Текст книги "Шелковый путь «Борисфена» (СИ)"
Автор книги: Ева Ромик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Разумеется, это были граф Милорадов, Нина, Данила Степанович и Софья Денисовна. Антонела и предположить не могла, что в самом ближайшем будущем она весьма близко сойдется с этими людьми.
Увлекшись подглядыванием за иностранцами, Антонела не заметила, как две из вверенных ей учениц взобрались на скалу и, стоя на узком уступе, над самой водой, затеяли спор о том, кто первым полезет вверх. Чуть выше располагалась площадка, с которой любили нырять местные мальчишки. Море в этом месте было достаточно глубоким.
От увлеченного созерцания красоты Данилы Степановича Антонелу отвлек предостерегающий вскрик старой монахини. К девочкам Антонела и Нина бросились одновременно, одна побежала по узкому карнизу, на котором стояли дети, а другая, с ловкостью кошки взобралась на верхнюю площадку. Добравшись до первой ученицы, Антонела крепко схватила малышку за руку, и с ужасом поняла, что не сможет тем же путем возвратиться обратно. Карниз был слишком узок, развернуться на нем было невозможно. Оставался один путь – вверх. Подталкивая ребенка вверх, Антонела передала свою проказливую ученицу Нине, та вручила девчонку Киселеву, подоспевшему к ним на помощь, а уж он сунул ее в руки графу, стоявшему внизу. Тем временем Антонела настигла вторую беглянку, но та оказалась менее покладистой, чем ее подружка. Вместо того, чтобы послушно протянуть руку, девчонка стала отмахиваться и кричать, что сама влезет наверх, но, поднявшись немного, не удержалась и сорвалась в море. Антонела пронзительно вскрикнула и прыгнула вслед за ней. Ударившись о воду, она успела заметить, что малышка барахтается рядом. В отличие от учительницы девочка умела плавать. Последнее, что Антонела увидела, захлебываясь соленой средиземноморской водой, это то, как большая черно-белая фигура отделилась от скалы и опустилась в воду.
Монашка не пошла камнем ко дну только потому, что тяжелое шерстяное одеяние надулось пузырем и удержало ее некоторое время на плаву, однако, это не помешало ей наглотаться воды. Вытащив девушку на берег, Даниил Степанович всеми силами пытался привести ее в чувство. Краем глаза он видел, как девчонка, виновница происшествия, выбралась из воды и затерялась среди подружек, окруживших его и молодую монахиню. Старухе Милорадовой, родственнице графа, от пережитого волнения сделалось дурно, граф усиленно обмахивал ее веером своей жены, а сама графиня спешила на помощь спасенной девушке, захватив большую флягу с вином.
Как Данила Степанович ни тряс свою случайную пациентку, девушка никак не приходила в себя. Вино тоже не помогло, она попросту не смогла его проглотить. Приложив ухо к ее груди, Киселев не услышал дыхания, лишь слабое, замирающее биение сердца. Мокрая ткань облепила тело женщины, очертив соблазнительную грудь, тонкую талию, округлые бедра. Красивое лицо, нос с едва заметной горбинкой… мокрые волосы, разметавшиеся по песку… Свой головной убор она потеряла в море. Никогда Киселев не мог примириться со смертью, но сейчас его охватило чувство такой невосполнимой утраты, что он не смог сдержать горестного стона. Снова и снова он пытался уловить ее дыхание, но нет. Девушка умирала. Что же делать?!
Об этом приеме Данила Степанович читал в книгах, говорили, что еще Гиппократ пользовался им, но в действии видел один-единственный раз, когда повитуха оживила младенца, захлебнувшегося материнскими водами. Она несколько раз сильно дунула ребенку в рот, после чего тот закричал.
