Текст книги "Дни, как сегодня"

Автор книги: Этгар Керет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

От автора

Когда я был ребенком, я хотел стать капитаном корабля, проплыть по семи морям и повидать страны, названия которых я узнал из старого атласа, который хранился у нас дома. Но была одна далекая страна, о которой я узнал не из того рассыпавшегося атласа. О ней я тоже узнал из книг, но это не были книги по географии. Это были книги Гоголя, Толстого, Достоевского, Бабеля и Булгакова…

И вот так, даже не ступив еще на эту землю, я уже знал, где в Петербурге я должен буду встретиться с привидениями, и каких черных толстых котов лучше не гладить в Москве. Я понял, что это страна чудес, где даже простая лошадь может рассказать вам рассказ, разрывающий сердце. И, если будучи там, я закрою на мгновение глаза, то, открыв их, увижу перед собой выходящих из моря витязей во всей красе или встречу нос, разгуливающий по улицам сам собой.

Повзрослев, я не стал капитаном и, понятное дело, не посетил и четверти мест, о которых мечтал в детстве. И в России, стране чудесных историй, я пока не сумел побывать. Поэтому, наверное, правильно, что в страну, которую я узнал из книг и фантазий, я сначала попаду со своими рассказами и фантазиями…

Этгар Керет июль 2000 г.

Из сборника «Трубы» (Тель-Авив, 1992 г.)

Сирена

В День Катастрофы[2]2
  День памяти жертв Катастрофы и героизма европейского еврейства – день национального траура в Израиле, день поминовения евреев – жертв нацистского геноцида и погибших в ходе восстаний в гетто.


[Закрыть] всех учеников собрали в спортзале. Там соорудили что-то вроде импровизированной сцены, а за ней на стене развесили черные плакаты с названиями концлагерей и рисунками заборов из колючей проволоки. Когда мы входили в зал, Сиван попросила, чтобы я занял ей место, и я занял два для нас. Сиван уселась рядом со мной; на скамье было немного тесно. Я положил руки на колени, и тыльная сторона моей ладони коснулась ее джинсов. Материал был тонкий и такой приятный – мне показалось, словно я прикоснулся прямо к телу.

– А где Шарон? Я не видел его сегодня, – проговорил я чуть дрожашим голосом.

– Шарон проходит испытания для призыва в морские коммандос, – ответила Сиван гордо, – он уже прошел почти все этапы, и ему осталось только какое-то собеседование. Ты знаешь, что на выпускном вечере ему должны вручить диплом лучшего ученика школы? Директор уже объявил.

Я издали увидел, как по проходу к нам пробирается Гильад.

– Сиван, – сказал он, протиснувшись к нам, – что ты тут делаешь? Эти скамейки такие неудобные. Пойдем, я занял тебе стул там сзади.

– Да, – Сиван улыбнулась мне извиняющейся улыбкой и встала, – тут действительно тесно.

Она пошла и села сзади вместе с Гильадом. Гильад был лучшим другом Шарона, они вместе играли в школьной сборной по баскетболу. Я смотрел на сцену и взволнованно дышал, моя ладонь все еще была влажной.

Несколько девятиклассников поднялись на сцену, и церемония началась. После того, как все ученики продекламировали свои отрывки, на сцену вышел один довольно пожилой человек в бордовом свитере и рассказал об Освенциме. Это был отец кого-то из учеников. Он говорил недолго, приблизительно четверть часа. После этого мы разошлись по классам.

Когда мы вышли из школы, я увидел нашего служителя Шолема, который сидел на ступеньках медпункта и плакал.

– Эй, Шолем, что случилось? – спросил я.

– Этот человек в зале, – проговорил Шолем, – я его знаю, я тоже был в зондеркоманде.

– Ты был в коммандос? Когда? – Я не мог представить нашего маленького худого Шолема ни в каком подразделении коммандос, но – кто знает, все может быть. Шолем вытер глаза ладонью и встал.

– Неважно, – сказал он мне, – иди, иди в класс. Это действительно неважно.

