Текст книги "Закон Мерфи в СССР (СИ)"

Автор книги: Евгений Капба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– А! Так вы хотите предложить мне козла отпущения? – история Постолаки и его коллеги – директора из "Елизарьевского" внезапно заиграла новыми красками.

– Ну зачем же сразу – "козел"? Преступник, взяточник, нечистый на руку руководитель – найдем подходящего! А может вы и сами его нашли, просто скажите – кто именно, и все вопросы можно будет решить! Будет вам борьба за чистоту рядов!

– Нет, – ответил я.

– То есть как это? – удивился Виктор Васильевич. – В каком смысле – нет?

– Ну вот так вот. Не буду я с вами дела иметь.

– А не боитесь? – голос моего невидимого визави стал угрожающим. – Вы ведь всего лишь человек, Белозор! У всех есть слабости!

– О-о-о, у меня их предостаточно, – взмахнул рукой я. – Проблема в том, что вам нечего мне предложить.

Послышался тяжкий вздох и Виктор Васильевич с каким-то облегчением проговорил:

– Говорите – сколько? Чего вы хотите? Квартиру в Москве? Загранкомандировки? Хотите – редакцию пушкинского "Маяка"? Там вакансия как раз, я организую вас на место главреда. Можно – место в Моссовете, но это через пару лет только.

– У-у-у-у, как всё плохо, – я не мог поверить что так сильно допек их! – Давайте я лучше пойду?

Понять бы еще, кого это – "их"?

– Упрямствуете? Черт с вами, Белозор. Но ходите с оглядкой теперь.

– Угрожаете? – в тон ему проговорил я. – Не боитесь, что я сейчас обернусь и набью вам морду?

–Ну вас к черту! Федоров! Заберите этого чурбана и высадите около Павелецкого, пусть сам добирается куда ему там надо... Значит – война, Белозор? Ну-ну, смотрите. До Бога высоко, до царя далеко!

Запахло табаком – Виктор Васильевич в темном углу закурил. Федоров и Сарумян вывели меня из подъезда.

– Ты это, Белозор... – вдруг неуверенно начал этот двойник известного хоббита. – Не особенно там...

– Да понятно всё, мужики. Работа такая. Может до Белорусского вокзала добросите, ну что вам стоит?

– Не, ну ты берега не путай? Совсем охренел. На метро доедешь!

Черт, не прокатило! Да и ладно. Я и так лимит удачи на сегодня явно исчерпал...

Глава 10, в которой Волков пьет кофейный напиток

По ощущениям, в Москве образца 1980 года откровенных неадекватов было всё-таки поменьше, чем, например, зимой 2022-2023. Что и говорить, наверняка на психику людей будущего повлияла пандемия и сложная общественно-политическая обстановка, но это ведь не повод в обдолбанном виде орать стихи в лицо случайному прохожему, пуская слюни и пуча совершенно невменяемые глаза!

Или, нацепив на себя розовую сутенерскую шубу, щемиться сквозь турникеты в метро в обратную сторону и доказывать доблестным стражам порядка, что тут всё сделано неправильно и выход просто необходим именно в этом месте? Здесь мужчины розовые шубы не носили, и обдолбанными в публичных местах не появлялись. Стихи читали разве что выпимши и то – не очень громко. Говорят, перед Олимпиадой-80 множество асоциальных элементов отправили за 101-й километр – может с этим связана местная видимость адекватности?

Я не выдержал и разулыбался: тут, внутри Садового кольца, 101-й километр означал кару Господню, поражение в правах, наказание. Для меня же наказанием была сама необходимость проводить время в пределах мегаполиса! Ну да – советская Москва была потише, помягче, поприятнее, поскромнее, но... Узкие улочки центра, громады домов, суета, шум, гам, отсутствие горизонта и чувство собственной безнаказанности по причине безликости и неважности любого из людей вокруг – такая обстановка всё равно давила на умы и души местных. Коренных или некоренных – это другой вопрос.

Вот и этот прыщавый подонок оттопырил свои пальцы уточкой и, отвернувшись, щупал ягодицу привлекательной девушки, похожей на студентку. Вырожденец имел в виду, что в тесноте вагона метро уличить его в петтинге будет просто невозможно! Он даже глаза закатил, весь предавшись влажным мечтаниям.