Терять было нечего. Киселев приподнял плечи монахини, зажал пальцами ее милый носик и, плотно прижавшись губами к ее губам, наполнил воздухом ее легкие. Он готов был делать это до изнеможения, но одного раза оказалось достаточно. Девушка закашлялась и извергла ему в лицо поток теплой соленой воды. Рассмеявшись от радости, он вытер лицо мокрым рукавом и прижал спасенную девушку к груди. И тут же почувствовал, как кто-то колотит его по спине. Удивленно оглянувшись, он обнаружил позади себя старую монахиню, гневно потрясавшую кулаком и призывавшую на его голову кару Господню, если он тот час же не оставит в покое это невинное дитя. Должно быть, она решила, что мерзкий искуситель пытается соблазнить ее подругу.
Данила Степанович подумал было созорничать и поцеловать итальяночку по-настоящему, но увидел, что девушка уже пришла в себя и смотрит на него полными благоговения глазами. Впервые в жизни он узрел в женских очах совсем не то, на что привык обращать внимание. Не симптомы болезней, не следы ночной бессонницы, не признаки нервных расстройств. Чистые карие глаза смотрели на него с таким обожанием, что ему стало неловко. Что он особенного сделал, чтобы заслужить такое к себе отношение? Ведь чаще всего за подобные пустяки люди даже не благодарят.
Осторожно опустив девушку на песок, он обратился к ней с почтительными словами, и, лишь убедившись, что она его хорошо понимает, отошел в сторону. Доброе расположение духа, его практически неизменный спутник, внезапно покинуло Даниила Степановича. Сидя в тени, за скалой, Киселев потягивал вино, заботливо налитое ему Ниной Аристарховной. Больше его не тянуло на детские забавы с кольцами. И вообще, пикник был безнадежно испорчен. Надо же, такая хорошая девушка и монахиня! А тут еще граф вздумал подшучивать:
– Кажется, репутация синьорины безвозвратно испорчена. Теперь, Данюша, как честный человек, ты обязан на ней жениться!
– На монахине? Боюсь, нам тогда не избежать дипломатического скандала, – попробовал отшутиться Киселев и был сражен ответом графини:
– А она вовсе не монахиня, у нее платье иное.
На следующий день Киселев подговорил Нину Аристарховну навестить вчерашнюю утопленницу, на что та, по доброте душевной, сразу же согласилась. Под прикрытием ее сиятельства он без труда проник в кабинет настоятельницы монастыря и выяснил имя своей русалки. А когда графиня представила его, как своего личного врача, получил беспрепятственный доступ в святая святых – монастырскую келью. Через неделю он был уже по уши влюблен и полон решимости воплотить совет графа в жизнь.
Время, которое Данила Степанович выбрал для своих амурных дел, было не слишком удачным. Проект государыни отнимал все силы. Им с графом приходилось постоянно разъезжать по Италии, из-за чего нечастые свидания с Антонелой становились еще более редкими. А тут еще со старухой Милорадовой случилась ностальгия. Могла бы понимать, чем обязана графу, и помочь в трудную минуту, тем более, что сын (молодчина-то какой!) специально ее для этого и прислал. Нет же, ее замучила тоска по березам и гречневой каше! Отъезд Софьи Денисовны поставил их всех в чрезвычайно неловкое положение. Российский консул – фигура слишком заметная для того, чтобы пренебрегать правилами приличия, а оставлять молодую графиню дома одну было бы крайне неприлично. На время отсутствия мужчин графине нужна была компаньонка. И вот тогда Киселев привел Антонелу. Учительница монастырской школы оказалась для них настоящим спасением.
Из монастыря он ее похитил самым примитивным способом: прямо в кабинете настоятельницы, в присутствии оной, предложил руку и сердце. В качестве неопровержимого доказательства своих намерений он представил благословение Ее Императорского Величества, ибо без подобного документа российский дипломат, православный, никак не мог жениться на католичке. Настоятельница изучала грамоту так усердно, будто и в самом деле понимала по-русски. И тут Данила Степанович окончательно сразил ее, предъявив официальное соизволение на брак, полученное от Его Святейшества Папы Римского.
Поскольку до брака невесте предстояло жить в таком почтенном семействе, у настоятельницы не нашлось возражений. У Антонелы тоже. Брак решено было заключить по завершении шелковой эпопеи, чем бы она ни закончилась.