После обеда я пошел в торговый центр. В фалафельной я встретил Авива и Цури. «Слыхал, – проговорил Цури ртом, набитым фалафелем, – Шарон прошел сегодня собеседование, после призыва у него еще будут полевые испытания, и он – в коммандос. Ты представляешь, что такое быть в морских коммандос? Туда отбирают одного из тысячи…»

Авив вдруг выругался – его лепешка прорвалась снизу, и вся тхина и сок от салата потекли ему на руки.

«… Мы сейчас встретили его на школьном дворе. Он и Гильад оттягиваются там – пиво и все такое». Цури то ли смеялся, то ли подавился, и кусочки питы и помидоров вылетали у него изо рта: «Ты бы видел, что они вытворяли на велосипеде Шолема, ну прямо как дети. Шарон был страшно доволен, что прошел собеседование. Мой брат сказал, что как раз на личном собеседовании большинство и проваливается».

Я пошел на школьный двор, но там никого не было. Велосипед Шолема, который обычно был прикреплен цепочкой к перилам возле медпункта, исчез. На ступеньках валялись замок и разорванная цепочка.

На следующий день утром, когда я пришел в школу, велосипеда еще не было на месте. Дождавшись, пока все разойдутся по классам, я пошел рассказать директору. Он сказал, что я поступил правильно, и что никто не узнает о нашей беседе, а секретаршу директор попросил записать мне замечание, будто бы опоздавшему. В тот день ничего не случилось и на следующий тоже, но в четверг директор вошел в наш класс с полицейским в форме и попросил Шарона и Гильада пойти с ними.

Им ничего не сделали, только предупредили. Велосипед вернуть они не смогли, потому что просто бросили его где-то. Но отец Шарона специально пришел в школу и прикатил новехонький спортивный велосипед для Шолема. Тот сначала не хотел брать его – «Самое полезное для здоровья – ходить пешком», говорил он отцу Шарона. Но тот настаивал, и Шолем в конце концов взял велосипед. Смешно было видеть Шолема на спортивном велосипеде, но я знал, что директор прав – я действительно поступил верно. Никто не догадывался, что это я рассказал, так, по крайней мере, я думал тогда.

Следующие два дня прошли как обычно, но в понедельник, когда я пришел в школу, во дворе меня ждала Сиван.

– Слушай, Эли, – сказала она мне, – Шарон узнал, что это ты настучал про велосипед. Ты должен слинять отсюда, пока он и Гильад не поймали тебя.

Я постарался скрыть страх, не хотел, чтобы Сиван увидела, что я боюсь. «Быстро, сматывайся», – сказала она, и я пошел. «Нет, не туда, – потянула она меня за руку. Ее прикосновение было прохладным и приятным. – Они войдут через ворота, поэтому тебе лучше вылезти через дыру в заборе, которая за сараями».

Я обрадовался, что Сиван так тревожится обо мне, даже больше, чем испугался.

За сараями меня ждал Шарон…

– Даже и не думай об этом, у тебя нет шансов, – сказал он. Я обернулся – сзади стоял Гильад. – Я всегда знал, что ты штучка, но никогда бы не подумал, что стукач.

– Почему ты заложил нас, ты, дерьмо? – Гильад с силой толкнул меня, и я врезался в Шарона, который отпихнул меня обратно.

– Я тебе скажу, почему он заложил нас, – сказал Шарон. – Потому что наш Эли – грязный завистник. Он смотрит на меня и видит, что я – лучший, чем он, ученик, лучший, чем он, спортсмен, моя девушка – самая красивая в школе, и это при том, что он все еще несчастный девственник. Все это и гложет его изнутри.

Он снял свою кожаную куртку и передал ее Гильаду.

– Ну что ж, Эли, тебе удалось подставить меня, – продолжал Шарон, расстегивая ремешок водонепроницаемых часов и убирая их в карман. – Отец думает, что я вор, на меня едва не завели дело в полиции. Диплом лучшего ученика я уже не получу. Теперь ты доволен?