– Что вы себе позволяете? – барышня, пунцовая от негодования, обернулась и гневно воззрилась на прыщавого.

– Что – позволяю? – выпучился он, делая вид что вовсе ни при чем.

– Да как вы... – девушка не знала, что ей делать, беспомощно оглядываясь по сторонам.

Я молча кивнул ей, показывая, что всё видел, и придвинулся к уроду поближе, от души наступая рифленой подошвой ему на ступню. Кажется, там даже что-то хрустнуло: замшевые полуботинки – так себе защита для пальцев ног! Попадись такой выродок в дубровицком автобусе, например, то в салоне с девяностопятипроцентной вероятностью оказался бы какой-нибудь сосед-кум-одноклассник либо этого типа, либо – девушки, и волна по городу пошла бы моментально. И кем бы ни был щупатель – металлургом, деревообработчиком или рабочим по уборке и мойке подвижного состава, всю оставшуюся жизнь он именовался бы Извращугой, Щупальцем, Жопником или Шалуном. Качественно отмудоханным Шалуном, скорее всего. До синевы.

– И-и-ить! Что вы себе позволяете! – непроизвольно Жопник повторил слова девушки.

– Что – позволяю? – спросил я, перенося вес на ногу, которая стояла на его пальцах. А потом прошептал ему в самое ухо: – Видишь, что бывает, когда кто-то не сдерживает эмоций и желаний, направленных в твою сторону? Хочешь, я продолжу, и совершенно случайно размозжу тебе всю голову о поручень?

– Гражда... а-а-аыть! – он попробовал позвать на помощь, но во-первых это была Москва и всем было наплевать, а во-вторых его голос не вышел на нужные для привлечения внимания децибелы.

Я сунул ему кулак в солнечное сплетение, и придержал за грудки, чтобы Извращуга не свалился на пол.

– Станция метро "Горьковская"! – сказал потусторонний голос. – Следующая станция – "Маяковская"!

Знатный пендель отправил прыщавого вдоль по Питерской... То бишь – по "Тверской", конечно. Или – по "Горьковской", как будет угодно.

Девушка, кстати, тоже вышла здесь же, обернувшись и одними губами прошептав "Спасибо!" Я кивнул и улыбнулся. Просто представить – Аську или Ваську будет щупать такой же гад! Хотя... Эти барышни, скорее всего, пойдут в мать, вырастут настоящими валькириями и размозжат голову ублюдку о поручень самостоятельно, без помощи благородных рыцарей в кроссинговых ботах и штанах с карманами...

* * *

Я вышел на Белорусской. Нужно было забрать в камере хранения кассеты с записями и встретиться с Волковым. Исаков назвал мне какую-то забегаловку на Ленинградском проспекте, так что долго блуждать по первопрестольной мне вроде как не грозило – за путепроводом свернуть налево, подняться по лестнице, перейти железную дорогу, спуститься вниз...

Честно говоря, я здорово удивился, когда настрикав на ячейке камеры хранения уговоренный код, достал оттуда свою посылочку – в целости и сохранности. Черт их знает, может специалисты Службы Активных Мероприятий уже всё скопировали и изучили – у них целых два дня было, но сам факт того, что коробка из ячейки запросто перекочевала в мой рюкзак, говорил о многом.

Василий Николаевич – человек с дубовым сердцем и стальными бейцами – всё еще безоговорочно мне доверял. "Восстань, пророк, и виждь, и внемли..." М-да, сложно было сказать, что именно он обо мне понял, но факт моей фантастической связи с будущим сомнению не подвергал и чутью моему верил.

А посему – я прошел под Тверским путепроводом и свернул в сторону прошлой и будущей Никольской старообрядческой церкви. Сейчас там располагались художественные мастерские... Что ж, по сравнению с клубом в Успенском православном соборе Дубровицы и пивбаром в Свято-Троицком костёле, мастерские в старообрядческом храме – это еще щадящий вариант.

