Текст книги "Ваниль и шоколад"

Автор книги: Ева Модиньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

– Уж лучше пожалей меня. Я никогда ему не изменяла. Я всегда была верной женой, – сказала Доната с вызовом.

Пенелопа восприняла это как явный намек на свою собственную неверность, хотя Доната ничего не знала о романе с Мортимером.

Они уже готовы были поссориться, но у обеих хватило ума сдержаться.

– Одно могу сказать наверняка: ты, София и я составляем поистине прекрасную троицу. Наши лучшие годы позади, а мы остались одни. Меня страшит одиночество, – шепотом призналась Доната.

– София больше страдает от одиночества, чем мы с тобой. Этот ублюдок Варини не дал ей детей, – напомнила Пенелопа. – Хотя… дети сами по себе не могут избавить от одиночества, – задумчиво продолжала она. – Сперва они выжимают нас как лимон, а потом уходят из нашей жизни. Конечно, так и должно быть, но в конечном счете для чего мы живем? Только вчера наши сердца трепетали из-за одного взгляда, слова, поцелуя. А сегодня мы сидим тут с тобой одни на балконе, смотрим на море и говорим об утратах, изменах, разочарованиях. Знаешь что, Диди? Я не могу смириться с поражением. Я еще хочу жить, любить, быть счастливой. Только сначала надо привести все в порядок. Вокруг себя и внутри.

В этот вечер Пенелопа написала письмо мужу.

Чезенатико, 29 мая

Дорогой Андреа!

Я долго раздумывала над твоим письмом. Оно тронуло меня своей искренностью, и в конце концов я решила ответить тем же. Мне придется честно рассказать тебе о том, что я так долго скрывала, хотя эта история окончена и целиком ушла в прошлое.

Много лет назад я встретила человека, которого полюбила. Был момент, когда я даже думала о том, чтобы оставить тебя. Его зовут Раймондо Теодоли. Мортимер – это его прозвище. Это его письма ты нашел у меня в столе. Наш роман завершился семь лет назад. Поверь, я изменила тебе не потому, что ты мной пренебрегал. Просто судьба столкнула меня с изумительным человеком, и я его страстно полюбила. Целый год меня терзали сомнения, но в конце концов я с ним рассталась, убедившись, что единственный мужчина моей жизни – это ты.

Я хотела рассказать тебе все это, чтобы в наших отношениях наступила ясность. Если история Джеммы и твоей семьи, о которой ты так долго умалчивал, доставила столько неприятностей тебе самому, а через тебя – мне и нашим детям, возможно, настал час рассказать о ней.

Знаю, тебе очень трудно, но надеюсь, что ты справишься со всеми трудностями, а дети тебе помогут.

ПЕНЕЛОПА

3

Прочитав письмо Пенелопы, Андреа почувствовал, что ему не хватает воздуха. Измена жены оглушительно ударила по его самолюбию. Пусть это старая история, пусть она давно закончилась, ему от этого было не легче, тем более что Пенелопа не побоялась признаться: она «страстно любила» Раймондо Теодоли. А он так ничего и не заметил. Разве он мог вообразить, что мать его детей способна на измену? Он всегда верил, что он единственный мужчина в ее жизни.

Как только у него появилась свободная от забот о матери и детях минута, Андреа продолжал спрашивать себя, что такого особенного могло быть в этом Мортимере, как ему удалось разжечь страсть в такой женщине, как его Пепе? Она назвала его «изумительным». Андреа знал только одного изумительного и неотразимого мужчину: себя самого. По крайней мере он был в этом убежден, пока не прочитал письмо Пенелопы. Признаваясь в измене, она написала, что осталась с ним, осознав, что он единственный мужчина ее жизни. Они были на грани развода, а он ничего не знал!

Случайно увидев в этот момент Луку, Андреа подумал: «Третьего ребенка мне родила шлюха». Он не сомневался, что Лука его сын. Мальчик был похож на него, как две капли воды. Он инстинктивно подхватил сына на руки и крепко прижал к себе.

– Я очень тебя люблю, – прошептал он.

– Отпусти, – строго приказал мальчик.

