Текст книги "Атташе (СИ)"

Автор книги: Евгений Капба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Давай, друг мой! На тебя надеется Империя, Наталь и всё консервативное человечество! Не подведи! – Феликс снял с меня фуражку, нахлобучил шлем, повязал шарф на шею и отсалютовал – по-пижонски, двумя пальцами от виска.

И с чувством выполненного долга спрыгнул на траву, скотина.

Я как раз пристегивал ремни, когда вспомнил нечто важное:

– А куда здесь, простите, блевать, господин пилот?

Но пилот по фамилии Уткин меня не слышал в своем кожаном шлеме. Да и мотор ревел во всю мощь – аэроплан набирал ход по взлетной полосе, а потом он оторвался от земли, сделал круг и помахал крыльями. Кажется, это он сделал зря – желудок мой пошел на штурм, вознамерившись подчинить своему дурному влиянию все остальные органы.

Верите или нет – изгадить всю кабину мне помешало только хорошее воспитание. Я ведь должен буду торопиться на какой-то "Голиаф", который вот-вот отправится, и убирать всё непотребство придется или Уткину, или человеку вовсе случайному! Допустить подобного я не мог, а потому крепился, сколько мог – и тупо пялился на выбитые при штамповке мелкие буквы на бортике кабины. Наверное, они обозначали фирму-изготовителя… или всё-таки модель самолета. "DAVID" – вот что там было написано, и я пытался понять – это галлюцинации, или реальность на самом деле настолько абсурдна? А потом меня просто подкосило – и я, по всей видимости, уснул, повиснув на ремнях в самой причудливой позе.

Так что ни небесная синева, ни белые барашки облаков, ни удивительные пейзажи, открывающиеся с высоты птичьего полета, меня не радовали – я спал и снов не видел.

III ПЕРВЫЙ КЛАСС

Я держался молодцом даже после того, как очнулся во время приземления. Содержимое желудка в неравной борьбе превозмогло воспитание уже на траве аэродрома, после того, как мы сели.

– А вы ничего, – сказал Уткин, – Думал, вы мне всю вторую кабину испоганите с непривычки. Мы прибыли в Энрике-о-Навегадор, порт вон там. Хватайте саквояж, ловите пролетку и мчите в гавань – у вас есть полчаса, пока посадка на "Голиаф" не окончилась... И шлем отдайте.

Утерев рот платком, я проводил взглядом его спину в кожаном реглане. Он снова орудовал вокруг аэроплана, пытаясь завести мотор. Какой-то невероятный запас хода у этого "Давида"! Хотя, наверняка, у конторы, к которой принадлежат и Феликс, и Уткин где-нибудь за во-о-он теми холмами имеется база и аэродром подскока...

Пилот наконец справился с мотором, и, не спрашивая ни у кого разрешения на взлет, взобрался в кабину, махнул рукой на прощанье, и, аккомпанируя себе ревом двигателя, скрылся в небесной синеве. Улетел – да и черт с ним. Скучать не буду, хотя вроде бы мужик он неплохой...

– Мистер, мистер, вы тот пассажир, что опаздывает на лайнер? – за плечо меня тормошил пожилой мулат в светлом мятом хлопковом костюме, – У меня есть двуколка, за четвертак довезу...

Бог его знает, какая валюта у них в ходу, в этом Энрике-о-Что-то-там... Эскудо, наверное? Есть ли в саквояже, который передал мне Феликс, эскудо – я понятия не имел. А потому, пошарив по карманам, извлек оттуда пару потертых серебряных монет неясной принадлежности и показал их смуглому мистеру.

– Пойдет?

– Давайте их сюда!– протянул он сразу обе руки.

– После поездки, – отрезал я.

Мулат погрустнел и зашагал через поле мимо дощатого одноэтажного здания, которое выполняло здесь, видимо, роль аэровокзала. Глядя на пошарпанную двуколку с парой поломанных спиц в колесах и запряженной в оглобли ледащей кобыленкой, я с затаенной грустью вспомнил Зайчишку и крепкие фургоны гемайнов.

