Текст книги "Аксенов"

Автор книги: Евгений Попов

Соавторы: Александр Кабаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Оконфузились не только организаторы альманаха, но и те, кто пытается на столь ненадежной основе продолжать непристойную политическую игру.

Литература, как известно, дело серьезное, и любые амбиции здесь поверяются суровой реальностью, литературным текстом, его содержанием и художественностью. <…> Фактически перечеркивая всю современную советскую литературу, «Метрополь» заявляет, будто советская литература находится в состоянии «застойного тихого перепуга». Но кто же из писателей находится в такого рода «застойном перепуге»? Может быть, Айтматов? Симонов? Бондарев? Абрамов? Гранин? Астафьев? Распутин? Быков? Трифонов? Бакланов?.. Или другие талантливейшие наши писатели, опубликовавшие за последние годы немало высокогражданственных и высокохудожественных произведений? И кто эти «бездомные скитальцы», казанские сироты советской литературы, составляющие будто бы никому не известный, девственно заповедный и наконец-то открытый «Метрополем» новый пласт отечественной словесности?.. Если верить «Метрополю» – вполне преуспевающие наши писатели, включая Б. Ахмадулину, А. Вознесенского, чьи произведения издавались в нашей стране многотысячными тиражами…

Как говорится, комментарии излишни!

Теперь, каков же литературный уровень представленных в альманахе произведений? Здесь нет эстетических открытий, нет серьезных художественных завоеваний. Даже такие опытные литераторы, как А. Битов или Ф. Искандер, С. Липкин или И. Лиснянская, представили в альманах произведения заметно ниже своих возможностей. Произведения эти играют в сборнике, по существу, роль фигового листка.

А сраму, требующего видимости прикрытия, в этом сборнике самых разносортных материалов хоть отбавляй. Здесь в обилии представлены литературная безвкусица и беспомощность, серятина и пошлость, лишь слегка прикрытые штукатуркой посконного «абсурдизма» или новоявленного богоискательства. О крайне низком литературном и нравственном уровне этого сборника говорили практически все участники совместного заседания секретариата и парткома Московской писательской организации, где шла речь об альманахе «Метрополь». <…>

Натуралистический взгляд на жизнь как на нечто низкое, отвратительное, беспощадно уродующее человеческую душу, взгляд сквозь замочную скважину или отверстие ватерклозета сегодня, как известно, далеко не нов. Он широко прокламируется в современной «западной» литературе. <…> Именно такой, предельно жесткой, примитизированной, почти животной, лишенной всякой одухотворенности, каких бы то ни было нравственных начал, и предстает жизнь со страниц альманаха – возьмем ли мы стилизованные под «блатной» фольклор песни В. Высоцкого или стихотворные упражнения Г. Сапгира, пошлые сочинения Е. Рейна или безграмотные вирши Ю. Алешковского, исключенного из Союза писателей и уже выехавшего в Израиль.

Эстетизация уголовщины, вульгарной «блатной» лексики, этот снобизм наизнанку, да, по сути дела, и все содержание альманаха «Метрополь» в принципе противоречат корневой гуманистической традиции русской советской литературы. Весь этот бездуховный «антураж», как и эти слабые подражания Кафке или театру абсурда – не более чем «задняя» европейской «массовой культуры».

Как говорится, туда всему этому и дорога!

Не надо только при этом превращать Савла в Павла, выдавать отходы писательского ремесла за художественные достижения, бездарность – за литературный талант, беспомощность – за мастерство, аморализм – за нравственность, а пустую и ничтожную затею, не нужную никому, кроме горстки зарубежных политиканов, за что-то серьезное.

Не надо варить пропагандистский суп из замызганного топора и представлять заурядную политическую провокацию заботой о «расширении творческих возможностей советской литературы».

Наши издательства публиковали и будут публиковать все, на чем лежит печать гуманности и таланта, что помогает людям жить и верить в будущее. Возможно, заслуживают публикации и некоторые произведения, представленные в альманахе, но, естественно, в соответствии с установившейся издательской практикой.

Что же касается графомании и порнографии, ватерклозетов и культа жестокости, словом, всего, что оскорбляет достоинство человека и достоинство литературы, то это нам ни к чему.