– Ни за что, если не подаришь мне один из твоих особых поцелуев, – ответил Андреа.

Лука коснулся щеки отца розовыми губками и исполнил свое фирменное: «Бррр». Андреа опустил его на пол, чувствуя, как глаза щипет от подступающих слез. Пенелопа подарила ему трех чудесных и трудных детей. Она носила их в своем лоне по девять месяцев и никогда не жаловалась, никогда не обременяла его женскими проблемами. А может, у нее их не было, этих женских проблем? Наверняка он не знал, но ему всегда казалось, что месяцы беременности были для нее периодом абсолютного блаженства. В это время она была более веселой и оживленной, чем обычно. Только перед самыми родами он замечал, с каким трудом она передвигается, и глаза у нее становились громадными, глубокими и блестящими.

Вспоминая об этом, Андреа ощутил вспышку нежности к женщине, которую всегда любил, но почти тотчас же гнев взял верх в его душе. Ему хотелось знать историю ее измены досконально, во всех подробностях. Может, Пенелопа ему солгала? Что, если история с Мортимером – просто выдумка, чтобы возбудить его ревность? Да, но ведь есть же пачка писем у нее в столе… Он до сих пор так и не решился их прочитать. А может, стоило? Может, прочитав письма, он обнаружит, что речь идет о невинных пустяках? Но нет, если бы это был пустяк, она не стала бы его успокаивать и писать, что его вины тут нет. Или он ошибается? Нет, если бы она и вправду изменила, то непременно возложила бы всю ответственность на него.

Андреа казалось, что голова у него вот-вот лопнет, разлетится на кусочки. Признание Пенелопы сводило его с ума. Он знал только один способ сбросить напряжение: устроить скандал. Но кому устраивать скандал, если Пенелопы здесь нет? Не станет же он набрасываться с криком на детей! Лючия и Даниэле сидели за столом в столовой и готовили уроки. Со свойственными ей цепкостью и упорством Лючия пыталась втолковать брату некоторые элементарные математические понятия, то и дело перемежая пояснения одним и тем же вопросом: «Понятно, тупица?» Лука играл машинками на полу в прихожей со своей сверстницей, дочкой консьержа.

– Присцилла! – рявкнул Андреа. Домработница вошла в гостиную.

– Да, синьор? – спросила она.

Ему абсолютно ничего от нее не требовалось, и он начал лихорадочно искать предлог.

– Ты не отдала мне чек за покупки, – продолжал он на повышенных тонах. – И между прочим, сдачу со ста тысяч лир.

Гневным жестом филиппинка протянула ему чек из супермаркета.

– Это ты мне должен еще two thousand[17]17
  Две тысячи (англ.).


[Закрыть] лир! – возмущенно заявила служанка.

И в самом деле, счет, который Андреа принялся тщательно изучать, был на общую сумму в сто две тысячи лир.

– Ты потратилась и на Мухамеда тоже, – едко заметил Андреа, увидев, что Присцилла купила крем для бритья и лезвия, которыми он не пользовался.

– Синьора никогда меня не попрекает по пустякам, – обиделась Присцилла.

– У синьоры есть скверная привычка на все смотреть сквозь пальцы. Ты мне должна восемнадцать тысяч лир, и я вычту их из твоей зарплаты.

– На тебя синьора тоже закрывает глаза, – атаковала его Присцилла, – но ты на нее за это не сердишься!

Этот человек покушался на ее маленькие привилегии, включавшие в себя и мелкие траты на личные нужды. Такое отношение ей не нравилось.

– Ты уволена! – заорал Андреа.

Увидев, что он не шутит, Присцилла испугалась. Она не могла позволить себе потерять работу в доме Донелли. Конечно, все они тут были чокнутые, но все-таки они ее уважали, регулярно платили зарплату, а главное, хорошо относились к ней.

– Синьора меня наняла, и только она может меня прогнать, – сурово ответила Присцилла, пряча свой страх.

Андреа вовсе не хотел ее выгонять. Без нее он был как без рук. Но и потакать сметливой филиппинке он тоже не собирался. Надо показать ей, кто в доме хозяин.

– Поди расскажи это на бирже труда. Тут раздался звонок в дверь.