– Н-н-но, дохлая!– мулат изъяснялся на пиджин-лаймиш, и кобылка его, по всей видимости, понимала.

Я тоже – понимал. Приходилось слушать треп о храбрых конкистадорах, которые отвоевали сей благодатный полуостров у каннибалов и выстроили тут замечательный город Энрике-о-Навегадор в честь какого-то мореплавателя, который ни разу не совершил ни одного дальнего плавания... Построили форт – вон тот, с десятью круглыми массивными башнями, собор – этот, с горгульями на верхнем ярусе и окном-розой. Вообще-то городок был симпатичный: мощеные улицы, слегка облупленные светлые домики меж апельсиновых рощ, приличная центральная площадь, магистрат и рынок... И люди деловитые, работящие – здесь подкрашивают, там подстукивают, что-то куда-то тащат, суетятся.

Но все это провинциальное обаяние меркло перед громадиной "Голиафа", который стоял на якоре в бухте уже под парами. Огромный четырехтрубный океанический лайнер длиной не менее трехсот метров, а высотой – двадцати от ватерлинии до шлюпочной палубы, он заполнял собой все пространство, и, казалось, был больше всего Энрике-о-... вместе с мулатом, кобылой, аэродромом и рыночной площадью.

– Деньги, деньги! – пошевелил пальцами мой добровольный извозчик.

Я сунул ему монеты и зашагал по набережной к пирсу, туда, где качался на волнах паровой катер с лайнера. Едва не срываясь на бег, растолкал мастеровых и моряков с парусных судов, стоящих на рейде, и приблизился к подтянутому молодому человеку в форме. Он смерил меня удивленным взглядом. Ну да: сначала сутки в седле, потом сумасшедший полет на биплане свежести и представительности не добавили. А потому – гримаса на лице моряка была вполне обоснованной.

– Сейчас-сейчас, – сказал я и полез в наружный карман саквояжа.

Документы и билет должны были быть именно там. Новомодные книжечки-паспорта появились не так давно, но были довольно удобными – форматные листы гербовой бумаги, использовавшиеся последние пару сотен лет, постоянно мялись и рвались. Нащупав наконец глянец обложки, я потянул документ наружу. Вот оно как! Я нынче имею вид на жительство Винланда? Однако... А вот имя и фамилия вполне имперские, как и паспорт. Нужно будет изучить легенду, а то так и проколоться недолго!

Протянув паспорт со сложенным внутри билетом, я наконец получил возможность отдышаться.

– Первый класс? – удивленно проговорил флотский и снова критически меня оглядел, – Прошу на борт, сэ-э-эр!

Катер уже был забит битком, и после меня на борт взошла только семья буржуа: почтенный полненький господинчик, похожий на арелатца или аппенинца, его сухопарая супруга, две девочки лет пяти-семи и гувернантка. Они тоже должны были путешествовать первым классом, иначе черта с два "Голиаф" стал бы задерживаться... Я уселся на одной из лавок поближе к борту. Это было практично, учитывая мои неопределенные отношения с морской болезнью.

– Что, браток, не фартануло на приисках? – шмыгнув носом, произнес мужичок полукриминального вида, наклонившись к самому моему уху, – Или ты из вояк?

Я неопределенно пожал плечами. Интересно получилось: как пассажир первого класса я мог бы претендовать на удобное мягкое кресло на носу катера, рядом с важными дамами и господами, а уселся всё равно здесь – среди дебелых теток, вот таких вот типов и целых семейных кланов – с детьми, бабушками, клунками и котомками.

Суденышко наконец отчалило, и борт "Голиафа" постепенно становился всё ближе и ближе.

* * *

Никогда мне не доводилось чувствовать себя зажиточно. Интеллигент, если хотите – разночинец, в предках которого числились исключительно врачи, ученые, преподаватели, мошенники, грабители и лучшие женщины в мире, я всегда чувствовал себя неловко в окружении золотой лепнины, бархатных кресел и вычурных светильников. Даже в бытность адъютантом его превосходительства я этой роскоши не вкусил – Артур Николаевич жил скорее как отставной полковник или профессор университета средней руки, чем в стиле самовластного правителя одной из величайших держав современности. Впрочем, Крестовский никогда и не был сатрапом и деспотом, решал вопросы за рюмочкой чаю, в спокойной обстановке беседуя с такими же великими стариками, как и он сам.

