Текст книги "Валентина"

Автор книги: Эвелин Энтони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Глава 5

Граф находился в пути уже три дня с тех пор, как выехал из Варшавы, его сопровождало двенадцать человек. Он отправился в дорогу, как только получил известие от своего шпиона из Чартаца, и они уже проверили две грязные придорожные гостиницы, правда, пока без результата. Очевидно, она ехала медленно, и они встретятся лишь через день-два. В письме сообщалось, что она поехала одна, лишь в сопровождении двух слуг. Ее сестра не поддалась искушению сопровождать ее, иначе бы ему сообщили об этом. А жаль! Было бы интересно встретиться с Александрой, имея при себе ее арестованную сестру.

Эту ночь Теодор и его люди провели под открытым небом, отказавшись от сомнительного уюта последней из придорожных гостиниц. Он выслал вперед одного из своих людей, чтобы тот посмотрел, не прибыла ли его жена в гостиницу, которая была следующей на их пути, и через час после рассвета он вернулся на взмыленной лошади. Он соскочил с лошади и подбежал к графу. Это был здоровенный парень, некогда служивший в войсках Польских улан и уволенный оттуда за воровство. Граф специально выбрал его и некоторых других, подобных ему, для подобной работы. Он опустился на колено и снял шапку.

– В ближайшей гостинице есть женщина, – сказал он. – Я видел карету, потом зашел купить что-нибудь поесть, пока поили мою лошадь. Хозяин – старый грязный еврей… – он отвернулся и с презрением сплюнул. – Я спросил, кому принадлежит карета, и он ответил, что даме, которая едет в Варшаву. Они только приехали.

– Это, должно быть, она, – прошептал граф. – Далеко отсюда?

– Если ехать быстро, то не больше часа езды, хозяин. Я ехал дольше, потому что было темно, но мы доберемся туда за час. Они еще спят.

– Молодец, – похвалил граф. – Надеюсь только, что ты не задавал слишком много вопросов и не спугнул их. Если они уехали, то я тебя повешу. Прикажи седлать лошадей!

Гостиница представляла собой двухэтажное деревянное здание с примыкающими к нему конюшнями; приблизившись, граф увидел стоявшую перед. домом карету без лошадей. Из трубы шел дымок, говорящий о том, что в гостинице есть люди. Он велел своим людям спешиться, и они подошли к дому пешком. Граф сам открыл дверь и вошел, внутри было темно и душно, воздух был пропитан запахом прокисшего вина, немытого тела и несвежей еды. Он поморщился и выругался себе под нос. У огромной печки на коленях стоял какой-то человек и совал туда поленья, в помещении стояли лавки и колченогий стол с замызганной столешницей, земляной пол был усеян клоками соломы. Граф двигался так тихо, что человек ничего не услышал, он подкидывал дрова в печь и бормотал что-то на своем языке. Граф приставил револьвер к его виску.

– Ни звука, – тихо сказал он, – или я вышибу тебе мозги. Встань и повернись ко мне.

Хозяин гостиницы оказался немолодым человеком, его седые космы свисали из-под круглой шапочки и смешивались с такой же седой бородой. Он с ужасом уставился на незнакомца. Многие годы и столетия преследований научили его и все его несчастное племя опасаться неожиданностей. Для всех них они обычно означали насилие и смерть. Они с женой уже тридцать лет владели этой жалкой гостиницей, их часто грабили, им угрожали и чаще обманывали, чем платили, однако по крайней мере они были живы и не умирали с голоду. По одежде он понял, что перед ним дворянин и возблагодарил Всевышнего, что это не какой-нибудь грабитель с большой дороги. Он упал на колени и поклонился, коснувшись головой пола.

– В чем дело, господин! Что мы такого сделали?

– У тебя здесь остановилась женщина, – сказал граф.

– Да, да, – ответил старик. – Дама. Она приехала вчера.

Глаза его расширились от ужаса, когда он увидел, что в комнату входят еще несколько вооруженных человек. Во главе их был громила с большим кнутом в руке, и хозяин постоялого двора узнал его – этот человек приходил накануне.

