Текст книги "Закон Мерфи в СССР (СИ)"

Автор книги: Евгений Капба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Потного, красного, задыхающегося носорога, который всей душой ненавидит обезьян. Благо, через каждые пятьдесят ступенек имелась площадка с лавочками, так что перед финальной частью подъема можно было перевести дух.

– Ма-а-ам, а что любят обезьянки?

– Орехи, фрукты... – задумчиво протянула Тася и растерянно начала шарить в своей сумке.

Она не подумала про угощение для приматов, а я-то в будущем уже тут бывал, а потому пошевелил ногами и набедренные карманы зашелестели и захрупали.

– Это что? – прищурилась моя ненаглядная. – Со мной идёт самый предусмотрительный мужчина всех времен и народов?

– Алекс – Юстасу! В карманах белозоровых штанов помещается до трехсот грамм орехов типа фундук!

– Юстас – Алексу! Идите сюда, Алекс, я вас поцелую!

– О-о-о-о, нет, давайте отложим целования до тех пор, пока я не просохну... – пот так и лил с моей башки, несмотря на комфортные плюс шестнадцать. -

– Гляди, Белозор, пожалеешь! – погрозила мне Тася. – Просить будешь – не дождешься!

– Ой, всё! – сказал я.

– Э-э-э-эй! В каком смысле? Это же я должна была...

– Бе-бе-бе! – сказал я, подхватил девчонок и быстро-быстро поднялся наверх, как будто и не было никаких ступенек.

Плоть слаба, дух животворит!

* * *

Мне обезьяны, если честно, не нравились. Они орут, воняют, страшненько выглядят и ведут себя как... Как настоящее быдло.

У них там в каждой клетке был пахан, который отбирал вкусные вещи у всех остальных, сидел, выпятив причиндалы, покрикивал и раздавал лещи. И неважно – макаки резусы это были, павианы-гамадрилы или какие еще приматы – схема была одна и та же. Строгая иерархия, вожак с причиндалами, или, если его нет – старшая и страшная самка, самая дикая. Ниже их по социальной лестнице – шустрые и умные прихвостни, подбирающие крохи с барского стола, и на самом дне – отщепенцы, которых все хреначат и отпихивают.

Благо, наши, человеческие детки в такие тонкости не влезали: протягивали орешки милым смешным обезьянкам.

– Ути какой маленький! Какие у него пальчики! А как его мама гладит по волосикам!

К клеткам с павианами мы их не подпускали, а резусы, зеленые и японские макаки своими крохотными ручонками помешать не могли. Мне резусы надоели, и я пошел к анубисам. Анубисы выглядели как черти: черные, с собачьими рожами, злыми глазами, величиной с хорошую дворнягу. Я увидел обезьяншу с мелким на груди и протянул им горсть орехов.

– О! – сказала обезьянша, ухватила сразу четыре и сунула их себе за щеки. – У-у-у...

С чего это она – я понял быстро. Черной молнией налетел вожак, отлупил своенравную женщину, выпихнул ее прочь с хлебного места и – черт бы его побрал – высунул свою морду и одну из рук сквозь прутья, ухватил меня когтистыми пальцами за предплечье, содрав кожу до крови, и потянул мою ладонь с орехами себе в пасть.

–О, курва! – я от неожиданности размахнулся и врезал нахалу пощёчину, свободной, левой рукой – по самой морде.

Дац! Получилось звонко! Обезьян заорал и отскочил вглубь клетки, матеря меня по чем свет стоит и раздавая пинки всем своим подданным. Ор выше гор, скандал и буря в стакане! Тут же подбежал кто-то из сотрудников в белом халате:

– Что вы себе позволяете! Да как вы смеете!...

Однако, увидев рану у меня, а не у обезьяны, успокоился внезапно и сказал:

– Не бойтесь, они у нас все привитые, практически стерильные, – и пошел по своим делам.

Ладно, я – дебил, полез в драку с обезьяном. Ладно, они молодцы, что животных привили и бубонной чумой, сифилисом, лихорадкой Эбола и черной оспой я теперь не заболею. Но обычную антисанитарию никто не отменял, вон у них там сколько всякой гадости в клетках! Я беспомощно озирался, пытаясь понять, где могу хотя бы промыть царапины, и тут увидел обычный такой кран, который торчал из стены одного из хозкорпусов института.