Небезызвестный американский издатель Карл Проффер, специализирующийся на подобного рода публикациях, объявил о своей готовности выпустить этот альманах. Что ж, вольно´ ему!.. Всем понятно, что господин Проффер преследует при этом отнюдь не литературный и даже не коммерческий, а голо пропагандистский интерес.

А вот какой интерес преследуют тут организаторы и авторы альманаха, и в том числе некоторые бездумно включившиеся в эту конфузную ситуацию профессиональные писатели, понять трудно.

Но очевидно одно: подобная авантюра не прибавит им ни литературной славы, ни доброго отношения товарищей по литературному цеху, ни гражданского уважения читателей.

Глава девятая

Главная книга «Строгого юноши»

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ:С места в карьер вопрос на засыпку: какая главная книга у Аксенова Василия Павловича? «Ожог»? «Остров Крым»? «Коллеги»? «Московская сага»? «Москва КваКва»?

АЛЕКСАНДР КАБАКОВ:А вот тебе вопрос на вопрос: какая главная книжка у Толстого Льва Николаевича?

Е.П.:Ждите ответа… Ждите ответа… Ждите ответа… Ответ: «Война и мир».

А.К.:А у Пушкина Александра Сергеевича?

Е.П.:Кому – «Евгений Онегин», кому – «Капитанская дочка». Как писал Борис Пильняк? кому – таторы, кому – ляторы. Или, как справедливо выражается народ? кому война, кому мать родна.

А.К.:А вдруг не «Война и мир»? А «Казаки»? Или «Хаджи Мурат»? Или «Анна Каренина»? А вдруг не «Онегин» и «Капитанская дочка», а, например, «Метель»? Кто решает, какая книга у писателя главная?

Е.П.:Ну, вообще-то упомянутый народ. А в данном случае – мы с тобой, его представители. Вот у Шолохова Михаила – как же его, забыл отчество – основное сочинение «Тихий Дон», а не целина же, которую Макар Нагульнов поднимал для всеобщей большевизации земного шара.

А.К.:И даже не «Донские рассказы».

Е.П.:Или вот другой Толстой, который Алексей?

А.К.:Ясно, что «Хождение по мукам». Не «Аэлита» ж.

Е.П.:Давай тогда все-таки рассуждать вот с какой точки зрения. Я ведь перечислил лишь те книги Аксенова, которые, по моему мнению, имели, извини за выражение, огромный общественный резонанс…

А.К.:Ну а «Бочкотара»? «Звездный билет»?

Е.П.:«Бочкотара» тоже имела такой резонанс, «Звездный билет» – меньший, я бы сказал.

А.К.:Ничего себе меньший, когда целое поколение на этой книжке сформировалось!

Е.П.:Может, ты и прав, но я думаю, вот пускай Василий Павлович оттудана меня не гневается, что ни «Поиски жанра», ни «Круглые сутки нон-стоп»… Как бы это поделикатнее выразиться…

А.К.:Да так и выражайся: особой популярности в указанном тобой народе не имели. Пожалуй, что «Ожог»…

Е.П.:Что «Ожог»?

А.К.:«Ожог» – главная книга.

Е.П.:И «Остров Крым». Хотя… вот у меня «Бумажный пейзаж» – один из самых любимых Васиных текстов.

А.К.:У меня – тоже. Но мы ведь говорим об общественном признании.

Е.П.:Допустим. И в связи с этим второй вопрос на засыпку, а то мы как-то с тобой оба мнемся, сбоим, а истина исчезает, как Одесса в тумане. Вопрос: можем ли мы сказать, что последние книги Аксенова – его главные книги? Что они столь же значимы, как, например, «Московская сага»?

А.К.:Нет, «ми не можем», как выразился бы товарищ Сталин. И не имеем права забывать, что своим колоссальным массовым успехом «Сага» в значительной степени обязана фильму с тем же названием.

Е.П.:Фильму, который по своим художественным достоинствам конкуренции с книгой не выдерживает, но тем не менее сделал ее популярной. Такой популярности не имело, например, ни «Кесарево свечение»…

А.К.:…ни «Новый сладостный стиль». Отменный, как и «Кесарево свечение», роман…

Е.П.:…ни замечательный сборник рассказов «Негатив положительного героя»…

А.К.:…который вообще никто не заметил.