– Где она? – спросил граф. Он приготовился ударить старика ногой, чтобы тот не отвлекался.

– Наверху, господин. У нас здесь только одна комната. Ее двое слуг – в заднем помещении.

Теодор повернулся к бывшему улану.

– Убей их, – приказал он. – Закопай их, затем возьми карету и сожги ее.

Старик со стоном согнулся в поклоне.

– Пан, у меня жена, – запричитал он, – слабая немолодая женщина, она спит там же, где и эти люди. Умоляю вас, не сделайте ей ничего плохого – она будет молчать, она ничего плохого вам не сделает – позвольте, я ее сначала разбужу, пан, пан, умоляю вас… – Он обхватил графа за ноги и сделал попытку поцеловать их. Однако получил удар ногой в лицо, от которого отлетел в угол комнаты.

Граф почувствовал раздражение и отвращение.

– Кто-нибудь заткните глотку этому жалкому псу. – Он стал подниматься по узкой лестнице в комнату Валентины.

С того момента, как она покинула Чартац, путешествие было сплошным кошмаром. В первый же день раскололось колесо, и на его ремонт ушло четыре часа, карета, накренясь набок, стоила на обочине, а она взад и вперед ходила по пыльной дороге, ожидая, когда можно будет продолжать путь. В тот день они не смогли доехать до постоялого двора, и ей пришлось спать в карете, наутро она так окоченела от холода и неудобной позы, что еле двигалась. В первой гостинице она побоялась спать, помня, что Де Шавель провел ночь у нее под дверью, поскольку хозяин гостиницы и его сын показались ему подозрительными. В этой же гостинице у нее было одно желание – сбросить одежду, кинуться на кровать и спать, спать, спать. Валентина завернулась в плащ, спрятала под матрас пистолет и легла. Она не слышала, как, открываясь, скрипнула дверь. Она спала, повернувшись головой к крохотному оконцу, и на ее лицо падал бледный свет зарождающегося дня. Граф двигался по комнате, как кошка, в правой руке сжимая пистолет, и желание пристрелить ее, пока она спит, было так сильно, что он чуть не уступил ему. Он даже не представлял, что способен ненавидеть женщину так сильно, как ненавидел сейчас свою жену. В этой жалкой комнатушке ее красота была особенно разительна, лицо ее как бы светилось и казалось ему не похожим на то, что он помнил. Она изменилась, а причиной этого была ее любовь к французу, любовь заставила ее покинуть свое убежище и броситься в руки своего злейшего врага его!

Он мысленно представлял, что скажет ей при встрече, однако теперь от злости не мог произнести ни звука, не мог найти подходящие слова, чтобы разбудить ее. Ему вообще трудно было заставить себя заговорить с ней. Он наклонился и с силой ударил ее по лицу. Валентина потеряла сознание, не просыпаясь, не издав ни звука.

Она пришла в себя от боли, которую чувствовала в руках – открыв глаза, она увидела перед собой пол, голова ее свешивалась с кровати, она хотела пошевелить руками, чтобы избавиться от болезненной судороги, однако они были связаны у нее за спиной. Валентина с усилием села и, оказавшись лицом к лицу с мужем, закричала от ужаса.

– Да, – сказал он охрипшим от злобы голосом; руки его еще дрожали – связывая ее, пока она лежала оглушенная и беспомощная, он с усилием сдержал себя, чтобы не накинуть веревку ей на шею. – Да, – повторил он, – ты не ошибаешься. Это твой супруг, приехавший за тобой.

– Убей меня, – попросила Валентина. – Я поклялась, что скорее убью себя, чем позволю тебе дотронуться до меня.

Он наклонился и ударил ее по лицу.

– Ты шлюха и изменница, – сказал он. – Только открой рот еще раз, и я заткну его кляпом и не выну до тех пор, пока не приедем в Варшаву!