Я хотел сказать ему, что это не потому, что это из-за Шолема, что он тоже был в подразделении коммандос, что в день Катастрофы он плакал, как ребенок. Но вместо этого я произнес: «Это совсем не то… Вам не нужно было воровать у него велосипед, зря вы это сделали. Вы бесчестные». Когда я говорил, у меня дрожал голос.

– Ты слышишь, Гильад, этот стукач и нытик будет учить нас, что такое честь. Честь – это не доносить на товарищей, ты, дерьмо, – сказал Шарон и сжал кулаки. – Я и Гильад сейчас хорошенько поучим тебя, что такое честь.

Я хотел двинуться, убежать, поднять руки, чтобы защитить лицо, но меня сковал страх. Вдруг отовсюду зазвучала сирена – я совсем забыл, что сегодня День Памяти.[3]3
  День Памяти (Йом а-зикарон) – день поминовения павших солдат Армии обороны Израиля. В этот день в 12 часов дня во всех городах и населенных пунктах страны звучит сирена, на несколько минут жизнь замирает.


[Закрыть] Шарон и Гильад оба вытянулись и замерли… Я смотрел на них, стоящих словно манекены в витрине, и весь мой страх сразу пропал. Гильад, напряженный, стоявший с закрытыми глазами и сжимавший в руке куртку Шарона, показался мне большой куклой. А Шарон с своим зверским взглядом и сжатыми кулаками выглядел, как маленький ребенок, который пытается принять какую-то позу, увиденную им когда-то в боевике. Я потихоньку направился к пролому в стене и медленно вылез через него. За спиной я услышал, как Шарон процедил: «Мы тебя еще встретим», однако он не сдвинулся с места и на миллиметр.

Я шел домой, обходя на улице людей, застывших, словно восковые фигуры, и сирена защищала меня своим невидимым щитом.

Кохи

Болтать он начинал без всякого повода, но, если уж начинал, то остановить его было просто невозможно…

Автоматные очереди за стенами бункера раздавались непрерывно, и я начал думать, что боевики стремятся добить нас не в силу каких-то туманных политических целей, а просто из-за неодолимого желания заставить Кохи заткнуться. Кохи рассказывал нам, что сирийцы обучают террористов стрелять по антеннам переносных радиостанций наших связистов, поскольку возле них всегда находятся офицеры. Он клялся жизнью своего деда (который умер в Гданьске в сорок втором году), что некогда существовал вид зайцев с хвостами в форме антенн. Однако безответственная манера различных террористических групп проводить свои вооруженные акции привела к почти полному их истреблению. «Я читал об этом в детской энциклопедии», – поспешил добавить Кохи, дабы устранить у нас всякое сомнение.

Выстрелы снаружи не замолкали ни на минуту.

Цион лежал в углу, зажав уши руками. «Командир, – нудел Кохи, – я думаю, что он слушает Walkman, – и это во время боя. Да и рубашка у него не заправлена в брюки. Ему можно записать замечание, а, командир?» – продолжал он на полном серьезе.

– Заткнись, Кохи, я пытаюсь сосредоточиться.

– Командир, у меня есть классная идея, как поднять боевой дух в отделении, – проигнорировал мои слова Кохи.

– Тишины, хотя бы минуту тишины, – вдруг взмолился Цион, обращаясь неизвестно к кому – то ли к Кохи, то ли к террористам.

– Сыграем в подражания, – продолжал тем временем Кохи менторским тоном, – кто из вас, парни, хочет начать?

Меир-бухарец, потерявший много крови, начал дрожать, а у нас не было даже аптечки первой помощи. «Миксер, – радостно завопил Кохи, – Бухара изображает миксер».