Надежды на изменение ситуации со свободой вероисповедания в Союзе я лелеял только и исключительно в связи с личностью Петра Мироновича. Он, в конце концов, был человеком, который цитировал наизусть Ветхий Завет и происходил из семьи верующей. Отца батьки Петра – Мирона Машерова – и репрессировали вроде как по причинам, связанным с религиозностью... Не мог такой человек получив в руки власть отмахнуться от проблемы и сделать вид, что мракобесия типа пивбаров в костелах не существует!

На Романова в этом плане рассчитывать не приходилось – этот скорее был сторонником закручивания гаек. Хотя... Ленинградский рок-клуб начал свою деятельность именно при нем! Причем рок-клуб до любой религии? Очень просто: и то, и другое здесь и сейчас являлось для партии конкурирующей идеологией, альтернативной коммунизму... Марксизму-ленинизму... Развитому социализму... Гораздо проще запретить и прищемить, чем предложить альтернативу и побороться за умы на равных. Обмельчала партия-авангард, нет нынче ни Львов Революции, ни Неистовых Виссарионов... Ну да, ну да, Белинский коммунистом побыть не успел, зато за социализм и атеизм сердце рвал весьма пламенно!

Я шагнул в полумрак забегаловки и замер, пока глаза привыкали к освещению. Львов Революции не имелось, зато есть Волк! Он же – Великий Инквизитор. Сидит себе в углу, кофе пьет – цедит напиток землистого цвета из граненого стакана сквозь свои желтые хищные зубы.

– Василий Николаевич? – я подошел поближе.

– Белозор! Добрейшего вечерочка! А я вот пришел недавно, заказал ячменный кофейный напиток: дрянь редкостная, но – вкус детства! Сразу после войны нам такой в детдоме давали. Будешь?

– Буду, – сказал я. – А цикорий у них есть?

– Цикорий для мажоров столичных, – ухмыльнулся Волков. – Бери ячменный!

Нас таким напитком отпаивали в садике, в начале девяностых. История циклична, однако! Пожилая официантка принесла мне стакан землистой бурды и сочник – черствый, хоть черепа проламывай. Волков явно наслаждался минутами отдыха: лицо его приобрело расслабленное выражение, ноги он вытянул в проход между столами:

– Два моих оперативника, которые за тобой в Апсару ездили, отпуск попросили, – сказал он. – Задолбались они за тобой по субтропикам шастать, уморил ты их! Между прочим, оба – мастера спорта по современному пятиборью! Я когда их отчеты читал, не знал – плакать или смеяться: то ты от собак убегаешь, то с обезьянами дерешься, то с дельфинами целуешься...

– Не было такого! Поклеп! Никаких дельфинов!

– Хе-хе-хе... Так что, Белозор, с чем пожаловал? Я по фруктовой мафии отмашку не давал – там дело серьезное, цепочка длинная, без одобрения Петра Мироновича и Григория Васильевича я туда не полезу...

– Ну и хорошо, Василий Николаевич. Дело-то куда как жуткое намечается! Там не цепочка – там целая гидра Лернейская!

– Ну-ка, ну-ка Белозор... Это как-то связано с твоей пропажей от фасада Казанского вокзала?

– Именно!

И я рассказал ему про Виктора Васильевича и "козла отпущения". Волков только бровями шевелил, и потребовал себе еще одну порцию кофейного напитка, пригубив который, прокомментировал:

– Гадость неимоверная. Это я про столичную камарилью. Хотя и напиток этот – тоже... Третий стакан, пожалуй, не осилю. Надо цикория заказать... Или настоящего кофе? Могут ведь два государевых человека попить нормального кофе?

– Кофе надо на Анакопийской набережной пить, – хмыкнул я. – У Ашота.

– Действительно, – Волков снова отхлебнул из стакана. – И что ты предлагаешь?

– Предлагаю взять цикорий, и не пороть горячку. Я просто соберусь – и поеду к Постолаки. Завалюсь к нему в дом внаглую, расскажу всё как есть: мол вот он я, Гера Белозор, веду журналистское расследование. Тучи сгущаются, вихри враждебные веют и Вещий Олег ныне сбирается отмстить неразумным хазарам. То есть – аресты в любом случае начнутся, а будет товарищ Постолаки выступать в роли свидетеля или подсудимого, зависит от...