– Иди открой, – приказал Андреа.

– Да, синьор, – ответила она с широкой улыбкой.

Буря миновала. С облегчением переведя дух, Присцилла решила воздержаться от набегов на семейный бюджет. По крайней мере до возвращения хозяйки.

Из прихожей донесся восторженный вопль Луки.

– Здравствуй, дедушка! – закричал малыш.

Итак, приехал тесть. Андреа пошел поздороваться с ним.

– Ты прибыл как нельзя вовремя. Мне надо съездить к матери. Ты не мог бы немного посидеть с детьми?

Тесть окинул его серьезным взглядом без улыбки.

– Угости меня чашкой кофе и сигаретой.

Мими Пеннизи уселся в кресло прямо в прихожей и посмотрел на носки своих начищенных до блеска башмаков.

– Якобинский террор – побочное дитя Жиронды, – изрек он. И, поскольку зять смотрел на него в полной растерянности, пояснил: – Я пришел к этому выводу в результате углубленного изучения войны в Вандее. Видишь ли, в то время практически велись две войны: одна против монархии, а другая – против оппозиционеров республиканского правительства. Вот отсюда и заговоры, преступления, политические убийства. Врагов видят повсюду. Так рождается извращенная логика, видящая в массовом уничтожении средство разрешения политического конфликта.

– Ты приехал, чтобы рассказать мне все это? – спросил пораженный Андреа.

Мими безутешно покачал головой. Присцилла бросилась в кухню варить кофе. Андреа протянул тестю пачку сигарет.

– Случилось что-то, о чем я не знаю? – через силу выдавил он из себя, чувствуя, что в воздухе запахло дурными вестями.

– Ирена оставила меня, – прошептал Мими.

– Объясни толком, – Андреа, потрясенный, ничего не понимал.

– Вчера после обеда я, как всегда, пошел в библиотеку. Вернулся к ужину. Ее не было дома, и ужина тоже не было. Она позвонила около восьми и сказала: «Меня какое-то время не будет. Не волнуйся». Тогда я стал выяснять, в чем тут дело. Я же не мог не волноваться, ты понимаешь? Она говорит, что много лет приносила себя в жертву, а теперь хочет немного пожить для себя. Что это значит, по-твоему? – растерянно спросил Мими.

Вместо ответа Андреа повел его на кухню. Присцилла, как раз в этот момент ставившая на стол кофейные чашки и сахарницу, шепнула ему:

– Так я больше не уволена?

– Живо марш стелить постели, – рявкнул Андреа.

– Я понятия не имел, что она годами приносит себя в жертву, – продолжал Мими. – Мне казалось, что я отдаю ей все, что у меня есть, хоть это было не так уж и много. Очевидно, я ошибался. Как ты думаешь, неужели ей пришлось многим пожертвовать ради меня?

– Ты же знаешь, у меня с Иреной никогда не было взаимопонимания, – уклонился от прямого ответа Андреа.

Ему не хотелось делиться с тестем своим подозрением, теперь превратившимся в уверенность: его теща сбежала из дому с Ромео Оджиони. Пенелопа давным-давно заметила, что это решение носится в воздухе, и даже ему сказала: «Моя мать и Оджиони любят друг друга больше двадцати лет. Когда-нибудь бедный папа останется в одиночестве».

– Думаешь, она вернется? – спросил Мими.

– Ты меня спрашиваешь? Разве ты не видишь, что произошло со мной?

– Моя дочь подала Ирене дурной пример, – вздохнул Мими, не знавший, как объяснить поступок жены.

– Обычно бывает наоборот. Твоя дочь утверждает, что я подаю скверный пример твоим внукам, – возразил Андреа.

– Женщины! Кто их поймет? – проворчал Мими, вращая ложечкой в кофейной чашке.

4

Мария Донелли чувствовала себя значительно лучше. Опираясь спиной о гору подушек, поставив на колени поднос, она с аппетитом поглощала какую-то густую темноватую кашицу.

– Это яблочное пюре, – объяснила она сыну. – Хочешь?

Андреа покачал головой. Он поговорил с заведующим отделением, и тот заверил его, что общее состояние больной не внушает опасений.