Цион вылетел из своего угла, подскочил к Кохи и влепил ему затрещину. «Мало того, что мы застряли на вражеской территории, у нас нет ни радиосвязи, ни бинтов, и Меир загинается у нас на руках, так мы еще должны терпеть, как ты трахаешь нам мозги своим враньем о каких-то долбаных зайцах…»

– Враньем? Ты назвал меня вруном? – прошептал Кохи упавшим от обиды голосом. – Да будет тебе известно, Цион, что я мог бы спасти вас всех – тебя, Зогара, Миксера. Но теперь… – Кохи отрицательно покачал указательным пальцем перед лицом Циона, – за это я дам вам умереть.

Снаружи продолжали раздаваться автоматные очереди, и я начал удивляться – почему боевики до сих пор не подобрались к бункеру и не швырнули нам гранату – ведь мы уже минут двадцать как не стреляем. Цион как-будто прочитал мои мысли – он сменил магазин, перевел автомат на стрельбу одиночными и… влепил Кохи пулю прямо между глаз.

«Цион, ты рехнулся?! Ты же убил его», – закричал я в ужасе.

– Смотри, что ты наделал, псих ненормальный, – заорал и Кохи, который, казалось, был готов умереть, но ни в коем случае не замолчать.

Я взглянул на залитое кровью лицо Кохи и прошептал: «Это кошмарный сон». «Кошмарный сон, – тут же скопировал Кохи мой голос, – а ты что думал, что проснулся в туристическом лагере и обнаружил, что всего лишь напустил в спальный мешок? Сукин сын застрелил меня…»

Об этом спору не было: пуля раздробила ему череп, и всем было ясно, что никакое живое существо не может выжить после такой травмы.

– … Подожди-подожди, сволочь, – продолжал скрипеть Кохи, обращаясь к Циону. – У меня дядя – подполковник в военной прокуратуре, и я еще увижу, как твою мамашу покажут в вечерних новостях после того, как ты схлопочешь пожизненное. – Он всхлипнул, свернулся в клубок в своем углу и наконец-то начал вести себя как мертвый.

Цион был на грани истерики, и мне стало ясно, что нам нужно сдаваться. Я выбрался из бункера, размахивая испачканной в крови белой майкой, которую снял с Меира, продолжавшего дрожать. За мной, несколько согнувшись, вылез Цион; его взгляд бессмысленно блуждал.

Сначала я никого не увидел, только антенну их радиостанции, торчавшую из-за песчаной дюны. Но уже через мгновение я понял, что это не р/с[4]4
  р/с – радиостанция. Современный разговорный иврит насыщен армейским сленгом и терминами, в том числе – аббревиатурами.


[Закрыть] – из-за дюны вышел заяц с хвостом в форме антенны, державший дымящийся «Калашников». «Ребята, – закричал заяц, обернувшись к своим, – мы облажались – это израильтяне».

Еще три зайца вышли из-за дюны, они прыгнули в джип и укатили. – Не могу поверить, – ошеломленно прошептал Цион, – заяц говорит на иврите.

Мы вернулись в бункер, и Цион легонько потряс Кохи за плечо: «Кохи, извини, что назвал тебя вруном – такие зайцы действительно существуют, прости и за то, что застрелил тебя».

– Да ладно, – ответил Кохи, – нам всем пришлось несладко.

Меир продолжал дрожать…

Шуни

Первый раз он встретился с ними в ту ночь, когда ушла Михаль. Он просил, чтобы она осталась, чтобы они попытались поговорить об этом, но Михаль продолжала молча собирать свои вещи в большую сумку. «Я бы хотела поговорить об этом, – сказала она, уже стоя в дверях, – я бы хотела поговорить о многом. Но – не с кем. Ты – никто, Меир, ты просто никто».

Он допил бутылку «Гольдстара[5]5
  «Гольдстар» – сорт популярного израильского пива.


[Закрыть]» и, наклонившись вперед, положил голову на стол, пытаясь заснуть. У него вдруг защипало глаза, и он начал тихо плакать.

– Да ты что, рехнулся?! – услышал Меир поблизости хриплый голос, – плачешь из-за бабы, да еще такой стервы! Это же к лучшему, что она ушла.

Меир продолжал плакать, у него даже не было сил поднять голову.