А вот теперь я мог почувствовать себя на самом деле по первому классу! Каюта была обставлена по-барски. "Дорого-богато!" – так сказал бы Стеценко. Ну, вот на кой черт мне такая кровать? Я сразу отверг идею спать на этом чудовище с балдахином, определив своим местом обитания замшевый диванчик вполне подходящих габаритов. И для начала вывалил на него всё содержимое саквояжа: стоило привести себя в порядок и переодеться.

Меня ведь и на борту "Голиафа" чуть было не отправили в трюм к третьему классу – по одежке встречают, как бы это ни было банально. Только вмешательство второго помощника капитана (это он встречал пассажиров на пирсе Энрике-о-Навегадора) исправило недоразумение. Сей достойный моряк максимально корректно порекомендовал мне одеться подобающе или воспользоваться корабельным магазином готового платья – таковой тут имелся. А старшая горничнаяНатали – отличная портниха и за денежку малую вполне способна подогнать костюм по фигуре. Она вообще очень способная, но это так, как мужчина мужчине, строго конфиденциально...

Теплилась обоснованная надежда, что контора в лице Феликса позаботилась о гардеробе – и я мигом убедился в этом. Среди груды сорочек, брюк, штиблетов и исподнего радовала глаз "олива" – парадная форма поручика корпуса пограничной стражи. И отличные яловые сапоги. Если бы я собирался делать карьеру военного – я бы стал пограничником...

На кителе сверкали ордена. Мои ордена! Полный бант Серебряного креста, даже тот, который я так и не принял – первой степени, за миссию в Новый свет. Вот ведь черти, знают, что я не люблю всей этой показухи и никогда не выставлял напоказ... Ну, да Бог с ними – первый класс, нужно соответствовать! Однако, если поручик пограничной стражи – то какого черта документы с Винланда? С этим нужно было разбираться.

Ощупав подкладку саквояжа, нашел два сюрприза: второе дно и папку с бумагами у боковой стенки. На дне лежал стандартный армейский револьвер, отличный раскладной нож и плоская фляжка, в которой нечто булькало. А что касается папочки... "Перед прочтением сжечь, потом съесть пепел и снова сжечь" – было наискосок написано на картоне почерком Феликса. Юморист, м-м-мать.

Раздался стук в дверь. Я мигом набросил на всё барахло покрывало и обернулся. В каюту заглядывала приятная молодая женщина и вежливо улыбалась, демонстрируя ямочки на щеках.

– Меня прислал мистер Тон, второй помощник... Он сказал – у вас есть проблемы с гардеробом...

–А-а-а-а, вы – Натали, да? Мне, право, неловко, но вот этот вот наряд дорог мне как память, – я оглядел свой "хаки" без знаков различий, – Подскажите, куда я могу...

– А давайте я сразу заберу? Снимайте, я отвернусь! Банный халат – в шкафу. Ванна вон там, как горячую воду включать – знаете? – без тени смущения проговорила она.

Какая, однако, бойкая натура!

– С водой я разберусь. Что ж... Если обещаете не подглядывать...

Не Бог весть что, но светить протертым и пропотевшим исподним мне явно не улыбалось. Стянув сапоги, мигом разделся, вывернул карманы гимнастерки и галифе, доставая всякие полезные мелочи, тут же отправил подштанники и белугу в мусорную корзину. Вот уж о чем жалеть не буду – две недели их таскал, один раз едва простирнул в речке, а потом еще эти клятые прогулки верхом...

Накинув халат и обернувшись, я ошарашенно глянул на Натали, которая беззастенчиво всё это время, оказывается, разглядывала мои не слишком впечатляющие стати и мой афедрон – тоже.

– А вы ничего! Поджарый, жилистый... – сказала она, забрала хаки и вышла за дверь.