Увы, внезапная смерть графа нарушила их планы. Пожениться – значило обзавестись собственным домом, а разве могли они оставить графиню? Тем более, что именно Даниила Степановича граф назначил своим душеприказчиком.
К счастью, вскоре в Геную прибыл племянник графа. Нина Аристарховна знала его давно и приняла благосклонно, что возродило надежду в душе Киселева. Да и сам новый консул, как-то раз, будучи слегка на подпитии, признался, что не видит своего будущего без Нины Аристарховны. Молодой Милорадов мог бы составить идеальную партию для графини, хоть, по мнению Данилы Степановича, он был довольно нудным и не проявлял даже сотой доли пылкости, необходимой для человека, собирающегося завоевать сердце дамы.
С появлением нового консула пришлось возобновить вербовку шелководов, дело, как считал Киселев, абсолютно дохлое, но уж тут суждения Данилы Степановича никого не интересовали и ему пришлось молча выполнять приказ.
А соображения на этот счет у Киселева были, и они не ограничивались утверждениями о том, что Италия – это рай земной.
Некогда генуэзцы уже жили в Крыму. Феодосия, называвшаяся тогда Кафой, была их главной колонией, но обитали они практически по всему побережью. Колонисты осваивали новые земли, рыбачили, воевали, развивали ремесла, не гнушались даже работорговлей, занимались всем, что приносило доход, но никогда не разводили шелкопряда и не ткали шелка. Почему, спрашивается, если, по мнению царицы, это настолько выгодно? Уж не потому ли, что белого тутовника, необходимого шелкопряду, в Тавриде мало, а растет там преимущественно черная шелковица, вкусная съедобная ягода? Впрочем, Киселев полагал, что такая малость итальянцев не остановила бы. Будь шелководство в Крыму по-настоящему выгодным, они развели бы там белые тутовые рощи, как у себя на родине.
Выставлять напоказ свои воззрения Данила Степанович не собирался. Кто ж у нас прислушивается к голосу разума? Каждый, кто стоит над тобой, считает свои убеждения единственно правильными! Вон граф, попробовал изложить всю правду, и что из этого вышло? Сам не пережил собственной откровенности. Данила Степанович не читал последнего отчета старого консула, но почему-то не сомневался, что граф пришел к тем же выводам, что и он сам, и при этом не побоялся написать канцлеру.
Чувство зависти, равно как и чувство карьеризма, было Киселеву незнакомо. Когда Сергею Милорадову удалось это практически безнадежное дело, Данила Степанович только порадовался за него. Однако к восхищению примешивалась еще и изрядная доля недоверия, которого он и сам себе объяснить не мог. Слишком уж хорошо и быстро у того все складывалось. Так не бывает. Что-то было не в порядке, но что? Придраться было не к чему, а досужие домыслы никого не интересуют.
Часть третья
“Сандро”
Антонела не воспринимала Сандро, как возможного претендента на руку графини. Ей, такой исключительно правильной, подобный абсурд даже в голову не приходил. Конечно, будь Алессандро богатым наследником, можно было еще о чем-то думать, а так… Отношение дона Гаспаро к сыну не вызывает сомнений – старик предпочел Лидию – да и со стороны самого Сандро не заметно никакого стремления к примирению. Долгие уроки в уединении, за клавесином, не вызвали у наперсницы никакой настороженности, тем более, что они вскоре принесли плоды – к графине вернулась прежняя легкость исполнения.
Киселев был слишком занят своими делами, чтобы узреть в музыканте какую-либо опасность для своей подопечной. К Сандро он относился с вежливым равнодушием постороннего человека.
И лишь Сергей Андреевич сразу же распознал в Лоренцини соперника – пылкого, настойчивого и грозного. Появление Сандро в качестве учителя музыки привело Сергея в бешенство. А когда он узнал, что Антонела оставляет его наедине с Ниной и уходит с поваром на рынок, испытал огромное желание прибить итальянку на месте. Удержало его только уважение к Киселеву, а может, и страх перед его огромным кулаком.