Пока девочки не заметили моего отсутствия, мигом рванул туда, открутил вентиль и сунул руку под напор холодной воды. А потом как-то резко понял, что нахожусь в месте, не менее провинциальном, чем Дубровица: несмотря на институты, университеты, санатории и черноморское побережье Анакопия была большой деревней, и встретить одного и того же человека семь раз за неделю в совершенно разных местах было здесь, видимо, практикой самой обычной.

За моей спиной послышались шаги и негромкие голоса:

– ... ну хотя бы некондиция, Самвел Равшанович... Ну ящика четыре-пять, сезон заканчивается, туристов не будет, чем животных кормить-то?

– Заявку через свое ведомство напиши, Афанасьевич! Ты ведь доктор наук, а? – он это произнес примерно так, как в моё время произносили "тыжпрограммист".

– ...Самвел Равшанович, ну уважьте? Мы отблагодарим... – я даже зубами скрипнул: это ведь был тот самый Самвел, начальник с фруктовых складов!

Какого черта научный работник перед ним унижается? Ну, то есть понятно – у Самвела есть фрукты, а здесь, в институте, их почему-то нет... Но почему так-то, а? Почему натуральный завсклада чувствует себя барином, а доктор наук, работающий в учреждении всесоюзного значения и явно играющий тут не последнюю роль, теперь стоит в позе просителя?

– Знаешь, Афанасьич, – тон складского начальника стал и вовсе фамильярным. – В АГУ на биологическом мальчик учится, Погосян его фамилия... Его бы по распределению куда-то ближе к Анакопии, например – к вам, младшим научным сотрудником... Ну и на практику зимнюю – тоже бы как-то чтоб он дома был, понимаешь? У вас ведь берут практикантов?

– Родственник ваш? – обреченно уточнил неведомый мне Афанасьич.

– Однофамилец, – усмехнулся Самвел. – Арсен Самвелович Погосян.

– А...

– Давай, машину вечером пришлю, что надо?.. И после зимней сессии тоже пришлю, как раз Арсенчик пригонит, он водить умеет...

Они так и шли дальше, по дорожке: кладовщик широко шагал, помахивая руками и неся впереди себя объемное пузо, а доктор наук семенил, согнувшись в три погибели. Иерархия?

– Ты чего тут под краном плещешься? Мы там тебя с девчатами ищем-бегаем... А это что у тебя такое? Ну Гера-а-а, ну только на секунду отвлеклась, а ты... Что случилось-то? – Тася смотрела на меня с укоризной, и вместе с тем – в предвкушении очередной охренительной истории.

– Подрался с обезьяном! – гордо сказал я. – Защищал мать и дитя от произвола криминального автритета. Тутошние работнички сказали – он привит и не заразен.

– А ты? – спросила она, доставая из сумочки флакон с духами.

– Что – я? Ащ-щ-щ-щ-щ! – Тася напшикала парфюмом на мои тяжкие раны и, довольная произведенным эффектом, злорадно улыбнулась.

–Ты – не заразен? А то мне с тобой еще жить, надо бы знать – вдруг я тоже на обезьян скоро кидаться начну?

– Ой, всё! – только и смог сказать я.

Второй раз за день!

* * *

Последние дни пребывания в санатории "Белая Русь" запомнились целым калейдоскопом эмоций: мы с Тасей всё-таки поднялись к развалинам Анакопийской цитадели, оставив детей под присмотром воспитателей, и я сделал пару отличных снимков, а еще – побывали в монастыре и карстовых пещерах, покатались на фуникулере...

В перерывах между процедурами и походами я носился по городу как угорелый: знание имен Самвела Равшановича Погосяна и того самого батоно Тариэла Автандиловича Папуашвили из парткома, позволяло мне делать вид, что я в теме. Пользуясь информацией по схеме, которую мне поведал феномен моего подсознания – товарищ Каневский, я мог наполнять кассеты моего диктофона совершенно жуткими подробностями – иногда внаглую записывая беседу то с одним, то с другим типом, иногда – надиктовывая самостоятельно. Я, черт побери, даже не знал, что мне теперь со всем этим делать! Всевозможные заместители заместителей, водители, грузчики и товароведы, разомлев от шуршащей десятирублевки и развесив уши от упомнинания знакомых имен легко "кололись" и рассказывали, к кому нужно обратиться, чтобы достать тот или иной объем чая, лимонов, мандаринов, сухофруктов – чего угодно, вполне официально и по заниженным ценам!