– От меня, – сказал Волков и стукнул донышком пустого стакана по столу. – Можешь сказать ему прямо: назовет имена в Мосгоркоме, вспомнит кого-то из Средней Азии и согласиться выступить свидетелем в суде – поедет в Приморский край. Может даже райкомом руководить. Или в крайком посадим, торговлю курировать. Не согласится – расстреляем к такой-то матери.

– Средняя Азия? – удивился я, пытаясь совладать с мерзким страшным холодом, который расползался вдоль позвоночника. – Что – третье завоевание готовите?

Легко он это – про "расстреляем"!

– Почему – третье? – удивился в ответ Волков.

– Ну как? Туркестанские походы при царях, борьба с басмачеством в первые годы советской власти и вот – опять... – трепался я.

– А-а-а-а! То, конечно, Учителю с Инженером виднее, но судя по всему у нас скоро освободиться 40-я армия, так что...

– Уф-ф-ф-ф, – я потер лицо ладонями. – А мне вы это зачем говорите? Можно я как-то ну... С фрукатами-овощами пока разбираться буду?

Что за дрянь-то такая получается – за что ни дёрни, всё в политику вляпаешься! С другой стороны, а чего я хотел? Попаданец – да не в центре событий? Отсидеться в глазе бури, в Дубровице, с козой Маркизой, совой из мыльного камня и красивыми блондинками? Хренушки!

Так что кушайте, как говориться, не обляпайтесь. Закон Мёрфи в действии – если дерьмо может случиться, значит оно случится! Может быть коррупция в сфере торговли овощами и фруктами связана с разложившимися элементами партийной и советской верхушки в Москве и национальных республиках? Более чем... Может Волков попросить помощи у одного шарлатана-предсказателя, прежде чем начать рубить сплеча? Может.

– Гера, – просительно проговорил Василий Николаевич. – Может вспомнишь что-то? Ну, тысяча девятьсот восемьдесят первый год, лето, Средняя Азия...

А что я мог вспомнить? Этого точно не было в моей истории! Всё, что планировали и делали люди из команды Машерова и Романова, начиная с самой аварии под Смолевичами, было самой настоящей параллельной реальностью. Река истории изменила русло, и дальше расхождения известной мне ветки и происходящих на моих глазах событий будут только увеличиваться!

Я на секунду прикрыл глаза и вдруг... Вдруг передо мной как живой предстал старый одноглазый Белозор.

– Молчи и читай, говорю! Я соломки тебе... Себе... Подстилаю! – рявкнул он.

И я, черт побери, прочел:

– ... выступления националистов в Самарканде 1 мая 1981 года. Гражданское противостояние переросло в массовые беспорядки, и только ценой большой крови центральному правительству удалось предотвратить скатывание региона в хаос партизанской войны. Стихийные митинги, сопровождающиеся столкновениями с милицией и погромами, прокатились по всем среднеазиатским республикам, за исключением Казахской ССР. Причиной кризиса называют неудачную попытку ареста...

Автоматически отбарабанив с листа несколько труднопроизносимых фамилий, я вдруг открыл глаза и уставился на совершенно обалдевшего Волкова. Он выхватил откуда-то из внутреннего кармана огрызок карандаша, и распрямив салфетку на столе, прохрипел:

– Еще раз фамилии можешь?

Я не задумываясь произнес их снова. Не Жугдырдымидыйн Гуррагча, в конце концов! И даже не Гурбангулы Бердымухамедов. Вполне себе обычные шафары и кахары... Или что-то вроде этого. Анализируя этот инцидент уже позже, я совершенно не мог высчитать момент, в который информация из будущей статьи вылетала у меня из головы. В любом случае – спустя минуты три я уже не помнил никакой конкретики, так что лучше всего было бы записать откровение на диктофон, или вот – на салфетку.

– Ага... – выдохнул Волков, закончил чирикать карандашом. – Это что было?

– ...Перстами легкими как сон

Моих зениц коснулся он... – не нашел ничего лучшего я, как снова обратиться к бессмертному Александру Сергеевичу. – Верите – нет, Василий Николаевич, я только что читал статью, написанную журналистом дубровицкого «Маяка» к столетию Союза Советских Республик.

– Нихрена себе у них там свобода слова! – дернул головой он. – Но столетие... Это ведь значит, что всё не зря, да? Что мы что-то делаем правильно?