Стиснув зубы от злости, он спросил Антонелу, не пренебрегает ли она своими обязанностями. На что та, не подозревавшая о том, какая буря бушует в сердце синьора Милорадова, спокойно ответила:
– Синьор Лоренцини безупречно воспитан. Я знаю его с детства. Поверьте, во всей Генуе невозможно найти более достойного учителя.
Тогда Сергей пустил в ход последний аргумент. Антонела отличалась бережливостью и тщательно следила за всеми расходами хозяйки. Это была единственная черта, импонировавшая Сергею в итальянке.
– А не слишком ли дорог ваш хваленый учитель? Как бы не пустил он графиню по миру!
На что Антонела ужаснулась:
– Что вы, сударь! Предложить Сандро деньги значило бы смертельно оскорбить его! Он ведь с благодарностью принял гостеприимство, оказанное ее сиятельством Маре.
Несколько успокоенный этим разговором, Сергей ушел. Пусть он пока ничего не добился, но теперь у него есть средство, способное очень быстро устранить соперника. Достаточно послать Лоренцини крупную сумму, будто бы от имени графини, как он рассорится с ней навсегда. А вот тогда нужно будет приложить все усилия и увезти Нину из этой страны. Можно будет сделать это, когда прибудет корабль за шелководами.
Оставшись одна, Антонела задумалась. А может, она ошибается? Возможно, Сандро действительно нуждается в плате за уроки? Ведь музыка – его единственный доход. Мара ясно говорила, что он ездил в Вену для того, чтобы заработать деньги.
Своими сомнениями она поделилась с Даниеле, поведав заодно и о разговоре с консулом.
– Не думаю, что Лоренцини сейчас слишком стеснен в средствах, – ответил он. – Наследство матери неплохо обеспечило его. Во всяком случае, я слышал, что в последнее время он сам выбирает, кого ему хочется учить, а кого нет. Если же я ошибаюсь, то он откажется от уроков, как только решит, что возвратил долг. Тогда можно будет поговорить с ним об оплате.
Антонела успокоилась, а вот Данила Степанович погрузился в размышления. В рассказе своей невесты он увидел совсем иной смысл, нежели она. Сергей Андреевич задет, и, возможно, ревнует. Что ж, в таком случае, уроки музыки только на руку им с Антонелой. Возможно, ревность расшевелит Милорадова и он быстрее предпримет решительные шаги! Но, как любое лекарство, ревность должна быть не слишком сильной. Поэтому, оставшись наедине с Ниной, Киселев позволил себе сделать замечание:
– А, знаете ли, графинюшка, Сергей Андреевич, кажется, ревнует вас к вашему учителю. Причину он, конечно, выбрал смешную, но сам факт умиляет.
Говоря это, Киселев не сомневался, что Нина Аристарховна посмеется вместе с ним, а потом приложит все усилия для того, чтобы избавить консула от столь пагубного чувства. Та Нина, которую он хорошо знал, именно так и поступила бы. Но графиня неожиданно вспылила:
– Уж поверьте, Данила Степанович, если бы господин Милорадов мог извлечь из клавесина хоть один звук, я непременно обратилась бы за помощью к нему!
Сандро ей не пара! Так считали все, кого Нина любила. Всю жизнь она полагалась на мнение окружающих, а теперь, внезапно взбунтовалась. Какое кому дело до ее выбора? Она самостоятельная женщина. Кому захочет, тому и отдаст свое сердце!
Как только Нина пришла к такому решению, к ней вернулось ее прежнее спокойствие. Ну и что, что ее больше никто не опекает? Она в состоянии сама позаботиться о себе.
Единственным, кто уловил перемену в ее настроении, оказался именно Сандро. Утром следующего дня, прослушав оставленное ей накануне задание, он сказал:
– Не думаю, что я могу еще чему-нибудь научить тебя. До нынешнего дня тебе не хватало решительности. Теперь все в порядке. У тебя необычная, ни на что не похожая манера. Но она прекрасна. Вмешиваться и что-либо менять было бы непростительной ошибкой. Сначала я пытался угадать, кому ты подражаешь, но вскоре понял, – никому. Ты играешь так, как чувствуешь.
