо в глаза, ствол судорожно сжимаемого пистолетаходил ходуном.
– Ну, чего ж ты? Давай, помогу. Про то, как я тебя соблазнила, развратила, поссорилас Богом. Так, правда? Про то, как я затопталав грязь чистую твою любовь. Про то, как сосуд мерзости, в который я превратиласвое телою
– Замолчи! – крикнул Сергей. – Замолчи, я выстрелю!
– А я разве мешаю?
Сергей заплакать был готов от собственного бессилия.
Нинкасказалаочень презрительно:
– Все ж ты фавён, Сереженька. Вонючий фавён, – и пошлананего.
Тут он решился все-таки, нажал гашетку.
Жизненная силабылав Нинке необыкновенная: закакое-то мгновенье до того, как пуля впилась чуть выше ее локтя, Нинкаглубоко пригнулась и бросилась вперед (потому-то и получилось в плечо, ане в живот, кудаСергей метил), резко дернулалюбовниказащиколотки. Он, падая, выстрелил еще, но уже неприцельно, аНинка, собранная, как в вестерне, успелауловить полсекундочки, когдарукас пистолетом лежаланаполу, и с размаха, коленкой, ударила, придавилакисть так, что владелец ее вскрикнул и макаровапоневоле выпустил.
Сейчас Нинка, окровавленная, вооруженная, стояланад Сергеем, аон, так с колен и не поднявшись, глядел нанее в изумлении.
– Ты хуже, чем фавён, – сказалаНинка. – Я не думала, что ты выстрелишь. Ты – гнида, – и выпустилав Сергея пять оставшихся пуль. Погляделадолго, прощально назамершее через десяток секунд тело, перешагнула, открылазащелку и, уже не оборачиваясь, вышланаулицу.
Ее распадок выталкивал, выдавливал из себя огромное оранжевое солнце. С пистолетом в висящей плетью руке, с которой, вдоволь напитав рукав, падали наасфальт почти черные капельки, шлаНинканавстречу ослепительному диску.
Наприступке, ведущей в магазинчик игрушек, свернувшись, подложив под себя гофрированный упаковочный картон и картоном же накрывшись, спал бродяга. Нинкасклонилась к нему, потряслазаплечо:
– Эй! Слышишь? Эй!
Бродягапродрал глаза, поглядел наНинку.
– Где есть полиция? – спросилаона, с трудом подбирая немецкие слова. -Как пройти в полицию?
Звон колоколов маленькой кладбищенской церковки был уныл и протяжен – под стать предвечерней осенней гнилой петербургской мороси, в которой расплывался, растворялся, тонулю
Могилу уже засыпали вровень с землею и сейчас сооружали первоначальный холмик. Народу было немного, человек десять, среди них поп, двое монахов и тридцатилетняя одноногая женщинанакостылях.
По кладбищенской дорожке упруго шагал Отто. Приблизился к сергеевой матери, взял под руку, сделал сочувственное лицо:
– Исфини, раньше не мог.
Отец Сергея, стоящий по другую сторону могилы, презрительно поглядел напару.
Спустя минуту, Отто достал из карманаплащапачку газет:
– Фот. Секотняшние. Ягофф прифёс, – и принялся их, рвущихся из рук, разворачивать под мелким дождичком, демонстрировать фотографии, которые год спустя попытается продемонстрировать монастырской настоятельнице белобрысая репортерша, бурчать, переводить заголовки: – Фсё ше тшорт снает какое они разтули тело. Писать им, тшто ли, польше не о тшом?! Или это кампания к сессии пунтестага? Проститутка-монашкаупифает монаха-расстригую М-та-аю Упийство в стиле Тостоефскогою Русские стреляют посрети Хамбуркаю Тотшно: к сессии! Как тебе нравится?
Ей, кажется, не нравилось никак, потому что былаонадовольно пьяна.