Е.П.:А литературные люди даже не удосужились рецензию написать. Ни одной рецензии, по-моему, не было… И даже, извини меня, не «Вольтерьянцы и вольтерьянки». Хотя «Вольтерьянцы» – это был такой изящный менуэт.

А.К.:Менуэт для своих.

Е.П.:И даже не «Редкие земли», понимаешь?

А.К.:Как это ни странно, но одной из главных его книг я бы назвал «Москву Ква-Ква».

Е.П.:Но сейчас из последнихкрутой популярностью пользуется эта как бы полу-его книга. Я имею в виду «Таинственную страсть».

А.К.:Так в каком журнале «Страсть» печаталась, помнишь? В том самом, который читают все домохозяйки. К тому же публикация сопровождалась фотографиями знаменитых людей.

Е.П.:Мне как-то попалось на глаза интервью с издателями «Таинственной страсти» – так они в полном восторге от того, что этот, как они выражаются, «литературный проект» оказался столь удачным. Возможно, и с финансовой стороны тоже. Дескать, почти два года подряд отбою не было от читателей, понимаешь?

А.К.:Понимаю. Анатолий Тихонович Гладилин хорошо написал об этом «проекте», но не будем сейчас об этом, у нас тема другая.

Е.П.:И все-таки я предлагаю тебе напрячь воображение. Как ты думаешь, что бы предпочел Аксенов, если б ему разрешили взять на необитаемый остров однусвою книгу? Я уверен, что он выбрал бы «Ожог».

А.К.:Ошибаешься, «Кесарево свечение» – он сам об этом говорил, это есть в каком-то его интервью. Хотя, полагаю, какую книгу сам Аксенов считал главной – малоинтересно. Что там вообще писатель о своих сочинениях думает – это его личное дело. Главная книга Аксенова неразрывно связана в общественном сознании с явлением под названием «Аксенов». В том же сознании Лев Толстой – это «Война и мир», а вовсе не «Хаджи Мурат».

Е.П.:«Хаджи Мурат» – бесспорный шедевр…

А.К.:Шедевр, не имеющий равных в русской прозе, – ну и кого это волнует? «Дети, что написал Лев Николаевич?» – «“Войну и мир”, Марья Ивановна!» – «А кто там главный герой?» – «Андрей Болконский». – «Неправильно, дети. Главный герой главной книги Толстого – народ!»

Е.П.:Может, сойдемся на том, что «Ожог» – главная книга его? Или все-таки «Остров Крым», роман, чье название стало русской идиомой? Есть кафе «Остров Крым». Некоторое время даже выходила газета с таким названием.

А.К.:Название – да, блеск. Но саму книгу редко кто из широкого читателяпонял и оценил. А книга ведь великая. Книга про обреченность демократии, ее неконкурентоспособность по сравнению с тоталитаризмом. Но, понимаешь, «Остров Крым» – это совершенно отдельная, нетипичная для Аксенова книга. А вот «Ожог» – это очень аксеновский роман, очень аксеновский. В нем истоки многих его будущих и эхо многих прошлых текстов. Эта книга – водораздел. Заметь, там герой до половины текста пьет запоем – и с половины бросает пить. Но дело в том, что – нечего скрывать – Вася до половины написал «Ожог», когда еще пил со страшной силой, а потом пить бросил, и пошла уже совсем другая книга, наступила другая его жизнь.

Е.П.:Не хочешь ли ты сказать, что до «Ожога» он ехал на ярмарку, а после «Ожога» – с ярмарки?

А.К.:Да, эта книга пограничная. Здесь граница двух периодов Аксенова. У Пикассо есть периоды – розовый, голубой, такой, сякой, а у Аксенова был период, условно говоря, молодежный, а потом наступил период, опять же вполне условно, метафизический. Зрелый. После сорока его лет.

Е.П.:Я про это тоже думал. Период, например плотский, сменился периодом духовным. И уже навсегда.

А.К.:Метафизическим, Женя…

Е.П.:Ну, это одно и то же, только с разных точек зрения.

А.К.:Это неверно, что правду говорить легко и приятно, это булгаковскому герою было легко и приятно… Но как бы ни обиделся на меня за это Вася, молодежный период – это прежде всего «Звездный билет», книга про мальчиков и девочек, устремившихся в погоню за счастьем.