Теодор заставил ее встать и набросил на нее плащ, затем потащил ее вниз по лестнице и выпихнул на улицу. Там его уже ждали слуги, один из них держал за поводья оседланную лошадь. Из гостиницы не раздавалось ни звука: кучера и Кадора убили, пока они спали, а жену хозяина раздели и бросили там же, обернув ее голову нижней юбкой. Ее муж висел неподалеку на дереве, рубаха его вся была покрыта кровью от ударов кнута, , полученных от улана как свидетельство его нелюбви к жидам вообще, а также за то, что тот пытался помешать им насиловать свою жену. Бандит держал под уздцы оседланную лошадь, за пояс у него был заткнут окровавленный кнут.

Когда граф вывел к ним свою пленницу, никто не проронил ни слова. Она была молода и красива, и было похоже на то, что слухи о ее побеге с любовником соответствуют истине. Бывший улан спешился и помог хозяину усадить Валентину на лошадь, слуги привязали ее ноги к стременам, а поводья обвязали вокруг шеи животного, граф не позволил связать ей руки впереди, чтобы она могла править лошадью. Улан сам попросил сделать это, поскольку при такой посадке пленница могла легко потерять равновесие, сама же женщина ничего не говорила, она смотрела перед собой, гордо вскинув голову.

– Возьми ее лошадь, – приказал граф. – Она не должна с тобой разговаривать, ты понял? Если она произнесет хоть одно слово или начнет доставлять неприятности, положи ее поперек седла лицом вниз. А теперь – по коням! Мы должны быть в Варшаве к концу недели!

Путь в Варшаву занял три дня, граф требовал, чтобы ехали как можно быстрее, и Валентина была настолько измучена, что с трудом стояла на ногах. Они спали под открытым небом, устраиваясь лагерем в более менее подходящем месте, потом Валентине развязывали руки и давали поесть и попить под присмотром бывшего улана. Он внимательно наблюдал за ней во время всего этого безумного пути по бездорожью, который выматывал даже крепких мужчин, она же ни разу не пожаловалась и не дрогнула. Пленница ни о чем не просила, когда давали еду, она ела, не сопротивлялась, когда ей опять связывали опухшие и растертые до крови руки перед тем, как отряд укладывался на ночлег, она хранила презрительное молчание. Этот здоровенный детина впервые в жизни видел, чтобы женщина вела себя с таким достоинством. Служба в армии научила его уважать мужественных людей, и, возможно, это осталось его единственным человеческим чувством из многих, утраченных во время службы.

На вторую ночь, когда граф уснул, да и остальные лежали, сморенные усталостью, Валентина проснулась от того, что он наклонился над ней, и безумно испугалась. Он закрыл ее рот своей рукой и прошептал:

– Не кричите, пани. Я не сделаю вам ничего плохого. Но так же нельзя спать.

К ее удивлению, она почувствовала, что он развязывает ее руки, затем он отошел.

– Утром мне придется вас снова связать, – вздохнул он.

– Если твой хозяин узнает, что ты это сделал, ты и сам знаешь, что будет, – прошептала она.

– Я вижу, что он делает с вами, пани, – проговорил он. – Я проснусь раньше него, не волнуйтесь. Если все время руки связаны, то они начинают сохнуть. Я видел, что происходило с нашими людьми в Испании после того, как эти грязные испанцы держали их связанными несколько дней, – они становились калеками. – Вспомнив об этом, он сплюнул в темноту. – А теперь спите, завтра тяжелый день. – В его душе прекрасно уживалось и изнасилование пожилой еврейки, и избиение старика, и этот благородный жест по отношению к мужественной польской пани. Он ненавидел своего хозяина и восхищался этой пани, что бы она там ни сделала.

Все было очень просто. Каждую ночь он подкрадывался к Валентине и освобождал ее от пут, чтобы она могла нормально спать, каждое утро он снова завязывал ей руки, но перед тем, как сесть на лошадь, он опять отпускал веревки, чтобы они не сильно стягивали руки и не причиняли такой боли. В последнюю ночь их путешествия Валентина протянула руку и коснулась его.

– Ты помогал мне, – сказала она. – Но почему? Ты очень рисковал из-за меня. Как мне отблагодарить тебя, а, может быть, ты сделаешь для меня и еще кое-что?