Никогда еще Нине не приходилось слышать столь высокой похвалы. Отчего же ей так грустно? Да и Сандро, похоже, не слишком рад успехам своей ученицы. Ни он, ни она не желали отказываться от этих свиданий, но оба понимали: еще один-два урока и Антонела тоже уяснит то, что услышал сегодня Сандро. К сожалению, и у нее есть уши.
Что же придумать, чтобы их встречи продолжались? Нина даже наговориться не успела со своим маэстро. А ведь ей было интересно с ним, как ни с кем другим. Именно непринужденная атмосфера его уроков позволила Нине почти полностью избавиться от сопровождавшей ее всю жизнь неуверенности. Должно быть, само Небо преподнесло ей величайший дар, – она умела понимать Сандро, а он ее. А из понимания рождалось доверие.
Это были самые необычные уроки, которые только можно себе вообразить. Да, это была музыка, но какая? Учитель и ученица обсуждали разнообразнейшие темы, порой весьма далеко отстоящие от того, что перед этим собирались изучать, играли в четыре руки, смеялись, шутили.
Потом Сандро возвращался домой, садился за фортепьяно, и возникали новые мелодии. Все они были разные, но каждая называлась “Нина”. Ее тихий смех, брошенный из-под длинных ресниц взгляд, интонации, протянутая для поцелуя рука, губы, приоткрывающиеся под его губами… все это воплощалось в звуки. Это была бесконечная, неугасающая песня о любви.
А Нина запиралась у себя в спальне, сказавшись усталой, садилась в кресло и, обняв шелковую подушку, закрывала глаза. Счастливая улыбка не сходила с ее губ, а в ресницах дрожали слезинки. Послезавтра он снова придет, и снова все это повторится: поцелуи, прикосновения рук, немного музыки и долгий, долгий разговор…
В этот раз речь зашла о театре. Слушая своего учителя, Нина не сомневалась, что он примет, а может быть, уже принял, предложение Джованни Моретто. Слишком уж любил Сандро музыкальный театр, хоть и ругал его, на чем свет стоит.
– Нет ничего хуже итальянской публики, – бурчал он, – нигде больше не встретишь такого безобразия. В Вене люди ходят в оперу, чтобы послушать музыку, у нас же – неизвестно зачем. Во время спектакля они шуршат обертками от конфет, жуют так, что заглушают оркестр, смеются, ходят из одной ложи в другую, знакомятся, назначают свидания, обсуждают моды и политические новости, словом, делают все что угодно, только не слушают певцов. Странно, что при этом итальянская опера – лучшая в мире.
Нина недоверчиво качала головой. Уж ей-то было прекрасно известно, что он может заставить слушать кого угодно, даже такого непрошибаемого человека, как Сергей Андреевич.
– А администрацию я вообще не понимаю. Чем они руководствуются при выборе репертуара? Уж никак не разумом и не вкусом. Нанимают бездарных композиторов, лишь бы подешевле, а потом удивляются, когда оперу приходится снимать после трех-четырех спектаклей, и обвиняют во всем исполнителей. На этом фоне безголосые партнеры – сущий пустяк.
– Но все это мелочи в сравнении с Моцартом и “Волшебной флейтой”? Я правильно понимаю вас, маэстро?
– Вы хотите сказать, синьора, что узнали произведение по тем нескольким нотам, что слышали у меня дома? Если это правда, то я не достоин такой одаренной ученицы!
– О нет, маэстро, – отвечала Нина, скромно потупившись, – я прочла название на вашей партитуре. Она лежала на рояле.
– Ваша честность, синьора, достойна награды. Вы первая услышите арию Тамино, влюбившегося в изображение на клочке бумаги.
Теперь шутки кончились. Сандро-Тамино пел о красоте женщины, нарисованной на портрете, а Нина-Памина слушала. Откуда Моцарт знал, что через пять лет после его смерти, они встретятся здесь, между горами и морем? И как он сумел выразить звуками то, что они почувствуют?
Тамино заслуживал нежного поцелуя, чем Сандро не преминул воспользоваться.
* Отсюда я бегу прямо к Моретто. Сегодня первая репетиция.