Е.П.:Действительно, название «Звездный билет» очень молодежное. И очень годится для вручения премии какому-нибудь молодому литературному таланту. Что, собственно, и происходит теперь каждый год в Казани, где эта премия учреждена в честь Василия Павловича.

А.К.:У Васи названия вообще безукоризненно точные. «Коллеги», «Новый сладостный стиль»…

Е.П.:Да? А назвать сборник публицистики «Квакаем, квакаем» – это как?

А.К.:Я знаю, что это не его название. Это его уговорили.

Е.П.:Считай, что ты этого не произносил. А то, не дай бог, наживем себе влиятельных врагов.

А.К.:Нам, двум старым литераторам вполне пенсионного возраста, бояться чего-либо довольно стыдно.

Е.П.:Тут ты прав. Бояться надо, пока ты молодой. Если умеешь бояться.

А.К.:Ты другого бойся. Того, что в конце концов мы этой своей необязательной болтовней так всех раздражим, что книгу не напечатают.

Е.П.:Да напечатают, напечатают. Куда они денутся? Бояться чего-либо вообще глупо. Всё, как говорится, в руце Божией.

А.К.:Сейчас ведь какие времена? Чем больше гадостей про Аксенова и вообще про жизнь мы бы наговорили, тем скорее заинтересовали бы этого самого широкого читателя.

Е.П.:Широк русский читатель, неплохо бы сузить. Шутка, товарищи!

А.К.:Ладно, хорош шутить. Таким образом, мы с тобой выяснили, что нет одногоАксенова с однойглавной книгой. Аксеновых по крайней мере два – до «Ожога» и после «Ожога». Есть Аксенов – молодежный писатель, автор так называемой исповедальной прозы журнала «Юность», есть Аксенов-диссидент, пишущий в стол будущий «самиздат» и «тамиздат», есть какой-то третий Аксенов, автор «Острова Крым» – не просто лирический писатель и глубокий реалист, но и политико-философский мыслитель, создатель блистательной политико-философской притчи. Автор «Ожога» – тоже довольно самостоятельная персона. Сочинитель «Нового сладостного стиля» – это еще один Аксенов, бытописатель русской американской эмиграции последних времен. Понимаешь? Равно как и создатель «Затоваренной бочкотары», «Апельсинов из Марокко», «Бумажного пейзажа» – отдельных, штучных текстов. Да, роман «Пора, мой друг, пора» мы забыли – прекрасная, любимая мною его вещь. Напрашивается вывод: Аксеновы все разные и совершенно автономные. Вот «Москва Ква-Ква» – это что? Эта такая бешеная фантасмагория, при этом вдобавок стилизованная в духе «Сурового юноши»…

Е.П.:Не сурового, а строгого. «Строгий юноша» – так назывался вполне правоверный коммунистический фильм Абрама Роома, снятый в 1936 году по сценарию Юрия Олеши и тут же запрещенный Сталиным за испугавший вождя эстетизм, наглядно и с энтузиазмом демонстрирующий фашистскую сущность совстроя с его ВКП(б), КПСС, стадионами, физкультурой, Лубянкой и новым сверхчеловеком. Одно из первоначальных названий ленты было «Волшебный комсомолец». Такого фильма не постыдилась бы и сама Лени Рифеншталь, кинолюбимица Гитлера.

А.К.:А я вот сейчас скажу тебе страшную вещь, можешь меня опять заклевать: на мой взгляд, «Редкие земли» – это «Коллеги» новых времен, времен нашего дикого капитализма. С романтизацией отношений дружеских, вообще – с той комсомольской «романтикой с человеческим лицом», которая была уже в «Коллегах», продолжилась в «Звездном билете»…

Е.П.:Вот и возникло слово «романтика» – очень интересно. Нам бы отдельно на эту тему поговорить. Это важная тема.

А.К.:…и в «Затоваренной бочкотаре» продолжилась, помнишь? Романтика – «турусы на колесах», действующий персонаж.

Е.П.:Я в рассказе дометропольских времен «Пивные дрожжи», перечисляя реалии шестидесятых, употребил словосочетание «костер романтики Василия Аксенова». Но когда познакомился в 1978 году со «строгим юношей» Василием Павловичем, эту фразу из рассказа выкинул, как трусливый подлец, чтобы Васю не травмировать. Или просто-напросто его убоявшись. Правильно говорила антиперестроечная коммунистка Нина Андреева: не надо поступаться принципами!