– Очень на это надеюсь, – сказал я. – Очень.

Слова о "большой крови" в Самарканде мне правильными не показались. Как и заход Волкова про "расстреляем к такой-то матери".

* * *

Чтобы найти Эрнеста, мне пришлось приехать по адресу, который он мне дал при расставании. Это был какой-то совершенно мрачный двор-колодец в переулке с травматологическим названием. Ноябрьская безысходность и московская клаустрофобия чувствовали себя здесь очень комфортно. К тому же – пошел мерзкий моросящий дождик, грязные лужи под ногами принялись разрастаться, а лица у прохожих совсем посерели.

Какая-то дамочка с химзавивкой прикрывала голову газеткой, и при этом мужественно шагала по осенней жиже, взрезая воды с радужной пленкой сверху носками сапог, и совершенно не беспокоясь о том, что ее пальто насквозь промокнет: "химия" – превыше всего!

Пара товарищей неопределенного возраста оккупировали крыльцо, пуская клубы вонючего дыма из "беломорин" и почесываясь. Они обсуждали, кто кого сожрет: ленинградские – бульбашей, или бульбаши – ленинградских. Увидев, что я затормозил и высматриваю нужный подъезд, один из них спросил:

– А вы чьих будете, товарищ?

– Так это, я Эрнеста ищу, – невпопад ответил я.

– Стилягу этого? Что, тоже физиономию ему поправить собираетесь?

– А что – стоило бы?

– Может и стоило бы, да он больно резкий. У него правый – пушечный, как у Позняка!

– Да знаю уже, – потер я скулу. – Мы с ним на ринге стояли. Не подскажете, где искать? Он меня в Москву приглашал, говорил у них тут тоже отделение Федерации имеется, у "Динамо", кажется. Вот теперь дозвониться не могу.

– А, так вы из "уличных"? – обрадовались мужики. – Мы тоже пару раз ходили, и в ринге стояли... Любо-дорого: и по морде получить можно, и на сутки не присядешь... Помнишь, Поликарпыч, как мы с тобой...

Они едва не ударились в сладостные воспоминания о легальном мордобитии, но я вклинился:

– А Эрнеста мне где искать-то? Дома он?

– Какой там! Вечер на дворе! Небось со своими мажорами опять в "Лире" папашкины деньги пропивает!

– Да какие папашкины? – одернул его товарищ. – Этот – спекулянт, точно тебе говорю. Он с папашкой три года назад разругался, квартиру вот туточки снял и водит к себе девок!

– А! Девки – да... Где только таких краль выискивает?

– Так что – в "Лире" его искать? – снова прервал их поток сознания я.

– Ну ищи, попробуй... Там швейцарец злющий, черта с два тебя с такой рязанской рожей пустит!

– И ничего не рязанской, – обиделся я.

– Что, тоже ма-а-асквич? – заржали мужики.

Я плюнул с досады, развернулся и пошел прочь из сего мрачного места. Про кафе "Лира" я помнил только то, что там открылся первый московский "макдак" в своё время, и располагалось оно на Пушкинской. Опять хреначить черт знает куда – может, такси взять?

И зачем мне эти страдания? Мог ведь попросить у Волкова пробить адрес Постолаки по своим каналам, ан нет – захотелось сделать вид, что я сильный и независимый... Да и времени бы ушло порядочно: нынче интернетов и электронных баз данных нет, начали бы ковыряться в архивах, звонить, подняли бы хай, напугали бы местную власть там, в Дзержинском, Маврикис Адамович может подумал бы чего-нить не того, сотворил бы что-нибудь дикое... Кто его знает?

Вот я и решил – собственными силами. Так что такси всё-таки пришлось искать, и платить втридорога – тоже. Но завтра нужно было попасть в редакцию "Комсомолки" – кровь из носу – и предъявить жирное журналистское расследование Ваксбергу, тем более одобрямс от Волкова имелся, пусть текст и пришлось урезать, и перед публикацией еще раз согласовать.

Я и сам не заметил, как любимая наука москвичей – суетология – захватила меня с головой и превратила в одного из своих преданных адептов.