И это страна, где и у стен есть уши? Живут, ёлки, в счастливом неведении, и не подозревая, что в кармане у собеседника может быть диктофон! Типа, отошел за полквартала, или пересел в дальний угол кафе – и всё, никто не услышит, конспирация на уровне... Наши-то, смартфонные детки, в будущем ведут себя гора-а-здо осторожнее! Хотя тоже – не все. Вон некоторые непотребства на камеру творят и думают, что никто не увидит.

Плодоовощная мафия запустила в Апсару свои щупальца по очень простой причине: тут были фрукты, и тут были овощи. Уверен – эти самые щупальца тут были ма-а-аленькие, как у той осьминожки из мультика. Представить страшно, что творилось, например, в Средней Азии или крупных республиках Закавказья! История с дефицитом и гнильторгом приобретала несколько другую окраску: если мы отправляем одним товарищам продукцию высшего сорта под видом некондиции, то совершенно очевидно, откуда у других товарищей такое количество гнилья на складах и прилавках!

Ну да, безалаберность, бесхозяйственность и "всё кругом колхозное, всё кругом моё" – это понятно. Но, как сказали бы в Бобруйске – это две большие разницы: пытаться сохранить и продать фрукты похожие на фрукты, и работать с товаром, похожим на однородное месиво! Самое паршивое заключалось в том, что, насколько я помнил, на овощебазе у Постолаки с удовольствием закупались товарищи из Московского горкома, ОБХСС, МВД, КГБ и тэ дэ и тэ пэ... И товарищу Постолаки вручали грамоты и фотографировали его на фоне идеальных, один к одному выложенных на паллетах качанчиков капустки и оранжевеньких мандаринок. Вот так вот, мол, нужно хозяйство вести... Заслуженный работник торговли СССР на секундочку!

По всему выходило – цепочка взяток была просто чудовищной: разницу в ценах между "кондицией" и "некондицией" Постолаки использовал для того, чтобы финансово повязать каждое звено своей схемы. От завсклада товарища Погосяна до руководства Мосплодоовощторга... А те, в свою очередь, башляли еще выше – или ниже. Самвел, например, уговорил ответственного Заура, а товарищи из Мосплодоовощторга явно имели дело с важными товарищами из Мосгорсовета или Горкома...

Этот Постолаки явно развернулся бы в девяностые. Может потому его и расстреляли – чтобы не развернулся? Или – чтобы не потянул за собой тех самых важных товарищей? Ничего, в этой истории у нас есть методы против Кости Сапрыкина! Службе Активных Мероприятий явно пригодится громкое раскрытое коррупционное дело – как раз по профилю Волкова. А мне в частности и "Комсомолке" в целом очень пригодится журналистское расследование...

А потому я пошел заказывать межгород – нужно было связаться с Исаковым. Он ведь теперь был моим куратором – если называть вещи своими именами, как заповедал незабвенный редакционный водила Юрий Анатольич.

– И на Мурманск еще закажи! – сказала Тася. – Там мама на пенсию выходит, хочу узнать как она... Всю жизнь проработала, как бы не захандрила.

Мне было сложно представить себе, как будет хандрить Марья Ивановна – моя пока еще не тёща. Она ведь была такой же как Тася – валькирией! Такие не хандрят, такие на пенсии организовывают бизнес, или секцию по йоге, или на приусадебном участке начинают разводить археспор и эхинопсов... Но в любом случае – позвонить и вправду стоило, так что я побежал на переговорный пункт.

* * *

Комната моя была совершенно свободна: Эрнест съехал сразу после того, как добился всего, чего хотел от девушки – тренера. Как оказалось, таким как он закон не писан и заезд у них может окончится когда угодно.