А.К.:Надо, потому что если ты не поступаешься принципами – превращаешься в революционера, а если поступаешься принципами, то на путях эволюции имеешь шанс, дай бог, вырасти в Аксенова.

Е.П.:Рассуждая о главной книге Аксенова, мы с тобой както упускаем из виду, что кроме романов он писал рассказы, пьесы, стихи…

А.К.:Ну, пьесы…

Е.П.:Что «ну»? Что «пьесы»?

А.К.:Он был известен как автор пьесы «Всегда в продаже». А вот «Цаплю», например, никто не знал, кроме близких друзей.

Е.П.:Как это не знал, когда Антуан Витез поставил ее в Париже вместе с чеховской «Чайкой»?

А.К.:Ну, поставил, да и поставил… Другое дело – его рассказы… Женя, я предлагаю уточнить термины. Не главнаякнига Аксенова, а судьбообразующая. У Аксенова было несколько судьбообразующих книг – в смысле писательской и человеческой судьбы… Книга как рок. У него даже отдельные судьбообразующие рассказы имеются. Например, «Жаль, что вас не было с нами».

Е.П.:Ты судьбообразующие рассказы будешь поштучно считать или покнижно?

А.К.:Поштучно. «Жаль, что вас не было с нами», «На полпути к Луне», «Победа». Все это можно смело включать в антологию лучших русских рассказов. Еще – «Рыжий с того двора». И этот, как его, что-то там «за рекой»…

Е.П.:«На площади и за рекой».

А.К.:Да-да-да, гениально, как там подростки Гитлера ловят, гениально! Я читал, у меня мурашки бегали по спине. Ну а если покнижно, то вот, пожалуйста, сборник рассказов «Негатив положительного героя». Весь сборник. Он безукоризненно сделан.

Е.П.:Не забывай еще один более поздний сборник. Под названием «Второй отрыв Палмер». Там вот эта история, как комсомольцы стали олигархами и принялись продавать на Запад титановые лопаты… Эскиз, набросок для широкого полотна под названием «Редкие земли».

А.К.:А какой грандиозный рассказ о любви несвободного человека – «Маленький Кит, лакировщик действительности»!

Е.П.:А рассказ «Папа, сложи!»: «Жажда, жестокость, жара, женщина, жираф, желоб, жуть, жир, жизнь, желток»…

А.К.:И все-таки он прежде всего романист.

Е.П.:Я, кстати, в юные годы считал «Коллеги» и «Звездный билет» не романами, а повестями. Сильно удивлялся, что он – рассказчик и повествователь – участвует в международных симпозиумах по роману, на равных с признанными мэтрами крупной формы. Такими, как легендарный француз Ален Роб Грийе.

А.К.:Да, «Звездный билет», конечно, не роман, а повесть. Но дальше он стал чистым романистом…

Е.П.:…прежде чем превратиться в «негатив положительного героя»? Мы, кстати, о его пьесах так и не поговорили, а Вася им придавал большое значение.

А.К.:«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется»… То, что Вася придавал им такое значение, вовсе не придавало им значения в общественном восприятии. Спектакль «Всегда в продаже» шел в «Современнике» с огромным успехом… ну… потому что это великий Аксенов, с одной стороны, с другой – великий Табаков играл там бабу-буфетчицу.

Е.П.:Он и в «МетрОполь» пьесу дал. «Четыре темперамента».

А.К.:Вот я тебе хочу сказать, набравшись духу. Я к этим пьесам отношусь как… ну, это… как к литературным упражнениям.

Е.П.:А другие пьесы? Он же целый сборник пьес издал… Несколько сборников.

А.К.:Мне и «Цапля» не нравится.

Е.П.:В этих сборниках еще были пьесы. «Аристофаниана с лягушками» и прочие.

А.К.:Не нравятся. «Всегда в продаже» – хорошая комедия, но в этом роде комедии писались и получше. Не драматург он.

Е.П.:Экий ты критикан! А вот Василий Павлович на том свете попросит Льва Николаевича, скажет: «Лев Николаевич, одолжи мне на секунду палку. Я щас этого умного трахну по лысине, который меня драматургом не считает!» Дело в том, что Вася к своим пьесам относился куда серьезнее…

А.К.:И это нормально. Свое!