Да что это такое? Я чувствовал, что лицо у меня горело как у красной девицы на выданье. Ну, и черт с ним – следующие полчаса я отмокал в огромной медной ванной, так что цвет моего лица никого смутить не мог. Горячая ванна после долгих недель походной жизни – это настоящее блаженство! Правда, щипало стертые седлом ляжки – ну, и черт с ними, с ляжками.

А дверь в каюту закрыл на оба замка и придвинул еще и стул, которым подпер ручку. Папка и револьвер лежали тут же, на тумбочке под умывальником.

* * *

Морская болезнь то ли испугалась габаритов «Голиафа», то ли полученная на «Гленарване» прививка от сего недуга была вполне достаточной – так или иначе, я чувствовал себя вполне прилично. А потому – прямо в банном халате на голое тело расположился на диванчике с папкой в руках.

Пробиваясь сквозь канцеляризмы и официальщину, я сосредоточился на главном: мне предстояло разыскать пятерых человек. Или на Сипанге, или на окрестных островах – как повезет. Они шли двумя пачками – по двое и трое, и скорее всего, должны были держаться именно таким образом. Обо всех них я читал в газетах – еще тех, лоялистских. А лоялистские газеты – это такое странное явление... В общем, прочитанное в них стоило делить на два, потом извлекать из полученного квадратный корень и после этого использовать по назначению. Например – рыбу заворачивать. Но, как оказалось, и Лось, и Гусев, и даже Петр Петрович Пьянков-Питкевич с таинственной мадам Софией Ламоль – все они действительно существовали. И по мнению специалистов конторы были живы. Неизвестным для меня оставался только Манцев.

Я принялся разглядывать первую парочку: Лося и Гуся. Тьфу ты, черт – Лосева и Гусева... Ах, мать – Мстислава Сергеевича Лося и Алексея Ивановича Гусева, чтоб их! Насколько я помнил, первый был инженером, настоящим фанатиком от науки, грезящим ракетами и космическими полетами. С седой густой шевелюрой, довольно красивым и аскетичным лицом и фигурой спортсмена, он выглядел профессиональным мучеником от науки. Второй – его напарник – выглядел как типичный, даже гротескный уполномоченный Республики Ассамблей. На усатой физиономии этого гуся клейма негде было ставить: сразу видно – сорвиголова, бузотер, смутьян. Про таких Новодворский сказал как-то: "Мы делаем ставку на сволочь!". Смуглое усатое лицо, солидные залысины, чуть раскосые глаза смотрят дерзко и вызывающе... Опасный!

Лось, как свидетельствовало досье, таки построил на средства республики свой летательный аппарат, что-то вроде гигантской ракеты, которая приводится в движение силой взрывов некоего таинственного вещества – ультралиддита. даже решился на рисковый эксперимент – вместе с Гусевым стартовал с поверхности земли и полетел – на Марс. По крайней мере, лоялистские газеты писали именно так. И вот теперь он нашелся – на Сипанге. Адрес прилагается. И контору интересовало по большому счету только ракетное топливо – чудовищной силы взрывчатка. Сами отважные космические конкистадоры – не особенно, и их аппарат, и его чертежи – тоже. Мол, по возможности в тесный контакт не вступать, сообщить резиденту о точном местонахождении, физическом и психическом состоянии обоих. Может быть, исчерпывающие сведения об изобретениях Лосева и так имелись уже в архивах имперской канцелярии, Бог знает... А вот ультралиддит им был нужен. И приписка Феликса на полях гласила "Ты знаешь зачем". Я, кажется, знал.