– Романтитшэские приклютшэния москофской парикмахерши, – продолжал Отто. – Фот, послушай: атвокат настаифает, тшто его потзащитная не преступилакраниц тостатотшной опороныю
– Какой, к дьяволу, обороны?! – возмутился вельможа, обнаружив, что тоже слушал Отто. – Пять пуль и все – смертельные!
– Смиритесь с неизбежным, – резюмировал поп, – и не озлобляйте душю
И задеревянным бордюром, в окружении полицейских, Нинкавсе равно быласмерть как хорошасвоей пятой, восьмой, одиннадцатой красотою.
Узкий пенальчик, отделенный от залапуленепроницаемым пластиком, набился битком – в основном, представителями прессы: прав был Отто: дело раздули и впрямь до небес. Перерывный шумок смолк, все головы, кроме нинкиной, повернулись в одну сторону: из дверцы выходили присяжные.
Заняли свое место. Старший встал, сделал эдакую вескую паузу и медленно сообщил, что они, посовещавшись, навопрос судаответили: нет.
Поднялся гам, сложенный из хлопанья сидений, свиста, аплодисментов, выкриков диаметрального порою смысла, трескакинокамер и шлепков затворов, под который судья произнес соответствующее заключение и распорядился освободить Нинку из-под стражи.
Онаспокойно, высокомерно, словно и не сомневалась никогдав результате, пошлак выходу, и наглая репортерская публика, самасебе, верно, дивясь, расступалась, даваладорогу.
Наступеньках Дворцаправосудия – и эту картинку показывалауже (покажет еще) белобрысая репортерша – Нинкаостановилась и, подняв руку, привлеклатишину и внимание:
– Я готовадать только одно интервью. Тому изданию, которое приобретет мне билет до России. Я хотелабы ехать моремю
юИ вот: помеченная трехцветным российским флагом ЫАннаКаренинаы отваливает от причалав Киле, идет, высокомерно возвышаясь над ними, мимо аккуратных немецких домов, минует маяк и, наконец, выходит наоткрытую воду, уменьшается, тает в туманею
Алюминиевый квадрат лопаты рушил, вскрывал, взламывал влажную флердоранжевую белизну, наполненный ею взлетал, освобождался и возвращался зановою порциейю
То ли было еще слишком рано, то ли монахини отдыхали после заутрени, только Нинкабылаво дворе одна, и это доставляло ей удовольствие не меньшее, чем простой, мерный труд.
Снег падал, вероятно, всю ночь и густо, ибо знакомый нам луг покрыт был его слоем так, что колеи наезженного к монастырским воротам проселкаедваугадывались, что, впрочем, не мешало одинокому отважному Ывольвоы нащупывать их своими колесами.
Отвага, впрочем, не всегдаприводит к победе: наполпути к монастырю Ывольвоы застрял и, сколько ни дергался, одолеть препятствие не сумел. Тогда, признавая поражение, автомобиль выпустил из чревачеловеческую фигурку, которая обошлавокруг, заглянулапод колеса, плюнулаи, погружаясь в снег по щиколотки, продолжилане удавшийся машине путь.
Оказавшись у врат обители, фигурка, вместо того, чтобы постучать в них или ткнуться, пустилась собирать разбросанные здесь и там пустые ящики, коряги, даже пробитую железную бочку и, соорудив из подручного – подножного -материаланебольшую баррикаду у стены, вскарабкалась и застыла, наблюдая заработою одинокой монахини.
Снег взлетал и ложился точно под стеною, порция запорцией, порция запорцией. Нинкабыларумянаи прекрасна: физическая работа, казалось, не столько расходует ее силы, сколько копит.
Подняв голову, чтобы поправить прядь, Нинкаувиделагостя и узнала: крутой-молодой, тот самый, который купил ее некогдазаневероятные, баснословные тридцать тысяч долларов и от которого онаумудрилась сбежать навторую же ночь.
Какое-то время они глядели друг надруга, как бы разведывая взаимные намерения, покакрутой-молодой не улыбнулся: открыто и не зло.
Нинка улыбнулась тоже, одним движением сбросила черный платок-апостольник, помахала рукою и сказала:
– Привет!