Глава 11, в которой есть место удивлению

Оказывается, в Советском Союзе были швейцары. Этого звали Костя и он смотрел на меня как Ленин на буржуазию. Настоящий фэйсконтроль, ёлки! Кафешка, на мой взгляд, была самая обычная: стеклянные витрины, коктейль-бар на небольшом возвышении, входная группа в лаконичном стиле... Почему столичная золотая молодежь его выбрала в качестве своего места постоянной дислокации – понятия не имею! Народа на крыльце толклось очень много: курили, разговаривали, пританцовывали.

– То есть – не пустите? – уточнил я у швейцара, который сделал каменной лицо и смотрел сквозь меня.

Тот пожал плечами. Я полез за кошельком, взгляд и поза Кости слегка поменялись – значит, я двигался в правильном направлении! Извлек на свет Божий рубль, глаза халдея блеснули – есть!

– Я Эрнеста ищу. На меня похож, в кожанке ходит, прическа такая у него...

– Ах, Эрнеста! – монета магическим образом пропала из ладони Кости. – Так вон он, на баре сидит, шампань-коблер пьет.

Я глянул сквозь стекло в сторону барной стойки: Эрнест действительно был там, увивался вокруг какой-то девушки с огненно-рыжими кудряшками. В своем репертуаре...

– Проходи, проходи, Андрей... – швейцар Костя предупредительно приоткрыл дверь и в нее быстро прошел какой-то смутно знакомый парень с огромной кудлатой шевелюрой, бородкой и усиками.

Андрея никто задерживать, например, не собирался! Меня пустили только после него. Что за знаменитость местная? Вон и на бар сходил, и Эрнесту ручку потряс... Взяв выпивки, он отправился в дальний темный угол, и мой соседушко тут же увидел меня – шевелюра перестала закрывать обзор. Зрачки его расширились, Эрнест поставил коктейль на барную стойку и с радостной рожей двинул ко мне.

– Гера-а-а!

– Эрнест.

– Гера?

– Эрнест...

– Бл*ть. Что не так?

– Отойдем?

Мы отошли в какой-то закуток, и я, не растекаясь мыслию по древу, достал удостоверение журналиста.

– Ах ты ж... А я думал – ты физкультурник! – "Комсомолка" это вам не хухры-мухры, так что впечатление я произвел.

– Сам ты – физкультурник. Мне нужен Постолаки.

– Хренассе заявочки, соседушко! И вообще – откуда ты...

– Потому что ты трепло, мот и пижон. Я видел как ты совал деньги батоно Папуашвили, когда я кофе пил у Ашота, – лучше всего было скормить ему полуправду. – Да и именем Маврикиса Адамовича несколько раз форсил. А я – слушал и впитывал. Профессиональное.

– Мда-а-а-а.... – Эрнест запустил пальцы в шевелюру. – И по какому поводу тебе нужен Постолаки?

– Вихри враждебные веют над вами. Ублюдки из горкома хотят найти для САМ козла отпущения, – ответил я.

Снова это было полуправдой: палкой в гнездо с осами тыкал всё-таки я. Но Эрнесту об этом знать было необязательно.

– САМ? Погоди – это та новая контора, где бульбаши окопались? Поня-а-а-атно... – на точеных челюстях Эрнеста гуляли желваки. – Может мне пацанов кликнуть и тут же тебя в толчке утопить? Как стукача?

– Задолбешься, – сказал я. – Нужно было бы тебя сдать – я бы тебя в Анакопии сдал. У меня свои резоны.

– Ну-ка, ну-ка...

– Журналистское расследование, – сказал я. – Громкое коррупционное дело! Разворот в "Комсомолке"! Что такое ты и Постолаки? Два нечистых на руку гражданина. Что такое Мосгорком – представляешь? У меня после Афгана сплошная текучка, ничего интересного. Забывать стал народ Белозора...

– Так ты ТОТ Белозор?! Мать твою так, и я с тобой в одном номере жил? Дела-а-а-а! – вот тут его проняло.

Репутация – дело такое: сначала ты работаешь на нее, потом она – на тебя.