Е.П.:С ним происходило все то, что происходит с любым классным, хорошим прозаиком.

А.К.:Совершенно верно: ему хотелось заняться чем-то другим.

Е.П.:И он на радостях, что умеет писать прозу, начинает выдумывать пьесу.

А.К.:Или стихи.

Е.П.:Я этих пьес у хороших, иногда выдающихся прозаиков навидался! Вот, допустим, суровый реалист или, к примеру, почвенник какой советский – он пишет пьесу на радостях, что у него успех после публикации какого-нибудь романа. Чего, думает, неужто я с драмоделамине сравняюсь, эка невидаль пьесу накатать. А поскольку он в театре был последний раз в третьем классе и его вывели из зрительного зала за хулиганство, то непременно эта пьеса будет совершенно неудобоваримая. Сто пятьдесят страниц примерно будет в рукописи, так это на пять-шесть часов представления, добрый десяток действий, полсотни персонажей. Первая страница манускрипта будет выглядеть так: «Маленькая станция, затерянная где-то в бескрайних просторах Сибири, слева на сцене – семафор, справа – деревянное здание вокзала. Кукует кукушка, кричат петухи, слышен шум проходящего поезда, в окошке вокзала время от времени появляется очаровательная девичья головка…»

А.К.:Как правило, такая пьеса являет собою плохой роман, переведенный в реплики с ремарками.

Е.П.:Так вот у Василия Павловича и здесь все по-другому. Он и в драматургии впадает в другую крайность. Создает отчаяннейшую модернягу, понимаешь? Он пишет свой театр абсурда. Забывая, что Антонен Арто, Даниил Хармс и прочие тому подобные граждане хоть и были безбашенными формалистами, но тем не менее работали по железным драматургическим законам, понимаешь?

А.К.:В том-то и дело. В общем, чего спорить? Я считаю, что Аксенов – прозаик Божьей милостью, прежде всего – романист и рассказчик. Все остальное в его литературной жизни было развлечением, попыткой отдохнуть, что мне очень знакомо. Потому что, написавши роман, мне тоже хочется написать что-то ни на что не похожее, во всяком случае, не следующий роман. Поэтому пьесы Аксенова, стихи Аксенова – они внутри литературы находятся, но они не выстраивают облик Аксенова, а живут сами по себе.

Е.П.:Василий Палыч, ты слышишь? Василий Палыч, это не я, не я про тебя сказал, что ты хреновый драматург, а Сашка Кабаков!

А.К.:Я с достоинством опровергаю твой донос на тот свет. Я не сказал, что он хреновый драматург. Я сказал, что его пьесы – это литературная игра.

Е.П.:То есть опытный литературный повар Василий Павлович А. варит свой превосходный литературный борщ, и туда в качестве ингредиента добавляет немножко драматургии. Так?

А.К.:Он и стихи так же использует.

Е.П.:И драматургия эта вовсе не его, а принадлежит перу некоего его литературного персонажа…

А.К.:Пожалуй. Тогда при таком остранении у прозаика руки развязаны, и он может чудить как угодно. Извини, сошлюсь на собственный пример. У меня в романе «Поздний гость», где герой – математик по образованию, есть глава, написанная почти непародийными математическими формулами с пояснениями…

Е.П.:Ну и что?

А.К.:А то, что это тоже литературная игра. У него мог бы быть персонаж, не имеющий отношения к изящной словесности, и тогда он не пьесы бы для него сочинял, а строил дома. И Вася мог бы напрячься да поместить в пьесе архитектурный чертеж, например. Ты, кстати, в этом смысле тоже любитель повыдрючиваться. У тебя в текстах тоже полно чисто литературных игр, которые иногда недоступны чуждому взору человека, принимающего тебя за девственного сибирского мужика.

Е.П.:Не обо мне речь. Хотя… да… У меня ведь целый сборник есть нарочито идиотских, графоманских пьес. Под названием «Место действия – сцена» и с поэтическим эпиграфом, сочиненным лично мной. «У соседей, рыдая, поет фисгармония. Место действия – сцена. В душе – дисгармония». Сборник до сих пор нигде не напечатан, и ни одна пьеса из него не поставлена. Я кусочки из него тоже потихоньку вставляю иногда в рассказы.