Пьянков-Питкевич – классический "Мефистофель" с той самой "бородкой предателя нации" – прославился в свое время тем, что обрушил цены на золото в Сипанге, развернув горнодобывающую деятельность на одном из тропических островов и выбросив на рынок огромное количество слитков в течение нескольких дней. Мадам Ламоль – первая красавица Арелата, как говорят, была настоящей пираткой и любовницей этого геолога-энтузиаста, а Манцев... Черт его знает, кто такой Манцев. Документы гласили, что он долгое время занимался исследованиями сопок и вулканической активности в районе Нового Света, но в мою бытность каторжанином Кир Кирыч ни о каком Манцеве не упоминал, и другие сидельцы-работяги – тоже. Совершенно невзрачный тип, какого легко встретить и на крыльце занюханного кабачка, и за преподавательской кафедрой – по таким очень сложно понять, кто они есть на самом деле и что у них на уме. Касаемо этой тройки – контору интересовал не способ добычи золота и даже не буровое оборудование удивительной мощности, а некие горючие "угольные пирамидки" из шамонита и еще – таинственные трубочки с паралитическим газом. И формулы и технические характеристики обеих этих штуковин – по возможности.

Дела-а-а-а. То есть у меня не возникало никаких вопросов, почему обе эти компании оказались на Сипанге. Тамошний климат был весьма благотворным для подобных личностей. Правили этим обширным островом, почти континентом, торгово-промышленные синдикаты, такие, например, как "Анилин Роллинг Компани", или " Джордано Моторс Индастриз". И им было совершенно наплевать, что пьет, с кем спит и кого расчленяет работник в свободное от служебных обязанностей время – главное, чтобы он выполнял контракт. Хозяева синдикатов платили бешеные деньги за достижения прикладной науки и предоставляли для экспериментаторов самое лучшее оборудование и оснащение. Конечно, только в том случае, если научные труды могли принести прибыль. За неудачу, правда, чаще всего приходилось расплачиваться головой – своей и головами коллег тоже. Но это вполне устраивало таких фанатиков, как Лось. А нуарная обстановка "пира во время чумы" и возможность половить рыбку в мутной воде вполне нравилась всяким перелетным гусям вроде Гусева и Пьянкова-Питкевича...

Как всегда основной вопрос звучал в моей голове так: "Почему опять я?" У конторы что – оперативников не нашлось поприличнее? Или снова ловят на живца, играют втемную? Я сойду такой красивый с "Голиафа", начну расспрашивать-вынюхивать – и мне на хвост сядут... А на хвост тех, кто сядет ко мне на хвост, тоже сядут, да? Это можно было принять как рабочую гипотезу. Родина сказала – "надо"...

Мой желудок заурчал. Ему тоже было "надо".

Глянув на часы, я невольно улыбнулся – близилось время ужина: моего первого выхода в высший свет "Голиафа"... Врун из меня ужасный, и в конторе это знали. Именно потому тут лежала военная форма с погонами поручика. И именно потому я вовсе не собирался скрывать, что работаю на "Подорожник", "Курьер" и еще парочку других изданий. Нужно было произвести впечатление и при этом умудриться набить брюхо.

Задача, что и говорить, нетривиальная!

IV СВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО

На сцене играл джазовый оркестр. Джаз и блюз – изобретения буйных интернациональных трущоб Сипанги. При всём моем настороженном отношении к этому острову контрастов – музыка у них что надо. Тем более в исполнении мадам Изабеллы Ли. Жгучая креолка с гремучей арелатско-абиссинско-сипангской кровью в жилах, возрастом далеко за сорок, очень харизматичная, полная природного магнетизма, по-настоящему красивая женщина. Она не прятала свою седину, почти не пользовалась косметикой, носила платья в пол и пела так, что в конце каждой песни хотелось аплодировать стоя или плакать навзрыд.

Музыканты были ей под стать – такие же смуглые, с горящими огнем глазами, виртуозные и шикарные. Ради одного этого джаз-блюз-бэнда стоило мчаться сюда на аэроплане и стирать ноги в кровь верхом на лошади. Так что ужины я посещал регулярно. А еще – шахматный салон, но это разговор отдельный.

Вечером в корабельном ресторане собирался весь высший свет "Голиафа". Первым классом путешествовало человек пятьдесят из возможных трехсот, и к услугам этих дам и господ были все возможные удобства: вышколенные официанты, шеф-повар из Лютеции, деликатесы и вина, шикарный интерьер и даже сам капитан Шиллинг, который попеременно присутствовал на трапезе в каждой из пяти секций этого гигантского по корабельным меркам храма эпикурейства и гурманства. Такие секции, огороженные ширмами, изукрашенными позолотой и причудливыми вазонами с пышными экзотическими цветами, нужны были для того, чтобы пассажиры могли разбиться на группы по интересам и не мешать друг другу.