– Она не испытывает боли, поверьте мне, – сказал врач. – Сердечная недостаточность под контролем, рука, конечно, доставляет неудобство, но постепенно она приспособится.

Мария отодвинула тарелку.

– Я устала. Помоги мне лечь!

Андреа устроил ее поудобнее. В палате кардиологического отделения стояло всего две койки, причем вторая была пуста. Они могли поговорить без помех.

– Мне не нравится лежать в больнице. Вот если бы Пенелопа хотя бы навещала меня! – вздохнула Мария.

– А меня тебе мало?

– Жена тебя бросила. Так?

– Откуда ты знаешь? – удивился Андреа.

– Во сне видела. А может, мне птичка насвистела, – хитро усмехнулась Мария.

Андреа смотрел на нее в растерянности. Сознает ли его мать, что говорит?

– Сегодня утром перед школой заходил Даниэле. Смотри, что он мне принес, – продолжала она, указывая на образок, стоявший на тумбочке.

Андреа взял в руки изображение благословляющего Христа в длинном белом одеянии с ранами на руках и на ногах. На подоле одеяния его сын написал фразу, поразившую его до глубины души: «Люблю тебя, Иисус».

– Он весь запыхался от бега, бедный мальчик. Поцеловал меня, дал мне этот образ и просил помолиться, чтобы его мама вернулась домой, – объяснила Мария.

Андреа почувствовал, что почва уходит у него из-под ног.

– Ты их вырастил безбожниками, твоих бедных деток. Таким же вырастил тебя твой отец. Но им нужна вера в бога. Я помолюсь, чтобы Пенелопа нашла дорогу домой. А ты попытайся помолиться, чтобы господь просветил тебя и сделал лучше.

В полной растерянности Андреа молча положил образок обратно на тумбочку. Как же так? Ему казалось, что он знает свою жену и своих детей, а теперь выяснилось, что он ничего о них не знает. Абсолютно ничего. С каждым днем он все больше убеждался в этом. Для него существовали одни только амбиции и суета: работа, продвижение по службе, беготня за женщинами.

– У Пенелопы был любовник. Ты об этом знала? – тихо спросил он.

– Ты женился на хорошей девушке. Я люблю ее как родную дочь. Тебе повезло, что она тебя не бросила много лет назад. Если бы она ушла тогда, ты потерял бы ее навсегда. А теперь есть надежда, что она передумает и вернется.

– А я должен делать вид, что ничего не случилось? Да я придушить ее готов!

– Я тоже изменяла твоему отцу, – вздохнула Мария. – Целых два раза. Это было в самом начале. Он бросал меня одну, и я была очень несчастна. Твой отец об этом узнал и сделал вид, что ничего не было. Но он не перестал мне изменять. А я была по-прежнему несчастна. Постарайся, чтобы с твоей женой это не повторилось.

Мария уснула. Андреа долго сидел рядом с ней, тихонько поглаживая ее по здоровой руке. Его мать права. Что его толкало на постоянные измены любимой жене? В первый раз это вышло случайно. Он вспомнил ту ночь в Рэмзгейте, в гостинице «Прайори». У него и в мыслях не было бросать Пенелопу в одиночестве! Когда они вошли в свою прекрасную комнату, Пенелопа закрылась в ванной, а он, высунувшись в окно, увидел на улице Джованни Солчи. Он был не с Донатой, а с каким-то парнем. И они целовались.

– Я на минутку загляну к Джованни, – сказал он Пенелопе.

Бегом спустившись вниз, он распахнул парадную дверь, но на улице уже никого не было. Тогда Андреа снова поднялся на второй этаж и постучал в дверь комнаты Джованни. Ждать пришлось довольно долго. Наконец дверь приоткрылась, и Джованни выглянул в щелку. Он был голый.

– Чего тебе? – спросил он.

– Ничего. Извини. Мне показалось, что я видел тебя на улице. И ты был не один. Мне это показалось странным, – попытался объяснить Андреа.

– Да иди ты к черту! – воскликнул Джованни, захлопывая дверь.