– А как же примадонна? – поинтересовалась Нина. – Неужели ты успел ее полюбить?
Сандро трагически вздохнул:
– Это неизбежное зло, такое же, как публика. Пожалуй, эта певица – единственный недостаток Джованни. Во всем остальном с ним вполне можно иметь дело, у него есть даже одно неоспоримое достоинство.
– Наверное, правильный выбор репертуара? – предположила Нина.
– Нет. Он спокойно относится к моей бороде.
О да, бесспорно, это достоинство! В ту пору, как мода требует гладко выбритых мужских лиц, не каждый импресарио согласится выпустить на сцену бородатого артиста.
– В этом мы с ним похожи. Я тоже совершенно спокойно отношусь к твоей бороде. Когда же премьера?
– Через шесть недель. Планируется всего полдюжины спектаклей. Джованни боится, что наша публика не воспримет австрийскую оперу, и не хочет сильно рисковать. Я думаю, он не прав, потому что Моцарт – лучшее, что есть сейчас в музыке.
Нине стало грустно. Она не сможет присутствовать ни на премьере, ни на одном из спектаклей. Срок траура истечет только к первому мая, до тех пор она не имеет права выезжать никуда.
– Не огорчайся, – попробовал утешить он ее, – у меня там далеко не самая выигрышная роль. Баритону повезло больше, у него и эффекты, и комичные реплики, и нормальная партнерша. Знаешь, роль Папагено Шиканедер писал для себя. Уж он-то постарался! Давай лучше подумаем, как нам провести Антонелу. Я не хочу терять такую замечательную ученицу, как ты.
– А не согласитесь ли вы, маэстро, обучать меня правилам композиции? Я давно мечтаю научиться сочинять музыку.
– Безусловно, синьора! – улыбнулся маэстро. – Тем более, что Господь явно наделил вас искрой гениальности.
Сочинять ведь музыку можно всю жизнь, и при этом никогда нелишне поучиться.
Из палаццо графини Сандро отправился в театр, но быстро добраться туда у него не получилось. Сначала он встретил портшез, из которого, опираясь на трость, вышел его отец.
Последний раз Сандро видел дона Гаспаро в гостиной у Нины. Там старик был при полном параде, набеленный и нарумяненный, в старомодном завитом парике. Теперь же ничто не скрывало его возраста, наоборот, при дневном свете он казался старше своих шестидесяти пяти. Сделанное открытие не прибавило Сандро хорошего настроения.
“Должно быть, Лидия все соки из него выжимает”, – неприязненно подумал он, снимая шляпу и низко кланяясь:
– Добрый день, отец. Как идут дела? – в прежние времена Сандро был уверен, что, кроме дел, его отца ничего интересовать не может, и только когда появилась Лидия, понял, что это далеко не так.
– Неплохо, Алессандро, спасибо. А ты как поживаешь?
– Замечательно, благодарю вас, папа.
– Ты стал частенько бывать на нашей улице.
“Интересно, сам заметил, или, как всегда, слуги донесли?”
– Здесь живет одна из моих учениц.
Все нейтральные темы были исчерпаны, теперь оставалось говорить только о погоде.
– А как твоя дочь? Несколько раз видел ее. Очень милая девушка!
– Благодарю вас, у нее тоже все хорошо. Кстати, если вы не знаете, ее зовут Мария, точно так же, как мою мать. До свидания, папа.
Обойдя портшез, Сандро нахлобучил шляпу и, не оглядываясь, быстро пошел по улице.
“Глупый ребенок. Столько лет прошло, а он так и не повзрослел. Не может простить отцу повторной женитьбы”, – размышлял дон Гаспаро, глядя вслед уходящему сыну. Безусловно, это вина матери. Она испортила его своей чрезмерной любовью! А он теперь то же самое делает со своей дочерью.
Если бы дон Гаспаро мог знать, о чем думает его сын, он был бы крайне удивлен. Сандро думал, что Лидия, пожалуй, здесь не при чем. Отец просто работает слишком много для своего возраста.