– Акула пера, чтоб тебя! Рвач! Желтая кость! Засранец, ты, соседушко... Я к тебе со всей душой, между прочим! – он явно был напуган. – Ты вообще что ли ничего не боишься? Пришьют тебя в подворотне, или на крючок подцепят... Не туда ты полез, Белозор. Помрешь еще – скоропостижно!

– А я уже один раз помирал, – криво усмехнулся я. – Или даже два. Ты вот что – хочешь, чтобы твой патрон не рухнул, и тебя чтоб обломками не убило – дай адресок, а еще лучше – предупреди, чтобы не порол горячку до моего приезда. У меня серьезное предложение есть для него.

– Ладно. Пойдем, я знаю где тут телефон... Ты это только, ну... Черт, я свалить-то успею если что? Сколько времени у нас есть?

Я пожал плечами. Если он сыграет свою роль сейчас, то потом при хорошем раскладе мне будет вовсе не нужен. Эрнест – говнюк и мажор, и вообще – неприятный тип, но, наверное, не заслужил того, чтобы его расстреляли просто за компанию. Если Постолаки заговорит – всем будет наплевать на Эрнеста. Или нет? Дело ведь курирует Волков, у него мелочей не бывает...

– Понятия не имею. Завтра, послезавтра... Может – три дня.

Эрнест судорожно кивнул, и сунул палец в диск телефона. Жкжкжкжкжкжк! Он начала набирать какой-то длинный номер, а потом, глубоко вдохнув, выпалил:

– Маврикисадамовичэтоэрнест! Вопрос жизни и смерти! Нет, не шучу и не напился, тут рядом со мной стоит Герман Белозор из "Комсомолки"... Да, который маньяк и басмач... Вам нужно с ним поговорить лично. Да, по телефону нельзя. Хорошо, я передам...

Ну вот – я маньяк и басмач. Чувствую – быть мне еще и фруктом после этого "мандаринового" дела!

* * *

Прежде чем ехать в Дзержинский к Постолаки, я просто обязан был посетить редакцию. Всякой наглости есть пределы!

Старовойтов по каким-то своим каналам забронировал мне номер в гостинице "Минск", что на Горького (она же Тверская), так что проворочавшись всю ночь на твердой кровати и подышав казенными запахами, я совершенно разбитый отправился пешком на прием к Ваксбергу – нынешнему главреду "Комсомолки". Надеялся прогулкой разогнать тревожное чувство и прибыть на важную встречу в хорошей форме – но тщетно.

С неба снова накрапывало, кажется, даже, начал падать мокрый снег, так что мне ничего не оставалось как прятать голову в воротник, и стараться не шлёпать по лужам слишком уж сильно. На крыши домов опустилось серое небо, машины поднимали в воздух целые фонтаны грязных брызг, вокруг царил сумрак, прерываемый только редкими огнями уличных фонарей и вывесок.

Легендарное здание – издательский дом "Правды" располагался на улице Правды, №24, Именно здесь, на шестом этаже, разместилась редакция "Комсомолки". Я на секунду замер у левого подъезда с монументальным логотипом и пятью советскими орденами, а потом попер наверх, сделав как можно более мужественную рожу. Меня ведь здесь и в глаза не видели – только читали. Черт его знает, как примут? Тем более – задерживаться я не собирался: нужно было катиться на Дзержинский.

Не дальний свет, конечно, но за МКАДом, и я понятия не имею как туда добираться. Так что в планах было максимально быстро и незаметно пробиться к главреду, выложить на стол Аркадию Иосифовичу черновик расследования, взять индульгенцию на поездку в Дзержинский, узнать по поводу семинара – и сбежать к Постолаки.

Однако, проблемы начались уже на входе: бдительный консьерж попросил документы для того, чтобы записать меня в журнал посетителей, и после того, как я протянул ему удостоверение журналиста, долго вчитывался в него, сначала – с очками, потом – без очков, а когда наконец всё прочел, то заорал дурным голосом:

– Феодосьевна-а-а-а! Тут Белозор пришел!

Вот те нате! "Я шел инкогнито по Невскому проспекту..."

* * *

Они привставали из-за столов, выглядывали из дверей кабинетов, некоторые – подходили пожать руку, другие – ограничивались поднятой в приветствии ладонью. И это было странно. В любом случае я чувствовал себя то ли блудным сыном, вернувшимся в отцовские объятия, то ли неведомой зверушкой на цирковом параде, то ли – волшебником в голубом вертолете...