А.К.:Потому что мы с тобой, как все, долгие годы занимающиеся литературой, пробуем все понемногу. У меня в романах тоже есть стишки. И я писал пьесы – ну и что? Надеюсь, ты не огорчен, что никому, и тебе тоже, не придет в голову говорить о тебе как о поэте.

Е.П.:Я бы это воспринял как прямое оскорбление. Говорить обо мне как о поэте – это значит говорить обо мне как о совсем говенном поэте.

А.К.:Плюс одуревшем графомане. Если ты, прозаик, себя считаешь поэтом, значит, с тобой что-то не в порядке профессионально. И Вася не считал себя ни поэтом, ни драматургом. Он всегда, в том числе, кстати, отбиваясь от лихих наскоков на его последние романы, говорил: я романист, я написал 28 романов, – и не вспоминал больше ничего, как будто ничего больше и не было. Он ощущал себя толькопрозаиком. В первую и, может быть, в единственную очередь. А все остальное – отхожий промысел или украшение прозы. Прозаический прием. Давай все же вернемся к теме, к главной книге Аксенова…

Е.П.:Мы вроде договорились не называть ее главной, а както по-другому.

А.К.:Да. Судьбообразующей. И суть наших рассуждений сводится, повторяю, к тому, что Аксенов не был един. Аксеновы были разные. Вот Аксенов – американский писатель, в течение десяти лет живет в Америке, пишет довольно много об Америке. Ну, в частности, «Новый сладостный стиль» – огромный роман… «Звездный билет» – эпоха, а вот «Апельсины из Марокко» почему-то не стали эпохой никак. Это вообще очень локальная вещь, посвященная Дальнему Востоку, где Вася совсем немножко прожил.

Е.П.:Он мне как-то рассказал, что первоначальное название романа было «Апельсины из Яффо», именно израильский город Яффо славился своими апельсинами. Пришлось название переделывать.

А.К.:Он что, с ума сошел? В «Юности» еврейское название Яффо? В журнале, где, по меткому наблюдению антисемита Шевцова, стихи отбивали шестиконечной звездочкой.

Е.П.:Действительно, додумался Вася! Ужас!

А.К.:А я тебе скажу вот еще какую вещь: «Пора, мой друг, пора» – это ведь в каком-то смысле топтание на одном месте, просто написано очень хорошо.

Е.П.:Между прочим, там почти документально изображено, как на молодого авторапо имени Валька свалилась неизвестно откуда слава. Описано, как пляж в Юрмале мгновенно стал желтым, потому что все отдыхающие развернули журнал «Юность» с повестью этого самого Вальки.

А.К.:Оранжевым, а не желтым. Обложка того номера, где был опубликован «Звездный билет», была оранжевая.

Е.П.:Желтая.

А.К.:Оранжевая.

Е.П.:Может, публикация была в двух номерах?

А.К.:В одном. «Звездный билет», в сущности, очень короткий текст.

Е.П.:Но в «Пора, мой друг, пора» есть куски, где действие происходит на Дальнем Востоке, уже изображенном в «Апельсинах».

А.К.:Правильно, значит, он что освоил, то еще раз закрепил. В прекрасной, самостоятельной, но не судьбообразующей книге. Настоящим открытием был «Звездный билет».

Е.П.:То есть какое-то время его проза кучковалась вокруг «Звездного билета», потом руководящая и направляющая роль перешла к «Ожогу».

А.К.:А вот «Остров Крым» совершенно отдельно расположен, одиноко стоит, как утес. Вокруг него нет ничего, хотя герой романа, молодой Лучников, – чисто аксеновский тип. После «Ожога» у Аксенова началась другая жизнь. Он не воюет, не борется, а просто пишет в стол. Значит, «Ожог» – безусловно важнейшая книга. Что потом? «Московская сага»?

Е.П.:Да. Несмотря на громаднейшую мою любовь к «Бумажному пейзажу», я этот замечательный роман в перечень судьбообразующих тоже не включил бы. А что касается «Московской саги», то ты прекрасно знаешь, что некоторые сейчас говорят, будто это – мыльная опера, которую Вася сочинил для Голливуда, а когда в Голливуде обломилось, за дело взялись наши…

А.К.:Судить нужно по результату, а не по намерениям автора. Автор записывает анекдоты, а получается «Илиада». Другой автор хочет сочинить «Илиаду», а получается анекдот. Какие бы к «Московской саге» претензии ни предъявляли, книга – замечательная. Портрет времени.