– Ради Бога, прекрати ты это. Одно твое слово, и Шуни мигом организует тебе трех шведских телок, которые в очередь выстроятся, чтобы отсосать у тебя.

А потом другой голос: «Ладно тебе, Зафрани, не гони…»

Меиру удалось поднять голову и он увидел, что перед ним на столе стоят два гнома в колпаках с помпоном, армейских брюках и высоких ботинках. Еще два спящих гнома растянулись на пачке «Ноблес[6]6
  «Ноблес» – один из самых дешевых сортов израильских сигарет, которые даже выдают заключенным в тюрьме.


[Закрыть]», лежавшей на столе.

– Встряхнись, братан, встряхнись, – обратился к нему этот, с хриплым голосом, в ухе у него была серьга.

– Ты кто? – спросил Меир.

– Кто я? Ты слышал, Шуни, он еще спрашивает, кто я? – проговорил хрипатый обиженным тоном. Он вытащил крошечную пачку сигарет из кармана своих камуфляжных штанов, ловко выщелкнул из нее одну и прикурил от малюсенькой бензиновой зажигалки.

– Скажи ему, кто я, – приказал он второму.

– Ну, это Зафрани, – сказал тот, удивленный вопросом Меира. – Он же секретарь ячейки.[7]7
  Ячейка (ивритск. – гар'ин – ядро, центр, основа) – группа основателей нового поселения. Этим, в частности, занимаются военнослужащие частей НАХАЛ (Ноар халуци лохем, приблиз. перевод – Боевая поселенческая молодежь). Обычно каждая группа имеет свое название.


[Закрыть]

– А… – протянул Меир, – извини, совсем из головы вылетело. «Когда-то я мог принять пять бутылок пива и глазом не моргнуть, – подумал он, – а сейчас одна – и я уже никакой».

– Я – Шуни, – представился на всякий случай второй, – работаю завскладом. А это Афтер и Зальцман, – указал он на спящих. – Хочешь партию в Wist?

– Еще бы, – ответил Меир и качнул головой, разминая шею, вправо и влево. – Конечно.

Зафрани разбудил одного из спавших гномов, а Шуни раздал карты. Зафрани уселся на Zippo Меира, а Шуни – на край пачки «Ноблес». Зальцман сидел на столе между ними, подогнув ноги по-турецки, и периодически задремывал.

Меиру было трудно держать крошечные карты и еще труднее различать их. «Смотри, что ты со мной сделала, Михаль, – думал он, – играю в Wist с гномами. Ей-Богу, я с тобой свихнулся».

– Ты все еще думаешь о ней, – сказал Шуни, когда подошла очередь Меира, а он не ходил, – ты не следишь за игрой.

– Бабы – это отрава, – пробормотал Зафрани, озабоченно глядя в свои карты, – их нужно трахнуть под каким-нибудь грибком, а потом сразу гнать кибенимат.[8]8
  Кибенимат – искаженное русское нецензурное ругательство, значительно утратившее в среде ивритоговорящих свою остроту.


[Закрыть] Чуть позволишь им остаться подольше – они тебе все мозги запудрят.

В пять утра гномы ушли домой, пообещав вернуться завтра. Меир сразу заснул, а проснулся только в семь вечера и обнаружил, что пропустил рабочий день. «Теперь меня еще и уволят, – подумал он. – Как же ты могла оставить меня, Михаль? Как?..» Он достал из холодильника бутылку пива и, удрученный, начал тянуть прямо из горлышка.

– Эй, кореш, – снова услышал Меир голоса, – смотри, что мы притащили.

Меир выпил уже три бутылки пива, поэтому ему с трудом удалось открыть глаза. Шуни и Зафрани, скалясь от уха до уха, топали к нему по столу, держа в каждой руке по ящичку размером со спичечный коробок, из которых торчали горлышки малюсеньких бутылочек.

– Будь другом, – попросил Зафрани, – поставь пиво в холодильник.