Прорвавшись к приемной я едва ли не обрушился на стойку:

– К Аркадию Иосифовичу – Белозор!

– А он вас уже ждет! – улыбнулась мне миловидная женщина лет тридцати пяти – сорока. – Проходите.

Заходил я в кабинет с трепетом.

А выходил – с улыбкой. Если и существовал на этом свете мой субъективно-идеальный главный редактор – то я его встретил.

– С чем пришли? – спросил он сходу, увидев исписанные от руки листки с черновиком расследования, которые я нервно скрутил в трубочку.

Спросил так, будто мы – старые знакомые и давние коллеги, и за чашкой чая я вчера обещал ему какой-то эксклюзив из сферы ЖКХ, и само собой разумеется – исполнил обещание и принес. Потому я выдохнул, положил ему на стол рукопись и в двух... Ладно – в ста двух словах описал ситуацию. Упомянул и про Волкова, и про то, что в общем и целом журналистское расследование это будет кстати и примут его наверху благосклонно.

– А дальше что? – Ваксберг, кажется, одобрял мое рвение и улыбался уголками губ, его выразительные глаза смотрели испытующе.

– А дальше... Интервью у директора овощебазы П., что проживает в подмосковном городе Д.! – сказал я. – Завтра же. Заодно поработаю парламентером. Даст интервью и согласится быть свидетелем в суде – считай, спасен. Нет... Ну – на нет и суда нет.

– То есть Волков решил разворошить осиное гнездо, – понимающе усмехнулся главред "Комсомолки". – А вы у него...

– ... в роли мальчика, который тыкает в улей палкой. Вы не поверите, Аракдий Иосифович, эта аналогия за последние пару дней прозвучала раз пять, не меньше...

– То есть мы опубликуем ваше расследование, сдобренное ядрёным интервью товарища П., осы зажужжат и попробуют искусать нас до полусмерти, а Служба Активных Мероприятия выловит их – одну за другой, одну за другой...

– Возможно – еще до взлета. Возможно, наша публикация будет объяснением инсектицидных действий САМ, для широкой общественности. Жужжание-то будет не дай Бог никому!

– У меня один вопрос, Герман, – Ваксберг чуть склонил голову, оглядывая меня и как будто прицениваясь. – Вам не страшно?

– До чертиков, Аркадий Иосифович, – честно признался я.

– Ну и отлично. Работайте! Послезавтра встречаемся на факультете журналистики, через два дня – жду готовый материал. Оставим вам разворот. Фото есть у вас?

Я сунул руку в рюкзак и достал оттуда фотографии из Апсары – с табелями, вагоном, ящиками мандарин и всем прочим.

– Шикарно! – только и сказал главред. – С вами приятно иметь дело, Герман!

– С вами тоже, Аркадий Иосифович!

Как он меня сразу раскусил, а? Не стал давить авторитетом, давать ЦУ или лезть в душу – просто одобрил задачу, обозначил временные рамки. "Оставим вам разворот" – это значит, что если я налажаю, то подведу всю редакцию. Нет, они найдут что поставить в печать, но... Но это будет с моей стороны очень, очень недостойно. Я потеряю лицо, ту самую репутацию, которая, похоже, формировалась независимо от моих намерений и желания. Интересно было бы залезть моим нынешним коллегам в головы и узнать – каким они видят Геру Белозора?..

– Уже уходите? – спросил меня консьерж, когда я, гулко бухая ботами по ступеням, спускался вниз. – Так быстро?

– Р-р-р-работа! – развел руками я.

* * *

Чтобы ехать на Дзержинский, Волков прислал за мной машину. И с большим удивлением и даже с некоторой радостью, я увидел за рулем того самого подтянутого и приличного милиционера – уже в гражданском, которому передавал посылку с записями на вокзале Туапсе.

– Здравствуйте! – улыбнулся он. – А я вот... Тут...

– Рад видеть! И давно?

– Со вчерашнего дня. Вы – мое первое задание. Меня Ваня зовут, Степанов.

– Гера, Белозор! – протянул я ему руку, после того, как взгромоздился на переднее сидение "копейки".