И, конечно, ко мне тут же подселили какого-то деда из Гродно. Дед был вполне приличный – не пьющий, не храпящий. Читал книжки, ходил на танцы и процедуры, мы с ним даже в шахматы пару раз играли. Он рад бы был общению, но я, понятное дело, больше с девчатами время проводил.

– Ну, бывай, соседушко! Адрес у тебя есть, номер телефона – тоже. Будешь в Москве – посмей только не позвонить! – вот что сказал Эрнест, когда закидывал не плечо свою модную спортивную сумку. – Я всё порешал тут, теперь пора возвращаться. Надеюсь, увидимся.

– Ага, – сказал я. – Удачи!

Кожанка у него появилась снова – новая, скрипучая. Ту, старую, всё-таки спёрли с забора, а он вмиг "достал" себе еще одну – кажется, даже итальянскую. Умеет, гад!

Гад на прощанье лучезарно улыбнулся, и черная "Волга" увезла его с глаз долой. Были у меня сомнения: казалось, что-то он про меня понял, но... Дело в том, что, за всё время нашего совместного проживания этот самовлюбленный тип даже фамилию мою не спросил. Если и видел ее – то только в документах при оформлении. А так всё "соседушко", или в лучшем случае – "Гера". Хотя – даже учитывая его безалаберность, вряд ли он ни разу не услышал, как меня называли Белозором – на процедурах, например. Или – Аська с Васькой. Или – Таисия...

В общем – до того, как раскручу всю цепочку с Постолаки, видеть его снова мне не очень хотелось. Хотя, возможно, всё равно придется.

Так или иначе, я связался с Исаковым перед самым отъездом:

– У меня кое-что есть, Владимир Александрович. Надо бы как-то материалы в Москву переправить, чтобы не потерялись, а то страшновато... Куда подойти? А почему – в Туапсе? В Туапсе я только проездом буду. Ах, это около вокзала...

– Аха-ха-ха, Белозор! – Исаков явно был рад меня слышать. – А я ведь зна-а-ал, знал что ты в отпуске не усидишь! Я ждал, ждал какой-нибудь дичи! Что там на сей раз? Оружие, наркотики, торговля людьми?

– Мандарины, – сказал я. – И лимоны.

– Ох, мать! – испугался Исаков. – А сдюжишь?

– Сдюжишь – не сдюжишь, а причешут – заутюжишь! – невесть из каких глубин памяти – моей или Белозоровской – извлек я приговорку.

– Аха-ха! Ну давай, вынесешь свою передачку, человек будет со свежим номером "Комсомолки" в руках.

Вечером я засел писать текстовку расследования – понятно, что первой его части. Почерк был отвратительный – сказывалась привычка к клавиатуре, да еще и копирка между листами бумаги разборчивости не добавляла. Нужно было оставить один экземпляр себе – для Ваксберга, должен же я буду произвести правильное первое впечатление на главреда, а второй – передать с курьером в Москву, там ее вроде как обещали сунуть в камеру хранения на Белорусском вокзале. Скорее всего, Исаков маякнет Волкову, и тот сразу сунет туда свои загребущие лапы, ну да и черт с ним... Захочет поторопиться – потеряет даже не половину – две трети цепочки! Всех деталей ведь у меня пока нет, но общая канва намечалась впечатляющая...

Я писал в своей комнате, под аккомпанемент сопения соседа над книгой. Он мне не мешал, я ему тоже... В дверь тихонько постучали:

– Гера, ты тут? – это была Таисия. – К вам можно? Или выходи ко мне?

– Эх, как жаль что я не Гера! – усмехнулся дед.

– А что? Вы тоже мужчина видный, очень даже! – вернула улыбку Тася. – Но я именно этого охламона люблю!

– Ну-ну! Эх, молодежь! – соседу явно понравилась смелость девушки.

Мы вышли в коридор:

– Слушай, мы с девочками наверное полетим самолетом в Мурманск. Из Сочи. Маме действительно грустно, просит внучек к ней привезти... Я думаю – почему нет, ну пропустят садик пару недель, зато с бабушкой пообщаются. Я потом их заберу, или мама сама прилетит к нам – в Минск. А ты – в Москву сразу?

– В Москву. Семинар, то, сё... А детям как – из субтропиков в Арктику? Акклиматизация там, не знаю...