Он слегка приподнялся, затем лег опять.

– Это все, что я могу для вас сделать, – подумав, ответил он. – И мне ничего не надо. – На прошлой неделе он дал мне двадцать плетей ни за что. Я рад, что смог помочь вам, пани, вот и все. Но больше я ничего не могу для вас сделать.

– Если бы ты помог мне сбежать, – сказала Валентина, – мы можем разогнать их лошадей и вернуться в мой дом. Там мы будем в безопасности, там нас никто не посмеет тронуть. Я дам тебе сто золотых.

Дело было безнадежным, но она хотела использовать последний шанс на спасение… Этот человек проявил к ней доброту, и было ясно, что он без особой охоты слушается своего хозяина. Хотя мысль о том, чтобы отдать себя на милость такому зверю, вызывала у нее ужас, все же это было лучше, чем находиться в руках у Теодора.

Улан задумался. Сто золотых. Это целое состояние, он мог бы купить землю, построить дом. И для этого надо лишь разогнать лошадей, чтобы их не смогли догнать, и уехать с этой пани. Это казалось достаточно просто. Если только они не разбудят своим шумом остальных.

– Ты сделаешь это? – еще раз повторила Валентина. – Сто золотых. Моя сестра даст тебе даже больше. Подумай только – это совсем нетрудно!

– Сидите тихо, – прошептал он. – И ни звука. Я пойду оседлаю наших лошадей – нет, я, пожалуй, возьму коня хозяина – он самый резвый! Затем по моему сигналу вы выберетесь отсюда и приблизитесь ко мне, а когда мы уже будем в седле, я выстрелю из пистолета и распугаю остальных лошадей. Но не двигайтесь, пока я не подам сигнала!

Была ясная лунная ночь, и она хорошо видела, как он поднялся и, согнувшись почти пополам, стал красться между спящими. Лошади были стреножены и паслись ярдах в пятидесяти около больших деревьев. Улан уже выбрался из лагеря и подбирался к ним, когда одна из лошадей подняла голову и заржала. Валентина откинулась назад и закрыла глаза, боясь взглянуть на то, что происходит. Но снова стало тихо, и через секунду она подняла голову и увидела, как высокая фигура двигается среди лошадей. Абсолютно бесшумно он скрылся в тени деревьев.

Через несколько минут она помчится обратно в Чартац, и очень многое будет зависеть от того, насколько быстро граф сообразит, что произошло. В течение первых ста – двухсот ярдов они будут представлять из себя прекрасную цель. Она на секунду закрыла глаза и стала молиться.

– О Боже, позволь ему сделать это. Пожалуйста, умоляю Тебя, дай мне убежать от него.

– Кто там? Выходи, а не то всажу в тебя пулю! – раздался громкий голос графа.

Валентина вздрогнула, затем почувствовала, как все ее тело слабеет, как будто ее хватил удар. Бывший улан крикнул в ответ:

– Это я, хозяин. Мне показалось, что кто-то ходит около лошадей!

– Никто там не ходит! – рявкнул граф. – А где твоя пленница… ну если ты только позволил ей уйти… – Он подошел к ней, и она увидела, как блеснул в его руке пистолет. Она лежала, не двигаясь, глаза ее были открыты, но она не смотрела на него. Она вообще не смотрела на него с самого начала их путешествия. – Завтра мы будем в Варшаве, – сказал он. – Если бы Потоцкий не задумал отдать тебя под суд, то я бы оставил тебя здесь, привязав к дереву. Может быть, через месяц кто-нибудь и нашел бы тебя. Шлюха. – Он медленно произнес это ругательство, затем пихнул ее ногой.

Бедная графиня увидела, как тот человек подошел к графу сзади, на мгновение ей показалось, что он держится как-то странно, и она подумала, что он хочет оглушить графа, но поняла, что ошиблась, когда вместо этого он низко поклонился и сказал:

– Все в порядке, хозяин. Простите, что побеспокоил вас.