Если на протяжении долгих лет Сандро и не мог простить чего-то своему отцу, то вовсе не повторной женитьбы, а скорее его страстной любви ко второй жене, той самой любви, которой, как он полагал, была лишена донна Мария. Долгое время он считал, что был отвергнут Гаспаро вместе со своей матерью, задолго до разрыва, а дурацкое обвинение Лидии послужило лишь поводом, чтобы избавиться от него.
Оставшись вдовцом, с новорожденной дочерью на руках, Сандро понял, что не во всем был прав. Когда все его попытки возродить в Анне угасшую любовь наткнулись на стену ненависти, когда она умерла с проклятием на губах, он задумался.
Мать, без сомнения, любила его, своего сына, но любила ли она мужа? Любила ли она Гаспаро хоть немного? Сандро не знал.
Когда Гаспаро возвращался из конторы, Лидия всегда выходила ему навстречу, но Сандро никогда не видел, чтобы мать встречала отца у двери. Она никогда не подавала ему домашние туфли и халат, как это делала Лидия, и никогда не растирала ему плечи, если он жаловался на боль. Лидию же и просить не нужно было, она автоматически занималась этим, пересказывая сплетни, услышанные за день. И, наконец, у матери с отцом никогда не было общей спальни, в то время, как Лидия не имела отдельной. Поразмыслив так, Сандро признал за отцом право на повторный брак.
Так что дон Гаспаро ошибался. Его сын уже давно вырос. Когда появилась Мара, Сандро понял и то, что отец вовсе не отвергал его. Он смог объяснить себе и необузданную, дикую ревность мачехи, не желавшей делить чувства мужа ни с кем. Но он понял также и то, что мужчина в семье обязан быть хозяином положения.
У Лидии не хватило ума догадаться, что чувства мужчины только усиливаются, когда он видит, как любимая женщина заботится о его ребенке. А Гаспаро не смог ей этого растолковать.
Погруженный в свои мысли, Сандро свернул на лестницу, ведущую вниз, и чуть не столкнулся с Антонелой. Она, в сопровождении повара и русского лакея, возвращалась с рынка. Встреча с красивой женщиной, приветливо улыбающейся, мгновенно сгладила тяжелое впечатление от неожиданного разговора с отцом.
– Послушай, Антонела, – сказал Сандро, когда слуги оставили их наедине, – я ведь знаю тебя давным-давно, а то, как мы познакомились, вспомнил только сейчас. Вы ведь жили здесь, неподалеку, чуть ниже моего дома?
– Да, действительно! – улыбнулась девушка. – Это было так давно! Не думала, что кто-нибудь может помнить об этом.
– Твой отец приходил к моему, они вели какие-то дела, а тебя он всегда приводил с собой.
О, она хорошо помнила те времена! Отец заложил дом у дона Гаспаро, а потом многократно приходил просить об отсрочке платежа по закладной. Шестилетнюю Антонелу в кабинет не допускали, отец оставлял ее ждать под дверью. Там и нашел ее однажды Сандро.
– Ты была маленькая, чуть выше клавесина, в коротком желтом платье, а ноги у тебя были тонкие, как две свечки. Я все удивлялся, как ты на них ходишь? Кто бы мог подумать, что ты станешь такой красавицей!
Наверное, желание дразнить младших подружек не покидает мальчишек никогда, даже когда они становятся взрослыми мужчинами!
Антонела сначала вспыхнула, а потом рассмеялась:
– Так вот почему ты скормил мне тогда целую кучу пирожных!
– Пирожные не помню, – признался Сандро.
Зато она помнила. Сандро взял ее тогда за руку и повел в музыкальный салон. Там он усадил свою гостью на банкетку, стоявшую у окна, и поставил ей на колени большую тарелку с пирожными.
– Тебе что больше нравится, Вивальди, Монтеверди или Перголези? – спросил он.
– Все, – ответила Антонела, она полагала, что это названия пирожных.
– Тогда слушай. Я только что это выучил.