– Ох уж это твое то-сё! – ткнула она меня пальчиком в грудь. – А за детей не беспокойся, это такие подруги – закаленные! И знаешь что? Я к тебе прилечу через пару дней, погуляем там, переночую – а потом на поезде уже в Минск поеду. Всё равно еще почти неделя отпуска!

– Ого! – удивился я. – Ну идея – огонь, если честно! Я телеграмму дам или позвоню, где остановился, ага?

– Ага!

Но, учитывая все вводные, где-то в районе солнечного сплетения появилось тревожное чувство: может не надо ей в Москву сейчас?

Глава 9, в которой на ум приходят слова классика

Ехать в поезде без девочек – это было... Привычно! Почему не самолетом? Потому что на вокзале в Туапсе ждал человек с «Комсомольской правдой» в руках, чтобы забрать передачку для инквизиции – то есть, для Службы Активных Мероприятий, конечно. А ехать из Анакопии в Туапсе, чтобы оттуда возвращаться в аэропорт Сочи... Всё одно – день терять. Лучше уж в поезде чаю попить и книжечку почитать – благо, купил томик Александра Грина в букинистическом, еще в Анакопии!

Человек оказался молодым подтянутым милиционером, и номер "Комсомолки" у него был свежим. Он козырнул, принял у меня из рук коробку с кассетами от диктофона и моими записками сумасшедшего, а потом вдруг наклонился слегка, и негромко сказал:

– Товарищ Белозор?

– Да-да?

– Спасибо вам за пацанов. У меня два одноклассника вернулись из Афгана, после ваших... Ну, этих... Когда вы на руку смотрите...

– А... – я, честно говоря, растерялся. – Хорошо, что вернулись. Пусть все вернутся живыми! Газеткой не поделитесь?

– А вы не читали? Держите, конечно! Там про переговоры в Кабуле... Может, кончится война – и у нас жизнь меняться начнет!

Переговоры в Кабуле? Однако! Задумавшись о глобальном, я рассеянно попрощался с милиционером, совершенно упустив тот момент, что этот старший лейтенант – гладко выбритый, в отутюженной форме – говорил со мной о переменах как о чем-то само собой разумеющемся, уже решенном! Вообще, если задуматься – об этом говорили все.

Даже старики на Анакопийской набережной, пациенты санатория во время процедур и работники столовой на раздаче:

– Машеров это голова! – тряс бородой один.

– Я б Романову палец в рот не положил! – качал головой второй.

– Выведут ли войска из Афганистана? – задавался вопросом третий.

– Посадят ли Алиева? – обсуждали поварихи.

– Удержится ли Рашидов? – трепались шахматисты на лавочке под деревом.

Как будто у людей прорвало клапан, и стало можно то, что давно было нельзя: например, обсуждать высокую и местную власть вслух. Конечно, свои рассуждения и диванные прогнозы они выстраивали, основываясь на имеющихся источниках информации – то есть официальных газетах, радио, телевидении. Других-то не было!

Как у классика: "Если вы заботитесь о своём пищеварении – мой добрый совет: не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет. – Гм… Да ведь других нет!.."

Вот и читали. И говорили – о медицине меньше, о большевизме – больше. И на пищеварение не жаловались... Возможно – усилиями одного адепта гонзо-журналистики советские газеты перестали вызывать пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит и угнетенное состояние духа? Ну, не все, конечно – "Правда" оставалось "Правдой", например. Но вот незабвенный "Маяк" или та же "Комсомолка" – они задавали новый тон...

И тем более влиятельными становились фигуры журналистов, которые не боялись светить свою физиономию и ставить настоящую фамилию под материалами. И не стеснялись высказывать своё мнение – пусть и причесанное в некотором, хотя бы примерном соответствии с генеральной линией... Нет, полесский доморощенный спецкор-оппортунист был не единственным в этом плане. И в Белорусской ССР после перевода газет на хозрасчет, и в других республиках Союза появились свои акулы пера, которые пытались поднимать острые темы, асфальтоукладчиком проходясь по местным "боярам". Конечно – после отмашки сверху. Но и это было уже великолепно!