– Уже светло, можно ехать, – неожиданно заявил Теодор. – Все уже выспались. Ну-ка поднимайтесь, отправляемся прямо сейчас. А она поедет со мной, – добавил он. – Подготовь-ка ее.

Когда граф отъехал, бывший улан наклонился над ней. При свете луны он увидел, что она плачет.

– Не повезло, – прошептал он. – Теперь уже ничего не получится.

Он связал ее и отнес к лошади.

– Не плачьте пани, – прошептал он. – Это его еще больше разозлит. Ему нравится смотреть на чужие мучения. Я ничем уже не могу вам помочь.

– Так, – сказала Александра. – Так что случилось с моей сестрой? – Она сидела в небольшом кабинете, в том самом, где они ужинали с Де Шавелем накануне его отъезда. Она откинулась на спинку кресла, сжав руки и глядя на стоящего перед собой человека сквозь полуприкрытые веки. Последний раз она видела его, когда он более месяца назад привез газету. По обе стороны от него стояли Янош и Ладислав, ее старшие лакеи, и держали его за руки.

Его поймали около дома и стали допрашивать. Однако Ладиславу его объяснения показались не очень убедительными, и он сообщил о нем княжне. Ей удалось добиться от него признания, что он поселился в имении и платит одной семье, чтобы те приютили его, а в тот самый день, когда уехала ее сестра, он отправил одного из них с каким-то письмом.

– Так, значит, ты за нами шпионишь? – мягко спросила Александра.

Человек покачал головой, он посерел от страха.

– Нет, ваша светлость, нет, клянусь вам!

– Да, ваша светлость, – передразнила она. – Кто платит тебе, чтобы ты шпионил за нами? Кто послал тебя шпионить за моей сестрой? Если не ответишь, то прикажу выколоть тебе глаза, – добавила она. – Вот этим. – В горящем камине лежала кочерга, его глаза уставились на нее, затем буквально выкатились из орбит от ужаса.

– Граф Груновский, ваша светлость. Я не хотел, но он заставил меня – он мне угрожал…

– Представляю, как тебе пришлось тяжело, – с издевкой произнесла она. – Чего он хотел от тебя? Отвечай, а не то плохо будет. И видит Бог, я сама прижгу тебя кочергой!

Он с воплями бросился перед ней на колени.

– Граф приказал мне сообщать обо всем, что я увижу или услышу здесь. Я передал ему, что графиня собирается поехать в Варшаву. Он отправил меня обратно и велел смотреть в оба и известить его, как только она тронется в путь. Я это и сделал, ваша светлость. Клянусь вам, больше ничего. Я был слишком напуган, чтобы не повиноваться ему!

– Значит, ты известил его, когда она уехала, – сказала Александра. Она наклонилась вперед, ее раскосые глаза сверкали, как алмазы.

– Да, ваша светлость, – заныл он. – Я послал ему сообщение. Думаю, он собирается захватить ее силой.

– Вот именно, – подтвердила она и вдруг опустила руки. – Должно быть, она сейчас в его руках. И почему ты еще здесь, Иуда? Почему ты не поехал за своей наградой?

– Мне велели шпионить за вами, – признался он. – Они собираются вас схватить тоже, если вы попытаетесь поехать за ней. О Господи, ваша светлость, смилуйтесь надо мной! Я не мог ослушаться его!

– Достаточно, – оборвала его Александра. – Янош, уведи отсюда эту тварь и перережь ему глотку!

Княжна встала и налила себе вина, не обращая внимания на вопли шпиона, которого выволакивали из комнаты. Теодор схватил Валентину, она в этом не сомневалась, и была благодарна судьбе, что инстинкт подсказал ей не бросаться сразу же в погоню за сестрой. Тогда она бы тоже оказалась в их руках.

Теперь же, пока он ждет сообщения от своего соглядатая, она может заняться поисками сестры. Александра снова и снова проклинала себя за то, что отправилась в тот день на охоту и оставила Валентину одну, она также не переставала проклинать и того несчастного француза, из-за которого сестра решилась на столь безрассудный поступок.