Е.П.:Не знаю, как ты, а я считаю, что рано или поздно придет время еще двух его романов, о которых мы уже говорили – «Кесарево свечение» и «Новый сладостный стиль». Либеральный туман рассеется, явное станет явным.

А.К.:Тут я с тобой согласен.

Е.П.:А то, что «Москва Ква-Ква» стала причиной литературного скандала, критических наскоков на «старика Аксенова» – это просто замечательно. Я эту книгу очень люблю. Она – энергичная, здесь снова чувствуется молодая энергия Аксенова. Энергия, практически ушедшая из современной прозы, понимаешь? Энергия и выдумка. Это ж надо такое удумать, что все титовское подполье в Москве работает мясниками на Центральном рынке!..

А.К.:Гениально просто придумано! Я до этого места когда дошел, то просто ржал один, в ночном одиночестве. Извини, можно отвлечься на секунду? Хочу похвастаться: мы сидим как-то с Васей, и я ему говорю, что знаю, откуда появились в романе югославские мясники-партизаны. Вася вежливо отвечает, что это, конечно, очень интересно, однако он и сам не помнит, откуда они взялись, из какого сора. А я вспоминаю карикатуру в «Крокодиле» на «кровавую клику Тито – Ранковича», где Тито изображен с мясницким топором в руках в этой своей форме генералиссимуса.

Е.П.:Тито или Франко?

А.К.:Тито! Какой Франко! Палачи, фашисты, предатели – как только их не крыли тогда в советских газетах.

Е.П.:А Ранкович – это кто такой? Я по своей младости тех лет не помню.

А.К.:Ранкович у маршала Тито заведовал, кажется, гэбухой, примерно так же, как Берия у генералиссимуса Сталина.

Е.П.:Ну и что Вася?

А.К.:Вася мне признался, что все это вылетело из его памяти, но что я, скорей всего, прав. Из памяти вылетело, а из подсознания выплыло, как подводная лодка на Котельниках – в «Москве Ква-Ква». Извини, что отвлекся, просто хотелось похвастаться – похвалиться, что я тоже внес свой вклад…

Е.П.:…в нищенскую копилку современного аксеноведения. А я, раз уж начали отвлекаться, ни к селу ни к городу вдруг вспомнил частушку:

Умер Мао, умер Тито.

Леонид Ильич, а ты-то?

А.К.:Очень актуальная для тех лет частушка.

Е.П.:Ну, мне тоже хочется похвастаться. Мы уже говорили о влиянии «Строгого юноши» на «Москву Ква-Ква». А я, представь себе, стоял у истоков этого влияния. То есть я однажды к Васе прихожу в ту их квартиру на Котельниках, где теперь только бедная Майя да пес Пушкин остались. Вася, весьма возбужденный, рассказывает мне историю, как он забыл ключ, Майи дома нет, он вышел на улицу, а в их высотке, как ты знаешь, расположен на первом этаже кинотеатр «Иллюзион», где крутят старые ленты. Злой как черт Вася, чтобы скрасить мерзость ожидания, взял билет на ближайший фильм, а фильм этот возьми да окажись «Строгим юношей». Вася от фильма пришел в восторг, принялся мне его пересказывать в лицах. Особенно его поразило, что там комсомольцы принимают на стадионе позы античных статуй и беседуют чуть ли не гекзаметром на общественно-политические советскиетемы. Следы вот этого пересказа я и обнаружил позже в «Москве Ква-Ква». А тогда мне Вася говорит: тебе обязательно нужно этот фильм посмотреть. Я приосанился и гордо отвечаю, что кино это мне прекрасно известно: сценарист Олеша, режиссер Роом. Он говорит, ты не мог его видеть, и фильм этот вовсе не Ромма. Я говорю: это фильм не того Ромма, который «Обыкновенный фашизм», а Роома, который Абрам, он потом еще снял «Гранатовый браслет». Василий Павлович на меня посмотрел с неким даже уважением, потому что не ожидал от меня такой эрудиции. А я еще в юности этим фильмом тоже заинтересовался, понимаешь? И вот смотри, как все аукается и перекличка происходит культур. Олеша, проживший совершенно странную жизнь, вдруг аукается Аксеновым.