Меир осторожно взял миниатюрные ящики и убрал их в холодильник. Они опять немного поиграли в карты, на этот раз – в покер. Потом они выпили по несколько бутылок пива, и Шуни рассказал смешную историю о том, как в армии, когда проходили курс молодого бойца, они классно разыграли одного парня из ячейки «Молодой макаби».

– Приходите и завтра, – пригласил их Меир.

– Ясное дело – придем, – ответил Зафрани и показал на крошечную зажигалку, лежавшую на краю стола возле Меира, – я ведь завтра должен отыграть ее назад.

Они пришли назавтра, а также и на следующую ночь, и все вместе травили анекдоты. Однажды они на два часа запихнули Зальцмана в полупустую пачку «Ноблес» и все время кричали ему, чтобы он не вылезал, так как они подверглись удару оружия массового поражения. На день рождения они подарили Меиру футболку с названием своей ячейки и изображением двух трахающихся муравьев. И Меир на День независимости сделал им сюрприз: он отремонтировал их разбитый двухкассетник, который Афтер уронил со стола на пол.

В один из вечеров позвонила Михаль и сказала, что придет, так как должна поговорить с ним. «Я ужасно соскучилась, – прошептала она, когда Меир открыл дверь. – Не хочешь жениться – не надо, пусть будет по-твоему. Главное, чтобы мы были вместе». И они улеглись в постель.

Утром, когда он встал, Михаль уже ждала его на кухне, и завтрак был готов. Все было великолепно до того момента, когда он, открыв холодильник, чтобы достать молоко для кофе, остолбенел, обнаружив, что ящички с пивом исчезли. «Ребята, наверное, увидели Михаль и ушли, – подумал Меир грустно. – Если они взяли с собой пиво, они точно больше не вернутся». Огорченный, он вернулся к столу и долго пил кофе маленькими глотками.

– … Ах, да, – сказала Михаль после того, как они помыли и вытерли посуду, – эти спичечные коробки, в которых ты держал глазные капли, упали с полки, когда я доставала масло. Пузырьки разбились, и я выбросила их в мусорное ведро.

– Что, все пиво? – вскочил Меир.

– Да нет, глупыш, не пиво, а эти ампулы, которые ты держал в….

– Ты хочешь сказать, что разбила все четыре ящичка? – оборвал ее Меир, весь кипя.

– Меир, ты придурок, – сказала Михаль и швырнула на стол полотенце, которым вытирала посуду, – ты просто придурок.

– … Все четыре ящика, – проговорил Зафрани и сокрушенно обхватил голову руками.

– Оно, блин, обошлось нам недешево, – пробормотал Афтер упавшим голосом, – я надеюсь, что это стоило того…

– Да пошло оно кибенимат все это пиво! Главное – что она отвалила, – сказал Шуни.

Он выташил из кармана своих армейских штанов и показал всем нечто, завернутое в фольгу.

– У меня здесь есть клевая травка.

Гномики и Меир разразились возгласами одобрения.

– А правда, ведь здорово, что она ушла, – сказал ему Зафрани, пока Шуни готовил косячки, – бабы – отрава.

Хубэза

Есть недалеко от Тель-Авива одно место, которое называется Хубэза. Мне рассказали, что люди там, в Хубэзе, носят черное и всегда-всегда счастливы. «Не верю я во всю эту болтовню», – сказал мой лучший дружок, имея в виду, что не верит в то, что на свете есть счастливые люди. И многие не верят.

И тогда я сел в автобус, идущий в Хубэзу, и всю дорогу слушал по своему плееру военные песни. Жители Хубэзы вообще не погибают на войне. Жители Хубэзы не служат в армии.

Я сошел с автобуса на центральной площади. Жители Хубэзы приняли меня очень хорошо. Теперь я мог легко убедиться в том, что они действительно счастливы. Они там, в Хубэзе, много танцуют и читают толстые книги – и я танцевал вместе с ними и тоже читал толстые книги. Там, в Хубэзе, я носил их одежды и спал в их постелях. В Хубэзе я ел их еду и целовал их младенцев в губы. В течение целых трех недель… Но, к сожалению, счастье – незаразно.