На самом деле я думал о всяком-разном, вокруг прессы и ее влияния на развитие общества, и делал пометки – нужно же было что-то говорить юным журналистам на семинаре? Вот об этом и порассуждаем – о роли личности в журналистике. Черчилль, например, тоже был корреспондентом в свое время. И Муссолини... Не художниками, как говорится, едиными!

Я сидел в купе, пил чай с лимоном из граненого стакана в подстаканнике, смотрел на фотографию Машерова и Масуда в центре Кабула, которые пожимают друг другу руки – на первой полосе "Комсомолки", и на моей роже расцветала дурацкая улыбка: всё-таки они встретились!

Поезд стучал колесами, отмеряя километры на север, и с каждым часом становилось всё холоднее – мягкий климат Восточного Причерноморья сменился сначала промозглыми степными ветрами , а потом – холодными лесистыми просторами Среднерусской возвышенности. Москва была всё ближе.

* * *

Меня приняли как раз в тот момент, когда я по своей привычке стоял и рассматривал главный фасад Казанского вокзала. Этот шедевр модерновой индустриальной архитектуры, выстроенный аж в девятнадцатом веке по проекту Алексея Щусева уже претерпел некие изменения – годы эдак в пятидесятые здесь достроили зал пригородного сообщения. Но в целом – внешний вид Казанского очень отдаленно напоминал привычный москвичам и гостям столицы экстерьер площади трёх вокзалов... Масштабные работы тут будут развернуты еще нескоро – лет через семь...

Темнело, любоваться вокзалом мне оставалось недолго, и я решился пройти вдоль фасада, но увы!Меня ждало настоящее досадное недоразумение, если выражаться цензурно: воспользовавшись архитектурным трансом, ко мне подкрались и крепко ухватили за руки какие-то коренастые плотные мужчинки в одинаковых цивильных куртках.

– Секундочку! – сказал я и выдернул свои предплечья из их цепких лап. – Например, можно представиться, а то ведь я и драться с вами начну!

Не то чтобы я совсем не испугался... Испугался, конечно! И разозлился – не без того. Я ведь ждал чего-то подобного, но рассчитывал, что навалятся на меня вернее всего в гостинице, и поглазеть на московскую суету и сравнить ее с той же суетой, только на букву "х" и происходящей на сорок лет позже, я всё-таки успею. А фигушки! Хватают, понимаете ли, волочь куда-то пытаются...

– Вам, мужики, чтобы меня утащить, нужно было или пыльным мешком по голове бить изо всех сил, или еще четверых позвать, – глумился я. – Представьтесь пожалуйста, а то ведь милицию позову! Вон, глядите, постовой на нас косо смотрит! Может вы – уголовники?

– Товарищ Белозор, ну что же вы так? – странным тоном проговорил один из плотных мужчинок. – Вы же всё понимаете! Пройдемте в машину.

Он даже сделал широкий жест в сторону какого-то автомобиля. Ладонь у него была широкая, с короткими толстыми пальцами, а сам этот товарищ всей своей личностью и фигурой походил на Сэма Гэмджи из кинотрилогии "Властелин Колец". И, кажется, Сэм Гэмджи тут играл первую скрипку – в отличие от фильма.

– Шутите? – мои брови взлетели вверх. – Представьтесь пожалуйста, предъявите удостоверения... Вы не в форме, хватаете меня, пытаетесь усадить в автотранспорт. Я сейчас с перепугу начну биться в припадке и непроизвольно дергать руками и ногами, могу кого-то травмировать ненароком, у меня ж сотрясение мозга было, если вы не знаете!

– Какое-такое сотрясение? – неуверенно проговорил второй. – В каком-таком припадке?

– Это медикам виднее, какое там сотрясение. Грузовик меня сбил, с картошкой, – разглагольствовал я, не сдвигаясь с места. – Вот, в санатории лечился. Реабилитацию проходил после травмы. Вы что, хотите чтобы вся реабилитация пошла на смарку?

– Та-а-а-к... – тот, который был похож на Сэма, потер переносицу. – И что нам делать?

– Как – что? Представиться, показать мне удостоверения, сообщить причину задержания, потом – доставить меня... – я снова и снова повторял прописные истины. – Куда там обычно доставляют? В полицейский участок?