Например, ближе всего к сцене с музыкантами и певицей расположились представители деловых кругов Такелмы – округа на юге Сипанги, промышленность которого специализировалась на изготовлении сублиматов и консервов. Наверняка они возвращались из коммерческой поездки в Протекторат – тевтоны пытались диверсифицировать поставки продовольствия, а почвы восточных провинций Сипанги были черноземными, ничем не хуже земель имперского Юга.

Чуть дальше в режиме бесконечного праздника проводила время тесная и шумная компания молодежи – они отмечали медовый месяц парочки лаймов-аристократов с лошадиными улыбками. Кажется, молодая была чуть симпатичнее своего супруга, но утверждать наверняка было сложно – слишком большой слой макияжа наносился на ее бесцветное продолговатое лицо.

Еще одна секция была занята группой выпускников военной академии Паранигата – кузницы офицерских кадров для частных военных кампаний Сипанги. Подтянутые атлетичные молодчики с короткими стрижками отмечали конец долгой учебы и стремились "нагуляться" перед месяцами боевой работы. Официанты отлетали от их столиков взъерошенные и с выпученными глазами, горничные в их крыло старались не заглядывать и прибирались в каютах, тысячу раз убедившись, что пассажиры отсутствуют, сильно заняты и не вернутся в ближайшее время.

Исключительным аппетитом и кричащей роскошью отличалось собрание дам непонятного возраста – в удивительных нарядах, со странного цвета волосами, уложенными в диковинные прически. Их драгоценности сверкали тысячами огней, стол был уставлен невероятным количеством жирной и жареной пищи. Однажды они заказали цельного молочного поросенка, запеченного в яблоках, в другой раз – лебедя, фаршированного сонями, которые были фаршированы орехами. Спиртные напитки на их столе были представлены всем спектром: от тевтонского пива и арелатских шипучих вин до банальной имперской водки – наивысшего качества. Они употребляли всё это в неимоверных количествах, сдабривая разговорами о делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой.

А моими непосредственными соседями оказались пассажиры, не входившие ни в один из этих почти замкнутых кружков.

* * *

– На что вы там так пристально смотрите, поручик? – вальяжный тенор Весты прервал мои размышления.

– Радуюсь состоянию пищеварительной системы вон тех милых дам. Удивительные у них способности!

– Никакого секрета тут нет. Выходят в гальюн и щекочут себе горло павлиньими перьями, как древние беотийцы.

Джон Веста был уроженцем Сипанги, писаным красавцем и джентльменом явно не простым. Я бы поставил сто против одного, что он или частный сыщик, или работает на какую-нибудь разведку. Например – занимается промышленным шпионажем. Недаром же сей субъект вьется вокруг такелмских денежных мешков? Но выглядел он всегда на все сто, этого у Весты не отнять: зеленоглазый, широкоплечий, узкобедрый, с лихим набриолиненым зачесом черных как смоль волос и щегольскими тонкими усиками над верхней губой. И двигается с такой хищной грацией, какая бывает только у матерых кулачных бойцов или фехтовальщиков. У меня, например, такой нет.

– Что у нас сегодня? Перепела? Фу, одна морока... Ненавижу плеваться костями, – сказал он, пытаясь взять панибратский тон, – То ли дело хороший стейк с кровью, да? Да под настоящий коннахтский стаут...

Веста явно пытался меня прощупать – уже третий день подряд. Подсаживался поиграть в шахматы, предлагал сигару, приглашал составить компанию в покер. Однако мат он мне ставил ходов за десять – я поддавался, а он обожал выигрывать. Курить я не курил и к картам был равнодушен. И вот теперь – новый заход.

– Так что, поручик, взгреем официанта? Пусть принесут еду, подходящую для настоящих мужчин! – махнул рукой он.