Она одним глотком осушила бокал и снова наполнила его. Уже прошло четыре дня с тех пор, как уехала сестра. Если она в руках графа, то он, вероятно, отвезет ее во Львов, если, конечно, не убил по дороге. Это будет зависеть от того, где он ее перехватит. Если он нашел ее в одной из придорожных гостиниц, то хоть кто-то должен был видеть похищение. И таким образом она сможет узнать, куда они поехали. Александра приняла решение. Она дернула за шнур звонка, появился лакей, красивый рослый парень лет двадцати восьми; еще несколько месяцев назад она собиралась сделать его своим любовником, но потом приехала Валентина. Щадя чувства сестры, она отложила свое намерение. Сейчас она даже не могла вспомнить его имени. Она крикнула ему:

– Вели моим горничным уложить для меня кое-какую одежду и оседлать коня. Со мной поедут Янош и Ладислав, скажи им, чтобы куда-нибудь дели труп этого мерзавца и подготовились к отъезду. Мне нужно взять с собой воды и продовольствия на неделю, и пусть они возьмут с собой оружие. Поторопись!

Через два часа она отправилась в путь, ее черный конь скакал впереди резвым галопом, покрывая милю за милей. Александра всего за два дня добралась до гостиницы, где граф настиг Валентину. Там было очень тихо. Увидев обгоревший остов кареты, Александра спрыгнула с коня и вбежала в раскрытую дверь. В доме было тихо, казалось, там никого нет, огонь в печи погас, и когда она дотронулась до нее, то почувствовала, что та совсем остыла. В кухне, позади она увидела засохшие пятна крови на полу, а спустя секунду услышала, как кричит Янош, который пошел посмотреть вокруг дома. Он нашел две совсем свежие, небрежно вырытые могилы. Александра приказала ему раскопать их, она не верила, что Валентина погибла. На Теодора не похоже, чтобы он так быстро с ней разделался и сразу же закопал. С Валентиной было двое слуг, Янош подтвердил, что это их тела лежат в могилах.

– Где хозяин? – спросила она. – Где, черт побери, все? Не может быть, чтобы они убили и их тоже!

– Вполне возможно, ваша светлость, – сказал Янош. – Может быть, они не хотели иметь свидетелей.

– Тогда ищите, пока не найдете их тела, – приказала она. – Я пойду поднимусь наверх.

В маленькой комнатке она нашла перчатки сестры, и впервые за много лет глаза ее наполнились слезами, она быстро их вытерла и громко выругала себя за слабость. Александра сбежала вниз и крикнула Ладиславу.

– Вы там нашли что-нибудь? Где вы там?

– Здесь, ваша светлость. Я нашел хозяина и его жену, они прячутся в конюшне.

Старик лежал на куче соломы, его жена скорчилась рядом с ним. Оба от страха лишились дара речи, женщина обхватила себя руками, а рот ее кривился в беззвучном плаче. Александра склонилась над ними, солома под стариком вся напиталась кровью. Несчастные с ужасом отшатнулись от нее, при этом женщина попыталась прикрыть своего мужа.

– Не бойтесь, – сказала Александра. – Мы не сделаем вам ничего плохого. Скажите мне, что здесь произошло? – Она обратилась к женщине: – Он ранен. Кто это сделал?

– Пришли какие-то люди, – дрожащим голосом проговорила женщина. – Они напали на меня и избили Рубина. Это все, что я знаю, пани. Мы не делали ничего плохого, пожалейте нас! Умоляю вас, мой муж еще очень слаб, он не может идти…

– Здесь была женщина, – продолжала выпытывать Александра. – Я видела ее карету. Я видела тела слуг. Что с ней случилось?

– Не знаю, пани! – женщина покачала головой, она была в полном отчаянии. – Они завязали мне голову, и я ничего не видела. Я не знаю, что потом произошло. Когда я пришла в себя, они уже уехали, и я увидела, что Рубин висит на дереве… – она зарыдала.

Старик поднял голову и посмотрел на Александру. Глаза его от боли глубоко запали, но в них сверкала ненависть. Она давала ему силы жить после того, как жена сняла его с дерева.