– Попрошу без оскорблений, гражданин Белозор! – нахмурился второй. – Доставляют у нас в отделение милиции!

Вот я и гражданином стал вместо товарища.

Второй – видимо, подчиненный – на хоббита не походил. Лицо у него было более смуглое, мясистое и свирепое, и мой мозг мигом примерил на него маску урук-хая. В целом – сходство определенно прослеживалось, даже прикус такой же, неправильный... А вот представились бы – сразу перестали бы быть хобгоблинами, не пришлось бы моему подсознанию примерять на них роли фантастических тварей.

–Капитан Семен Федоров! – всё-таки полез за удостоверением старший, как будто прочитав мои мысли.

Я едва не хрюкнул: значит – угадал? Сэм?

– Старший лейтенант Амаяк Сарумян! – тут же подхватил второй и один Бог знает каких невероятных усилий мне стоило, чтобы не заржать в голос.

Сарумян? Серьезно? Такая фамилия бывает? Дурной приступ веселья был прерван удостоверением, сунутым мне в самое лицо: транспортная милиция! Что ж, резонно – я, всё-таки, только что слез с поезда. Но к чему тогда автомобиль? Так или иначе – фамилии их я запомнил, убить меня не убьют – не идиоты же они. Так что еще пободаемся!

– Ничего-ничего, гражданин Белозор. Посмотрим, кто будет смеяться последним! – сказал Сэмуайс Федоров и открыл передо мной дверь авто. – Присаживайтесь. Рюкзачок с собой можете взять, в салон. В багажнике он без надобности!

Ну, без надобности – значит без надобности. Плотные милиционеры сжали меня своими телами с двух сторон и набычились. Я крякнул, распрямил плечи и бесчеловечно вдавил Сэма и Сарумяна в стены автомобиля. Хорошо быть Белозором!

– Ыть! – сказал Сарумян.

– Ты чего, сильно здоровый? – уточнил Сэм, он же – Семен Федоров.

– А как же! В Анакопии в санатории был, – продолжал гнать я. – Всесоюзная здравница! Подлечили меня на "пять", вот что я вам скажу... Поправил здоровье!

Машина ехала по Москве, а я дивился на чистые полупустые улицы, отсутствие рекламы, практически свободные тротуары – по меркам будущего, конечно. Ситуация меня напрягала постольку, поскольку я мог не успеть завтра прибыть в редакцию, а послезавтра – встретить Тасю. Всё остальное я уже проходил и результат в целом тоже мне был известен.

Конечно, существовала вероятность, что того милиционера с вокзала Туапсе перехватили, и... И всё равно – это ничего не меняло. Исаков знал, куда и когда я приеду, и знал про фрукты – и он совершенно точно позвонит Ваксбергу, уточнить, объявлялся ли я у него... Короче – если меня не расчленят и не закопают под кустиками в Сокольниках, или не переправят куда-нибудь в Кампучию – дубровицкая мафия меня найдет. Если еще не нашли. Они теперь высоко сидят, далеко глядят...

Это ощущение "крыши" здорово понижало уровень адреналина в крови.

* * *

Кажется, это был район Павелецкого вокзала, рассмотреть точнее я не сумел: машина нырнула в одну из бесчисленных московских улочек, мимо интересного дома – углового, с колоннами на треугольном крыльце.

– Давай, выходи! – капитан Сэмуайс Федоров не скрывал своего раздражения.

Его можно было понять: впрягли товарища транспортного милиционера в явный блудняк, и шишки собирать придется ему, а не дядям в шикарных погонах и удобных кабинетах. Удостоверение-то я видел, и имя-отчество запомнил намертво!

Когда я вылез, Амаяк Сарумян тоже подступился ко мне, с другого бока, но руками не трогал. Даже рюкзак у меня они не забрали! Это настраивало на оптимистичный лад, и я, повинуясь жестам своих сопровождающих (или конвоиров?) бодро прошел под арку, в темноту открытой двери. Осмотреться времени не было – вверх, вверх по лестнице, в какую-то то ли клетушку, то ли квартирку...