Рукав его двубортного пиджака пролетел в опасной близости от соусницы.

– Те настоящие мужчины, которых я знал, были весьма неприхотливы в еде,– наконец поддержал беседу я, – Лазаревич, например, говорил, что всё, что попало в котел и шевелится – протеины, не шевелится– витамины, скрипит на зубах – минералы.

– Этот ваш Лазаревич – тоже боевой офицер? – поднял красивую бровь Веста.

– Нет, коммерсант. Был, – отрезал я и склонился над перепелом.

Рыбу, птицу и девицу берут голыми руками, говорите? За что тут браться-то?

Музыканты взялись за инструменты, первые медные аккорды принялись кружить по залу. Пассажиры ухватили столовые приборы и с новой силой принялись за еду. Интересно, каково это – выступать перед жующими людьми?

Когда Изабелла Ли запела, я отложил перепела в сторону и прикрыл глаза – это было чудесно, пусть я и понимал слова с пятого на десятое, уж больно интересный говор она использовала, исполняя авторские композиции. Наверное, что-то местечковое.

Идиллию прервал нарочито-возмущенный молодой женский голос:

– Гарри, убери от меня руки, грязное животное! – ну, началось.

Эта парочка всех уже здорово допекла. То ли молодожены, то ли любовники, записаны они были под фамилией Вильсон. Гарри и Барбара Вильсон. Эксцентричные, по всей видимости – в средствах не ограниченные, дерганные, истеричные... Нуар, богема и всё такое.

Бледная тонкая ладошка Барбары прилетела прямо по гладко выбритой щеке Гарри, издав звонкий шлепок. Молодой человек, ничтоже сумняшеся, размахнулся и влепил пощечину ей в ответ – а потом схватил за талию и притянул к себе. На мгновение они слились в страстном поцелуе. Вот это любовь, да? Нет.

Оторвавшись от возлюбленной, Гарри щелкнул пальцами:

– Вина! Вина, официант, черт бы вас побрал!

Интересно, я один заметил в разрезе коктейльного платья Барбары шлейку от набедренной кобуры для скрытого ношения оружия? Причуды богатых – или..? По крайней мере, Веста пялился на вырез немного повыше.

Наша секция постепенно заполнялась. Пришла вдова Моррис – пожилая строгая женщина, сангвинический живчик – доктор Сартано, желчный и скупой мсье Роше, в высшей степени благовоспитанные и приятные сестры Медоус из Альянса и какой-то нихондзин в цивильном костюме, который смотрелся на нем так же уместно, как я – на лошади верхом. Он явно привык к совсем другой одежде. И фамилия у него была забавная – Егучи. Егучи-сан.

Этот Егучи с Вестой поглядывали друг на друга с подозрением. Хотя, учитывая специфический разрез глаз нихондзина, было похоже, что он на всех поглядывает с подозрением.

– Бон аппетит! – сказал доктор Сартано и устроился за своим столиком.

– Пойдем танцевать, милый! – Барбара Вильсон потянула Гарри из-за стала.

Это значило, что нам всем предстоит что-то вроде парного стриптиза – хотим мы того или нет. Раз-другой это было даже пикантно, но потом – просто противно. Хотя стоит признать – я на них пялился, да. Но не потому, что меня привлекали весьма сомнительные прелести миссис Вильсон, а из-за кожаной шлейки на бедре. На кой черт им оружие? Так же, как и я – что-то скрывают?

Вдова Моррис демонстративно поднялась со своего места и сказала официанту:

– Принесёте мне ужин в каюту!

Под самой сценой извивались Вильсоны. Кажется, даже Изабелла Ли смотрела на них неодобрительно.

* * *

Куда Вильсоны не ходили – так это в шахматный клуб. То есть клуба на самом деле никакого не было: если погода позволяла, несколько досок ставили на верхней палубе под навесом, и любой желающий из первого или второго класса мог прийти сюда поиграть. Если бы у меня был выбор – я бы лучше переселился во второй класс. Инженеры, бизнесмены средней руки, учителя, врачи, журналисты и авантюристы – вот публика по мне. А высшее общество... По крайней мере, на этом корабле от него попахивало гнилью.