Он закрыл ноты, стоявшие на пюпитре и запел без аккомпанемента. Это было какое-то сложное духовное сочинение на латинском языке, оно показалось непоседливой девочке слишком длинным и скучным, но пел Сандро хорошо, Антонела с удовольствием слушала его, уплетая пирожные. Она съела последнее и поставила тарелку на подоконник, когда Сандро закончил петь. Девочка как раз собиралась сказать ему, что ей очень понравилось и пение, и пирожные, а затем вежливо поблагодарить, как учил отец, но тут в комнату вошла донна Мария.
– Плохо, Сандро, – сказала она, снова открывая перед ним ноты. – Неверный темп, неправильное дыхание и две фальшивые ноты. Вот, здесь и здесь.
Должно быть, ему, взрослому мальчику, было очень неловко выслушивать эти замечания в присутствии маленькой гостьи.
– Обязательно повтори еще раз. И сосредоточься, пожалуйста, на нотах, а не витай в облаках.
– Хорошо, мама, – тихо сказал Сандро. – Я повторю, только не сейчас.
Настаивать донна Мария не стала.
Больше Сандро никогда не пел для Антонелы, хоть они и встречались еще несколько раз при подобных же обстоятельствах. Следующий раз ей довелось услышать его лишь через двадцать лет, на празднике шелководов.
Прощаясь с Антонелой, Сандро сказал, что графиня пожелала изучать законы композиции, которые он ей с удовольствием преподаст.
Направляясь домой, Антонела размечталась о том, как хорошо будет, если Сандро Лоренцини согласится петь для нее в церкви, в день свадьбы. И “Волшебную флейту” нужно послушать. Весь рынок гудел сегодня о предстоящей постановке в театре Моретто.
А еще появилось нечто новенькое об исполнителе главной партии.
Самая свежая “новость” о Сандро утверждала, что минувшим летом он неспроста возвратился в родной город, а вынужденно бежал из Вены, после того, как с треском провалился на одном из спектаклей. Джованни Моретто будто бы из милости предложил ему роль Тамино, и то только после того, как его упросила сама Флора. Эту гадость пересказывала на рынке портниха Флоры. Так что нетрудно было догадаться, от кого исходит сплетня. Любовница Джованни отомстила Сандро за то, что он не испытал бурной радости по поводу их совместной работы.
Наверное, на свете нет людей, которые полагали бы, что жизнь артиста состоит из блестящей мишуры, конфетти и аплодисментов. Но даже самые умные нередко попадаются на удочку профессионала. Ибо создать иллюзию легкости во всем – и в работе, и в жизни, – это и есть настоящий артистический профессионализм.
Люди, столкнувшиеся на своем пути с Алессандро Лоренцини, пребывали в полной уверенности в том, что он – любимчик Фортуны и живет, не ведая горя. Сандро не прилагал никаких специальных усилий для того, чтобы создать такое мнение о себе, как, впрочем, и не старался никого убедить в обратном. Он просто жил в постоянном труде, размышлениях и поисках.
Решив стать артистом, Сандро не надеялся на то, что его путь будет устелен розами, он знал, что на этом поприще, если хочешь достичь настоящего успеха, нельзя полагаться на чью-либо помощь, и рассчитывал только на собственные силы. Господь одарил его разумом и способностями, чего же еще желать? Всего остального он добивался сам, трудясь с завидным усердием. Он никогда ни о чем не просил ни людей, ни Бога, ибо не сомневался, что может самостоятельно справиться с любыми трудностями.
И только когда беда приперла его вплотную к стенке, он осознал свое абсолютное бессилие, вспомнил о Божьем милосердии и стал отчаянно взывать к Господу. Впервые в жизни Сандро просил Божьей милости у одра своей жены. Ему тогда хотелось одного, – спасти свою семью. Чтобы Анна выздоровела, полюбила ребенка и поняла, что ее муж никогда не желал ей зла. Но Бог рассудил иначе. Анна умерла. И все же Сандро не остался один. Он получил от Господа бесценный подарок, позволивший ему сохранить жизнь дочери. Впоследствии, раздумывая над всем случившимся, Сандро не смог объяснить подобного везения ничем, кроме Божьей помощи. Пусть это было не совсем то, чего он хотел, но именно то, что им с Марой было необходимо.