Сбитый с толку Андреа опять вышел на улицу, в растерянности спрашивая себя, что с ним происходит. Он не сомневался, что одним из парней, целовавшихся на улице у него под окном, был именно Джованни, и теперь спрашивал себя, откуда взялась такая уверенность. Наверное, выпил слишком много пива, сказал он себе, и решил немного прогуляться по утесам. На обратном пути он собрал для Пенелопы, которая, конечно, уже заждалась его, букет «золотого дождя», а в дверях гостиницы столкнулся с Эмануэлой. Она была в компании еще двух фотографов, и все втроем они дружно пригласили Андреа выпить с ними еще по одной. Когда они вернулись в гостиницу, Эмануэла затащила его к себе. Он был уже сильно пьян и только на рассвете, придя в себя, сообразил, что произошло и как ему теперь нагорит от Пенелопы. Схватив цветы, Андреа вернулся к жене, полный решимости клясться до гроба, что он ей не изменял. А позже, вновь увидевшись с Джованни, он устыдился своих ночных подозрений.

– Извини за прошлую ночь, – начал Андреа.

– Это ты меня извини, я же тебя к черту послал! Но ты вынул меня из душа, – ответил Джованни.

Это были чудесные каникулы. В Англии они зачали Лючию.

– Привет, Андреа, – раздался в дверях язвительный голос, заставивший его подскочить на месте.

София, вторая закадычная подруга его жены, улыбалась ему с порога. Она походила на картинку с обложки модного журнала: бледно-розовый шелковый костюм, замшевые туфельки и сумочка цвета черного жемчуга, жемчуга в ушах и на шее. И плюс к тому великолепная прическа и безупречный макияж – ни дать ни взять молодая дама, отправляющаяся на светский прием. Зная, какого она низкого о нем мнения, Андреа смотрел на нее как на стихийное бедствие в его жизни. Пенелопа не предпринимала ни одного серьезного шага, не обговорив его предварительно с Софией.

Андреа ее терпеть не мог, потому что у Софии было все, чего ему самому не хватало: собранности, умения добиваться поставленной цели, сохранять спокойствие в трудные минуты, врожденного чувства стиля, позволявшего Софии вести себя непринужденно в любой ситуации. А главное, в отличие от него она пользовалась безграничным доверием Пенелопы, которая всегда следовала ее советам. София «заведовала» их свободным временем, подсказывая Пенелопе, куда следует непременно съездить, какую выставку нельзя пропустить, какой концерт надо обязательно послушать, какое меню предложить гостям во время праздничного ужина, какой горный курорт выбрать для отдыха с детьми. Домработницу Присциллу им тоже «удружила» София. Если у Пенелопы возникало какое-нибудь затруднение, она звонила Софии, и та мгновенно находила правильное решение.

– Она так погружена в чужие дела, что на свои у нее времени не хватает, – злорадно заметил Андреа, когда узнал, что Софию бросил ее муж, Сильвио Варини.

Впрочем, досточтимого профессора он тоже терпеть не мог, считая его чванливым и напыщенным болваном.

Но сейчас, когда София появилась в дверях больничной палаты, Андреа искренне обрадовался ей. Он поднялся, пошел ей навстречу и обнял ее.

– По правде говоря, вот уж кого не ожидал увидеть здесь, – признался он.

– Я подумала, что Мария будет рада меня видеть. Я принесла тонизирующий лосьон: надо, чтобы ей делали массаж. В больнице такими вещами не занимаются, хотя они так же важны, как любое лечение. И, поскольку я оптимистка, игральные карты я тоже захватила. Вдруг ей придет охота сыграть в дурачка?

С этими словами София выложила на кровать целую кучу пакетиков. Мария спала. София ласково погладила ее по лбу.

– Возвращайся к детям, – сказала она Андреа. – Я побуду с ней до прихода ночной сиделки.

– Ты очень добра, – признательно прошептал Андреа.

– Я всегда такой была. Но это не добродетель, это у меня врожденное. Знаешь, как бывают прирожденные музыканты или прирожденные забияки, – скромно заметила София, хотя его слова явно польстили ей.

Вернувшись домой, Андреа увидел возле парадного Роберто Традати, кавалера своей дочери.