– Они увезли ее, – прошептал он. – Я слышал, как один человек что-то сказал, когда они выходили из дома.

Они сильно избили меня – но я кое-что слышал.

– Что? – спросила Александра. – Вспомни хорошенько. Эта женщина – моя сестра. Ее похитили. Что говорил тот человек? – Она еле сдержалась от того, чтобы не схватить его и не потрясти как следует.

– Он велел им сесть на лошадей. А потом что-то говорил про Варшаву. Это все, что я могу вспомнить.

– Этого достаточно. – Александра поднялась.

– А если они вернутся? – закричала женщина. – Если они узнают, что мы вам обо всем рассказали, что с нами станет?

– Они больше не вернутся, – заверила княжна. – Вам теперь нечего бояться. Мои люди положат твоего мужа в кровать в доме. Янош! Отнеси его в дом и сделай, все, что нужно для него. И возьмите это.

Она открыла кошелек и положила женщине в руку золотых и серебряных монет.

– Когда я найду человека, похитившего мою сестру, – тихо произнесла Александра, – я вспомню и о том, что он сделал с вами.

К ночи они проехали уже порядочное расстояние, переночевали под открытым небом и с рассветом двинулись дальше.

Варшава. Всю дорогу Александра благодарила Господа за то, что он оставил в живых хозяина постоялого двора. Он не повез ее во Львов, а это значит, что он действует по санкции Сейма или кого-нибудь из его членов. Валентину везли в Варшаву в качестве пленницы собственного правительства. Это значит, что имеется шанс обратиться к французским властям прежде, чем они успеют что-нибудь сделать с ней.

Все будет зависеть от последних сообщений из России, очевидно, они не очень радостные, иначе польское правительство никогда бы не дало согласие на похищение. Если Франция терпит поражение, тогда враги ее сестры не обратят внимания на защиту Франции. Одно дело говорить о неприкосновенности тех, кто включен в особый список Тайной полиции, когда она пользуется в стране неограниченной властью и поддерживается могущественным Наполеоном, и совсем другое, если армия уже отступает, и единственное, что о ней известно, – это сообщения о поражении и колоссальных потерях. У подопечной полковника Де Шавеля при таких обстоятельствах остается мало надежды избежать мести своих сограждан.

Во время своего долгого путешествия вся пропылившаяся от бесконечной езды по отвратительной дороге, измученная голодом, жаждой и ночлегами под открытым небом Александра уже знала, как ей действовать. И самое главное – как можно скорее добраться до французских властей, прежде, чем ее схватит Груновский или агенты Сейма.

Восемнадцатое сентября выдался теплым и ясным днем. Император Наполеон и его войска уже пять дней стояли в древней русской столице, и радость от захвата Москвы омрачалась лишь тем, что город оказался совершенно пустым. Ни одного выстрела не было сделано по французам после Бородинской битвы. Русский генерал Кутузов отвел свое сильно поредевшее войско с этого ужасного места, открыв тем самым дорогу на Москву, и Наполеон через неделю вошел в город, где царила мертвая тишина. Вслед за армией тянулись раненые, одних медленно везли на телегах, те, кто мог передвигаться самостоятельно, тащились колоннами.

В одной из первых повозок, везли раненых старших военачальников и штабных офицеров. Де Шавель впервые увидел знаменитые московские золотые купола, когда его подняли на носилках и понесли в наскоро оборудованный госпиталь на окраине города. Французы в качестве главного госпиталя заняли один из прекраснейших каменных дворцов, он был намного удобнее, чем огромные бестолковые деревянные здания более ранней постройки. Полковник лежал почти без движения, пока его несли, вцепившись в деревянные края носилок левой рукой. Ампутированная правая рука страшно болела и ныла, чесались несуществующие пальцы. Вначале боль в окончаниях нерва была нестерпимой, на второй и третий день после сражения он лежал без сознания, теперь же сильно страдал из-за правой руки.