Я устроился на легком угловатом стуле и высыпал на столик простые деревянные фигуры. Доска была потертой, видавшей виды – и мне это нравилось. Со стуком расставляя пешки, пытался угадать, кто окажется моим соперником сегодня. Нет, я не был большим знатоком игры и великим шахматистом и чаще всего проигрывал. Не умел я думать на множество ходов вперед, просчитывать варианты... Делал ставку на одно масштабное наступление, а там – куда кривая вывезет. Всё как в жизни. Потому я – поручик, а не генерал. И да, в новой имперской армии имелась пара-тройка генералов моего возраста...

– У вас свободно? – спросил доктор Сартано.

Я кивнул, с удовлетворением отметив скривившуюся физиономию Джона Весты, который вышагивал через палубу с двумя бокалами мартини в руках, явно намереваясь всё-таки вывести меня на разговор. Ненавижу мартини и не доверяю Весте. Лучше уж доктор.

Он был вроде как аппенинцем, из Медиолана, и, вопреки стереотипу о жителях этих благодатных, но неспокойных земель, не был ни кудрявым, ни черноволосым. Невысокий, лысеющий шатен, лучащийся энергией, всегда хорошо одетый и приятно пахнущий, он зарабатывал огромные деньги врачеванием сильных мира сего. Деньги становились тем большими, чем более неприлично было говорить в светском обществе о заболеваниях, на которых специализировался доктор Луиджи Сартано. Вот и сейчас его выписал в Сипангу некий неназванный миллиардер. И даже оплатил билет первым классом! Интересно – почему не выслал личный дирижабль? Современные цеппелины вполне были способны пересечь океан с двумя-тремя дозаправками на островах...

– Ну что, сегодня я – белыми? – он примостился на стульчик, не забыв подложить предусмотрительно захваченную из каюты подушку.

Сартано вообще был большим любителем комфорта. Он и со мной-то играть садился, чтобы поправить свою самооценку после разгрома от Роше или капитана Шиллинга.

– Нет проблем, доктор, – я перевернул доску, – Ходите.

Мы дышали морским воздухом, стучали фигурами по доске и перебрасывались ничего не значащими фразами, пока Сартано наконец не спросил:

– Почему вы больше не надеваете мундир? Вам очень к лицу! Стесняетесь? Вы произвели сокрушительное впечатление на дам, когда заявились в первый день в этой оливковой форме, с таким внушительным иконостасом на груди... Выбросили флаг, а потом – всё?

– Нужно было ведь произвести первое впечатление, верно? А теперь мне и в свитере неплохо.

Свитер, кстати, был отличный: крупной вязки, шерстяной, с брезентовыми вставками. Отлично сочетался с любыми штанами и сапогами и грел душу. Мне его предложила Натали – по сходной цене, когда возвращала вычищеный, починенный и отмытый хаки. Она, оказывается, еще и вязала!

– Это ведь не мундир имперской армии, верно? – Сартано сожрал одну из моих пешек и перешел в наступление.

– Это форма Корпуса пограничной стражи, – кивнул я и сделал рокировку.

– Я что-то слыхал про имперских пограничников... Вы не участвовали в войне, да?

– Мы защищали границы Родины от бандитов, наркоторговцев и контрабандистов. И продолжаем это делать...

– Но здесь, на "Голиафе", и в Энрике-о-Навегадор, и в Винланде нет имперских границ!

А он навел обо мне справки! Наверняка имел беседу со вторым помощником – кроме него никто мои документы не разглядывал. Кроме билета, естественно... Пришлось отвечать в соответствии с легендой:

– Границ нет, имперцы есть. Я участвую в программе по репатриации, пытаюсь вернуть эмигрировавших специалистов на родину. Почему этим занимаются пограничники? Как вы верно заметили – мы не участвовали в войне. Поэтому с нами более охотно общаются и те, кто сбежал от Республики в самом начале, и сами лоялисты – тоже. Если бы я носил черную форму преторианца – народ шарахался бы, как черт от ладана, верно?