Милиционеры завели меня в темную комнату и усадили на стул – обычный, фанерный. Кроме стула тут были какие-то шкафы с книгами и письменный стол. Сарумян обошел его, включил настольную лампу и направил мне ее в самое лицо:

– Ждите!

И вышел из комнаты. Федоров – тоже.

Ждать и смотреть на горящую лампу? Это что вообще за идея? Никто меня не связывал, так что я развернул стул спинкой к источнику света, сел на него и достал недочитанную "Комсомолку". Там как раз что-то про строительство городов нового типа в Приморском крае писали – вроде как намечалась новая Всесоюзная молодежная стройка? Это явно был выверт уже этой, новой реальности – ни о каких городах нового типа в Приморье я и понятия не имел. Или всё-таки...

...На краю сознания замелькали строчки из какой-то смутно знакомой статьи, явно распечатанной на принтере, с пометками корректоров. И заголовок – "100 лет Союзу Советских Республик", и подписана она моей... МОЕЙ настоящей фамилией! Я, кажется, даже начал различать внутренним взором первые строчки – как обычно лид (первый жирный абзац под заголовком) представлял собой обычную вводную часть о вековой истории, противоречивом этапе становления и роста, великой Победе, послевоенном восстановлении народного хозяйства... А дальше, дальше?..

– Виктор Васильевич, проходите, – произнес за моей спиной голос капитана Федорова. А потом его интонация стала удивленной и злой: – Какого хрена, Белозор?! Ты совсем берега потерял?! А ну, повернись сюда, паяц!

– А на кой хрен? – парировал я. – Ясно же, что вся эта история с темнотой и лампой для того, чтобы я не видел лицо Виктора Васильевича. Так давайте я лучше спиной посижу, зачем мне слепиться? За углом вы меня, как я понял, расстреливать не будете, мне с этими глазами еще жить...

– Черт с ним, пусть сидит! – произнес сердитый усталый голос, наверное, Виктора Васильевича. – Пойдите там с товарищем Сарумяном кофе на кухне попейте, у нас разговор конфиденциальный.

Конфиденциальный? Вона как? Милиционеры тоже были явно раздражены: по крайней мере дверь хлопнула именно с таким настроением.

– Послушайте, Герман Викторович, я очень занятой человек. Но был вынужден сорваться с работы, ехать на встречу с вами... Знаете почему?

– Потому что я мальчик, который тыкает палкой в осиное гнездо, – сказал я. – Осы, конечно, могут очень больно покусать мальчика, даже, теоретически, прикончить его – но гнездо от этого целым не станет.

– Ну вот, приятно иметь дело с умным человеком! – Виктор Васильевич хлопнул ладонями по столу. – Возможно, нам удастся договориться.

Договориться... Кем бы ни был этот Виктор Васильевич – человеком из Мосплодоовощторга, Мосгорсовета или Горкома, или может – еще кто-то, важный и влиятельный, по большому счету нам с ним говорить было не о чем. Только он этого еще не осознал.

– Так, Белозор... Мне нашептали, что у тебя новое расследование в сфере торговли. Сверху нашептали. Советовали приготовиться...

– И вы решили украсть меня с вокзала?

– Пригласить на разговор, Герман Викторович... Торговля – дело тонкое, можно дров наломать...

– Это вы говорите мальчику, который осознанно тыкает палкой в осиное гнездо? – усмехнулся я.

– Мальчики ведь не только тыкать палками в гнезда любят...

– Варенья – десять банок! Печенья – двадцать пачек! Халвы ореховой – полтора килограмма! А сгущённого молока – по двадцать четыре банки в сутки! – немедленно выдвинул я свои требования. – Виктор Васильевич, мы с вами водим какие-то непонятные хороводы друг вокруг друга. Скажите прямо – чего хотите?

– Та-а-ак. Ладно. Белозор, я хочу чтобы вы сказали – под кого копаете? Давайте договоримся как разумные люди: я понимаю, работа у вас такая – бороться за чистоту рядов и подсвечивать перегибы на местах, и вы не по своей инициативе это всё делаете... Но можно ведь найти компромиссы: новоявленный Великий Инквизитор получит свою жертву для аутодафе, вы получите свое расследование и расположение влиятельных людей, и благодарность от меня лично.