Его друг Макдональд сказал ему, что он стал калекой. Большую часть дороги майор ехал рядом с повозкой, пока они тряслись по дороге в Москву, и пытался объяснить, что у врачей не было другого способа спасти ему жизнь, кроме как отрезать руку. Де Шавель не сразу ответил, не поняв, что произошло. Он был очень слаб от потери крови, при малейшем напряжении терял сознание, грудь пульсировала болью при каждом вздохе, хотя сама рана неплохо заживала и не гноилась. Но его правая рука жила своей дьявольской жизнью, та самая рука, которую, как говорил Макдональд, он видел отрезанной. Полковник не мог. в это поверить, когда чувствовал, что шевелит ею, что все пальцы послушны ему. Лишь только когда он попытался взглянуть на нее, чтобы убедиться в этом, он увидел окровавленную повязку на плече и бесполезный, завязанный узлом рукав рубашки. Он отвернулся и очень отчетливо произнес:

– Будьте вы прокляты, майор, почему вы не дали мне умереть? – И опять потерял сознание.

Спустя некоторое время Де Шавель уже привык к своему положению, знал, что став калекой, может покончить с карьерой, и приговорил себя к штатской жизни, если вообще выживет после всего этого. И все же в своем отчаянии он нашел в себе волю к жизни, к тому, чтобы победить боль и начать борьбу, пока не стало слишком поздно. Он жил ради этого, глотал жидкий суп, хотя его организм отказывался принимать пищу, выносил адские боли при перевязках и не поддавался искушению заснуть и не проснуться. Он отказывался умирать, и в то время, как другие офицеры, находящиеся вместе с ним в повозке, сдавались, и их тела вытаскивали и хоронили у дороги, Де Шавель держался, несмотря ни на что. Из тридцати офицеров, ехавших в его повозке после Бородино, осталось лишь восемь, которых и разместили в опустевшем русском дворце.

Еды было мало, и русские отравили большинство источников воды, не осталось ни запасов продовольствия, ни фуража. Толпы солдат бродили по брошенному городу, напиваясь, хватая меха, золото и драгоценности. Казалось, ценные вещи и вино были специально оставлены в городе, чтобы окончательно подорвать дисциплину в армии. Последствия были настолько серьезными, что император издал приказ, запрещающий мародерство и приговаривающий к расстрелу всех, замеченных в грабежах. Однако было бесполезно заставлять солдат вернуть награбленное, и они запихивали свою добычу в вещмешки, выбрасывая оттуда боеприпасы и обмундирование, чтобы поместить женские шелковые платья и соболиные шубы.

Парадный зал дворца превратили в палату для старших офицеров, и все четыре дня туда привозили и увозили людей по мере того, как поступали новые раненые и умирали люди. В дороге из Бородино погибла примерно половина раненых. Врачи делали невозможное в самых невыносимых условиях, тот врач, что оперировал Де Шавеля, сам свалился с дизентерией и теперь тоже лежал в одной из палат. Труднее всего было добыть питьевой воды. Люди умирали сотнями, отравившись водой из рек и колодцев, потери в кавалерии были чудовищными. Из полумиллиона человек, перешедших три месяца назад Неман, остались лишь сто тысяч, и вопреки всеобщим надеждам русские не делали ни малейших попыток вступить в мирные переговоры.

Де Шавель почти ничего не знал о происходившем вокруг, он был слишком слаб, чтобы думать о чем-либо, кроме того, что случалось в госпитале, а это было достаточно печально. После сражения его навестил Ней, оказав большую честь, однако Де Шавель был без сознания и не узнал его. Макдональд проводил с ним столько времени, сколько мог, и шпынял санитаров, чтобы они как следует ухаживали за ним, и в этом проявились черты, унаследованные от упрямых шотландских предков. Мюрат прислал ему бутылку прекрасного бургундского вина, но раненый был слишком слаб, чтобы выпить ее, а потом ее украл кто-то из санитаров, однако сам маршал не появлялся, он терпеть не мог страдания и госпитали. Сам император справлялся о его состоянии, но тут же забыл о том, что ему сказали. Потери были слишком большие, под Бородино он потерял сорок генералов, причем многие составляли опору армии.