– Что ты здесь делаешь? Почему не заходишь? – спросил Андреа.

– Мне надо отвезти Лючию на репетицию фламенко, – объяснил юноша.

– Сколько можно репетировать? Ты вчера ее возил и позавчера тоже.

– Концерт назначен на послезавтра. Эти бедные девочки работают как каторжные, – вздохнул Роберто.

– А почему бы тебе самому не записаться в танцкласс?

– У меня призвания нет. Для Лючии это очень важное дело, она всю душу вкладывает. Но я хотел бы вас кое о чем спросить. У них там испанский преподаватель, он с ней в паре пляшет. На мой взгляд, он уж слишком хорош собой и танцует, как сам черт. А Лючия смотрит на него… ну прямо глазами поедает. Она говорит, что это часть танца, «пафос», как она это называет. Но мне это не нравится. У вас больше опыта в общении с женщинами. Что вы думаете? Я должен ей верить?

– Безусловно, нет. Женщин, дорогой мой, понять невозможно. Никогда не знаешь, что у них на уме. Вот ты думаешь, поймал ее в кулак, держишь крепко, а она раз и ускользнула, да так ловко, что ты даже не заметил. Так что ты с моей дочки глаз не спускай и не верь ни единому ее слову, – посоветовал Андреа, обменявшись с Роберто улыбкой заговорщика.

Лючия тем временем вышла из парадного. Она торопливо чмокнула отца в щеку и села сзади на мотоцикл Роберто.

Даниэле и Луку Андреа обнаружил на кухне вместе с дедушкой. Мими приготовил тушеные баклажаны с сыром: соблазнительный запах распространился по всей квартире.

– Есть новости? – спросил Андреа, занимая место за столом.

Присцилла на балконе чистила птичью клетку и причитала, не умолкая:

– Я устала ухаживать за вашими животными. Синьоры нет, весь дом на мне. Самсон, рыбки и эти birds[18]18
  Птички (англ.).


[Закрыть]… Такие маленькие, а гадят за десятерых. Вот утоплю их в аквариуме, если не будете сами о них заботиться.

Андреа досадливо поморщился.

– Я спросил, есть ли новости, – напомнил он.

– Лючия звонила маме, – сказал Даниэле. – Они долго разговаривали.

– Ну давай рассказывай!

– Спроси у Луки. Он был в комнате и все слышал.

– Итак? – нетерпеливо спросил Андреа, поворачиваясь к младшему сыну.

– Ничего я не слышал, – буркнул Лука, глядя на них с вызовом. Стало ясно, что он не заговорит даже под пыткой.

– Ты можешь хотя бы сказать, когда мама собирается вернуться домой? – спросил Андреа.

– Мама в отпуске всего неделю. Присцилла, когда уезжает на Филиппины, ее два месяца нет. Сколько дней в неделе? Сколько дней в двух месяцах? Возьми меньшее число и отними от большего. Вот сколько дней мамы еще не будет!

Дед, отец и старший брат посмотрели на него одинаковыми, округлившимися от изумления глазами. Откуда у такого карапуза такие сложные и точные понятия?

– Ты умеешь делать вычитание! – воскликнул Даниэле.

– Что такое вычитание? – с обезоруживающим простодушием спросил Лука.

– То, что ты только что сказал, – вмешался Андреа.

– Лючия весь день тебе это повторяла, – сказал Лука брату. – Чего тут понимать?

– Или ты гений, или полный кретин, – проворчал Даниэле.

Мими остался у них ночевать, сказав, что не хочет возвращаться в пустой дом. Присцилла снова заворчала: гость в доме осложнял ее и без того непростую жизнь. Даниэле провел вечер за книгами в последней отчаянной попытке избежать исключения из школы. Лука и Андреа легли вместе на большой кровати в супружеской спальне. Самсон уже приучился спать на коврике у постели.

– Даниэле выбросил свою клеенку. Он говорит, что она ему больше не нужна, – прошептал Лука на ухо отцу перед тем, как уснуть.

– Спасибо за столь приятную новость, – ответил Андреа, целуя сынишку.

Засыпая, он подумал, что этой новостью хорошо бы поделиться с женой.